Разговоры С Попугаем

     Здравствуйте! Моё имя - Остап, отчество – Леонидович, фамилия – Скалолаз. Итак – Остап Леонидович Скалолаз. Я не альпинист, я инженер, как говорил один мой преподаватель, по «Отопляции и Вентиляции». Работаю я в Моспроекте 2, а по совместительству я - вор. Да, не удивляйтесь пожалуйста, я вор очень высокой квалификации: в переводе на научные звания, если не академик то уж точно действительный член кореспондент Академии Наук. Есть воры домушники, медвежатники, щипачи и так далее, а я вор-универсал. Но давайте всё по порядку.

     Родился я в Одессе в тысяча девятьсот тридцать седьмом (инквизиторском, как мы сейчас знаем) году. Предков своих я не помню: мама загинула в сталинском ГУЛАГе, а папа пал смертью храбрых под Сталинградом, воюя, как пушечное мясо в штрафбате. Оба они до войны были классными аферистами, чему их обучил мой дед по папиной линии. Я не знаю, когда это началось, но отец и дед моего деда были ворами. Не могу понять, почему такая наследственность осуждается общественностью и государством, ведь на производстве и в сельском хозяйстве она поощряется. Ну, да ладно, пошли дальше. Растил меня дедушка, бабушка умерла родами, моего отца и дед больше никогда не женился – он сильно любил жену и, учитывая его профессию,  не сильно доверял женщинам. Мой дед, Моисей Абрамович Скалолаз, был вором в законе и имел власть в Одессе не меньше, чем Секретарь Горкома Партии Сидор Петрович Куцов. Были они одногодки, выросли в одном дворе и дружили, как только могли дружить в Одессе русский и еврей, не предавая этот святой союз до конца дней своих. Сидор был громадным лысым мужиком с оттопыренными ушами, сталинскими усами и громовым басом. Мойша был среднего роста и имел телосложение недоедающего узника концлагеря, голову его украшала густая иссиня чёрная шевелюра, усики щёточкой аля Адольф Гитлер, крупный нос с горбинкой , и говорил он тихим, почти шёпотом, голосом. На публике друзья изъяснялись на русском или украинском языках, а вот, когда нужно было обсудить, что-то очень важное, переходили на идишь, которым оба владели в совершенстве. Партийный деятель говорил на чистом русском и украинском, мой же дед хорошо говорил на украинском, а на русском, говорил с очень сильным еврейским акцентом. Вот вам один пример: как-то, учась  в десятом классе, в один из вечеров я попросил у дедушки денег, чтобы сводить девушку в кафе мороженое. Мойша не дал мне денег (как я познее узнал он хотел, чтобы я побыл в этот вечер с ним дома), я стал настаивать, на что дед выдал тираду, которую я запомнил на всю жизнь. Подняв на меня глаза он произнёс свойственным ему тихим голосом с сильным еврейским акцентом: «На кого ты делаешь топ ногой, шлимазал? Кто тебя ест, пьёт? Кто поступит тебя в высший учебный заведений? Я викину тебя вон на производство викину»!

