ОЖОГ

Он присел на подоконник открытого окна и закурил, выдыхая якобы на улицу. Но дым от сигареты просачивался на кухню, вызывая тошноту, а Майя не могла уйти, так как готовила Ваньке кашу.
Стоя к отцу спиной, она чувствовала его взгляд, ползущий по позвоночнику вниз, к ягодицам.
– Что же ты так разжирела-то? Муж (выплюнул это слово как комок густой слизи) хорошо кормит?
Мать бросилась на защиту:
– Ну Вов, она ж родила недавно!
– Ну и что? Не все же жиреют, родивши. В тебя пошла, корову... – сказал со скрытым раздражением в голосе отец.
 И у Майи в голове щелкнуло: «Всё, он больше не пристанет! Я ему больше не нравлюсь!» И если до этого она ходила по квартире, по своей квартире, съежившись под его взглядом, то сейчас ее как будто отпустило.
Повернулась к родителям. Мать, как всегда, сидела пришибленная, боясь гнева мужа. А отец... Боже, как же она его всегда боялась, этого ничем не примечательного: ни сильного, ни мощного – обычного человека!
Впервые за много лет Майя смогла взглянуть на него. На щеки, будто изрытые оспинами, на редкие усы и желтые глаза, забегавшие от ее прямого, пристального взгляда.
– Не нравлюсь уже, папочка? – неожиданно для себя произнесла она. – Не будешь больше лезть ко мне в трусы?
Глаза отца вспыхнули на минуту яростью, но потом сдались и забегали от страха. Страха! Он, теперь он боялся ее!
– Что ты говоришь, Майечка? Что ты ТАКОЕ говоришь? – мать испуганно вжалась в спинку стула.
– А то ты не знала? – бросила ей дочь.
– Чего я не знала? – мать повернулась к отцу, как будто ища в нем опоры.
Но тот словно окаменел. Сигарета догорела до пальцев, пепел сорвался и медленно, как в замедленной съемке, упал на чисто вымытый пол кухни.
– Ты не знала, что мой дорогой папочка, а твой муж, со мной делал? – Майя снова посмотрела на мать. Ей впервые было не жалко ее. Сейчас, когда она сама стала мамой, голову бы отгрызла тому, кто обидел ее ребенка.
– Папа был строг, да! Но и ты была непослушной! Ты убегала из дому... Сколько раз мы тебя искали и возвращали! Как можно было закрывать на это глаза?
– Мам, а ты хоть раз их открывала – глаза свои? Почему я убегала?.. Ты хоть раз задумывалась над этим?
– Потому что мы тебя избаловали, – продолжала обороняться мать. – Невозможно, недопустимо избаловали! Мы тебя холили и лелеяли, как принцессу. Ты была самой нарядной и красивой девочкой… У тебя было всё! Пока не сорвало крышу в переходном возрасте! И ты стала дерзкой, деструктивной (это слово она выговорила с особой убежденностью), стала якшаться со шпаной. Мы тебя спасали! Да, отец был строг, тебе попадало, не спорю. Но как еще можно было с тобой, как?..
– Мама, хватит притворяться слепой! Ты знала!
– Да что, что я знала? – взвизгнула мать, поднявшись со стула и вжав сумку в живот.
– Что, опять убежишь от неприятного тебе разговора?
Отец, оторвавшись от подоконника, взял жену за локоть:
– Пошли отсюда! Как была  хамкой, так и осталась!
 Майя бросилась к входной двери и захлопнула ее. По кухне поплыл едкий запах сгоревшей каши.
– Трахал он меня, мама! Тра-хал! Поэтому я и убегала!
– Господи, да о чем ты говоришь? Как ты можешь! – мать трясла головой, как пластмассовый Будда на приборной панели в машине отца.
– Вот смогла! – Майя как будто сдулась. – Раньше не могла, а сейчас могу...
Отец отшвырнул ее и взялся за дверную ручку. Но тут дверь отворилась, впустив крупную фигуру Вадима.
– Май, что случилось? Горит же! – воскликнул муж.
Кухня стала наполняться едким дымом.
Отец метался, как зверь в клетке.
Майя схватилась за горящую ручку ковшика, в котором варила кашу, и бросила его в раковину. На ладони остался багровый след, но боли она не почувствовала.
– Чтобы. Больше. Ни-ко-гда. Я тебя не видела! – Она смотрела на отца тяжелым взглядом (который, наверное, унаследовала от него же). – Ты понял меня? Понял, спрашиваю?! – рыкнула она.
Опешивший Вадим стоял, ничего не понимая.
Майя повернулась к матери:
– Уходи! Я защищала тебя. Я! Ребенок, которому нужна была защита! А ты делала вид, что слепая, ничего не видишь и не понимаешь. Всё ты понимала, мама. Всё!
– Майечка, Майечка, родная... что ты, что ты говоришь? Мы ведь летели к тебе, так долго, чтобы повидать тебя, Ванечку... Как же?
– Прощай, мама. Забирай его и уходите. И никогда – слышишь? – никогда больше не приезжайте!.. Потому что убегать мне некуда. Я прибежала туда, куда надо. И если с моей головы упадет хоть волос, Вадим за меня заступится.
 Муж, до этого, стоящий в ступоре, обнял и поцеловал Майю в макушку. Родители, по-стариковски шаркая ногами, молча вышли из квартиры.
Когда за ними закрылась дверь, на ладони вздулся пузырь.
– Боже, как больно-то! – зарыдала Майя.
В спальне захныкал и заплакал ребенок. Вадим заметался по кухне:
– Чем, чем обработать ожог? Я слышал, белок помогает!
– Вадь, иди к Ваньке, я справлюсь. Я же теперь сильная... – Майя улыбнулась и заревела еще громче, в унисон сыну.
– Ну вы даете, – растерялся муж, –  что же вы вместе-то? И каши нет...
– Принеси, я его грудью покормлю, пока ты приготовишь новую. Вадь... я такая счастливая. И я люблю тебя. Ты ведь защитишь меня?
– Жизнь за тебя отдам! Только не реви, ради бога!
– Я не реву, я плачу, – засмеялась Майя. – От слёз проходят все раны. – Она вытерла обожженной рукой глаза. – Ну вот, почти не болит. Надо еще немного поплакать, и все пройдет. Пройдет...