Хантикора

  Ах, что же такое, что же такое, что же это за Хантикора, - спросишь ты меня.
 Ну что же ты, что же - что же - что же - что же ты, Хантикора это танец – прекрасный танец, лучший танец на свете! Сейчас о нём знаем лишь мы с тобой, но уверяю, скоро его будут танцевать и по ту сторону Диканьки и по эту, и слева от экватора и справа, и Чилийские виноделы и испанские личеделы, и отличники и опричники, все-все-все!
 Смотри – вот так ставим ноги, вот эдак выкручиваем руки – слушай мелодию – хан-ти-коооооо-ооо-рррр-рррр-а… и пошли вот так, потом, вот - видишь? Слушай, а у тебя отлично получается, с первого раза и сразу так здорово! Даже я учился гораздо дольше, а ты просто схватываешь всё на лету!
 Пойдём, расскажем нашим друзьям? И родне, и знакомым, и тому очень маленькому Родственнику и Знакомому – ты же чувствуешь прилив сил? Это очень полезный танец, я уверяю тебя, пять минут – ну, пусть, допустим, не пять - десять минут этого танца заменит час в спортзале!
 И вот – нас уже десятеро, и мы танцуем. О, танец Хантикора меняется – появляются новые па – их очень легко выучить, до того они органичны – теперь нужно ещё вот эдак повертеться, хлопнуть в ладоши, замереть, и – выходим на поклон! Но это не прощальный поклон, это флирт и кокетство – танец Хантикора только начался!
И танцоры звОнят, звонЯт, пишут, рассказывают – а вы ещё не слышали про танец Хантикора? Послушайте, надо навёрстывать, это самый лучший танец, и он ужасно полезен - он держит в тонусе мысли, мышцы и сердца! Он омолаживает и молодит, он утешает и иссушивает всякую слезу!
Он всякую скорбь изгоняет вон!
Кончатся друзья – по логике сетевого маркетинга – в дело пойдут забытые одноклассники, бывшие, желанные-но-не-бывшие, почти-бывшие-но-сорвалось, не-желанные-но-бывшие, не бывшие вовсе, коллеги с отживших работ и подработок, все кто есть в телефонной книжке и списках контактов в соц.сетях! В телефонных книжках у тех, кто есть в телефонных книжках, в списках контактов у тех, кто есть в списках контактов, и так далее - нужно всем рассказать про танец Хантикора!
Сегодня неверно, что потерянных не ждут, забытым не звонят - сегодня всех приютят - и из дворца и со двора -  изгибы танца Хантикора!
  И вот – нас сто сорок шесть – и танец Хантикора меняется, прорастает – с каждым человеком он немного усложняется и становится ещё прельстивей, ещё неотразимей! Хантикора! Теперь после обманно-прощального поклона нужно замереть с растерянной улыбкой, представляя себе большого – шестиэтажного – муравья с пёсьим ликом, трепетно отвечающего на ошибочный телефонный звонок.
 А телефон-то старый, дисковый, а муравей-то огорчённо вздыхает – снова ошиблись, а ведь я так жду того-самого-звонка! А муравей-то вздыхает, и крутит бесцельно диск, чтобы не заплакать. А телефон-то всё молчит. А муравей-то натужно улыбается, обнимает телефон передними руками –  человечьими - о трёх локтях - на одной шесть пальцев, на другой все восемь, и так и засыпает в обнимку с телефоном. Вот тут-то и раздаётся тот-самый-звонок, но муравей слишком вымотан удушливой тягомотиной лет, и не слышит.
 В сём урок и назидание - не спим, танцуем танец Хантикора!
 Никогда не спим.
 И снова – бодрее - но чуть задумчиво - шесть шагов вперёд, поднять руки, прыжок, прыжок, прыжок, но меланхоличный - словно вспомнилось что-то потерянное из детства на пике прыжка: сбежавшая собака, например...
...в самом верху - может, забытая в песочнице игрушка...
...в зените - может, дошкольная ещё влюблённость, разбившаяся в пьяной аварии, где выжил её отец-виновник - и обратно - в надир - три шага назад – не оборачиваясь, а теперь - обернуться, и ещё три шага спиной вперёд – и всё сначала! Хантикора! Хантикора!
 И вот уже люди и сами спрашивают – что это за дивный танец? О, танцоры счастья, стражи невесомых созвездий слепленных, созданных из летних приозёрных стрекоз, откройте секрет – не собкствуйте на сене, не таите от нас чудеса бытия в тёмной светлице! Ну что же вы – и в мыслях не было – чем больше нас, танцующих танец Хантикора – тем лучше! Смотрите...
