Глава 2 Ветроград

повесть "Шнырлики-Охотники за Мечтой"

О.Степченко
Н.Плахута

Глава 2
ВЕТРОГРАД

Каждый день в шесть часов утра по улицам Ветрограда разносится жидкий звон единственного на всю округу колокольчика. Остальные давно заржавели от постоянной сырости. Это глухой молочник сквозь рассветный туман катит по Кленовой улице. Кстати, туман для Ветрограда, дело обычное. Городок просыпается. Закутанные в шарфы мечтарики спешат на работу. Одни едут на плечах людей, другие — на спинах собак. В их руках, сумках и рюкзачках — серые шарики желаний. Сквозь нормвильский туман они еле просвечивают, как закопчённые газовые фонари.
Но вот молочник заскрипел на велосипеде в сторону Старой Площади. На крыльце дома с высокими красивыми окнами появилась фигуристая дамочка в бигудях, между которыми пристроилась мать семейства прозрачных — Крутиция.
Фыркнув, Альбина забрала бутылочки и, хлопнув дверью, вернулась в дом. Её шнырлочка тоже вернулась, только на свой чердак.
— И когда уже ты станешь начальником? — неприятный голос Альбины разнесся по всему дому: с дорогой аляповатой обивкой; заставленному мебелью и увешанному постерами «живописцев», и оттого больше похожему на декорацию, чем на дом.
— Ннне з-знаю, м-ммусик, — отозвался сонный голос её супруга.
— Я сама пойду к твоему начальнику и всё разрулю! — взвизгнула, выглянув из своего будуара, Альбина, после чего дом снова погрузился в тишину.
«А ведь она пойдёт! — подумал Тянуч, как и остальные мечтарики, слышавший разговор супругов. — Пробивная, как слон!»
— Хосю уско зае! — заканючил Стёпа, перед глазами которого встала картинка из недавнего сна.
— Какое уско? Почему уско? — недоумевала Альбина.
— У мелкого неп’рика необычная мечталка, наша…, подподушечная, — обрадовался Скрипыш, приникая к полу. — Заявленная мечта о зайце!
— Не называй неприков неприками! — пожурила брата Гудёна, и оба мечтарика прыснули со смеху.
— Хочу новое уско зайтику! — затопал ногами Круглов младший. — Плисейте ему уско!
— У тебя и правда мечта! — улыбнулась брату Гудёна.
— Впе’рвые! П’ричём настоящая, «радужная! — обрадовался Скрипыш, наводя на мальчика раструб своего рюкзачка, но стайка золотистых пузыриков вспорхнула в дрожащий воздух.
Тут разговор людей заглушил гул пылесоса, сквозь который прорвался яростный крик Васёны.
— Ну всё, предки, вы меня разбудили! — пузырьки вздрогнули и разлетелись, а Скрипыш закусил губу. — Хочу круассаны! — орала Васёна из своей комнаты.
А Гудёна подумала: «Снова серенькая желанка. Эх, и давно мы не прятали под её подушкой добрые, радужные мечты!»
И снова голос этой капризной девчонки. — Что значит, нет круассанов?! Позор тебе, папыч! Пулей лети к кондитеру! — И уже вместе с мамашей: — Сро-ооо-чно!!!
На улицу, сломя голову, выскочил Жорж— небольшой человек с прилизанными волосинками на плоской лысине. В рюкзачке его мечтарика что-то слабо блеснуло. Это желание Жоржа, в котором, как в замутнённом магическом шаре, качнулась его собственная фигурка — в кресле начальника.
Круглов-старший с Тянучем на плече побежал к кондитеру.
Раньше семье шнырликов не приходилось особенно напрягаться, чтобы собрать отличный улов, и всё за счёт Круглова старшего . В юности Жорик мечтал стать музыкантом, день и ночь и изводя близких диким скрипом бедного инструмента.
Так уж получалось, что …когда его круглое подслеповатое лицо заглядывало внутрь футляра его контрабаса, всегда происходило что-нибудь необычное: то на его лысину плюхнулся огромный паук; в другой раз футляр оказался затянутым отвратительной лиловою паутиной; а однажды он подскочил и захлопнулся сам собой, прищемив Жоре нос! С тех пор контрабас и стоял в противоположном углу чердака, закрытый скатертью. Так у шнырликов и появился их новый домик.