     Во время фашисткой окупации дедушка и я прятались на дальних хуторах недалеко от Жмеринки, а в сорок четвёртом после освбождения города вернулись в Одессу и поселились в нашем старом доме на Пушкинской, в двух шагах от синагоги. Это была огромная пятикомнатная квартира с высокими потолками, большими окнами и отдельной комнатой для прислуги. В домработницах у нас была дородная, лет тридцати, украинка по имени Наталья Ивановна Сохно, которую дед величал не иначе, как Солоха, намекая на соблазнительный выгляд и сдобное тело женщины. Ещё одним жильцом был у нас большой красивый попугай, которого дедушка величал Мария Константиновна.  Дед утверждал, что это птица женского рода и, что ей около сорока лет. Я называл это создание Машка, на что она отвечала одной только фразой: «Не воспитанный говнюк»! Наталью она просто игнорировала называя толстожопой антисемиткой и, пока я был маленький, общалась в основном с дедом, матерясь не хуже одесских биндюжников. Когда дедушка выходил в столовую к обеду, Мария Константиновна вежливо приветствовала его: «Добрый вечер, Моисей Абрамович», но тут же добавляла хриплым, как бы прокуренным голосом: «Эй, старый поц! Ты хоть при дамах можешь застегнуть ширинку, старый склеротик?! Ты смущаешь Наталью и мене», и гордо повернув головку с красивым хохолком в сторону прислуги, разливашей суп по тарелкам, заявляла зычным, как у городового голосом: «Ну и жопа у тебя Натаха, лошадь позавидует. Подвинь своё состояние и в сторону, ты мене загораживаешь окно с видом на шул. Ты хоть знаешь, что такое шул, срань деревенская? Шул – это дом, где евреи молятся, приносят подаяния Б-гу и сплетничают об чужих деньгах, убеждая собеседника, что у их самих бабок нема, а то, не дай Б-г, попросють одолжить. Ну, ты же и ****ь неотёсанная, Натуся. Ладно, хер с тобой, плесни и мне супчика, что ли и покорми рыбъёнка, стерва, а то старый поц уже всю тарелку вычистил, пока я с тобой общаюсь». Меня Машка называла рыбъёнком или Осей, но иногда в порыве жалости говорила со слезой в голосе: «Бедный сиротка с такой идиётской фамилией – это просто катастрофа. Чего хорошего из тебе вже может вирасти? Ничего». И обращаясь к деду конючила: «Эй, ничтожество, плесни мене в румочку чуток рома, затосковала я об рыбъёнкеном будущем в етом социалистическом обществе идиётов, сукой буду». Моисей Абрамович спокойно слушал монолог Марии Константиновны, гладя выдающийся зад Натальи, а я смеялся до слёз от речей попугаихи, самой грамотной особи в нашем доме. Ночами я всё чаще и чаще задумывался над тем, что, если Машка так здорово лопочет по русски, не имея никакого образования, то я просто обязан переплюнуть её в этом, и однажды я зарёкся, что буду грызть гранит науки, дабы стать самой образованной личностью в нашей халабуде, как её иногда называла Машка.

     Шли годы. Дед продолжал гладить Натальину задницу, Машка продолжала читать всем нотации и безбожно материться, а я учился и учился, как завещал великий Ленин и таки закончил школу с золотой медалью. Когда Мария Константиновна увидала золотой жетон, она спросила меня с издёвкой в голосе: «За что тебе дали эту цацку? Ты лучше всех в школе знаешь труды великих вождей или ты точно знаешь, что дважды два будет четыре и параллельные прямые никогда не пересекутся, жлоб? А ведь один сильно учённый, вероятно обрезанный поц, по фамилии Лобачевич или Лобачемский предположил, что они, эти прямые, пересекутся и сделал из этого вивода целую новую науку, и наверное заработал на этом уйму денег, жлобина». Я, как-то спросил: «Маша, меня давно мучает один вопрос – вы выглядите одинаково год от года, как Вам это удаётся? Сколько Вам лет»? Мария Константиновна посмотрела на меня долгим не- мигающим взглядом оскорблённой дамы и, с обидой в голосе, изрекла: «Чему тебя только учит этот старый пэй цалик, твой дед? Разве можно задавать такой вопрос интеллегентной даме, недоумок?» Я только ответил ей в тон: «Извиняйте, мадам. Я не думал, что Вы уже такая старая». После этой словесной перепалки она неделю со мной не разговаривала. Вопрос «чему тебя только учит твой дед» не был риторическим – он был в самую точку. После застолья по поводу  бармицвы единственного внука, дедушка позвал меня в свою комнату, усадил в кресло и, внимательно посмотрев мне в глаза, произнёс: «Ося, ты теперь мужчина и должен принимать решения по поводу своей судьбы сам. Я никогда от тебя не скрывал, что я вор в законе, но ты не совсем понимаешь, что это значит и ещё не знаешь, на каком уровне воровского мастерства я работал». Я вслушивался в речь деда и не мог понять, что происходит, но что-то явно было не так. Мой не- образованный дедушка говорил на чистейшем русском языке без всякого акцента. Он моментально прочёл в моих глазах немой вопрос и ответил: «Остап, мой акцент это игра, которая мне нужна для работы и теперь этот секрет знают два челеовека – ты и я. А, теперь о главном - всё, что ты видишь в этой квартире и ещё с десяток деревьев, на которых растут золотые червонцы, всё это будет твоим и, можешь поверить мне на слово, ты будешь очень богат, какую бы дорогу в жизни ты ни выбрал. Сейчас одинадцать часов вечера, иди спать и утром ответь мне хочешь ли ты продолжать дело моей жизни и стать вором такой квалификации, какой могу тебя обучить только я или тебе это совсем не интересно. Думайте гражданин Скалолаз» - он поцеловал меня в лоб и проводил до двери своей комнаты, тихо прикрыв её за моей спиной.