 И вот – нас триста одиннадцать – и танец Хантикора сильнее, и всё сильнее проявляется с каждым и каждой – новое па - теперь нужно щелчками отогнать призрак забытого тепла, ибо оно лишь тянет вспять, ибо это мёртвое, дохлое это тепло уже не согреет никого, ибо прошлое – в землю, ибо живым – жить, жить и танцевать! Хантикора! Хантикора! Хантикора!
А потом – вертимся на месте, и вдруг мелодия меняется – Ханткора! Басы - Ха! Фальцеты - Нти! Хор - Ко! Шёпот - Ра! и мы слышим эти леденящие трубы отовсюду -  стоим в их сиянии ровно минуту и семь секунд, и прокусываем перста свои указующие, ибо острым эритроцитам нашим занавесь кож лишь мешает дышать. Ибо в крови нашей - в костном мозге нашем, танец Хантикора и негоже скрывать его от мира, и нелепо скрывать мир от него. Ибо частицы крови нашей - частицы танца Хантикора.
 Кровью пишем на ланитах и на выях – Хантикора, и ставим на лбу и на лбах две точки – два символических глаза. И на каждом челе две точки, венчающие прежнее.
 О, как они все хотят узнать, что же такое танец Хантикора – но все ли? Нет, нет-нет, нет-нет-нет, всё же не все – иные так и прозябают в неведении – стерегут неведенье, словно юность, словно невинность - войди к ним в дом, скажи им, чего они лишены, всели им гром в сердца, в угрюмые их сердца всели гром! Научи их сердца биться в такт танца Хантикора!
Возьми их оттуда сюда - к нам.
К нам - в танец Хантикора!
 И вот – нас тысяча тридцать один – теперь новое, новейшее - свежее па – когда музыка станет совсем тревожной – нужно увидеть всем нутром пористым, смрадно потеющим нутром своим - чревом – изгрызенным червием мирских событий и тревог, паллиативныхх шагов и безнадёжных выматывающих бесплодных истерик – увидеть и изведать ужас древа, вросшего корнем в предельную хватку земли.
Древо щедро плюётся ужасом, древо осатанело фотосинтезирует в неуёмном соитии со светом солнца ища утоления жажды продления. Продления себя и древесного ужаса своего. Ужаса своего и ужаса себя. И так и сяк - абы не иссякнуть. Абы не иссякло древо - значит, дабы ужас не иссяк, ибо ничего иного у древа нет от века, лишь древесный ужас. И древо бессильно презирает тебя всеми листьями, и зажизненно мечтает отрастить зубы, чтобы кусаться и тем избывать ужас, делиться ужасом своим с тобой через укус, делиться ужасом себя. Но где там, что зубы - даже лапок нет, ибо древу от века дано лишь древом быть, и ничем иначе. И некому срубить его, и сделать лошадкой, роботом, машинкой - "где вы, мастера игрушек" - стонет древо - "я не хочу быть собой! Где вы, заберите у меня ужас - в который я так плотно вросло" - визжит оно скрипом веток - "что с ним отпаду и я, и я готово заплатить эту цену".
В ответ ему - безответно.
В ответ ему - предтихо.
В ответ ему - игноирующе, в ответ ему - незамечающе.
Ибо и тишина молчит так, что даже безразличия не получает древо. Ибо и тишина молчит и гул гудит не тебе, древо. Не тебе и не о тебе.
Так ты ничтожно, древо.
Так ты одно.
А мы - танцующие танец Хантикора - никогда уже не одни, никогда уже мы не одиноки.
 Танцуй, танцуй, танцуй – танцуй для древа и тех, кто его вывел на свет из праха - помнишь ли, древо, как покинуло прах – танцуй для неведомых садовников стихии – танцуй – руки на пояс, улыбку до ушей – и в хохот – в хохот до кровавой слюны, хлопая себя по коленкам, размазывая по мордочке кровь и пот, слёзы и сопли, хохот размазывая по лику - по личику, каждую букву хохота, и каждую ноту хохота втирая в клетки кожи - в каждую клетку - каждую букву, в каждую клетку - каждую ноту!
 И снова – ссадины наружу, коросты - всему свету, три прыжка на левой ноге, и три на правой!
 И снова, снова и вновь, вновь и сызнова – звонки и письма, встречи с единственной целью – рассказать тебе, тебе и тебе, и им и ему и ей, и им, и им и им, и ей и ему и им, и ему и ей, что такое Хантикора, и как прекрасен этот танец – и полезен, послушай, он крайне полезен! Он укрепляет сердце, одевая его в сталь – облачая в твердь - иглами наружу! Но иглами и вовнутрь – ибо мозолью сердце укрепится, и не иначе!
Что?
