Не помеха война детским шалостям

     Доктор геолого-минералогических наук, профессор Забайкальского госуниверситета Софья Михайловна Синица, приехавшая в Забайкалье в 1959 году после окончания Львовского университета, вот уже более шестидесяти лет с энтузиазмом отдаёт свои знания студентам в учебных аудиториях и в палеонтологических экспедициях. На её счету более 150 научных публикаций, три персональные монографии, в том числе «Юра и нижний мел Центральной Монголии» (1993), участие в 15 коллективных монографиях, издание до десятка путеводителей и 15 методических указаний. Она Заслуженный геолог РФ (1999), а также член ряда международных академий. Она родилась в 1937 году на Украинской земле и сохранила в памяти многие эпизоды своего детства на территории, оккупированной фашистами. Как она говорит, эти врезавшиеся в память картинки, были подновлены позже рассказами её матери.

     Двухлетняя Софья вместе с родителями в 1939 году оказалась в небольшом городке Мыслыни Волынской области, что в Западной Украине. Отец, Михаил Лазаревич Панченко, был назначен директором средней школы, а мама, Анна Лукинична Луцко, в той же школе стала преподавать русский язык. В семье подрастали три сестрёнки, в которых отец души не чаял. Накануне войны его призвали на военные сборы, а вскоре семья ждала его на побывку, приготовив праздничный обед. И маленькая Соня в нетерпении «проверила», застыл ли приготовленный мамой студень, или все ещё трясётся: ткнула пальчиками во все тарелки. Мама отругала дочь, но приехал отец, всех обнял, расцеловал, а проказницу-Соню долго подбрасывал к потолку, смеялся, прижимаясь к её личику небритыми щеками. Тогда это проявление отцовской любви она испытает в последний раз и больше его не увидит. Он погибнет в самом начале войны на границе, а Анна Лукинична с тремя маленькими дочерьми Таисией, Софьей и Ларисой останется на оккупированной немцами территории.

     Когда в городок вошли немцы, которых почему-то тогда называли «первыми немцами» Анна Лукинична и три её дочки проживали в школе. «Как только мама ни пыталась загнать нас за печку, чтобы лишний раз не мозолить им глаза, мы все равно выскочили оттуда и буквально прилипли к окнам, чтобы поглазеть на шедших двумя рядами вдоль улицы с закатанными рукавами и с автоматами в руках чужеземных пришельцев. Малейший шум во дворе или в доме моментально вызывал с их стороны автоматную очередь. И, не останавливаясь, они шествовали дальше». Однажды прошел слух, что городок будут бомбить немцы. Мать вначале спрятала девочек в каменный погреб во дворе, завалив изнутри двери подушками, а после по совету соседей прибежала, сгребла девочек чуть ли не в охапку и потащила в церковь. Говорили, что «первые немцы» храмы не бомбят и что там можно бомбежку переждать. «Но вот что я чётко запомнила, так это то, что мы бежали вдоль зелёного луга, на котором то тут, то там появлялись чёрные воронки. Страх не запомнился, не запомнился свист летящих бомб. Отчетливо помню лишь эти черные круги – воронки на зелёном лугу».

     Церковь стояла на пригорке, и в ней уже собралось много народу. «У взрослых в глазах – горе, а нам, детям, все кажется интересным! С сестрой, что постарше, облазили там все закоулки. А со всех сторон голоса: «Вот нехристи!», «Побойтесь Бога!»». Действительно, немцы тогда не бомбили церковь. А вот вместо школы после бомбёжки осталась груда кирпичей. А в том самом каменном погребе, в котором мать надеялась укрыть детей, взрывной волной вышибло дверь, и пух и перья от казавшихся ей спасительных подушек носились по всему двору.  Вещей никаких не осталось, и ночевать пришлось в каком-то тёмном бараке на соломе и жестком рядно (покрывало), и уже без подушек.

     Детская память сохранила ещё несколько эпизодов оккупационной жизни. Жили в сарайчике бежавших с Западной Украины еще в 39-м от советских войск хозяев. А когда с приходом немцев они вернулись, хозяин собрал женщин для уборки пшеницы, за что те ежедневно получали полбулки хлеба и бутылку молока. «Я помню, как мы ждали с этих работ маму вечером! А днём, чтобы младшая Лариска не кричала от голода, мы с сестрой давали ей сосать «куклу» – жёваный хлеб в тряпочке». Есть хотелось постоянно, и почему-то особенно пирогов с фасолью.
    
     Пятилетняя Соня с сестрицами была свидетельницей семейных драм, когда молодых женщин и девушек угоняли в Ниметчину, так называли Германию. Рыдания неслись по всему городку, когда по его улицам шли девушки в традиционных украинских нарядах, украшенных бусами и с венками и лентами на головах. «Мы во все глаза глядели на всю эту красоту и не понимали, почему люди плачут. И мама тоже плакала и все приговаривала, что хорошо, что у нее нас трое. Видимо, немцы делали скидку таким мамашам».

