Невоенные дороги

               
               
                Моему отцу
               

        Мой отец родился в 1929 году в Киевской области УССР. Он был младшим ребёнком в большой еврейской семье и появился на свет, когда маме его уже исполнилось сорок три года. Всего же в семье было шестеро детей, три сестры и три брата: Тамара – 1917 года рождения, Изя – 1920-го, Зина – 1923-го, Валентина – 1925-го, Александр – 1928-го и Григорий, мой отец.
        О родителях его, моих дедушке и бабушке, знаем немного. Их звали Исаак и Ева. Исаак был хорошим сапожником, и известно точно, что в Киеве шил сапоги красному командиру Семёну Будённому. 
        Жили до переезда в Крым в 1930 году трудно, двое детей, родившихся до революции, умерли в младенчестве. О причинах переезда можно говорить лишь предположительно. По словам отца, перебрались из-за бедственного положения, в поисках лучшей доли. Возможно также (из информации в интернете), и одно другого не исключает, что переселение еврейских семей было организованным, но что об этом тогда могло быть известно им самим, тем более маленьким детям? Отец почти не рассказывал о своём детстве, чувствовалось, что тема трудна для него. Всё немногое, что слышали, было поведано в недавнее время его внуку или мне в ответ на настоятельные вопросы, в пору же моего детства разговоров-воспоминаний практически не велось.
        Они поселились в районе Ак-Шейх (ныне городское поселение Раздольное), это степная зона недалеко от Джанкоя, в восьми километрах от моря. Колхоз, в котором трудились родители, назывался «Большевик», платили там за трудодни зерном и подсолнечными семечками. В свободное от сельскохозяйственных работ время, осенью и зимой, отец семейства по-прежнему сапожничал. У них был дом предположительно с тремя комнатами и кухней, сарай для скота. В сравнении с полуголодной жизнью под Киевом теперь жилось хорошо.
        Дети учились в школе. Отец вспоминает, что в первом классе начальной школы парты были расположены в два ряда: один – для русских детей, второй – для еврейских. Учительница была одна и давала задания каждому ряду на их родном языке. Во втором классе оба ряда перешли на обучение на русском языке.  Между собой дети и взрослые разных национальностей жили дружно, конфликтов на этой почве отец не помнит, хотя деление на национальности было чётким.
        В раннюю пору Ева пыталась сохранить в семейном общении родной язык (идиш) и какие-то традиции (на еврейскую Пасху, к примеру, готовить мацу), но, видимо, далее ассимиляция взяла своё: еврейское имя досталось только старшему сыну, из родного языка если что и знали, то забыли, традиции были вытеснены формировавшимися новыми. Дети росли и воспитывались обыкновенными советскими школьниками, любили свою Родину, а двое из них осознанно отдали за неё свою жизнь.
        Изя окончил школу и поступил учиться на ветеринара в аграрный институт города Саки в 70-ти километрах от дома. Мой отец помнит, как их отец собирал сыну-студенту посылку, в новенькие, самочинно справленные сапоги до краёв заботливо насыпая семечки.
        В 1939 году главы семейства не стало. Конечно, это было ударом для всех. Мой отец запомнил большие усы своего отца и как тот, уже будучи больным, подарил ему конфеты-леденцы в баночке и попросил угостить других детей тоже, такой гостинец в ту пору был редкостью. А потом отец спросил младшего сына, выполнил ли он просьбу об угощении. Видимо, мой дед был мудрым человеком и понимал, а может, даже предчувствовал, какие вскоре настанут времена и какие душевные качества понадобятся его детям.
        Старшая дочь Тамара к тому времени уже работала в колхозе. Александру в двенадцать лет вместо учебы в школе пришлось освоить колхозный трактор. Григорий к началу войны успел окончить четыре класса начальной школы, а продолжить среднее образование смог только намного позже, в вечерней школе.
        Меньший возраст не позволил младшим детям успеть выучиться, но уберёг их от фронта и дал возможность в будущем появиться на свет их детям. Вот что значило тогда несколько лет разницы в возрасте.
        Я смотрю на лица старшего из братьев и средней из сестёр на их совместной предвоенной фотографии. Лица - молодые и взрослые одновременно, есть в них внутренняя наполненность, уверенность, сила. Изя мне кажется очень красивым внешне. Впереди у них должна была быть целая жизнь, но война перечеркнула надежды и планы.
        В 1941 году Изя с последнего курса института уходит на фронт, на его долю выпадает тяжелейшее время первых ударов врага. Связь с домашними, видимо, у него была, известно, что с фронта он писал письма. Зина - студентка медицинского института в Симферополе, только поступила или успела окончить первый курс, не ясно, но летом сорок первого она дома. Враг стремительно наступает, и в июле семья эвакуируется в Краснодарский край, в село Джигинка Варениковского района, где они будут жить до следующего лета. Перед самой войной старшая сестра Тамара вышла замуж. Муж её тоже ушёл на фронт, они потерялись навсегда, но всю жизнь она будет носить его фамилию, несмотря на второе замужество после войны. В Джигинке у неё родилась девочка, выходить которую не удалось. Это была первая военная утрата. А впереди ещё была вся война…
        Керченский полуостров оставляли по приказу командования под шквальным огнём. Судно с военнослужащими, на котором находился Изя, разбомбили, и он, сложив личные документы в папаху на голове, вплавь добирался через Керченский пролив до Тамани. Перед тем, как идти дальше, понимая, что увидеть родных когда-нибудь ещё случай вряд ли выпадет, Изя находит их и останавливается в доме на пару дней. Мать просила его остаться ещё на сколько-нибудь, говорила: «Кто будет искать в этой неразберихе?». Ответ был простым: «Если я не пойду, если другой не пойдёт – кто Родину защищать будет, мама?». И он ушел, строго наказав им уезжать далее, потому что немец идёт в сторону Ростова и Кубани и, скорее всего, нашей армии предстоит отступать. Это было осенью 1941 года. Далее Изя находит остатки своей части (по-видимому, 51 армии) и участвует в тяжелейших боях за Кавказ в Сальских степях под Ростовом. Я читала об этих боях - страшном пекле, в котором наши бойцы стояли насмерть при сокрушительном численном и оружейном превосходстве противника. Было сколько-то писем. Потом письма приходить перестали. Ничего неизвестно о его судьбе, никто, наверное, не считал тогда и не вёл учетов.  Как ни стараюсь держаться, невозможно об этом писать без горьких слёз в три ручья.
        В Джигинке Краснодарского района семья пережила зиму. Война приближалась стремительно, нужно было срочно эвакуироваться. Зина должна была уезжать вместе со всеми, но потом записалась добровольцем на фронт. Где она воевала, неизвестно, наверное, в тех же краях. Нет уже людей, которые могли бы знать точно, мой отец помнит, что были письма от неё, об одном, очень важном для семьи, я напишу позже. Письма её и Изи хранились у их мамы в Кулябе и, наверное, так и остались там, когда её не стало, возможно, молодое поколение не знало об их существовании.
        Летом 1942 года моя бабушка Ева, которой было тогда пятьдесят шесть лет, и четверо её детей, вместе со множеством других обездоленных людей, сели на пароход в Новороссийске, чтобы уйти от наступающего врага. Никто не мог знать, что за путь ожидает их. Беда настигла сразу. На середине пути, между Новороссийском и Туапсе, пароход разбомбили, отец помнит, как это было страшно. Их вывозили на лодках и, когда удалось выйти на берег, никаких вещей у них уже не было, но сами они, а это главное, остались живы. Дальше добирались на перекладных, в основном на попутных машинах их подвозили военные. Не скоро добрались до Баку, где прибывших ставили на очередь для дальнейшей эвакуации, оставаться где вздумается не разрешалось. Очередь продлилась три месяца, после чего на пароходе «Астрахань» из Баку через Каспийское море они доплыли до Красноводска (ныне Туркменбаши). В этом городе Ева серьёзно заболела, попала в больницу, боялись, что не оправится, но обошлось. Следующие нешуточные километры через пустыни и горы Средней Азии им пришлось преодолевать по железной дороге на товарных поездах. Так добрались до неведомого кишлака в Курган-Тюбинской области, который и был, по-видимому, пунктом назначения эвакуации. Поселили их в однокомнатную кибитку с земляным полом, кроватью была солома. Четырнадцатилетний Саша пошёл работать на тракторе в колхоз Максима Горького, младший Григорий там же стал пастухом, перегонял скот через горный перевал. Жили впроголодь, одеваться тоже было не во что, ходили в основном босиком. И вдруг пришла поддержка. 
        Однажды их неожиданно вызвали в райком партии. Ева с младшим сыном отправились пешком в районный центр, на приём к какому-то начальству. Оказалось, что Зина, которой они писали о бедственном своём положении, написала письмо в Центральный комитет партии. Наверное, в результате обращение было перенаправлено в партийный комитет Курган-Тюбе. В письме она сообщала, что двое красноармейцев воюют с врагом на фронте и просила помочь их родным, оказавшимся в дальних краях и терпящим бедствия. Странно поверить, но это факт: из райцентра мать и сын ушли с крупами, американским яичным порошком, талонами на продукты, им даже выдали козлёнка. Это было очередным чудом спасения в их военной судьбе. Спасибо большое тем добрым людям, в результате мои родные смогли выжить в голодное время.  Надо ли говорить, что в память о тех годах в нашей семье в пору моего детства никогда не выбрасывался хлеб? Так было заведено у многих.
        Не знаю точно, сколько прожили они в том кишлаке, точно, что перезимовали. А потом тётя Тамара нашла работу в городе Кулябе, видимо, выдали и жильё, и забрала всех туда. Снова предстояла дорога, на этот раз, как оказалось, на постоянное место жительства. Я была в Кулябе в пору своего детства в семидесятые годы. С ужасом вспоминаю дорогу туда: узенькие петляющие серпантины, где с одной стороны – скалы, с другой – обрывы, не всякий вестибюлярный аппарат может справиться с такой дорогой безропотно, а всё это кроме того сдобрено невыносимым пеклом... Представить сложно, в каком состоянии преодолевали последний участок пути измученные люди, отец помнит, что от Орджоникидзеабада до Куляба мать не подняла головы.
        В городе Куляб Таджикской ССР завершились скитания семьи моего отца. Сглаженными отрезками по карте между названными отцом городами их путь составил более 3500 километров, но дороги их были отнюдь не сглаженными и не прямыми. Так, в районе Еревани товарняком по узкоколейке их завезли в пустынную глушь, поезд сломался, и они стояли там несколько дней без еды и питья, потом их подцепили к какому-то другому поезду.
        Куляб мне помнится невзрачным городишком, почти кишлаком, правда, толком я его и не знала, да и система мер в разные времена разная. Думаю, мои родные впервые вздохнули в нём с облегчением. Между тем и мне есть за что быть благодарной этому городу: в тяжёлые годы он приютил отца и его родных, а позже здесь встретились мои родители. Спасибо тебе и твоим жителям, таджикский город Куляб!
        После войны, конечно, стремились вернуться в Крым, но вначале для въезда туда требовались пропуска, которых не было, не было и денег на билеты, тем более на обустройство. А потом у каждого появилась личная жизнь: братья один за другим на три года были призваны в армию и уехали служить, потом появились семьи и дети… много чего было потом. Бабушка из Куляба практически так и не выезжала. 

        Когда я думаю о том, что пришлось пережить в военные годы и по каким дорогам пройти моим родственникам, а также читая, что происходило на этих дорогах со многими другими людьми, то факт того, что все они остались живы, уцелели и даже не потеряли друг друга, и встретили День Победы, представляется мне настоящим чудом, словно чьё-то заботливое крыло неизменно следовало над ними, защищая от худшего. Ведь шансов пройти этот путь у них было немного. Страшно читать о судьбе еврейских семей, которые имели несчастье задержаться в Крыму и Краснодарском крае. Или в суматохе пойти не в ту сторону. В 1942 году в одном из поездов отец увидел своего приятеля – соседа по Крыму, который рассказал, что его семья из Краснодарского края уходила в сторону Ростова и немцы расстреляли на мосту всех его родных, он единственный упал в реку живым и выплыл. Когда между Новороссийском и Туапсе разбомбили их первый пароход, могло не оказаться лодок для спасения. Находящиеся в сломавшемся среди пустыни товарном поезде, практически без еды и питья пассажиры могли не дождаться помощи. Они могли не вынести долгую дорогу физически, потому что голод был страшный, от холода и жары защиты тоже не было, уж молчу про инфекции и условия. В Красноводске тяжело и долго болела мать, но выжила.  Наконец, могло не прийти в Курган-тюбе письмо Зины, и кто знает, чем обернулся бы голод на мирной территории. А сколько ещё подробностей этой дороги нам неизвестны… но жизнь, конечно же, куда мудрее наших представлений о ней. Спасибо всем добрым людям, которые встретились моим родным в военное время на их долгом невоенном пути.