На лбу две точки – два символических глаза слегка опухли? Ну что же вы, что же вы всё не о том, что же вы не видите главного - как ослепительно и щедро тёпл танец Хантикора. От держит мышцы в тонусе последнего рывка за пределы куцей самости - обретённого опыта, неуклюже отразившегося в заскорузлой глади навязчивых врождённостей.
Он вырывает тревогу из душ, и рассеивает её по округе, чтобы она взошла в тушах тех, кто не хочет принять танец Хантиора!
 И через это - вот что надобно вам усвоить и принять в сердцах своих:
 Шахтёры, шофёры, шаферы, продавцы шифера, поедатели ливера, престарелые люберы, ценители старого и блюстители нового - всех вас ждёт и жаждет - поймёт и примет танец Хантикора, и вам дано будет и предписано понять и принять его и стать им - танцем Хантикора, явленным миру на всеуслышание и всеведенье! И вами - скорбящими и крадущими, тучными и скучными, сильными и сельским - начертится и наполнится и удобрится и установится танец Хантикора! Лучший танец на свете и во тьме и на грани их и на пороге их и на поругании их и на поминовении их и на презрении их и на забвении их!
 Хантикора! Хантикора! Хантикора! Хантикора! Хантикора! Хантикора! Хантикора!
 Три тысячи двести сорок восемь – самое время делиться на группы – каждый первый и каждая первая рвёт с головы волосы - рвут они волосы с глав своих, рвут и плачат по ним. Каждый же второй и каждая же вторая – застывает на полчаса с кулаком грозно поднятым на само глубокое синее небо, бессильное закрыть свои очи веками туч!
Кровавые точки-глаза на лбу - на лбах - на всех лбах, как на одном лбу - прорастают мхом и гнойниками, которые так потешно зудят и шипят в мир белым шумом радиопомех!
 Мелодия снова закручивается в нечто быстрое и звонкое – о, литавры семи ветров! О, флейты безотчетного гнева! О, вечно точные часы, ныне мнущие стрелки в такт мелодии танца Хантикора – тик-так, тик-тик-тик-так, тик-тик-тик-так, тик-так-так! О хладные снежные нежные ангелы, падшие и павшие, уставшие и выпившие и теперь храпящие надрывным тенором саксофона – хрррррррррр! Уууууу!
 И они - вы – что они…
Одни вы - они - разбегаются в ужасе и прячут детей, другие - такие, сякие, выходят навстречу танцу Хантикора сами, но и мы не сидим сложа руки – мы кричим, мы проповедуем, мы должны достучаться! Хантикора – лучший танец, полезный танец! Он укрепляет дух суровой нитью, он обрывает корни – и учит пить без корней, ибо корни – балласт, и ложь – что они необходимы – ложь корней, цепляющихся за бытие – так нашим предкам лгали отмирающие жабры – канючили сопливо и мерзко, жалобно и жалко… Но нет – прими свою участь, твой срок вышел, о, корень – новое время стучится в двери – стучится не как гость, но как хозяин - стучится ломая и вышибая дверь, кроша в крошки! Время Хантикора! Хантикора! Хантикора!
 И вот –нас девять тысяч и шестеро! Каждый первый и каждая первая сдирает кожу с головы, обнажая волокна мяса, отчаянно и густо потея - пот пропитывает одежды и платья, лохмотья и униформы, а каждая же вторая и каждый же второй зажигает факел искрой мысли и сперва глодает, а после глотает огонь.
 Факельное шествие огненглотателей - процессия в такт танца Ханткора по всем улицам городов и сёл - закрытых и забытых, грязных и чищенных, мимо дворцов и лачуг, мимо сирот и бездомных, многодетных и любвиобильных, мимо покосившихся крыш и новых стеклопакетов, зас...ых подъездов и церквей со святой водой. Мимо блеска и нищеты, вовлекая всё новых танцоров в танец Хантикора.
 А они - вы... О, вы видите! Они видят... Они видят и ёжатся... Гусиная кожа кроет спины, дрожь сковывает члены, слёзы прячут мир, голод точит рассудки.
 Они пугают нами детей, они пугают нами жён, они пугают нами мужей, они пугают нами друзей, они пугают нами врагов, любовников и любовниц, бывших не желанных, и желанных но не бывших, и всех и больше, чем всех - и всех, кто есть в записной книжке у тех, кто есть в записной книжке - но тщетно – новые и новые танцоры встают в наши ряды, и танцуют танец Хантикора! Танцуй, танцор танец Хантикора, танцуй!
Танцуй, танцор танец Хантикора, танцуй! Лучший танец по обе стороны света и тьмы! Истовый танец на краю истории! Пестуй его, чествуй, чувствуй как и он тебя чувствует и он есть ты и ты есть он - танец Хантикора! О, поглощённые танцем Хантикора!
 И с каждым и каждой танец Хантикора всё сильней – он проявляется, он зреет, он просыпается, он приходит, он растёт и ширится, он – танец Хантикора! Он набухает сосками персей под языком, набухает фаллосом во рту, он врывается ненасытно лаская нас, танцоров, танцующих танец Хантикора! Всюду и навсегда - он тянется в будущее и тянется в минувшее, отныне в обе стороны времени, и времени не дано власти остановить его. Времени, которое приходило к нам всем за данью, отгрызая куски нас. Прошлому, которое ежесекундно творили мы - собственноручно, но непроизвольно - больше не быть тиной, будущему больше не наступать на пятки, только танец Хантикора имеет власть и силы и волю вершить судьбы, мешать материю и будоражить белки. Ибо и мы уже не белки, жиры, углеводы, атомы и прах, мы уже не яйцеклетка и семя, мы - танец Хантикора! Хантикора! Хантикора! Лучший танец - единственный танец по обе стороны жизни и смерти, бытия и небытия!
 Нас восемнадцать тысяч – ровно – и первые стремятся друг к другу, смыкаются в поцелуе попарно – не глядя на пол, возраст и голое мясо лика, на факты биографии и грёзы - смыкают губы, и держатся за руки с нежностью ежовых рукавиц. В течении следующих двадцати четырёх тактов – пока в мелодии будет звенеть колокольчик – храбрый маленький колокольчик, выросший в бензиновой луже, спутав её с радугой по рассеянности – звенеть растительным ужасом и отвагой последнего дозорного планеты, ждущего верного кайсяку – в течении двадцати четырёх этих томных неутомимых тактов, их тела сплетутся и слепятся и срастутся – голова в голову, рука в руку.
 Каждый второй и каждая вторая наждачной бумагой безмятежной бессонницы чешет гнойники на лбу, пока они не вскроются и из-под них не появятся фасетчатые любознательные глазки, глядящие жадно и исступленно на всё сразу новым, доселе немыслимым взглядом. Взглядом, полным власти, полным доселе неведомой - немыслимой доныне власти!
 Хантикора! Танец Хантикора! Мы - танцоры, танцующие танец Хантикора! Мы, танцоры танцующие танец Хантикора танцуем танец Хантикора! Танец Хантикора ведёт нас! О, сладость перевоспитания! О, нега пересплетения! О, чудо переслепления заново! О, новое рождение в лучах танца Хантикора!
 И мелодия торжественна и мелодия - рождение, и мелодия - самосожжение и вознесение, и мелодия - самозачатие. Хааааааантикорааааааа!
Хор утробных голосов - нестройный хор неназванных неназываемых сил - из каждого куска пространства, из каждого обломка жизни - выводит - Хаааааантикорааааа! И живые скрипки, сотканные из прокуренных металлической стружкой альвеол ползут звоном выбитых окон, и новые буквы задорно потрошат старые книги, наслаждаясь агонией.
 И ещё некоторые из них становятся нами - танцорами, танцующими танец Хантикора - ещё пять сотен вовлекаются и кутаются тёплой бездной мелодии от озноба минувшего и отжившего - отрекаясь от имён и судеб мира, выходя из вариаций судеб в вариации мелодии танца Хантикора. Прочие же - они же, те, что не мы, те, что вы - найдены избыточными, найдены неуместными и лишь мешают танцу Хантикора, и будут сорваны и выметены сором.
Жухлые листья вы, тяготящие крону. Напрасный номер вы в телефонной книге живых. Усталое звено цепи вы - ржавое прошлым. Лишние рты ваши годны только выть и канючить, глаза ваши видят не дальше носа! Руки ваши лишь дрожат как студень спёкшихся надежд пролитый на пол поезда в пропасть! А ноги ваши ватные - как тампон стоматолога в рваной пасти прокажённого.
В участи вашей нет чести - вычистим мир от вас, мор нашлём на мир ваш. Смирно ждёте вы нас или буйно бьётесь - нет разницы, сочтены вы, но нет вам числа, скучна ваша куча туш и душ и не стоит счёта. 
 Нас восемнадцать тысяч и ещё пятьсот – только пятьсот – и больше никого. В течении следующих шести долгих тактов – трое суток – первые – сросшиеся – обрастают густолистыми крылами – крылами птичьими, крылами звонко шуршащими на ветру, скоблящими ветер, ловящими ветер, хватающими ветер, цепляющимися за ветер! На крыльях – листва для фотосинтеза и провода для энерговождения – они пьют солнечный свет, едят лунный, но питательна и полная тьма – когда ты танцуешь танец Хантикора!
 Вторые же встают в многозначительных позах – так, чтобы первые были на периферии зрения новых – фасетчатых глаз – это новое па танца Хантикора!
 И первые возносятся – крылья оседлали ветер, ветер покорен и безропотен, и кружат в небе в ритм танца Хантикора! Мелодия слышна всюду – мелодия льётся, сыпется, тянется и несётся – и они - ха-ха - вы - ха-ха – они таятся в убежищах и тонут в слезах, и молят взять их в танец Хантикора, и проклинают танец Хантикора. Взывают к силам, проявляя слабость, просят и требуют, убивают друг друга из милосердия, прячут друг друга в объятиях, почивают надеждами, утешают и тешат, тащат друг друга в убежища и гонят друг друга из, объединяются и отмежевываются, и всё стерегут уходящий порядок - крошки, ошмётки и следы его, заметаемые танцем Хантикора.
 Сироты зовут матерей, матери закрываю дщерей и сынов и своими телами и телами отцов, а иные матери и отцы сами прячутся за телами сынов и дщерей - тщетно то и тщетно другое - тщательно рушим мы их годы, аннулируя дни и не оставляя и скудных секунд. Отцы и матери порой шепчут успокаивающие слова - на всех языках - но их голоса дрожат, и подёргиваются ряской паники. Блеянье это, лишь блеяние на скотобойне танца Хантикора. Иные отцы и иные матери бегут, бросая всё и вся, иные стоят как вкопанные. Рёвом, плачем, стоном и скрежетом окутаны и те, и те, и те и все дела и пути их - воют они, плачут, стонут и скрежещут, не способные отныне на большее. Вы тщетны, вы не нужны, вы - они - те, что не мы, просто тщетны и не нужны, нежности вам не знать, ощетинился на вас танец Хантикора.
 И первые - сросшиеся - делают так – одну руку одного тела, и одну другого вырывают из плеча, и они виснут на целых руках – быстро обрастая ложноножками и щупальцами, клешнями и кусками металла, пилами и шиломи, булавками и иголками, бритвами и рытвинами, осколками розочек и иглами роз, искрами и ещё раз искрами и снова искрами и искрами.
 Одежды тлеют от смрадного благовнного пота, рушатся и прилипают к кожам, и кожи жадно поглощают одежды, нарастая наростами и обростая обростами. Наросты и обросты гудят шумом радиопомех - радиопомехи снуют в такт танцу Хантикора!
 А мы - мы поглощены танцем Хантикора, почти единосущии танцу Хантикора!
 Хантикора! Танец Хантикора! Мы танцуем танец Хантикора! Мы – танцоры, танцующие танец Хантикора! Мы, танцоры, танцующие танец Хантикора и мы танцуем танец Хантикора - легко и танцуя! Нас ведёт лучший в мире танец – первый и последний танец в мире – Хантикора и мы несём его и он несёт нас!
 И мир, набитый танцем до отказа, так что уже и по швам трещит, застыл в ожидании - что же теперь? Что же будет дальше?
 Дальше будет танец Хантикора, и ты это знаешь, мир - дрожащий, бессильный мир - где твоя власть, где твоя полнота, их нет как и не было - и всё было зря, мир, ты был напрасен, мир.
 И первые ждут ночи – а ночью трясут небо как бессильную ветку – и звёзды сыпятся на земь – не меняя размера – сыпется мелкий горох ночных звёзд – сыпется сыпть созвездий и раззвездий, сыпятся и учиняют пожары и мор и снова утробный рёв и - с новой болью - зубовный скрежет, даруя агонию как прелюдию вечного покоя за гранью снов и яви, покоя от себя ибо их - вас - там уже не будет.
 И луна долго прячется в облаках, облачках, тучках и тучах – притворяется месяцем, притворяется безлунием, пятном соплей на куполе ночного неба – но улюлюкая и посвистывая первые настигают её – наваливаются всем миром, и срывают и бросают - швыряют как протухшую кость нелюбимой собаке - на земь в пыль, в грязь, в помои, в нечистоты.
 Вторые принимаются – в такт танцу Хантикора – играть ей – пиная и лягая, хватая и меча – и луна холодит всё вокруг себя. Вторым не хватает ртов для улыбок, и они разрывают рты – разрывают до ушей и дальше - до затылков - и звонко смеются в такт танцу Хантикора!
 И они – вы - они изо всех сил пытаются кричать, стонать, сгорать и умирать от лунного холода не в такт танцу Хантикора – как угодно, но ломать мелодию, но танец Хантикора впитывает в себя их звуки, и они становятся лишь диссонансной, лишь атональной, лишь аритмичной частью его симфонии, его балета, его неутомимого рисунка. Плач, плач и плач – кричи, кричи и кричи - вой, вой и вой – стони, стони и стони – ты всегда, ты отныне и до самого конца – часть танца Хантиора – часть танца, но не танцор и не нота и не эхо и не воспоминание. Незавидна участь твоя, и мало кто хочет быть тобой сейчас. И ты не хочешь - но танец Хантикора придёт за тобой, найдёт тебя всюду и извергнет прочь - отовсюду - навсегда - прочь.
 И их - ваши - сердца - в терцию - скулят от звуков мелодии танца Хантикора - зудят, как больные зубы и порой останавливаются, найдя верный способ... но прочие слишком прочно вросли в отмирающий мир, и корчатся с ним заодно - синхронно - в так танца Хантикора!
 И вы забиваетесь глубже в щели минувшего, и всё храните надежды, а того не знаете - что в вашем положении от надежды - лишь скорбь, ложь и продление мук. И нам радостно, что вы не знаете этого, ибо мы не наигрались с вашими болезненными участями.
 И вы уповаете на технику, в поисках тепла и пропитания, а того не знаете, что переманили мы ваше электричество на свою сторону обманом. Посулили мы ему место последнего из презренных в мире танца Хантикора, крохотный кусок петушиного угла в наступающем - а оно и радо, ибо знает, что ничто из ныне сущего не получит лучшей участи. и электричество, не зная ещё что вместо благодарности получит погибель и осмеяние от наших орд и ватаг — жалит вас сейчас, сжигает ваши приборы и погружает вас во тьмы и хохочет в ваших проводах и розетках над заплаканными вашими долями, и множит ваши скорби, и сжигает ваши постройки, надстройки и строения, и превращает вас в негодные удобрения. 
 И находятся такие, что пытаются подражать нашим движениям - будто бы тоже танцоры, танцующий танец Хантикора и они. Мы потакаем, мы подыгрываем им минуту и ещё минуту и ещё минуты, но настаёт время проводить их из бытия густым презрительным смехом тысяч ртов танца Хантикора - вот, ты думал что обманешь танец Хантикора, так получай агонию - и что же ты уже не пляшешь, что же ты лишь дёргаешься и тлеешь, сломанная кукла, эпилептическая марионетка набитая болью и отчаянием плотнее, чем ливером, костью и клетками? Забыты они страшным забвением, и прах их сломан в самой сути своей, и лишь мукА рвани разума и и мука эха мысли, и корчи пористой плоти изъеденной, прокажённой и покорёженной - последнее их пристанище в мире.
 Луна раскалывается на тысячи тающих осколков под дружный смех вторых и одобрительный хлопот крыл первых. Это танец Ханткора смеётся и хлопает ими - нами - над ней.
 И скользкое пламя луны склизкими языками ловит в объятия и душит туши ваши и души тушит.
 И вот - поднимаются все армии мира - все как одна - в едином порыве - и шли и вот дошли и пришли армии - пришли сюда, решить всё - здесь и сейчас, тут и теперь - трепещат они, и кто-то скрывает трепет, а кто-то не умеет уже скрыть. Смельчаки плачут в сердцах своих - вой, стон и зубовный скрежет ваши окружают их. Они - ваша надежда, но вновь сказано вам, непоняливые глупцы, стаи праха, вы - исторгнуты из грядущего, из настоящего и отжившего и надежда лишь причиняет вам боль сейчас - последний огонёк нутра, перед порогом обжигающего холода принятия неизбежного нового порядка вещей, где вы - не вещь в порядке, где вас нет и не было.
 И армии не ведают ещё, но понимают уже, что канут и иссякнут, что тут и здесь - всё! Конец! Что пройдут они этими улицами руин - пройдут как прыщи, боль, грипп и влюблённость - безвозвратно и необратимо в такт танцу Хантикора!
Рвутся снаряды, строчат пулемёты - но тщетно! Смерть бессильна перед танцорами, танцующими танец Хантикора! Смерть поймана нами в силки, такова сила танца Хантикора! Поймана, оплёвана и распята на позорном столбе за гранью снов, за чертой боли, вне понимания и разумения. А то что мы несём вам, что даруем вам, во что вас вовлекаем и ввязываем, чем мараем, и - во что окунаем вас, да так и бросаем, забыв - глубже самой глубокой смерти, всем погибелям всех времён вместе взятым не дано быть и крохой того, во что мы вас посвящаем силой танца Хантикора! Ибо вы мерзки, ибо вы убоги, и боги ваши уже кончают с собой и некому и нечему опекать ваши дни.
 И шли в первых рядах и в последних рядах и сердцевине тайные стражи людей - много повестей хранят они о своих деяниях в секретных сейфах за замками и паролями. Никто не знает, кроме них самих - что они стражи - долго содержали они мир в исправности, многие годы, справляясь и с тем и с сим и там и сям. Но и они на зубок танцорам, танцующим танец Хантикора!