     Всю ночь я проворочился с боку на бок, думая, о чём угодно только не о вопросе, который задал мне дед. Наследственность – удивительная вещь, она заставляет нас принимать спонтанные решения и совершать поступки совершенно необъяснимые. По утру я вошёл в столовую – Мойша уже сидел за столом и завтракал. Усевшись на своё место по правую руку от главы семьи, я посмотрел дедушке в глаза и произнёс только одно слово: «Согласен». Лицо старика осветилось доброй улыбкой и он сказал, приведя меня в полное недоумение: «Я знаю, что ты хочешь поступать в Московский Инженерно Строительный Институт, но ты пойдёшь в Одесский Политех, а через год я тебя переведу в  МИСИ. Мне нужен этот год, чтобы дать тебе начальное образование. Сегодня воскресенье, по еврейскому календарю это рабочий день, вот сегодня и начнём». Мария Константиновна фыркнула, как разъярённая кошка и выпалила: «Какая же ви свинья поц а шрайбер (перевод на русский с игрой слов – член кореспондент), рыбъёнок целыми днями занят уроками в своей советской школе плюс металлолом и конечно же мукулатура для напечатать речи вождей. У него нет времени съесть лишнюю котлетку из репертуара Натальи, так он ещё объязан красиво тырить, что плохо лежить. Послушайте, Мойша, а нельзя ли осваивать Вашу науку заочно? Ой! Ну шо я говору? Всё, что ви хочите, чтобы дитятко поскорее увидело небо в крупную клетку»..! Вот так я и учился в двух школах...

     Учёба в Политехе давалась мне легко, а вот с воровским искусством дело было сложнее. Не то, чтобы оно мне трудно давалось, просто было очень много «предметов»: карманные кражи, вскрытие сейфов, квартирные кражи, афёры... и в дополнение к этому изучение блатных жаргонов на русском, украинском языках, и на идишь. Вечерами за чаем, получая порцию «ласк» по заднице, Наталья выговаривала  деду: «Моисей Абрамович, ну ви только гляньте на Осю, он же стал худой, как прима балерина, его вже в профиль не видно. Нету у Вас сердца, только руки, которые Вы распускаете при детях» - и при этом ещё ближе придвигалась к деду. Весёлая у меня семейка! Я уже начинал скучать, зная, что на следующий год  должен буду их покинуть и перебраться в Москву в МИСИ, где я буду продолжать учёбу в институте.

