Практика. Общий подход извне01

 
Ш.Г. Алиев











Практика.
Общий охват извне












Горловка (ДНР) — 2023

1. Понятие практики в культурно-историческом процессе. Критика ограниченных трактовок



1.1. Практика в догматически-рационалистической традиции

1.2. Практика в домарксовской культурной традиции

1.3. Ходячие представления практики

1.4. Этическая насыщенность практики

1.5. Практика в видении И. Канта

1.6. Практика как морально-нравственное единство

1.7. Примечания



Логика «разбирательства» с намеченными выше вопросами диктует начать с осмысления сложившихся трактовок понятия практики. Следует, стало быть, установить: как она понимается в качестве культурно-философской проблемы, как относятся к ней люди различных исторических эпох? Как соотносятся между собой так называемые «отражения» практики в головах людей и сама, реальная практика? Какие особенности последней ведут к выводу о ее осваивающей, духовно-практической (морально-нравственной) природе? Наконец, выражает ли данная природа род практики, где человек по-настоящему раскрывает себя, преодолевает любые трудности и опасности, утверждается миром, в горизонте подлинно-исторического прогресса и будущего?

Нужно сразу сказать, что на поставленные вопросы, как и ряд других, в существующей литературе, подходах нет однозначного ответа. Наблюдается достаточно большой разнобой решений, причем, не только между принципиально различными мировоззренческими позициями, но даже внутри одной и той же школы, направления философско-научной мысли. Нам, однако, нет особой нужды задерживаться на разбирательстве со всем этим. Постараемся конструктивно обнажить существо поставленных вопросов. При этом, разумеется, придется довольствоваться предельной краткостью. Остановимся, потому, лишь на наиболее значимых, в известном смысле общепризнанных видениях практики преимущественно в домарксовской мысли, которые, к тому же, позволят реализовать преследуемые нами цель и задачи. Представляя, таким образом, предмет нашего интереса предельно общо, мы постараемся избегать анализ понимания практики тем либо иным конкретным автором.



1.1. Практика в догматически-рационалистической традиции


Сразу заметим, несколько повторившись: практика охватывает собой всю полноту актов, форм и направлений человеческой самореализации как существа общественного, мирового, событийно живущего, созидающего. Она охватывает активность людей во всей ее полноте. Также в том плане, что выражает человека в любой его данности, по отношению к чему угодно. Она многогранна, многофункциональна и, следовательно, столь же сложна, сколь непрост, неисчерпаем сам человек, ее носитель, представитель и результат. Практика — категория всечеловеческая, общеисторическая, человекобытийная. Ее, вообще, неправомерно сводить к активности какого-либо отдельно взятого человека, представляемого, к тому же, аналогом животного (пусть и как-то более совершенного, нежели последнее). Несводима она и к какой-либо функции (или даже сумме их), к данности своей многомерности.

Больше. Она фиксирует человеческую реальность не только как процесс, но и в статике. Главней же всего – в единстве, сотворчестве человека и бытия.

В этом смысле ошибочно ограничивать практику, что имеет место до сих пор, предметотворческой активностью, которую, того хуже, обычно фиксируют «предметно-преобразующей», «материально-производственной», «чувственно-предметной» и т.п. «деятельностью». Последняя при этом есть что-то, производное от того, что называется «действие»).

Сказанное, главным образом, касается представлений догматического марксизма. Здесь образ практики сложился в качестве преобразующей, революционной, творческой, переделывающей мир, активности человека как субъекта в процессе его самоутверждения. До сих пор во многих марксистских учебниках доминирует взгляд, на практику как преобразование, переустройство вещей человеком ему принадлежащими средствами. Соответственно, — навязывание вещам, действительности собственно-человеческих («субъективных») целей, устремлений, интересов. При этом переустройство, переделка вещей, как правило, мыслится (причем, часто без дачи отчета в том) как вершащееся «чувственно-предметной», «материально-производственной» и т.п. деятельностью, производной, повторимся, от активности в качестве действия.

По сути, перед нами не что иное, нежели производящая активность человека, взятая в ее абстрактно-обобщенной данности. Причем, как таковая она присвоена человеку любых времен и статусов.

Вот, из данного, производящего отношения (действия) к действительности означенный марксизм «на практике» устремлен изменять лики наличного, одержимый, к тому же, установкой «вещно»-технического «всемогущества». В том числе — построить «рай на Земле» руками самого человека, положив на «алтарь» таких устремлений планетарные «ресурсы» сполна, вплоть до, опять же, человека.

Многие философы марксисты, придерживаясь означенного понимания «практики», полагают, что тем самым выражают нечто великое и достойное, ставящее их в более «привилегированное положение» перед остальными мыслителями и учениями. Невдомек, что исповедуемое понимание практики, — будучи «вещно»-технической активностью человека, мобилизованной на утверждение производящего мира, — собственно, является источником всех бед и ужасов, нахлынувших на мир с приходом XX века. Причем, экспоненциально нарастая своей разрушительностью и пагубой.

На самом деле (и об этом будет ниже не раз говорено), ныне становится все более очевидным: понимание и реализация «практики» как производственно-техногенного способа бытия человека и всевозможных аналогов такой данности, — однобоко схватывая многостороннюю суть подлинной практики и, соответственно, человеческого бытия, — вместе с тем, являют отнюдь не лучшую данность ее. К тому же, — с растущей негативностью сказывающуюся на современный мир. Они не способны реализовать и раскрыть практику в полноте и всесторонности обнаружений. Хуже того. Будучи однобоким, безбытийным обнаружением специфического способа человеческого бытия в мире, практика в технико-производящей явленности, насыщая представления и действия людей (в том числе исповедующих идеологию прогресса, справедливости, социализма даже) влечет современное человечество и мир к неотвратимому гибельному исходу, если ее уже не преодолеть, так сказать, «в теории и на практике».

Означенное понимание, помимо сказанного, страдает тем недостатком, что не усматривает факта несомненного присутствия в практической активности, которой человек связан с миром и которой живет, бытия. Факт этот неустранимо сквозит во всех видениях практики. Его постоянно артикулируют, особенно марксисты. И, тем не менее, — «пропускают сквозь пальцы», теряют из виду, акцентируя на иных аспектах дела.

А между тем, уже первые мыслители (например, Платон), обратившие свой взгляд на человеческое творчество, — на то, как человек живет и активничает, — усматривали его. Как раз потому они выделяли в ряду различных форм человеческой активности самую главную и важную, поэтическую (поэзию) как высший род творчества.

Не лучше обстоит дело, когда практика мыслится как просто деятельность, — пусть даже весьма разносторонне себя выражающая и многое умеющая, — исключительно человека (все же, как правило, действующего). Как бы последний ни виделся, практика в качестве лишь его активности еще не выражает сути дела, не выражает должного.

Именно потому, осознавая данное обстоятельство, быть может, даже не совсем давая себе отчет в том, ряд мыслителей рационалистического направления под практикой пытаются понимать не человеческую активность, а активность неких объективных (вплоть до сверхъестественности) сил.

Например, если взять представления идеализма, выраженные Г.-В.-Ф. Гегелем, то практика у него, в конечном счете, выглядит деятельностью абсолютной идеи (объективного духа, Бога) в том плане, как она вершит свое творчество, созидание, движение, — разворачиваясь природой, историей, человеческим сознанием, — с тем, чтобы в результате обрести самое себя в актах и результатах данного творчества. Абсолютная идея Гегеля осуществляет себя, цели, замыслы, и человек здесь служит средством ее творческой активности. Правда, у Гегеля о практике речь идет также как о способе человеческого самоутверждения. Однако, пристальное разбирательство видит: эта деятельность не самостоятельна, выступает своего рода явлением сущностно вершащегося «за ее спиной». В конечном же счете, как нетрудно показать, Гегелевы представления деятельности (практики) являются рафинированным отражением движения самого производства, взятого в предельно абстрагированном виде. Неслучайно потому, что представления догматизированного марксизма восходят к ним. Ко всему прочему, и у Гегеля деятельность (практика) производна от понятия «действие», но не «деяние» («поступок»).



1.2. Практика в домарксовской культурной традиции


Так понимаемая и практикуемая «практика» выглядит чем-то крайне бедным, однобоким по сравнению с данностями практики, выработанными уже прошедшей историко-философской и культурной традицией. Конечно, и здесь в целом нет однозначного и, в общем-то, истинного видения предмета. Отношение к нему варьирует в зависимости от многих обстоятельств. Понятно, это обусловлено состоянием и спецификой разновидности реальной практики, которую означенная традиция, люди так или иначе представляют, выражают.

Если не касаться данного весьма непростого вопроса, а бросить некоторый общий прикидочный взгляд на восприятие практики в историко-философской и культурной традиции (в «домарксовской философии», как она совсем недавно именовалась отечественной общественностью), то легко заметить следующее. Практика, часто характеризуемая в нашей литературе («чувственно-предметной», «материальной», «преобразующей» и т.п. деятельностью), строго говоря, не находима здесь ни «в головах» мыслителей, ни в действительности. По любому, на такой «практике» мало (или вовсе не) акцентируют, по крайней мере, вплоть до XIX века.

И дело вовсе не в том, что обнаружить преобразующе-деятельные отношения к миру человека домарксовским мыслителям «было трудно», к чему обычно апеллируют в нашей литературе. Не в том также дело, что практика в их время еще «не предстала» абстрактно-общей безличной данностью производства (г. Гегель), благодаря чему, как представляется, можно было бы ее «подвергнуть теоретическому анализу» и т.п. В рационализме, абстрактно-теоретическом мышлении, логике предшествующая мысль (в том числе философская) отнюдь не испытывала недостатка. Хотя, нельзя не согласиться: известная доля правды в означенных доводах есть. Предметно-преобразовательные, технико-производящие отношения человека и, соответствующая им, действительность практики, отражением коей является, имеющая хождение в нашем (особенно отечественном) сознании «практика», получает возможность сложиться сравнительно недавно. А именно — в промежутке двухсот последних лет. Подлинное же, всеобъемлюще развернутое осуществление практики как осваивающе-произведенческого способа бытия человека в мире, соответственно, отражение ее сознанием, и сегодня еще не сложилось, являя лишь «намеки, в лучшем случае, кой-какие заделы своего будущего состояния».

Вообще же, в предшествующей философско-культурной традиции (да и в немарксистском идеологическом пространстве) сплошь да рядом практику обиходуют как весьма емкий и многоплановый феномен, охватывающий собой всевозможные явления общественной и частной жизни людей. Здесь довольно интенсивно оперируют понятием практики. Ссылаются на нее как на «высший» авторитет. Опираются, рассчитывают, отправляются от практики, усматривая в ней единственно «истинную», «действительную» инстанцию, выражающую «основное» и главное в жизни. Именно так настроенные в своих свершениях, исканиях люди (в том числе мыслители, исследователи, представители конкретных областей общественной жизни) нацеливают располагаемую активность на «практику»: стремятся жить «практически», «практично», измеряют свои дела, помыслы в призме той ценности, которую они снискивают «на практике».

Будучи тем, что, по господствующим представлениям, «на самом деле», по подлинности осуществляется и «происходит», практика в то же время касается людей. То есть, совершается с ними и ими же, определяя, высветляя то, что и как они (люди) есть. А вместе с ними — их окружение, воздействие на последнее. Больше того. Очевидно, что сама жизнь людей и есть практика. И практика есть жизнь, прежде всего, в ее наиболее значимых формах — «земледелие», «ремесло», политико-правовая сфера, религия, этика и т.д.

Поскольку люди обыкновенно обращаются к термину «практика», имея в виду жизнь, реальный ход дел действительности, постольку часто в качестве аргумента, причем, высшего порядка провозглашают, что в жизни («на практике») дело (о котором идет речь) обстоит так-то и так-то. Вместе с тем, нередко выражения «действительность», «жизнь» тоже используют в качестве синонимичных, по крайней мере, смыслами тому, что признают за практику. Так либо иначе в данном случае как «жизнь», «действительность» практика выражает подлинное положение вещей, самое что ни на есть главное и значимое. Она потому, как представляется, всего важней. Здесь любой предмет и дело удостоверяются. Практика — самое подлинное. Именно в этом смысле И. Гете сказал бы: «Сера теория, мой друг, а древо жизни вечно зеленеет».

На этом же основании формируется положение о практике как критерии, мериле истины, а также совершаемых человеком дел. В ней даже усматривают основания и цель человеческих деяний, знаний. В том числе — относительно предметов и сущих внешнего окружения.

Отсюда понятно также: практика необходимей, значимей, выше знания самого по себе, в какой бы форме оно ни выступало. В любом случае, это касается знания конечных вещей, тем более, — процедурного, технологического, рецептурного, характера. Больше. Известно было здесь также то, что в марксизме (во всяком случае, догматизированном) уживаемо крайне трудно или вообще не прививается. А именно: практика сама заключает в себе знания.

Далеко потому не обоснованы упреки, обычно бросаемые в адрес предшествующей философии: в «оторванности от жизни», «непрактичности», «созерцательности», в «непонимании роли практики» и т.п. и, соответственно, — в бесплодности занятий старых философов. Вопрос ведь в том, что понимать под «практикой», «жизнью»? Не навязываем ли мы объектам своей критики, упреков собственное видение, (причем, очень даже не безупречное) практики, чтобы затем не найти ее там? Ведь почти у каждого мыслителя, как прошлого, так и нынешнего, находима целая отрасль под названием «практическая философия». При этом отрасль данная всегда образует «альфу и омегу» построяемой философско-мировоззренческой системы.

Итак, несмотря на различное содержание и смысл, вкладываемые в понятие практики «старой философией» и здравым смыслом, она (практика), в общем, предстает тем, что являет жизненность, действительность. Под ней понимают реальное, истинное положение вещей, — в чем коренится исток существования человека. Это вся совокупность совершаемых людьми дел, происходящих вокруг событий. Это также некоторый образ поведения, стиль жизни, приносящий успех, выгоду, будучи правильным, истинным, ответствующим действительности, реальным. Что важно, — речь идет о делах, истоках, «реальном положении вещей», кои наиболее важны и главным образом достойны внимания, в силу своей значимости, высшей ценности.

Вообще-то, при внимательном подходе и в марксизме (по крайней мере, на уровне здравого смысла) можно усмотреть такое расширенное приятие практики. Во всяком случае, когда В.И. Ленин говорит о практике, о ее роли в жизни, о практике как критерии истины, основе и цели познания, о ее значении для теории и т.д., — везде тут речь не столько о практике как деятельности, какой-то активности, но именно в широком смысле: как о жизненности, о наиболее важном и значимом, что с людьми происходит в действительности и т.п. Верно и то, разумеется, что многие из данных моментов, составляя предметное поле практики как она обычно, на уровне здравого смысла видится, определяющим образом являют творчество, деятельное отношение людей к вещам. И, в конечном итоге, это выливается пониманием практики в более узком смысле, как творческой активности, деятельности.

Ниже будет показано, что означенные моменты фиксации практики, главным образом, выражают область человекотворческой активности. То есть, — что, вслед за Платоном и Аристотелем, можно назвать праксисом, — термин, от коего собственно, производна «практика».

Нетрудно заметить, подобного рода видения практики схватывают существо дела. И во многом по достоинству воздается практике, ее значению, роли в существовании людей, общества, всего человеческого. Пусть при этом понимание практики не выходит за пределы здравого смысла своего времени. Собственно, какая философия с идеологией выходит!..

Разумеется, «старой философии» и здравому смыслу можно вменить многие недостатки в видении искомого предмета. Да, здесь о практике речь не идет (во всяком случае, прямо и непосредственно) как об осваивающей деятельности, как специфическом способе человеческого бытия. Сам подход к практике, при всех глубоких откровениях-наблюдениях, осуществляется с крайне поверхностных позиций: натуралистически, идеалистически, созерцательски, вплоть до, как бы сказал К. Маркс, «грязно-торгашеского» видения. Этим, собственно, страдают и приятия человека, его сути в целом. В общем-то, означенными недостатками «хромают» и современные приятия практики (как и человека). Тем не менее, видение практики в полноте проявлений и своеобразии, свойственное старым мыслителям, — во всяком случае, выдающимся, если, к тому же, рассматривать дело «с щепоткой соли», воздавая должное времени, возможностям, условиям и т.д., — предполагает даже поступающий, осваивательский подход. По крайней мере, добуржуазные представления традиционного человека позволяют схватывать гораздо большее и значимое практики, нежели она явлена ныне, зачастую в качестве оскопленного, превращенного производяще-технического оттиска с предметотворческой («вещефицирующей») активности.

«Практика», которую знают традиционные мыслители, отнюдь не просто человеческая деятельность как система или «совокупность» некоторых «вещных», преобразовательных, манипулятивных, утилитарно-потребительских, инструментально-технических, стандартных, репродуктивно-исполнительских действий индивидов («атомов»), воплощающих определенную производственную цель. Так она выглядит во многом и в догматизированном марксизме. Несводима практика и к, означенным только что, оперативным актам-действиям из области самого человекотворчества. Нет для старых философов практики (во всяком случае, сполна) даже в деятельности, сотканной из «полотна» нестандартных, целесозидающих, программирующих и т.п. действий. Не ограничиваясь всем этим (в лучшем случае, высвечивающим лишь операционально-производственный «лик» ее), практика как жизнь, действительность обнаруживает себя, среди прочего, в любви, вере, надеждах... Причем, — понимаемых широко, главным образом, в этико-религиозном значении. Она есть поиск оснований, принципов мироустройства и устройства человека, жизни. Руководствуясь ими, люди обретают свои возможности, способности: действовать, любить, созидать общественные дела, быть со-участниками жизни. Отсюда же умение людей правильно нормировать поведение где бы то ни было, адекватно реагировать на происходящее вокруг, воспитывать подобающе подрастающее поколение и т.д.

Поскольку на основе и благодаря исканиям практических оснований, человек живет в мире в качестве определенного, конкретного человека, — любящего свое окружение, надеющегося, знающего, что он должен делать, вверившегося действительности, — практика с означенными особенностями (прежде всего в смысле poihsiz, praxis) есть жизнь, творчество в высшем разумении. Она, потому, включает в себя работу ума, мысли, разумную активность по разысканию, открытию, созерцанию идей, высших смыслов и начал бытия, не располагая коими человек не способен и шагу ступить, о каком бы поприще ни шла речь.

Отсюда, «практическая жизнь», «практика» почти у каждого философа вмещает в себя столь значимый для своего протекания и существования элемент, разум. Точнее — «практический разум».

Не впадая, тем самым, в односторонность и оскопленное понимание практики, сложившееся на почве технико-производственного существования человека, традиционная философия способность мышления, разумную деятельность, — то, что гносеологизм относит к явлениям духовного порядка, — расценивает не чем-то противоположным практике, практическому. Напротив, данная деятельность (во всяком случае, в качестве означенного «поиска оснований» и т.д.) обнимается практикой. Больше, даже выступает главным, центральным моментом практики.

Отсюда же, кстати, понятно, почему «старые философы» (а здравый смысл до сих пор) отличительную, в частности, от животного особенность человека видят не в предметно-преобразующей деятельности, — и как следствие последней, согласно классическим представлениям марксизма, в мышлении и сознании, — а с самого начала именно в способности мыслить. Причем, — такой способности, которая, при внимательном взгляде, означает способность человека проявлять собственную жизнедеятельность наиболее точно и строго в качестве религиозного, политического, правового, эстетического, в конечном счете, этического существа. Мыслительная способность, таким образом, не отрывается от непосредственного (будь то предметного или человекоформирующего) творчества. Мысль и дело (творчество) воспринимаются слитыми в практике; между ними нет принципиальных барьеров в том смысле, что вот, это, мол, мысль, разум, а это — дело. И это тем более так, коль скоро «дело», практика носит поступающий характер.

По существу, здесь выражен совершенно верный подход. Ибо не следует искать специфицирующие свойства человека как мыслящего сущего в том, что называется «логикой», «рассудком», технологией, процедурой, чисто формальной стороной проявления мышления. Между тем, именно подобное искание характерно для современного технико-практического сознания с гносеологической ориентацией на мир.

Выдающиеся философские умы, — особенно, не страдавшие нигилистической «болезнью» гносеологизма или технологизма, инструментализма, — всегда, так либо иначе, расценивали мышление, в частности, философско-мыслительное творчество (мышл-ение) как такой, скажем так, уровень самоосуществления человека в мире на практике, где человек сотрудничает с бытием по поводу «мудрости жизни» при посредничестве «муз». Музы при этом воспринимаются весьма пестро, начиная от их буквально непосредственного видения (Античность) в качестве мистических существ, кончая всевозможными репрезентантами последних в соответствующей Нововременной философско-мировоззренческой ориентации: «озарение», «интеллектуальное созерцание», «вдохновение», «подсознательное», «воображение», «незримая сила», «талант» и т.п.

Умеющий мыслить, размышлять (раз-мышл-ять, т.е., творить высокое, божественное вместе с музами) правильно, человек рассматриваемых условий, как, впрочем, везде, считается, «живет подлинно», достойно и мудро, в диалогическом общении-творчестве с другими людьми, в сопринадлежности с бытием, богами. Точнее, — при бытии... Так что, по сути, для старых мыслителей характерно такое понимание практики, во всяком случае, в высших ее проявлениях, когда человек здесь связан с бытием, творит прибытийно. И в этом смысле — вместе с бытием.

Не сведенная, таким образом, к технико-производящему проявлению человеческой активности, практика в традиционной философии выступает, как нетрудно видеть, способом бытия человека в мире. Именно на практике, как представляется, человек наиболее полно и адекватно выказывает свою сущность, всего себя в целости, неповторимости. Выказывание, сущность, своеобразие данные зависят от того, как мыслится сама практика, какая сфера практической жизни мира и существования людей принимается за высшую, главенствующую.

Так, для одних мыслителей ею выступает «действительность активности», где человек реализует «всеобщие» и «универсальные» («естественные», «природные», «космические», «божественные», «всемирно-исторические», «мировые») законы, тенденции, устремления. Философы тогда зовут людей «не нарушать» извечный, божественный и т.п. «порядок», следовать незыблемому, значимому «вообще»...

Для других учителей практика в первую очередь явлена поприщем «общественной жизнедеятельности»: в политической, хозяйственной, религиозной и иных сферах. Жизнь ради близких, соплеменников, соотечественников, общества, служение своей родине, государству здесь, соблюдение и сохранение традиций, — высшие призвания людей.

Третьи — усматривают практику в подлинном и высшем смысле «деятельностью познания» («созерцания», «отыскания истины», «правды»). Именно такое проявление активности выражает главенствующее содержание бытия человека.

Четвертых мыслителей вещи, окружающий мир мало чему учили. Практику, подлинную человеческую жизнь они предпочитают искать преимущественно в собственно человеческом, индивидуальном волеизъявлении, в осуществлении самостоятельной, «самодостаточной природы» человека.

Соответственно тому, как понимается практика, какая форма жизнепроявления пользуется приоритетностью в известных условиях, возникают, видятся те, либо другие высшие цели и идеалы, пути существования людей, равно как ценности, принципы и т.д., коими они формируют, упорядочивают свое Настоящее...



1.3. Ходячие представления практики


Вместе с общефилософскими видениями сознание содержит иные, более «заземленные» представления практики. Так, довольно часто (особенно, на уровне здравого смысла) под практикой понимают известное своеобразие работы людей так называемых «свободных профессий». В этом смысле говорят о «врачебной практике», «адвокатской практике», о «практикующем» музыканте, художнике и т.д. Считается, некто может открыть себе практику, поскольку подвизался на каком-либо поприще предпринимательства: обзавелся клиентурой, общественным признанием, зарабатывает тут на жизнь самостоятельно, собственными руками, головой и т.д. Перед нами, стало быть, занятие частной активностью человека вне собственно производства материальных благ, вне отношений рынка (во всяком случае, прямых). Здесь человек «своими трудами», подобно некоему ремесленнику, оказывает известные услуги за соответствующее вознаграждение («гонорар»). Последнее при этом не обязательно должно выражать стоимостные отношения, что являет буржуазно-производящее общество.

Весьма распространено отношение к практике как к тому, что можно было бы передать словом «практичность», образованного, видимо, от другого производного практики, «практическое». «Практика» в таком плане выглядит умением «преуспевать», в любых ситуациях «быть на коне», «не теряться» в перипетии обстоятельств, — «выходить сухим из воды», чувствовать себя «как рыба в воде», «понимать жизнь», извлекать из нее «все что можно», выгодно. Короче, «практика» — это то, когда человек «держит руку на пульсе жизни», справляется с любыми трудностями, сохраняя трезвость, здравый смысл и самообладание, достигает успеха, получает выгоду и т.п.

В более узком смысле термин «практика» используется как то, что называется «опыт». Старые философы часто говорят о практике как опыте человека. Именно потому, среди прочего, она слывет критерием истины. При этом подразумевают под данным критерием опыт, сводимый, в свою очередь, к некоторой накопленной «сумме знаний», обознанности человека, так сказать, «умудренности» его на соответствующем поприще. Человек работает, живет, узнает мир, вещи и, тем самым, накапливает, приобретает известные навыки, мастерство, понимание, разбирательство в сути происходящего, становится опытным. Правда, иной раз под опытом понимают и нечто более узкое: производное от того, чем является эксперимент.

Как бы синтезируя обыденные представления практики складывающегося буржуазного сознания, выработалось известное, прагматическое (от термина «pragma» — дело, успех, эффективность) видение практики. Согласно ему, практика есть нечто, приносящее выгоду, пользу, ожидаемый эффект, результат. Причем, все это главным образом расцвечивается красками потребительского, утилитарного достоинства. На практике человек действует и достигает полезный успех, эффект. Нацеленное на пользу, выгоду, — соответственно, приносит последние, оправдывает затраты предпринимательства, дела, — все это принимается за «практику».

В последнее время в нашей стране (и не только) стало весьма модным причислять себя к «прагматикам». Вряд ли, при этом отдают себе ясный отчет в этом. Хотя, для многих такая самоидентификация вполне уместна.

Весьма примечательно в этом смысле наблюдение А.С. Пушкова, известного общественно-политического деятеля РФ, журналиста (кстати, в публикации под названием «Прагматисты — это шакалы») [12]. Автор верно подметил, что выраженная в словах цитируемого в статье современного украинского политического деятеля-прагматика отдает именно психологией и поведением шакала. Вся идеология этой практики сводится к торгашески-циничному принципу «урву, утащу и украду себе что можно, а того, кто мне позволит это сделать, буду поддерживать» [13].

Да, прагматизм всегда все дела и события рассматривает в рамках торга и с точки зрения личной (клановой), потребительской выгоды. И этот аспект дела сохраняется здесь, даже когда он несколько очищается, высвобождается от, бьющих в глаза цинизма и торгашества.

Так, в Америке, родине прагматизма, приверженцы последнего в политике мало когда пользуются хорошей репутацией. Самое большее, на что может рассчитывать предприятие, совершаемое из прагматических соображений в плане положительного отношения к себе, то, что его могут, скрепя сердце, допустить, признать. Оговаривают оказываемую уступку примерно так: мы понимаем, что в жизни (особенно политике) приходится заключать соглашения разного свойства. В том числе — и отдающие некоторым цинизмом. Но, тем не менее, в данных решениях, предприятиях должны быть учитываемы возможности и интересы других. Должен быть соблюден так называемый «баланс интересов». Таким образом, оголтелый прагматизм удается поднять до уровня, который в американской метафизике ходит под признанным наименованием «реализма».

Вообще, в современном демократическом обществе не принято открыто призывать к прагматизму, «быть прагматиками». Ибо последнее фактически означает неприкрытое торгашество, отказ от идеалов человечности, духовности, что, вроде бы, нынче вышло из «моды». Однако, в наших, постсоветских странах, где укоренился криминально-клановый, олигархический капитализм, людям всячески пытаются привить прагматизм именно в своей неприкрыто циничной и торгашеской первозданности. Как раз отсюда произрастает сознание и поведение многих соотечественников (особенно при власти и богатствах), полностью раздуховленных, безыдейных, грязно-торгашески живущих. Отечество лишается каких бы то ни было положительных идеалов, его заселяют «рвачи», деляги. Для последних все и вся — предмет торга и контрактов: «От своего собственного брака и отношений с женой до отношений со своими партнерами по бизнесу и до отношения к обществу в целом» [14].

Пока люди, друзья, партии, союзы нужны, с ними сотрудничают, причем, использующе-потребительски. То же самое касательно общества, страны. Покуда отечество нужно, тут живут и работают, опять же, как в «зоне свободной охоты». Но когда отечество перестает быть нужным, — оно начинает «обязывать», не дай Бог, мобилизовывать, — тут же «ищут Верхние Ларсы»! Родину покидают, а деньги и активы вывозят. Нет слов, это ужасная идеология и практика. Даже в условиях существующего идейного вакуума ей не должно быть места в нашей стране. Ибо больше чем плачевные результаты ее сами за себя говорят.

Одной из крайностей (причем, распространенной, особенно на уровне ходячего представления) «практики» прагматического уклона с Нового времени выступает то, что называется «грязно-торгашеский способ жизни». Под практикой в данном случае имеют в виду какое-то дело, предпринимательство, некоторое поприще частной (точнее, частнособственнической) активности человека, как правило, осуществляемой, по возможности, небрежением, отклонением от законов, спекулятивно. Это активность, где люди работают для получения прибыли, «навара», богатства. Здесь не просто добывают так называемый «хлеб насущный», но именно осуществляют предпринимательское дело, гешефт, бизнес, приносящие (причем, не без неких «лавочнических ухищрений») доходы, обогащение, преуспеяние, власть, расширение возможностей в жизни и т.п.

Нет нужды доказывать, что практика несводима к гешефту, бизнесу, предпринимательскому успеху, пользе, эффекту и прочим подобным вещам, причем на уровне лавки, торгашества. Ведь весьма часто можно добиться всего этого, но ни средства, ни результат, ни процесс в целом не могут считаться практикой. Желанное, результат достижим и неправедными, ложными путями: ухищрениями, обманом, принуждением, спекуляцией, воспользовавшись сиюминутной благоприятной ситуацией, за счет привходящих обстоятельств, низменными средствами и т.п. Как правило, успех (к тому же, предпринимательский), польза, которые испытывают одни люди (или группа), обеспечивается обкрадыванием, угнетением других. Тут всегда случается так, что известная (причем, весьма небольшая) часть людей не без цинизма добивается всякого рода благ и иных желанных плодов, тогда как человечество в целом, общество, остальные люди (не говоря уже о природе, мире вокруг) не только ничего не имеют, но лишь страдают от этого торгашеского преуспеяния, испытывают лишения и убытки.

Так что, зараженные духом предпринимательства в различных вариантах, видения и воплощения практики и практичности на ходячем уровне, конечно же, не должны быть признаны практикой по большому счету. Ибо практика — категория общечеловеческая, общеисторическая, больше, человеко-бытийственная. То либо иное дело, активность людей (даже, если они единичны, уникальны в своем роде) правомерно признавать практичными, практикой, поскольку они на самом деле истинны, значимы. Причем, — не единственно для узколокальной категории людей, но и в общечеловеческом плане. Им присуще достоинство практики, коль скоро содержание их насыщено пользой, успехом, благом, ростом и расширением не какого-либо отдельного лица («Робинзона») или же части лиц. А, в конечном счете, — каждого человека, общества, истории, культуры в целом.

Да, практику недопустимо сводить к означенной (деловой, гешефтной, предпринимательской, промышляющей и т.п.) активности общности людей или, того хуже, отдельного человека. К тому же, — сплошь да рядом уподобляемого животному. Тем не менее, по большому счету, в только что означенных и подобных «практиках» тоже схватывается (пусть и превращенно), присущий практике, момент. А именно: момент роста, расширения возможностей человека, его восхождения, обогащения. Только все это, — богатство, прибыль, навар, преуспеяние, карьеру, «спекуляцию», — понимают и осуществляют (главным образом, при господстве производяще-техногенных отношений) в сугубо «вещно»-потребительской форме, присваивающе-капиталистически. По-другому не скажешь, — «грязно-торгашески». Направления и пути «роста», утверждения человека, в силу своей «вещно»-товарной и утилитарной формы, здесь могут быть сведены к единому для всех них эквиваленту: деньгам.

И хотя человек в предпринимательской «практике» субъективно предстает известным «самодостаточным индивидуумом», у ног которого лежат в качестве поставки (средства и предмета приложения его усилий) все другие люди, мир, по сути же, человек, — как наш предприниматель, так и все остальные, — сведен, сам того не ведая, к некоторому, отчужденному до атомарности, сущему. Он поставлен — как односторонний (вплоть до «одномерности») функционер-исполнитель «винтик», — на обеспечение потреб и нужд, господствующей над ним, обретшей форму производства, практики. Об этом — речь еще впереди.

Отметим еще, что в рассмотренных видениях практики уже явно обнаруживается ее производящий характер, во всяком случае, производность от производящего мироотношения. В этом смысле практика в любой такой данности полностью оторвана от бытия: здесь человек самонадеянно и своемерно активничает, отпав от бытия. Даже в случаях своего полного отчуждения и захваченности производством, ему представляется, что действует самостоятельно, от себя самого.



1.4. Этическая насыщенность практики


Но, как бы ни были разнообразны представления и практикования практики в историко-философском и культурном процессе, какое бы поприще существования человека здесь ни принималось за собственно практику и куда бы эта «практика» ни звала, — этим приятиям последней, нетрудно видеть, свойственна одна чрезвычайно характерная черта. Практика (особенно для традиционного мышления) буквально отлита из этического (морально-нравственного) «металла». Во всяком случае, какую бы конкретную деятельность люди ни совершали, чем бы непосредственно ни были захвачены, занятия, поприща их активности, — если «претендуют» на именование «практикой», или иметь ближайшее отношение к ней, — изначально пронизаны и насыщены этической «материей». Идет ли речь о поэтической (творческой) природе практики, — о том, что она включает в себя мышление, что в ней человек занят поиском смысложизненных оснований существования, что она есть критерий всех дел и отправлений людей, — везде и прежде всего практика есть таковой именно из-за своей этичности.

Практику старые мыслители связывают со свободным выбором человека в общественной, политической, правовой жизни, с реализацией господствующих в обществе норм поведения, с осознанно осуществляемой деятельностью, идущей от одного человека к другому, т.е. с поступлением человека со всеми его атрибутами.

Как раз этическая насыщенность практики объясняет то исключительное значение и роль, которые присваиваются практике как поступающей активности в описываемых условиях. Отсюда также должно быть понятно, почему духовность, являющая высшее и сокровенное практики, в высшей степени этична. Точнее, — это будет установлено ниже, — моральна.

Не случайно, домарксовская философская традиция под этикой понимает то, что называется «практической философией». Иначе говоря, это форма духовно-практической самореализации человека, где последний осуществляет себя с самого начала праксисом. Причем, — в том замечательно глубоком смысле, как этот термин обиходуют Аристотель, Платон, вообще, в Греческом культурном лексиконе. «Праксис», с точки зрения означенных мыслителей, — это процесс человекотворчества: активность, где человек осуществляет свободный выбор, поступает, выражая к другим людям, обществу, миру свое отношение. В том числе — с целью преобразования их. В этическом люди влияют на сознание, ценностную ориентацию друг друга, на поведение, помыслы. Тем самым — приобщают к своим устремлениям, выказывают предпочтения, знаки внимания, оценивают и т.д. Другими словами, поступают [15].

Разумеется, в такого рода поступающем творчестве (и это понимали Платон с Аристотелем) дело не может ограничиться сугубо самонадеянной активностью человека (как, тем не менее, стали позднее представлять). Оно должно носить изначально поэтический характер. И прежде всего, — в том смысле, что здесь непременно со-участвуют и Боги. Кстати, на такое понимание этического наталкивают характерные коннотации термина «Ethos», коими у древних греков выражалась сфера этического.

Подлинно настоящий и серьезный праксис, полагал Платон, непременно поэтичен. Разумеется, он не ограничен лишь сферой межчеловеческих отношений. Вместе с тем, великие Греческие мыслители сознавали: подлинно праксическая активность не мыслима без иного момента человеческой самореализации, «тэхнэ». Иначе говоря, — предметотворчества. Действительно творить другого человека, влиять на него, поступать в мире можно преимущественно посредством предметной активности, в предметном творчестве. Потому, практика как таковая объемлет собой как неразделимые стороны и человекотворчество, и предметотворчество. Платон и Аристотель, при сем, верно сознают: в данном единстве приоритеты принадлежат безусловно праксическому началу. Отсюда становится понятно Аристотелево видение этики как отправной и в высшей степени практической науки, являющей центр для остальных наук и философий. Она не имеет ничего более важней себя, потому предопределяет остальные («заземленные») сферы деятельности, включая политику.

Между тем, по ряду причин, в последующем развитии античное (да и традиционное вообще) понимание практики, соответственно, этического претерпевает существенные коррективы в направление заужения их «категориально-языкового и смыслового поля». С приходом производящего способа человеческого бытия «Практика», вообще, свелась к тому, что называется предметной деятельностью, производящим трудом и т.п. Безусловное главенство приобретают технические коннотации. Практика почти полностью оборвала свою связь с этикой. Последняя же, в свою очередь, приобрела статус того, что нынче мыслится под ходячим представлением в качестве науки о нравственности (морали), специфической разновидности общественного сознания, регулирующего через систему норм, принципов, оценок и иных механизмов самоопределения людей их внеинституциональное поведение. Важно при этом, дело стало преподноситься так, что термины «нравственность» и «мораль», как обозначения этической реальности (этики) повсюдно фигурируют синонимами. Между тем, уже у Аристотеля наблюдается довольно четкое размежевание этих терминов-понятий. В частности, — когда он говорит о «дианоэтической» и «этической» активностях людей.

Разграничение этического на две сферы вплоть до наших дней усматривалось многими видными мыслителями (М. Монтень, Г. Гегель, С. Кьеркегор, Н. Бердяев и др.). На самом деле. О каких бы предметах в этике ни шла речь, нельзя не заметить: этическое существеннейшим образом разнится двумя родами самовыражения: нравственностью и моралью. Разумеется, речь не о «морали» (нравственности, даже «этике»), которые фигурируют (и сегодня) в общеупотребительном и, можно сказать, вульгаризованном смысле под личиной «формы общественного сознания», «социального регулятора», «совокупности норм поведения...» и т.п. Все это, при лучшем раскладе, лишь производно (в известных условиях) от подлинной моральности и нравственности. В другом месте [16] мы показали и речь пойдет еще ниже, что и как правомерно вести речь о двух родах этики: нравственной и моральной. Соответственно, — о моральном и нравственном человеке в зависимости от того, какую этику он реализует.

Этизируя практику, акцентируя в ней в первую очередь план этический, можно даже сказать, этико-онтологический, — благодаря чему практика, по существу, способна выступить поэтическим творчеством, больше, освоением, — предшествующие мыслители, безусловно, правы. И правота их не «девальвирует» в современных условиях. Напротив, становится еще более очевидной. Ныне безоговорочный приоритет этического, этико-религиозного (а еще точней, онтологического) начала над всеми остальными формами самореализации человека стал не просто кричащей очевидностью, но нормой жизни для людей и общностей, преодолевающих свое технико-производственное порабощение.

Именно, благодаря данному «порабощению» (особенно на предшествующих постиндустриализму ступенях производящей истории), многообразная полнота практики, в том числе, имеющая место в представлениях еще не отпавшего от бытия сознания, оскопляется настолько, что практика, сведенная тут к человеческому труду, «работе», манипулированию «вещами» и т.п., предстает совершенно вне этического поля, исключительно техническим делом, полностью отчуждающим человека. Тем не менее, этическое начало сохраняется и в производяще-технизированных образах практики, фигурируя обычно в неузнаваемой форме, поскольку, среди прочего, сведено здесь к весьма поверхностной, однобокой, даже негативной своей данности, утилитарного достоинства.

Но этическое начало не просто насыщает непроизводящие (собственно, и производяще-техногенные) представления и воплощения практики. Оно, можно сказать, выражает суть практического, практики. Так что все, обычно относимое к практике, именуемое практикой, — а это дела не только религиозные, политические, но и ремесленные, медицинские, из области искусства, строительства и т.д., — обретает такие качества прежде и главным образом в силу своей этичности. Причем, — этичности широкого плана, а не в том узко социологизированном смысле, к которому привык современный человек, существуя производяще, технически.

Лишь в означенном смысле различные формы жизнепроявления человека могут быть отнесены к практике, практичны. Только выражая этическое (по большому счету, этико-онтологическое) начало, практика в представлениях старых философов подлежит области поэтического творчества, которая носит название праксиса.

Здесь нет нужды разбираться в обстоятельствах праксически-этического характера практики в описываемых условиях. Отметим лишь, что в обществах, где господствуют нравы и традиции (отсюда название «традиционные общества»), люди живут прибытийно [17], то есть под опекой и всяческом содействии бытия. Потому, человекосозидающий аспект практики более всего обнаруживает себя этическим началом и выдвигается на первый план, оттесняя, затеняя предметотворческую деятельность по целому ряду обстоятельств. Общеизвестно: на человеческий труд как предметно-преобразующую активность, «физический труд», — где, к тому же, человек «издерживается», «жертвует» собой, «растрачивается», и относительно него, поскольку напоминает современное производство, не идет пожелать «Бог в помощь», — в традиционных обществах, включая их идеологов, мыслителей, смотрели как на «проклятье». Самое большее, — как на «нужду», «средство для существования», «удел», достойный «низких», рабов. Рассчитывать на достоинство практики, конечно, он никак не мог. Весьма содержательный материал об отношении к труду в традиционных обществах, равно обществе современном, о своеобразии труда как такового можно найти в публикации Игоря Джохадзе [18]. Не со всем из статьи данного автора можно соглашаться, однако, интересующий вопрос им рассмотрен достаточно верно.

Продолжая описание представлений практики в «старой философии», нельзя не заметить, что именно из-за этичности практики, из-за того, что последняя разумна (по крайней мере, для серьезных мыслителей), в ней высшие духовные аспекты жизнепроявления, вместе с тем, и как бы непосредственны, не оторваны от своей материальной основы. По данной, а также многим другим причинам, практика носит духовно-практический характер. Больше того, обнаруживает в себе лики осваивающего отношения человека к действительности.



1.5. Практика в видении И. Канта


Весьма показательны в плане понимания практики, соотношения практики и этики, а также духовного и практического взгляды И. Канта. Данный мыслитель стоит как бы на стретеньи производящего (утверждающегося бурно с Нового времени) и, скажем так, непроизводящего родов практики. Еще точнее, можно сказать, что он уже перешел к производящему видению практики, но во многом пока удерживает элементы предшествующих производству, подходов. В немалой степени их присутствие обязано влиянию на Канта воззрений Ж.-Ж. Руссо и А. Шефсбери.

Практика, по Канту, с самого начала выражает одну из трех высших, изначальных и основополагающих способностей, форм самоосуществления человека, из которых последний всецело конституируем, волю. Из нее, а также из интеллекта и воображения, — этих «трех стволов» человеческого существования, — восходит, обильно ветвясь и раскидываясь густой кроной, «древо» человеческих поступков, деяний, чувств, переживаний, оценок, мыслей, устремлений и т.д. Именно в них («трех стволах») укоренен, ими насыщен каждый из бесчисленных «листочков» этого «древа». Равно любые дела, помыслы, связи, ожидания людей в мире...

Если вести разговор о взаимоотношениях между означенными «стволами», то, как понятно, ведущая, определяющая роль, первенство, безусловно, принадлежит началу волевому, практическому. Во всяком случае, волевое начало предопределяет (регулируя, ориентируя, насыщая смыслами, идеями, целями и т.д.) деятельность интеллекта, обнаруживающуюся в теоретическом разуме (познании, науке).

Теоретический разум, по Канту, сам по себе не достаточен, «не дееспособен» обеспечивать существование человека именно как человека. Наука (познание, рассудочное мышление) имеет дело «лишь с явлениями», в лучшем случае, с конечными, «естественными», «природными» вещами. Она не дает еще истину, действительность, не раскрывает собственно человеческое. Давая какие-то недостаточные сведения, что и как есть человек, сущее вокруг него, познание (теоретическое мышление) как таковое само не удовлетворяет человека на предмет того, что и как он призван жить, поступать, что должен и на что может рассчитывать. А ведь все это — предельно значимые смысложизненные вопросы человеческого бытия!

Теоретическая деятельность, наука (чистый разум), конечна, ограничена изначально. Человек, между тем, в своей целостности, многогранно-жизненной действительности, «бездонными», непостижимыми теоретическим мышлением аспектами самообнаружения, есть «вещь-в-себе». Самое большее в этом смысле теоретическая деятельность как проявление одной из сторон человеческого существования положена (функционирует, работает) с целью самоосуществления человека в качестве вещи-в-себе или, как иначе сказал бы Кант, «самосущей автономной монады» [19].

Как раз в такой данности, — в качестве вещи-в-себе, самосущей автономной монады, — человек постигает и осуществляется на практике. Именно практика раскрывает его бытие по истине и действительности со всеми, вытекающими отсюда, последствиями.

В видении Канта практика ближайшим образом обнаруживается «поведением» волящего существа, к каковому, относится человек. Надо заметить, практика (поведение), согласно мыслителю, свойственна не только человеку, но также любому другому существу, коль скоро оно разумно. Причем, разумно не просто в смысле ratio.

Практика — такое поведение, где «волящее» (т.е. изъявляющее свою волю) существо раскрывается «как произвол», «свободный выбор» [20]. Данное существо на практике действует, «поступает с целью» воплощения некоторых знаний, опыта «в объекты», т.е. с целью создания последних.

Именно этим прежде всего (и что важно, очевидным для технико-производящего сознания) образом практика как поведение отлична от теоретического отношения к действительности, где, как признает Нововременное метафизическое сознание, создаваемы не объекты, а знания. «Теоретическое, — пишет Кант в «Лекциях» по этике (1780-1782 годов)», — это знания, а практическое — это поведение» [21]. Объектами же, на кои нацелено в своей реализации такое поведение, «являются свободные поступки, свободное поведение» [22]. Другими словами — сами люди, их дела, помыслы, переживания, отношения и т.д.

Конечно, практика, по Канту, также как и познание (теоретическая деятельность), может иметь своей целью сами знания относительно того либо иного предмета, обрабатываемого, осмысливаемого даже теоретической активностью. Однако, и в этом случае «теоретическое не совпадает с практическим». Если исследуемый предмет мы постигаем (получаем знания о нем) «лишь ради него самого», — выясняя его основания, причины, способы существования и т.п., — то тогда мы «преследуем теоретические цели». В том же случае, когда мы смотрим на данный предмет, расценивая, узнавая его «под углом зрения наших интересов», нужд, забот, рассчитываем использовать извлекаемый из него опыт для жизнедеятельности, для воплощения человеческих смыслов и ожиданий, — перед нами «предмет практический». И, соответственно, наука, осмысливающая предмет в данной плоскости, вырабатывающая и обобщающая такой предметный опыт, будет считаться «практической наукой». Сознание же, занятое непосредственным решением практически-жизненных нужд человека, обеспечивающее возможности поведения, — такое сознание, поскольку оно, к тому же, входит в данное поведение, — есть, как считает Кант, «практическое сознание» или же «практический разум».

Важно подчеркнуть, что практика, согласно Канту, не есть нечто от животной активности человека. Тем более — такой, где человек воплощает свои влечения и тяготения в качестве физиологического существа, животного. Поведение, поступки, коими она (практика) соткана, тогда лишь остаются таковыми, сохраняют свое практическое существо, когда в них реализуются цели, идеалы. Причем, так, что они пронизаны, организованы и устремлены последними как собственными законами [23].

Цели же (идеи и аналогичные предметы) от простого животного хотения, влечения, тяготения отличаются, как известно, в том числе и Канту, присущей им «всеобщностью», «объективностью». Тем, наконец, — что суть феномены осознанного бытия человека. Именно как общезначимая сознательная форма самоосуществления человека цель (идея) обеспечивает поведению практический, волящий характер. Не будучи целенаправленным (идеальным), поведение не может быть практикой, произвольной деятельностью.

Как поведение, направленное на воплощение (творчество, преобразование в указанном смысле) целей, желаний, практика, по Канту, в зависимости от способа нацеленности, характера самой цели, выступает двояко: 1) от должного; 2) от сущего.

Во втором случае практика, говорит мыслитель, предстает чем-то «субъективным», «фактическим». Совершаясь под знаком сущего, она является предметом конкретных, конечных человековедческих наук: антропологии, правоведения и т.д.

Первый же род целей, идущих от должного, превращает практику в предмет моральной философии, что то же, «практической философии». Кант показывает, что обе разновидности практики, как и науки о них, тесно, взаимосвязаны, нуждаются одна в другой.

Однако, поведение как воплощение (создание, творчество) объектов в качестве поступков и поведения характеризуется не только своей нацеленностью, целями, но и особенностями самого процесса творения, — тем, как оно (творение) совершается, раскрывает себя и свои объекты в данном процессе. Не следует в этом смысле истолковывать «поведение» узко-психологизированными или, того хуже, «теоретизированными» средствами. Кант вкладывает в него чрезвычайно емкий смысл.

«Поведение» у него выступает, как указывалось, свободным выбором, произволом. Точнее, — тем, что объединяет эти два способа «активности» человека в плане их общности, совпадения. Так что, характеризуя один из них, мы касаемся и другого. Видимо, исходя из всего сказанного, целесообразно продолжить описание «поведения» в Кантовском понимании как произвола, поскольку понятие данное явно превосходит, свойственной ему информативной емкостью, содержание, заключенное в понятии «свободный выбор».

С самого начала «произвол» (Vilkur), как его трактует Кант, означает реализацию «волящего существа», полное, всеобъемлющее и свободное развертывание («изволение») воли. В своем произволе человек раскрывается собственными хотениями, желаниями, упованиями, верой, любовью, предпочтениями, возможностями, способностями и т.д. Еще проще: произвол — ничем не стесняемая, самодостаточная, всесторонне осуществляемая «воля разумного существа», человека. Это, собственно, то, как человек живет. И живет (творит, надеется, любит, верит) по большому счету, действительно, многообразно, независимо от чего бы то ни было.

Первейшей неотъемлемейшей определенностью поведения как вольной деятельности, произвола, практики, конечно же, является свобода. Лишь при условии свободы поведение есть практический произвол; лишь будучи свободной, деятельность воли сообщает себе достоинство практики. Волящая деятельность не может не быть свободной. Кант при этом понимает свободу достаточно широко и глубоко [24].

Среди прочего, свобода — такая реализация воления, практического произвола, когда человек изъявляет себя (поступает, живет) не только целенаправленно, но и автономно, выбирая (откуда даже сведение практики к свободному выбору) как цели, так и средства, путь, объект поступления.

Разумеется, свобода предполагает ответственность человека за свои поступки, выбор, решения (как перед человечеством, другими людьми, миром, так и перед самим собой). Она (свобода) сознательно обходится и с господствующей необходимостью (с большей или меньшей адекватностью и ясностью) [25].

Свободная таким образом, произвольная активность, — направленная на создание (творчество, любовь, преобразование), опять-таки, «свободных поступков», «свободной воли», воплощающая и преследующая в мире, вещах, людях человеческое, — активность эта, будучи практикой, очевидно этична. Точней, говоря о практике как произволе, поведении «от должного» (целей, желаний и т.д.), