Писательское собрание. Из серии Будни СП

Провели открытое писательское собрание -- может быть, последнее в старом помещении. Квин с этого и начал свою вступительную речь. Собралось человек тридцать, если не больше -- и профессионалы, с членскими билетами в карманах, и близкие к тому, приехали из Славгорода немецкие писатели (правда, сами они не любят, когда называют их немецкими, говорят: алтайские писатели, пишущие на немецком языке) -- Больгер, Крамер, Гердт... Пожаловал собственной персоной товарищ Невский, секретарь по идеологии крайкома. Полный кворум. Повестка собрания весьма насыщенная.

И первым пунктом в ней стоит отчет Геннадия Панова за свою творческую пятилетку. Панов подтянут и свеж, как именинник, голубоватая рубашка с галстуком, на лацкане пиджака лауреатский значок премии комсомола Алтая.

Отчет зарядил как по писаному, словно по бумажке, сразу видать: подготовился.

-- За отчетный период мною написана и издана в краевом книжном издательстве и "Современнике" поэма "Тихий колокол". А через полтора года она должна появиться в издательстве "Молодая гвардия". Кроме того, мною написан венок сонетов, посвященных Шукшину, поэма "Первопроходцы", которая также должна быть опубликована в "Тихом колоколе" -- это название и поэмы и всей книги, которая выйдет в "Молодой гвардии". -- Мною проведено 272 встречи (Невский аж крякнул от удовольствия) с читателями, в том числе 64 на стройке Коксохима в рамках шефского контроля, который осуществляет над стройкой наш крайком комсомола...

-- Может ты лучше стихи почитаешь, -- встрял в гудящий пановским басом уже больше часа отчет Владимир Сергеев, который в единственном числе устроился в первом ряду -- остальные предпочитают жаться по углам, да поближе к окошку:

-- Слушаюсь, Владимир Андреевич, -- легким движением как бы берет под козырек Панов. Достает листы, кладет их перед собой, откашливается -- выступальщик он опытный, многие ему завидуют в умении завладеть вниманием аудиторией. И начинает тихо читать, шурша листами, словно отворяя дверь и входя в поэму. Читать Гена умеет. Многие даже говорят, что читает он лучше, чем пишет.

Все с удовольствием слушают. Все так лирично, с легкой взволнованностью. О родной природе, о вскормивших нас алтайских полях, о тружениках, которые эти поля поливают своим потом, о своей неразрывной связи с малой родиной. И как-то незаметно все в том же убаюкивающем ключе звучит:

     Не забыт проселок древний
     Там, где озими знобит:
     Еду к матушке в деревню,
     С целым ворохом обид.

     Еду духом подлечиться,
     Но в авоське на весу -- Что таиться --
     Из столицы лук везу
     И колбасу.

     Успокаиваю душу,
     Понимаю, для чего
     Отлучаем мы горбушу
     От народа своего.

Невский, убаюканный свежим молодым летом, мирно подремывал, полузакрыв глаза и отбивал стихотворный ритм притакиванием головы. Последние стихи вывели его из приятного полусна:

-- Э-э, что это ты там запел, Геннадий Петрович. И ты что, неужели и в самом деле возишь лук из Москвы? Ну, колбасу, я еще могу поверить, а лук... И потом, что это значит: "отлучаем мы горбушу от народа своего"?

-- А что, разве не так? -- взвился Сергеев. -- Или, может быть, вы мне покажите, где у нас, в каких магазинах продают горбушу? Вообще-то я знаю, в каких, -- угрюмо пробурчал он и добавил: -- Но меня туда не пускают

Быстро учуяв запашок возникающего жареного, взял слово Квин, пытаясь на корню погасить и сглазить назревавшую дискуссию:

-- Мы что сюда, как базарные бабы пришли говорить про колбасу да про горбушу. Где и почем лучше купить или все-таки обсудить стихи нашего товарища? Да не в горбуше суть и не в колбасе, а в поэме, которую он написал. А если есть какие шероховатости, то он за оставшиеся до выхода книги полтора года, думаю, их устранит...

-- с помощью редакционного коллектива, -- дополнил я.

-- Я вот тут обратил внимание, -- не дал себя отклонить от намеченного им отклонения Квин, -- что что-то Панов стал многовато просторечных, чтобы не сказать, жаргонных слов употреблять:

     Плюнет в реку, как хрюкнет с моста,
     иноземец -- и совесть чиста.
     Он за плату готов нашу речь
     канцелярским шпицрутеном сечь,

     Самородную мысль растереть, как плевок,
     и крахмальным платком отереть свой сапог.

Ничего не скажешь, выразительно. А мы все-таки должны хранить чистоту родного языка, очищать его от уличной скверны.

Тут уж дискуссия полилась синим пламенем, как поджигаемая по весне в пойме трава. Знал Квин, как зажечь пламя в противоход палу, и одну горячую тему погасить другой, на которую порассуждать поэтов и писателей -- хлебом не корми. Посыпались реплики за и против чистоты языка. Вмешался в разговор и Невский, который сам по молодости пописывал стишки. Да так бойко пошла дискуссия, что едва-едва удалось перейти к следующим вопросам повестки собрания.

* * *

Говорят хлеб -- всему голова. Это верно. Но, пожалуй, точнее сказать: труд -- всему голова. Ибо не хлебом единым жив человек! И все же... Как писал когда-то зачинатель поэзии на Алтае (сразу после войны, когда еще никто не знал, что и до революции у нас были и Пиотровский и Тачалов) Иван Фролов:

     Уж что без правды, то без хлеба
     Не проживешь, браток, и дня.

-- Неверно цитируешь, -- поправил меня Сергеев. -- Иван Фролов как-то писал:

     Уж что без "Правды", то без хлеба
     Не проживешь, браток, и дня.

Прим. автора: канва событий взята из повести Кудинова "1980". Автор позволил себе однако изменить характеры участников и их реплики в соответствии со своим представлением о них