     Но не делали они скидку тем, у кого болели дети. Немцы сильно боялись заразы. И когда у маленькой Сонечки поднялась температура, и она заболела ангиной, мама усиленно поила ее какой-то травой, и все боялась, что её раскрасневшееся лицо увидят немцы. С постоянным беспокойством приговаривала, что надо быстро поправиться, а не то будет хуже. Сколько же ей пришлось перенести страха, когда старшую сестру искусала собака! Чтобы исключить заражение бешенством, немецкая администрация заставила мать с дочерьми ходить в военный госпиталь на перевязки. «Я, конечно, не понимала, что каждое посещение госпиталя матери давалось огромными переживаниями, что, идя туда с детьми, она не надеялась на благополучный исход. Зато мы, глупые девчонки, завидовали Тайке! Ведь её приглашали в палатку, где давали кусочек сахару, чтобы она не плакала, когда снимали бинты».

     В том немецком госпитале запомнились маленькой Софье чистота и порядок, клумбы с цветами, обложенные дёрном, белоснежные халаты, полотенца и тонкие ленты бинтов на верёвках за палатками, расхаживающие вокруг в белых халатах строгие немецкие дяди и тёти. Но также она не может забыть, как сестры с матерью несколько раз попадали под немецкие обстрелы, прятались от их пуль и мин под откосами дорог, помнит крики и стоны раненых советских бойцов. Но неосознанный детский страх был не помехой ребячьим шалостям. Как-то, поспорив с ребятами, вместе с ними носилась по полю, где была «куча мин для пехотинцев». Надо было пробежать и не задеть ни одной… «В этой кутерьме меня отловила мама, в глазах которой стоял такой страх, что я после ее выволочки даже не стала реветь».

     Когда в 1943-м была освобождена Волынь, они оказались в городке Горохов. Уже в те далёкие времена маленькая Соня, а ей было тогда шесть лет, вырабатывая в себе навыки поисковика – будущего геолога, стала ходить в маршруты. Но только не на поиски минералов и ископаемой органики, а со страстным желанием отыскать места, где рос и сохранился топинамбур. Эта «земляная груша» спасала детей в войну от голодной смерти. «Хотелось вырвать клубни все сразу и съесть их, но, опомнившись, спрашивала себя: «А что останется на завтра?». Ещё она умела находить места, где рос щавель, отыскивала посадки еле-еле созревших абрикос, груш и яблок, собирала, чтобы сделать заготовки.
 
    Там же, в Горохове, она увидела первый в её жизни кинофильм «Золушка». Денег на билеты не было, и сёстры Панченко и ещё кто-то из соседских ребят стояли на улице, прижимаясь к окнам клуба. Фильма они не видели, но прослушали его от начала до конца. «Все диалоги я запомнила наизусть, помню их до сих пор. Этот фильм-сказка стал моим самым любимым на всю жизнь. И сейчас я могу смотреть его  сотни раз…». Шёл 1944 год. В освобождённом, еще полуразрушенном городке начались занятия в школе. Соня пошла в первый класс. Сидя на досках, положенных на кирпичи, дети писали на белых полосках газет. Вместо большой классной доски – обыкновенная струганная, потемневшая от времени доска, на которой мелом кое-как ученики вместе с учительницей, Сониной мамой, выводили буквы. Соне, еще раньше научившейся читать и писать, мама давала толстую книгу, и та с головой погружалась в какие-то отнюдь не детские страсти.
 
     Когда в городке узнали, что окончилась война, все с песнями и плясками высыпали на улицу, поднялась стрельба. «Мы носимся со скоростью ракет, орём до глухоты в ушах… Меня подхватывает какой-то солдат, подбросывает вверх, и я кричу, опасаясь, что он меня не поймает. Цепляюсь ему за шею, а он плачет и шепчет: «Доченька, доченька…».

     В послевоенные годы еще девять лет продолжалась школьная учёба. Увлеченная разными школьными предметами Софья, не лишенная артистических талантов, сама вела кружки:  биологический и географический, танцевальный и драматический. Окончив школу с серебряной медалью, вместе с подружкой пожелала учиться в Киеве на театральную актрису, но старшие внушили: «Чтобы стать актрисой и получить хорошую роль,  надо переспать с режиссёром или иметь такой талант, как у Фаины Раневской!». Разумеется, Софье не пришлось спать с режиссером, чтобы стать актрисой, зато её артистический талант нашёл применение в студенческой художественной самодеятельности в Львовском университете, куда она поступила учиться на геолога.

     Уже на одной из студенческих практик она побывала во Львовско-забайкальской экспедиции, которая и подтолкнула её к углублённому изучению палеонтологии. Потом в Забайкалье в палеонтологических экспедициях были интересные находки и открытия. Самое знаменитое из них состоялось в 2010 году в геологическом маршруте в пади Кулинда: она нашла остатки динозавра, названного кулинда драмеус, по словам авторитетнейшего бельгийского палеонтолога Паскаля Годефруа, уникального и пока неизвестного в мире! Не одну сотню студентов увлекла палеонтологией Софья Михайловна. И, конечно,горда тем, что и дочь тоже стала палеонтологом и ныне преподаёт в Северо-Восточном университете Магадана, зять тоже геолог. «А хрустальная мечта стать актрисой всё-таки проявилась в режиссуре. В университете я организовала студенческий театр эстрадных миниатюр «Археоптерикс» (это зубастое ископаемое: то ли птица, то ли динозавр), который почти двадцать пять лет выступал перед студентами и преподавателями с аншлагом. А ещё со студентами танцует моя внучка, географией увлечён внук. И в своих детях и внуках повторяюсь я».