Засеял и прикатал

Нет, не так вот себе, не как снег на голову упал, нет. Всё это случилось, как положено было быть тому. Вон она как жизнь-то теперь, куда развернулась. Они сами себе копали яму с серьёзным и, что главное, деловым видом, посматривая вокруг себя и думая, что все ниточки и верёвочки в их руках, и это на века вечные. В душе они улыбались и говорили про себя: что вы давайте лучше вкалывайте, а мы будем вожжи держать.
Тот, кто дал им эту часть упряжи, был в своё время человеком незаурядным, сильнейшего ума и скромнейший трудяга. Изменения жизни он, как говорят, мягким местом чувствовал и быстро принимал нужные решения во благо большинства и, что удивительно, во множестве в ту пору, и в те часы, когда это было крайне необходимо.
А они превратили его в икону и вместо того, чтобы труды его днём и ночью изучать, но, конечно, и изменять под обстановку, и в нужное время в наилучшем виде  применять в стремительно меняющемся море жизни… Оно, древо бытия-то вечно зеленеет… Так нет… Чего им не хватало, непонятно.
А вот настоящие старинные иконы-то, в своё время снятые, потихоньку, полегоньку надо было на своё место поставить. Чтобы помнить, что нас, православных из века в век таким образом, объединяло и защищало тоже. А ещё пустыми делами поменьше заниматься надо было. Пусть народ-то, кто верит, молится. И вообще нечего в некоторых случаях жизнь через коленку ломать. Ты подумай, крепко покумекай, оглядись, с людьми умными посоветуйся, но время не теряй, а то если упустишь его, в галошу сядешь. И решай сам, и не слушай тех, кто из-за угла советы даёт. И копать-то, и возделывать поле, плодородную землю как следует, надо было, а не яму ковырять, а засевать его семенами отборными, чтобы что-то путное получить.
Так образно рассуждал дед, сидя у окна и смотря через стекло на жизнь переулка. А какая там жизнь-то, Иваныча нет который год, да чего Иваныча, и дома-то его уже нет, и ни завалинки, ни чурбачка, где он посиживал, дымя махоркой, завлекая прохожих на разговор. Новый, кирпичный дом, на японский лад, как казалось деду, появился, на этом месте. «Япона мать», как говорят. Одна ель в огороде от Иваныча осталась.
Вроде бы новый дом, и это неплохо, даже хорошо, но такой как-то необычный для этих мест. И пока ещё не заселились, всё доделывают, как говорят, марафет наводят. А сын-то Иваныча теперь редко когда в этот переулочек заглянет, а то, бывало постоянно, как выдаётся случай, из Москвы – и к отцу. И не просто приедет, подарки обязательно, и не отдыхать, а что-то сделать, помочь. Удивительно, всё делал так, как отец скажет, и никогда не перечил, вроде бы полковник, ордена, медали, своя семья, дети, внуки, а смотри, уважение какое, а уж звонил по нескольку раз в день. Не часто такое бывает…Да и дочь-то, которая здесь живёт, частенько к нему заглядывала…
 Геннадия тоже нет, а домишко его стоит, но жильцов в нём нет. Говорят, кто-то купил, но не живут, и смотрит он теперь на переулок совсем по-другому, окнами нежилого дома. Только берёзы в палисаднике, как бы сокрушаясь, взмахнут на ветру своими тонкими ветвями, да по весне вспыхнут белым огнём кусты сирени… У этого Геннадия девчонки, женщины, они другого склада, обычно сердобольные, но не все. Про этих плохого ничего, конечно, не скажешь. Живут рядом в городе, порой приезжали, конечно, но одна совсем редко…
А туда, дальше, Женькин дом, такая же история. Пустует. Бывало, встретится, и говорит, что в магазин ходил за хлебом, а заодно жидкую «таблетку» купил на пятьсот грамм, и приглашал опробовать лекарство, уверял, будто от всех болезней помогает, при этом пальцами почёсывал своё горло и улыбался. У этого сын, живёт в посёлке, водитель. Нет-нет, да часом заезжал.
Дальше стояли небольшие каменные двухэтажки, они плохо были видны деду из окна. Люди, погостив на этой земле, уходили из них на вечный покой менее заметно. Дед мог и про них, конечно, многое вспомнить, но ему так хотелось увидеть живые души, в общем, пешеходов, потому что надоело ему это мелькание машин по переулку.
Переулок на глазах стал ему казаться совсем узким. Пешеходы, которых в посёлке по разным причинам стало меньше, не особо любили по нему ходить из-за отсутствия тротуаров, и увеличившегося числа машин, юрко снующих по проезжей части. А зимой кто по нему пойдёт, только, как говорят по великой необходимости. А начало зимы-то сейчас какое стало, не пойми чего, то снег, то ледяной дождь, то дождь и сильный ветер, и куда-то подевались мороз и солнце… В такую погоду, как раньше говорили, хороший хозяин собаку из дома не выпустит. 