Эта первая радужная мечта хозяина, мечта «стать музыкантом», долго хранилась то в Магической Супнице, то под пуховой подушкой отца семейства. Она была самой ценной мечтой, оттого и оберегалась прозрачными с особой заботой, многократно перепрятываясь от коллекторов. Так продолжалось до тех пор, пока она не потускнела и не обмельчала, истончившись в обычное хобби, потому что мальчик вырос, став строительным инженером.
Второй мечтой Жоры была мечта о путешествиях, но к моменту, когда он смог бы её воплотить, от неё ничего не осталось… Он перехотел свою мечту, перемечтал, что ли… И чудесные города стали очередными галочками в его блокноте, а непостижимые края и страны — чёрными штампами скучного загранпаспорта.
Была у Круглова и третья, (вытекающая из второй), заветная, тайная мечта о собственном острове. Вслух он, конечно, об этом никогда никому не говорил, (поэтому она и не засчитывалась шнырликами как Заявленная). На стене его кабинета всегда обновлялись вырезки из газет с похожими на выкройки клочками суши: от природных тропических островов — Сейшелов, Багам и Гаваев, до искусственно насыпных, таких, как белый архипелаг в бирюзовых водах Джумейры. А этим утром глава человечьего семейства захотел купить себе чертёжную доску и новый смычок, поэтому в Магическую Супницу опустилась пара шариков цвета асфальта: один потусклее, другой — чуть поярче.
Пока жена и дочь торчали в бакалее, Круглов остановился поболтать с знакомым аптекарем, и их шнырлики тоже разговорились:
— Как ты? Больше не синеешь? — шлёпнул пяткой по пятке друга Тянуч.
— Да всё выкрутасненько! Выздоровел и ловлю удачу! — ответил Дурнеус, тряся пакетом с мечтами. — Ты-то как?
— Кхе-хм, прыгаю по-маленьку, шью, клепаю, давно не ловлю, правда, — вздохнул Тянуч.
Тянуч, и правда, всегда что-то починял в своей мастерской, которой служила большая (оставшаяся от хеллоуина) тыква с окошками глаз и ртом-дверцей. На внутренней окружности тыквы красовалась коллекция рюкзачков, втягивателей энергии, сачков и кошельков, а сбоку стоял стол с инструментами, проводками, колбочками, швейной машинкой и даже крохотным примусом.
— А я уж хотел было махнуться мечталками, — раздосадовался Дурни.
— А что не ловишь?
— Липучесть…, — голос Тянуча охрип. – Липучесть уже не та, только тсс об этом!
— Ошнырлеть можно! — выкатил глаза Дурни.
На самом деле Тянуч уже давно утратил свою липучесть, а то, что ему удавалось ловко приклеиваться к потолку или к стене — было всего лишь трюком. С появлением детей времени для ловли почти не осталось. Хотя о посинении и полной потере прыгучести не могло быть и речи, супруги всерьёз задумались о смене деятельности — из Ловцов — в обслугу других Ловцов. И если уж непрозрачным не суждено было как раньше мечтать, а прозрачным — как раньше ловить и собирать мечты, то с этим нужно было как-то смириться и просто жить дальше, что шнырлики и сделали.
— Чем спасаешься?!— в третий раз переспросил Дурнеус. Он тормошил Нуча за плечо, а тот всё не замечал, что его приятель прилепился к стеклу магазина и болтается вниз головой.
— Смотри, сам смастерил. Никто не знает, даже жена. — Тянуч показал товарищу закреплённые под манжетом присоски. — Настенные виды спорта теперь не для меня, — признался он, вытирая катящийся со лба пот.
Дурни хмыкнул, сделав сочувствующее лицо и вскочил на плечо раскланивающегося с Жоржем аптекаря.
Потом непрозрачный старичок заковылял по своим делам, а Круглов хлопнул себя по лбу, вспомнив, что оставил пирожные у кондитера.
Шарик «с креслом…» выскочил из сумки Тянуча. Пока мечтарик его ловил, топчущийся на пороге Круглов зашёл в дом, откуда через секунду донеслись: противный голос его жёнушки, визг Васёна и оглушительный стёпкин рёв.
Через полчаса на улицу вывалилось семейство Кругловых в полном составе. Рядом с Жоржом вышагивала Альбина (с сидящей за воротничком кофты Крутицией), чей вид (Альбины, конечно) говорил о том, что за возвратом пирожных она проследит лично. За Альбиной тащился сонный Стёпа, (в кармашке которого, как в капитанской рубке) стоял Скрипыш.