     Деду стукнуло семьдесят, Марии Константиновне было ближе к пятидесяти, Наталье исполнилось тридцать девять, а мне шёл двадцатый год. Прекрасный возраст, когда ты уверерен, что перед тобой открыты все дороги, когда у тебя есть ответы на все вопросы, когда все девушки красавицы, когда счастье жизни бьёт, по поводу и без повода, через край, а все убелённые сединами старики – Деды Морозы. Правда через десят лет этот чудесный фонтан жизни перестаёт бить так высоко и искриться так красиво в солнечных лучах. Но эти десять лет ещё надо прожить, ведь время течёт так медленно, когда тебе двадцать... а тебе так хочется всего и сразу. Ну, да ладно – всё это философия, а покуда я закончил два года института экстернум – за год, чему дедуля был очень рад, но всё же поинтересовался: «Ося, а почему не три»? Обучение воровских предметов дед отценивал по десятибальной системе и к концу учебного года у меня в основном были десятки и несколько девяток. По плану Мойши во время учёбы в Москве я должен был на все каникулы приезжать в Одессу оттачивать своё воровское мастерство и по окончании «Висшего Учебного Института», как говорила Машка, был обязан сделать выбор, какой профессии я посвящу свою жизнь. Есть над чем подумать, не правда ли...

     МИСИ я закончил с «Красным Дипломом» и получил направление в Моспрект 2 (опять же с «помощью» деда) , в Мастерскую Вадима Савельевича Мительмана одного из самых крупных специалистов гидравлических систем, по коему поводу Машка пропела голосом Н. С. Хрущёва: «Евреи, евреи, кругом одни евреи»! В институте  гидравлика и гидропоника были моими любимыми предметами, не считая математики, перед которой я преклонялся. С раннего детства я любил считать и решать задачки и головоломки. Пять с минусом за контрольную работу было для меня катастрофой. Особенное удовольствие доставляли мне рассчёты в уме, для чего нужна была хорошая память, а она – эта память, была у меня отменной. Дедушка, как-то спросил меня, зачем я всё время считаю, на что я ответил, что не знаю, но чувствую, что когда-нибудь мне это здорово пригодится.

     Вернулся я в Одессу в середине июля. К работе в Моспроекте мне надо было приступить первого сентября так, что у меня, как я думал, было полтора месяца «на отдохнуть», но не тут-то было. Дед повертел мой диплом с отличием в руках и изрёк: «Теперь Ося ты будешь защищать диплом по моим предметам». У Мойши уже были готовы наводки на квартиру и сберкассу, но первый экзамен «по карманам» я сдавал в шикарном ресторане «Астория» и на Бегах. И в ресторане, и на ипподроме Моисея Абрамовича приветствовали, как очень уважаемого гостя. И там, и там я появлялся отдельно от деда в компании молодой женщины приятной наружности, которая понятия не имела, каков действительно повод моего визита: в ресторане мы обедали, а на Бегах проигрывали деньги. Поставленная дедом задача называлась «туда – обратно», что делало её исполнение очень трудной. Это был высший пилотаж для вора щипача - карманника. Я находил подходящего не очень пьяного «клиента» и втечение получаса должен был «щипнуть» бумажник, показать его деду и вернуть его «клиенту» в целости и сохранности, положив  в карман, не из которого он был изъят. Все эти махинации в обоих местах я должен был проделать в один день – днём на Бегах, а вечером в ресторане. В полночь я вернулся домой и дед отценил мою работу на отлично. Машка забралась ко мне на плечо и прошептала: «Ося, у Вас золотые руки и, где ви их нашли? Рыбъёнок, я знала твоих родитилёв, по сравнении с твоими ручками они таки да имели грабли, царствие им небесное, если оно есть на небе, но я так думаю, что оно – это царствие, скорее находится в Кремле, что находится за Мавзолеем, где лежать вожди. Молчу, молчу. Это наследственность, ведь у нас в Бразилии, где я вылупилась, свобода слова, а здесь надо знать и уважать поговорку: слово не воробей – посодять не выпустят».