Хорошо, что в доме свет, вода и «нужник», и эта ещё, жвачка для мозгов – телевизор. Раньше-то, он ещё помнит, радио имелось. Эта чёрная «сковорода» душу тогда сильно волновала, не очень громко слышно было, как по нему порой сильно мозги пудрили. А теперь ещё по телеку, и видно стало, на иного-то смотришь и думаешь, какой же он молодец, врёт и не смеётся, прямо артист классный, а вот артистов хороших заметно поубавилось, и многие ведь лезут не дело, а тело показать. И деньги за это лопатой гребут.
Компания серых хулиганов, воробьёв, весело и играючи прибыла, и, расположившись за окном на яблоне у соседа, о чём-то переговаривалась. Убедившись, что рыжий кот, который в умилённом напряжении замер невдалеке, не представляет опасности, дружно направилась к кормушке. По шкуре котяры прошёл нервный тик. Словно он неожиданно попал под лёгкое напряжение электрического тока. Рыжая шерсть представителя семейства кошачьих говорила о многом, да и у людей, как заявил один великий человек, это ведало о большой их хитрости и признаке определённого ума. А дед попросту называл данное явление «хитропопостью», что говорило в нём об отношении к данным людям. Деда посетила лёгкая улыбка. Он понимал, что у рыжего охотника, как не хитри, поживиться дичью шансов нет никаких, и был очень доволен этим.
Откуда-то сверху неожиданно в воздухе появились крупные снежинки и стали присоединяться к лежащим на земле. Среди редких снежинок дед увидел идущего по дороге мужика. Ему пришлось спешно нацепить очки. Теперь он узнал в нём бывшего работника райкома, который в разговоре порой неожиданно говорил ему, что всё плохое в нашей жизни из-за, него и таких, как он. То есть в общем выходит, из-за деда. При этом хитровато улыбался и посматривал на него, как бы говоря: понимай, как знаешь. То ли шучу, то ли не шучу, а может и всерьёз. На что дед отвечал утвердительно, объясняя это своей высокой в своё время должностью и общественным положением, что очень влияло на ход событий нашей жизни, и тоже улыбался.
Можно, конечно, было сказать, что я-то хоть открыто многое говорил, о недостатках на собраниях, а вы-то, молчали и низко прогибались, но думал: зачем и к чему, но один раз всё же не удержался.
Короче, этот мужичок был из тех пахарей-возделывателей и сеятелей «разумного» и «умного» в той оставшейся за плечами жизни. По-своему, товарищ был умён и, хитёр. Дед часто убеждался, что в науках такие, как он были, мягко говоря, не сильны. Но свои дома регулярно заполняли классной литературой, а другим её трудно было приобрести. Подписное издание в то время – это была большая проблема. А сейчас дома-то говорят, не читают, но живут, будь здоров, всё у них точно и экономно. Даже очень… Какая там литература, когда свет по вечерам не включают.
Дед присмотрелся и увидел, и узнал ещё одного мужичка, идущего по переулку. Тот был ещё хитрее. Этот шёл по жизни зигзагами, и всегда искал, и надо ведь, находил такую работу, чтобы ничего не делать. Короче, вьюн на редкость скользкий. В общем, цель его была не работать, а просто мозги пудрить и пускать пыль в глаза людям, и при нём непременно должна была быть машина.
А уж мастер вранья, как удивлялся один друг деда! И надо же так постоянно врать, выкручиваться и не запутываться в этой паутине. А если ему партия доверяла участок, где работать надо было, то он, конечно, смело шёл, но через какое-то время бочком, бочком и исчезал.
Сейчас-то, наверно, «заседание политбюро» начнут, прикинул дед. Свою сладкую жизнь вспомнят и эту, теперешнюю, по косточкам разберут и промоют, и прополощут. А уж значки-то за какие-то там заслуги непонятные очень любят получать.  И как же это у них тогда вожжи-то отняли, не мог понять дед. Правда, очень многие тогда из них подпрыгнули и переобулись. Только обувь на ногах перепутали, и она носами у них теперь в разные стороны глядят. 
А один друг у них и комсомол прошёл, где права качал, потом в райкоме партии коммунистам мозги правил, предом колхоза, колхозников пахать, сеять и коров доить учил, а потом уж и председателей колхозов учить стал. Вот ведь как… Чтобы они там правильно коров пряниками кормили, а что, списанные закупят, и порядок, да ещё стадо неучтённое держать, удои-то сразу как подскакивали, земли также распахивали-припахивали. Урожайность повышали. И все эти пахари жизни учёные – заочники. Кто учёный агроном, кто учёный животновод, а кто и спортсмен. Надо ведь, у них и ученики-последователи были. Они в их учреждения власти сломя голову бежали, свою преданность показывали. Один такой тут и сейчас есть. Только коров не случает и не доит, а преподавателей и студентов учит, и надо же, друг его в депутаты протащил.
За окном снег усилился, и это радовало деда. Может, даст Бог влаги в земле будет больше. Влага и тепло – это урожай. Как там говорят: был бы дождик, был бы гром, на хрен нужен агроном. И вновь деда посетила улыбка. Он вспомнил ещё одного знакомого начальничка своего времени. Тот тоже в обойме-барабане районных верхов крутился. И как положено, по диплому агроном. Когда страну стало раскачивать, как корабль при сильном шторме, и многие, кто знал, чем дело закончится, старались хорошенько набить и упаковать чемоданы. Этот товарищ тоже.
Стал брать беспроцентные кредиты, закупать сельскохозяйственную технику. Оформил земельку. Кто-то присоветовал посеять коноплю. А что не посадить, когда в руках и кармане что-то есть. А потом, кинул весной в землю семена, и никаких тебе забот, а осенью убери. И если по хорошей цене сбудешь, то услышишь приятный шелест денежек.
Но оно как, когда в начальниках потрёшься, то тебе начинает казаться, что для тебя уж если не бесплатно, то гораздо дешевле должно быть, чем другим. Вот данный товарищ, как рассказывали, просил друзей по-дружески подкинуть рабочую силу для уборки этой самой конопли. А сам ходил с бутылкой в кармане, и если та ненароком пряталась в нём, вызволял её на место. Мол, смотрите, люди добрые, после трудов праведных обмоем это дело.
А перед уборкой он своим мужикам подчинённым, вспомнил дед, нагоняй дал. Он когда в Москву на какие-то там по работе курсы съездил, то ещё диплом экстрасенса привёз. Липовый, конечно, купил, это уж точно. И теперь, сидя в кабинете, частенько поигрывал какой-то блестящей хреновиной на цепочке. Видно, в придачу к диплому дали. Лицо деда вновь невольно расплылось в улыбке.
И надо же, этот строитель светлого будущего чего придумал. Стал вызывать мужиков в кабинет, и те смотрели то на начальника, то на эту хреновину и гадали, какой он сейчас монолог выдаст, а он на эти штуки гений был. И тот, как артист, через паузу начал говорить, чеканить фразы. Мол, я всё знаю, мол, меня не обманешь, мол, я всё вижу, от меня ничего теперь не скроешь.
И выдаёт такое: зачем вы в мою коноплю баб возите? Всю коноплю помяли и уложили своими уазиками. И опять, то же самое: что я всё вижу, я всё знаю, от меня не скроешь. Вспомнив это, дед теперь уж рассмеялся, глядя в окно на товарищей. А эти, как на бюро, руки что-то поднимают, единогласно, видно, голосуют. Да-а-а-а, пропел дед, а сейчас, чай, как, тоже, поди, так. Он вновь вспомнил того знакомого, но уже без улыбки. А тот в своё время покинул тёплый кабинет и решил заняться фермерством.
Первым делом решил построить дом, но стройка надолго затянулась. Стал пахать и сеять, но представь себе, когда штаны в кабинете, а не на тракторе протирал и водил руками не комбайн, а просто рукой водил, то сам подумай, что получится. Вот и хрен-то… И надо ведь, мужика одного, друга своего из города, говорили, посеял и прикатал.  В общем, когда не умеешь, надо кого-то просить. А когда просить, надо прогибаться. Друзей можно раз, ну два попросить, а потом… На сеялке норму высева выставить – помоги, на сеялке сеять – помоги.
Говорили, друг на какой-то там праздник заглянул, а тут дела. Ну, видно, вечерком посидели, и тот по доброте души решил наутро помочь. Поехали в поле, завели трактор, прицепили сеялку с катками, засыпали зерно и стали сеять. А этот спец тоже, видно, хорош. Что уж там и как, но друг с сеялки упал и под катки угодил. Ну, с начала вроде ничего. Уехал он домой в город, а через две недели кончал. Уж от того, что с сеялки упал или отчего другого, но народ-то какой ему поговорить, посочувствовать…
Вскоре после разных семейных споров фермерство сошло на нет. Что уж там и как, Богу одному известно, позвал он этого товарища на служение ему. Оставив все мирские хлопоты, пошёл тот в послушники. Говорят, и сейчас служит. Покаялся и замаливает грехи, но кто-то говорил, тужит, что все замолить невозможно. Дед невольно глянул на иконы в углу комнаты, перекрестился и подумал, кто ж из нас не грешен. А потом посмотрел в окно и увидел, что «бюро» закончилось, и его знакомые расходятся.  Мне тоже надо идти, подумал он, снег немного расчистить. Это когда его в поле много, хорошо, а тут убирать надо.