Шнырлик держался за пуговицу рубашки как за штурвал корабля. Впереди мелькал рыжий огонёк Васёны, из клатча которой торчала фиолетово-розовая гудёнина. Васёна держалась отдельно, ей ведь уже четырнадцать! На длинных ногах — ботинки на толстой подошве с гармошкой стильно съехавших полосатых гетров, зато юбка — короче некуда!
Девушка забежала в ювелирную лавку.
Она тряслась от брендов и цен с вереницей нулей, дрессируя вкус в «набегах» на блестящие бутики. Когда Васёна примеряла украшения или одежду, в доме наступала особая звенящая тишина, ведь так не просто перемерить всё со всем в трёх раздутых от шмоток шкафах и двух комодах. Её шнырлочка Гудёна была и сама не прочь повертеться перед зеркалом, но лишь иногда… Как же Васёна скандалила, выклянчивая себе обновку, или если вещь ей не подходила!
— Я их дико ХОЧУ! — воскликнула Васёна, примеряя серёжки, которые так подходили к её рыжим кудрям. Не успела она произнести эти слова, как стайка серых слипшихся пузырьков устремилась в сачок Гудёны. Когда же серёжки опустились в клатчик Васёны, к шнырлочке потекла и вторая порция новых, воплощённых желанок, набивая сумочку до отказа. — Мамсь, ты где? — позвала юная Круглова.
Ещё малышкой Васёна поджидала мать возле примерочных, где её пичкали леденцами из красивых стеклянных баночек.
«Пусик, как тебе это платье в горошек? — вскидывала брови Альбина. — Лучше чёрный на белом или белый на чёрном? Меня не полнят крупные горошинки? Не отлынивай, я серьёзно!» «Ч-ч-чудесно, м-м-мусичек…» — лепетал Жорж, а его жёнушка хватала длиннющие чеки, обвешивала коробками Жоржа, а дома он зарывался в чертежи или бежал на чердак к контрабасу.
Васёна была ненадолго счастлива, а хотелки с желанками ,как по волшебству перекочёвывали в проворный сачок Гудёны. Это было то чудесное время, когда капризная дочь Кругловых дня на два на три оставляла родных в покое. И эти дни становились выходными для её шнырлочки.
Магическая Супница была не резиновой, поэтому очень скоро все её полки и полочки оказались заставлены серым. Мастерская-тыква изнутри стала похожа на кегельбан или моментальную лотерею. На шариках только номеров не хватало… Даже на полу футлярного домика стояли коробочки, шкатулки и пудреницы Васёна, набитые серым уловом. А потому всё чаще и чаще кошельки и сачки шнырликов переполняли невзрачные сферки желаний Альбины и её дочери. Крохотные как бусины, и большие, как воздушные шары; слипшиеся в неразличимые, похожие на ртутные, образования, переливающиеся всеми оттенками СЕРОГО, — нет, они не были приятны или красивы, но без них не было бы вообще ничего! И прозрачные постепенно привыкли к серому цвету и к окружающей их серости…
Иногда обычку так распирало, что Гудёна или Крутиция не могли втиснуться в высокие окна дома. Случалось, приходилось звать на помощь Тянуча, и он, оправдывая своё имя, тянул, тянул и вытягивал. Желания росли и пухли, как радиоактивные поганки после дождя. И всей этой серенькой массе не хватало лишь одного — тихого радужного свечения настоящей Мечты!
А Кругловы тем временем меняли машины, ужинали в дорогих ресторанах и обновляли свой причудливый дом. И им казалось, что жизнь вполне себе удалась.
Но вернёмся на улицы Ветрограда. Сейчас семейство людей прогуливается по Старой площади мимо рынка, где уже выползают занимающие места торговцы и где всегда одинаково пахнет смесью из несвежих овощей, залежалой рыбы и протухшей воды в фонтане. Раньше его вода, подсвечиваемая всеми цветами радуги, вырывалась из ручек и ртов забавных существ, сидящих на кованом дереве. С тех пор одни из них висят вниз головами, прилепившись к веткам, другие «застыли в прыжке», держась над землёй с помощью тонких креплений. Сейчас фигурки заржавели и позеленели, став похожими на лесных троллей. Везде разливается еле различимый сероватый туман, туман ветроградской скуки.
А вот и Ловцы, целый отряд. У них такие же скучные лица и сильно потёртая экипировка. В ход идёт всё, подсмотренное у людей (охотничьЕ снаряжение всех эпох и народов).
Было бы что ловить… Но как всегда, вокруг одни лишь серенькие желания. Скука прячется в углах офисов и домов, пронизывая воздух и даже ветер. Скука застаивается в лужах и фонтанах, скатывается с крыш вместе с дождём.
Кругловы проходят мимо кофейни.
На первых этажах непрозрачные с безразличными лицами попивают свой кофе. На каждом выступе и карнизе прямо над ними прозрачные с такими же лицами пьют кофе свой. А тот юный шнырлик скачет с охапкой газет по козырькам кофеен. Похоже, ему тоже всё надоело, и потому он так невнимателен: Один порыв ветра — и газеты разлетелись по всей округе. Но и люди-газетчики больше не рады своей работе. Ску-чно-то как!
Но вот в стороне мелькнул какой-то всполох. ГОЛУБАЯ МЕЧТА?! Не может быть! Это известный в городе музыкант. Он несёт в заплечном футляре скрипку и что-то напевает себе под нос. Наверное, сочинил новую симфонию или просто хорошую мелодию, вот и получилась мечта.
— Чего уставились? — огрызается сидящий на его футляре шнырлик. Тянуч с ним знаком. На ногах человечка шикарные охотничьи ботфорты, на голове яркая шляпа с пером, а через плечо перекинут плащ матадора. На боку — почти целая ковбойская верёвка-лассо, а в руках игрушечный — старенький, но всё ещё рабочий сачок для бабочек. — В вашем захолустье не видали такой необычной радужки, да?! — хвастается везунчик. Мечта, подвешенная как брелок на его кисти, качается, сияя нежным голубым светом. И манит, и манит… Он и сам немного светится изнутри, будто бы проглотил северное сияние.
На площади останавливается движение. Все пытаются разглядеть мечту, протиснуться к ней поближе. Повсюду слышен завистливый шёпот: «вот у меня была необычка, так та в три раза больше этой была». «А я тут такую радужку отхватил! А внутри ещё десять…, нет, сто таких, как эта»!
— А твой-то всё пилит на кротабасе? — бросает шнырлик Тянучу.
— На контрабасе, — поправляет его тот.
— Неважно, это же прошлый век, — человечек презрительно сплёвывает. — А у меня в заначке мечталка на енту тему… Электрокротобас, во как! Да ладно, покедова…, я побежал. — кричит он. — Но ты подумай о кротобасе, могли б махнуться мечтами.
— Серая безликая скука заражает не только взрослых, — сетует Тянуч. — Привет, Степан, — он подмигивает малышу.
— Пьивет, сныйлик! — восклицает Стёпка.
Тем временем Кругловы проходят через сквер. Кажется, что над деревьями и цветами расстилался не туман, а та же серая ветроградская скука. Старушки на лавочках больше не вяжут и не болтают, а молча сидят, уставясь в рекламные щиты. Не отстают от них и их старушки прозрачные.
Впереди опять полыхает радужным.
               
Отвлёкшись на сына, Альбина столкнулась со странной бабкой в вывернутой наизнанку шляпе и мотоциклетных очках. Вблизи бабка оказалась вовсе не старой, да и приплясывала она совсем как девчонка.
Альбина фыркнула, а Жорж пробормотал что-то типа: «п-ппростите-из-ззвините», но та, не переставая плясать, обронила в их сторону:
— Хоть обтолкайся! Кругом — море асфальта! — и понизив голос, процедила сквозь зубы. — Всё равно я доберусь до клада…
Прозрачное семейство, а больше всего Гудёну удивила не столько странная бабка, сколько её шнырлик, напяливший на себя пиратскую треуголку, шаровары с мушкетом и зелёные ботильоны. «Флибустьер» выписывал ногами кренделя на полях хозяйкиной шляпы.
— Привет, прозрики, как улов? Сам вижу, что никак. А у нас с Дориком всё по кайфу! — похвастался человечек, когда они поравнялись, хотя его никто ни о чём не спрашивал. При этом Трак (так звали этого чудика) ловко жонглировал дивными розовато-голубыми шариками. И они засветились мягким манящим светом, какой мог исходить лишь от настоящей заветной мечты. Потому что бывшая учительница географии Дора Зельц всё ещё грезила жаждой приключений, неизведанными землями и пиратскими кладами.
А Гудёна подумала.., даже не подумала, а крикнула про себя:
«Чем мы хуже этой танцующей бабки? И почему у нас не осталось такой мечты? Может, коллекторы виноваты, или …неприки, или …мы? Неужели эта убогая серая серость и есть весь наш удел?! И что нужно сделать, чтобы Кругловы снова смогли замечтать?"