     В сберкассу я влез со двора, через кухонную вытяжку столовой, расположенной по соседству с «объектом». Работать я начал в час ночи, а проник в сберкассу, проделав отверстие в воздуховоде и стене, только к трём часам утра. С сейфом было намного легче – я отключил сигнализацию и открыл «медвежёнка» за полчаса. К пяти утра я был дома, а в десять утра смотался на почту и дал телеграмму от Анны Петровны Чапаевой в Городское Управление Милиции (в детстве моей любимой книжкой была «Чапаев»), что мешок с деньгами находится в мусорном баке за Пятым Отделением Милиции. Мойша был доволен проделанной мной операцией и поставил мне десять баллов. Неугомонная Машка поинтересовалась: «Ты хоть поел там, чего-нибудь в этой кухне общественного питания? Ты же, как ни как, член этого общества строителей социализма, что хочут совсем доканать Державу рабочих и крестьян. Эх! Как хочется немножко НЭПа. Насколько я понимаю  НЭП похож на коммунизм только с деньгами, а теперь даже зёрнышки сильно высохли и не такие вкусные, чем когда-то».

     За квартирой зубного врача, что находилась на Арнаутской я наблюдал две недели и вычислил, что единственное время, в которое её можно «чистить» - это среда с двух до четырёх дня. Это было «окно», когда в квартире не было ни жильцов ни домработницы. Чтобы не привлекать внимания прохожих, я преобразился в пожилую женщину одетую в старомодное платье голубово цвета и шляпку с вуалеткой. Узрев меня в таком наряде Машка выдала на идишь: «Алтер никейва (старая ****ь)! Я знала, что етот старый поц доведёт Вас до такого кошмара. Ося, мой мальчик, посмотри, как много девушек хороших, как много ласковых имён, а Вас вже мужики тревожат... мене же бьёть сердечный стон. Хочите я Вам дам телефон заведения мадам Песи с Седьмого Фонтана, её девочки в раз покажуть Вам, с чем и, куда надо «заходить». Б-же ты мой, что за времена настали – Кремль, гомосексуалисты, спутники, дифицит: приличных зёрнышек без знакомства не купишь. Рыбъёнок, в моём бразильском окружении тоже был один попугай «голубого цвета» и я конечно же понимаю, что мужчину могуть привлекать разные стороны Хомо Сапиенс, но в нашей семье?! Ой, вэй»! ...Дверные замки не проблема - и вот я в квартире. Брал только наличные, облигации и ювелирку. Вся «процедура» изъятия заняла сорок минут. Доходы зубных дел мастера в основном были нетрудовые, поэтому заявления в милицию не последовало. Но, как объяснил мне дед, экзамен это не работа, а посему мне пришлось съездить в Винницу и отправить дантисту посылочку с его «богатством». Обратным адресатом я назвал конюха В. В. Лошаденко из колхоза «Путь К Коммунизму». И этот экзамен был сдан на отлично! По возвращении из «командировки» Моисей Абрамович устроил званный обед, якобы по поводу моего дня рождения (имелось ввиду, как вора), на котором присутствовали «уважаемые горожане» - всего восемнадцать человек. Когда гости разошлись, дедушка повёл меня к себе в комнату, подарил золотой брелок с портретом бабушки, сказав, что с такой квалификацией для меня «открыты все двери». Не плохой каламбур, не правда ли.

     Две недели я отдыхал, валяясь на пляже и отмокая в море, и думал... думал... думал... Решение пришло, как бы само по себе – а, почему бы мне не работать по совместительству. Трудовое законодательство СССР не запрещало мне иметь две работы. Решено, я буду работать инженером по «Отопляции и Вентиляции» в Моспроекте 2, а в свободное от основной службы время буду оттачивать квалификацию в воровском деле. Вся разница будет заключаться в том, что как инженер я буду работать в группе с коллегами по профилю работы, а как вор, я буду трудиться в одиночку и только в одиночку. Реализацию экспроприированных товаров и взносы в «общак» я буду производить через деда, дай ему Б-г долгих лет жизни.

     ... Прошло десять лет. Вадим Савельевич Мительман стал Главным Инженером мастерской, а я вырос до Руководителя Группы. Жил я только на официальную зарплату, а вся прибыль от «работы по совместительству» с помощью Моисея Абрамовича переводилась в один из швейцарских банков. Вождям можно таки, а почему мене нельзя?  В семидесятом году на моём счету был миллион долларов, что было очень неплохо, учитывая, что моя зарплата Руководителя Группы составляла сто шестьдесят рублей в месяц. К семьдесят пятому году продукты питания росли в цене и исчезали с прилавков магазинов намного быстрее, чем росла моя зарплата. Строительство социализма сильно подорвало экономику Советского Союза, а коммунизм уже не маячил «нынешнему поколению», впрочем, как и будущему, даже, как мираж. Смрад от кремлёвских старцев распространялся по всей територии некогда Великой Империи. По этому поводу я взял билет на самолёт и полетел «на поговорить» с дедом. Разговор с Мойшей оказался  много проще, чем я предполагал: он готов был покинуть пределы Родины хоть завтра. Мы подали заявление на выезд в Израиль, чтобы уже наконец объединить семью(?) и через месяц получили «Вызов» на Моисея Абрамовича Скалолаза, Остапа Леонидовича Скалолаза и Наталью Ефимовну Кац (отчество и фамилию пришлось слегка подправить) с попугаем. Связи моего великого деда и тут сработали безотказно, а деньги и «цацки» его уже лежали в швейцарском банке рядом с моими. Узнав что вся семейка переберается с Пушкинской в Израиль, Мария Константиновна очень интересно отреагировала на происходящее: «Эй, толстожопая, не забудь положить мене в клетку еду и тёплую одежду – в богажном отделении самолёта будет холодно. Рыбъёнок, ты и здесь самый грамотный таки, что я теперь должна стать еврейкой? Но мене даже нечего обрезать! Ой, гевалт! Эй, старый поц, ты даже не испросил у мене хочу ли я покинуть эту чудную страну, где об всех заботятся, как об Мавзолее. Молчи бабник! Я вже согласная. Я ведь советская птица, а у нас в стране без девиза ни шагу, так и я  вже придумала лозунг – «На свободу в клетке!» 

     После остановки на две недели в Вене, где Мария Константиновна запереживала, что на нацистских харчах она поправилась на двадцать пять грамм, нас доставили в Натанию, красивый город на берегу Средиземного моря и поселили в просторной вилле, которую через три дня дед купил «на пока». Машка вылезла на крышу над терасой и изрекла: «Здесь теплее, чем я думала, но нет, это не Одесса. И здеся все евреи говорят справа налево – довели всё же нас до точки антисемиты. Я уже не молода и умирать придётся на чужбине. Во, бля, вляпалась в историю! Надо обсудить ситуацию с Мойшей, может старый поц чего подскажет».

     ...Прошло ещё десять лет. Мойше за восемьдесят, но он всё также гладит Натахину задницу, которая стала ещё больше на израильских харчах. Мария Константиновна всё так же философствует, но всё чаще и чаще на иврите, продолжая материться, как и раньше на русском. Я работаю инженером-консультантом и раз в три месяца наезжаю в Россию консультировать, но на самом деле для «работы по совместительству». Если вы помните, я всегда любил считать. Так вот, на сегодняшний день я досчитал до двадцати одного миллиона долларов. Вот досчитаю до двадцати пяти, женюсь и завяжу с «работой по совместительству» - пора подарить деду правнуков, может он научит их, чему-то путному. Разоткровенничался я тут на медни и поделился своими мыслями с Машкой, на что она посоветовала мне: «Не распускать сопли и хорошо посчитать на долго ли хватит будущей жене такого выдающегося специалиста  двадцати пяти миллионов. В этой малохольной семейке никто не знает за настоящие семейные отношения. Я конечно не против ещё одной бабы в доме, но ведь ты ещё в сущности рыбъёнок, а с другой стороны мене будет с кем погутарить, когда жена приберёть тебя к рукам. Ну, да ладно продолжай считать, ведь ты это любишь».

     Обожаю рассказы О*Генри! Помните фразу «Боливар не вынесет двоих»из «Дороги, Которые Мы Выбираем», так вот, тут писатель ошибся, Боливар вынес на свободу четверых – Мойшу, Натаху, Машку и мене.