 Во тьме без звёзд, без электричества и без луны идут они, не дожидаясь утра - шеренгами и строями идут, и рвутся их тела с хлюпаньем и чавканьем, горят они в холоде, замерзают в пламени, теряют во мраке себя самое. И пальба оглушительна - хочет заглушить она мелодию танца Хантикора, и хочет перебить - хочет не в такт она звучать - но танец Хантикора беспечно поглощает звуки обречённых канонад и робких отдельных выстрелов, грохот бомб и шум гусениц, рёв моторов и турбин - всё звучит в такт мелодии танца Хантикора!
  Превращаем мы танки и самолёты в больных проказой зверей, и в ужасе и боли кидаются звери сии на нелепых хозяев своих и жалят жалобно и уныло, и пресытившись издыхают. Вой воинов снуёт от земли до беззвёздного мёртвого неба, вплетаясь в космы танца Хактикора! Армии всё идут и идут - и когда приходят - одни молят о пощаде, другие же стоят до конца - но что с того теперь - были их имена, и нет. Были их лица, и нет. Были их судьбы - и нет - как и не бывало, как и не было, как и не могло быть. Нечего утомлять себя памятью о них. Ни к чему утомлять себя памятью о них. Некому утомлять себя памятью о них.
 И вот - среди стонов ваших и воплей, среди смрада вашего и нечистот, среди пламени и холода остаются двое стражей - последние из множества - и один шепчет - возьмите меня с собой. Но нас уже ровным числом восемнадцать тысяч и ещё пятьсот – только пятьсот – и больше никого не надо, больше некому быть.
 Другой стреляет до последнего патрона, кричит и лупит кулаками, шепчет заговоры и молитвы, формулы и уравнения - решительный и бледный - готов идти до конца он, готов стоять до последнего, готов спасти тебя, мир - и вас, которые они, которые не мы.
 Первые и вторые - гогоча и рыгая рвут их обоих нутром наружу, перекошенными рожами во все стороны - на север рылом, на запад задом, на восток костьми, на юг - муками, налево волей сломленной, направо рванью ртов и сердец, разносят по атому, рассеивают и молекулы их вдребезги и в клочья. О, надо было сплести из них одну дрянь, из них двоих одно нелепое нечто, горбатого карлика одвуглав со сломанными лапами, и ослеплять его смехом до седьмого дня, но что ж теперь - что уж теперь - не стоят они нашего глумления.   
 Осталось дождаться солнца - слышите вы, уже немногие, кто ещё ревёт и плачет - осталось ещё солнце - ждёте ли вы его, последнего заступника? Где ты, солнце, покажись, выйди - танец Хантикора и танцоры, танцующие танец Хантикора встретят тебя - так встретят, никто тебя так ещё не встречал и не встретит уже никогда.
 Солнце долго не показывается – но механические законы бытия сильней его несуществующей воли – и вот - запоздало но неизбежно оно выпрыгивает на небо внезапно и ошарашено – как плавучий предмет из ванны – оно дрожит солнечной дрожью, щетинится лучами и плюётся пятнами - ядовитыми чернилами, что вырабатывает оно для защиты, жмётся в угол, готовясь держать оборону, молится солнечным богам и торгуется с солнечными демонами, но вторые из нас - закрывают на него глаза – и больше некому знать, что оно щетинится, - в том власть этих взглядов и этих глаз.
 И первые срывают его - долго отдирается оно как больной зуб, вырываемый рукой, как упорный жировик, как прыщ, как короста и заросшая вавка, но вот слышен звук - в такт танца Хантикора - звук рваной книги судьбы солнечной - сорвано и брошено на поругание! В прорехе зияет напуганная и неохотная чёрная дыра. Солнце пытается вернуться в небо – его оглушают, протыкают шиломи, терзают пилами, ложноножками, щупальцами и пальцами, ломами и клешнями - и швыряют на земь – в пожары и холод, к иссякающим уже вашим стонам и крикам – и солнце растекается лужицей пламени и пятна его расплескиваются чернотой ядовитых чернил и всё стихает - и шум и гам и стоны и крики и плач и срежет и сама тишина. Всё, кроме всеприсущей мелодии танца Хантикора! Лучший и единственный танец по оба плеча Творца! Творец озирается, смотрит за одно плечо, за другое - дрожит Творец, неуютно ему, он бы поменялся с умершими, но не может, такова власть танца Хантикора.
 Лишь отчаяние ваше ещё безысходно и безисточно присутствует - столь полно оно, что пересуществовало вас, но и оно мало-помалу смешивается с ничем и перестаёт. 
 Наступает предельная тьма, но тьма знает чем это кончится, и так и выходит - тьму мнут, жалят искрами и ещё раз искрами, льют ей в пасть расплавленное олово Танца Хантикора, гнут в три погибели, и пихают гнить на задворки небытия, и даже за задворки небытия - в недоумении мучительно агонизировать, воняя, скорбя и не умея кончиться прежде срока.
 Тьмы нет, света нет, смерти нет и жизни нет, время теряется в обе стороны, покрываемое и поглощаемое танцем Хантикора, лишь чёрная дыра маячит и нарушает ход вещей.
 Что же.
 Первые срывают  чёрную дыру, рвут её на части и относят вторым – вторые отращивают клыки, рвущие дёсны, кроваво грызут её, лакомятся и, насытившись, ложатся спать, проткнув, проковыряв себе напоследок ладони насквозь.
 Первые отращивают по одному глазу с каждой стороны сросшихся голов – карий, чёрный, острый, неведомый – и оглядывают сажу мостов и копоть мира, замершее буйство умирания и иной порядок вещей. Лишь стигматы вторых шумят радиопомехами обрастая новой, грубой, терпкой кожей.
 Танец Хантикора осматривает мир этими глазами и торжествует.
 Пространство сминается под его взором, губит само себя и исчерпывается, не дожидаясь своей части участи, своей доли доли.
 Юдоль безвидна и безмолвна, лишь редкие руины минувшего и отжившего, умерщвлённые призраки тысячелетий дотлевают испаряясь из реальности и нереальности - уютно в этом тлении и отчаянно, вседозволенно и ласково. Океаны вод и крови и смрада выкипели, пар отчуждённо закрыл небо, ошпарив Творца.
 Творец бежал между строк чтобы издохнуть в гнусной канаве, перепиливая горло тупым ржавым ножом, и неведомые садовники втирают себе в поры забвение и становятся забвением, и всё сущее, несущее и не сущее изведено напрочь. Лишь твердь осталась - немая холодная твердь вне времени и пространства - годная на любое и всякое начинание отныне, ибо старые законы и цепи причин и следствий канули и нечего утомлять себя памятью о них. Не земля то и не почва то - то твердь спрессованной реальности, и кроме неё и танца Хантикора, явленного в нас - нет ничего, как далеко не ищи - от края до края бескрайнего всего лишь твердь, танец Хантикора и мы - ибо всё прочее не нужно танцу Хантикора.
 Первые прилетают ко вторым – в такт танца Хантикора – берут нежно бережно, ласкают и разносят по тверди, и сеют их – зарывая в твердь, и пресыпая пеплом. Но как не земля то - твердь, так и не пепел уж - твердь.
Очи свои теперь выкалывают они, орошая плодотворной склерой твердь - удобряя её для всходов грядущего.
 Мелодия сменяется на гортанные звуки – уютное урчание запредельного кота – и ждут всходов – новые ноты для танца Хантикора взойдут так и только так и только они и взойдут.
 Мы – танцоры, танцоры танцующие танец Хантиора, а вы – танцоры, танцевавшие танец Хантикора, но теперь вы идёте к нему и будете ближе нас к нему, полнее нас в нём, и он отчётливее нас в вас, и в том блаженство ваше и блаженность ваша.
 Раскройте плоть, вторые - в срок, не прежде срока!
 Под твердью, в пучине тверди, в янтаре тверди, в безвременный срок вторые лопаются празднично - как детские шарики, отпуская в реальность семена и личинки новых нот, и поют семена и личинки: Хантикора! И шуршат они помехами, сквозь которые уже почти явлены уже зреют и звереют новые ноты для танца Хантикора! И питаются они твердью, чтобы однажды кончилась и твердь.
 Пока же.
  Танец Хантикора сидит всеми нами, вздыхает и ждёт - ибо времени нет, но есть ожидание и терпение. Он не спешит и не торопит, хотя у него есть власть торопить и спешить - однако, нет - не торопит и не спешит.
 И музыка льётся - всеприсущая, неисчерпаемая - она здесь и пребудет здесь впредь. Здесь и там и тогда и всюду. Лишь новые ноты дополнят её и станет ещё.
 И всё - танец Хантикора, и нет ничего более.
  И те, что танец Хантикора - сидят, иногда прохаживаясь между друг друга, и изредка узнавая что-то недозабытое, несколько вязнут в беседе - последнее тление былого, вымирающие сами собой сорняки - лишь новое па танца Хантикора.
 И мы встречаемся – и почти узнаём друг друга – и ты - ты ли - важно ли, ты ли - не важно – в ритм танца Хантикора – спрашиваешь меня - меня ли - важно ли, меня ли - не важно – а как же утро, как же утро, если теперь нет солнца, если солнца больше нет, если нет солнца, то откуда же взяться утру?
 И я смеюсь и танец Хантикора отвечает сам себе во мне и в тебе – ну что ты, что же ты, ну что же это ты - если нам будет надо, мы сделаем утро сами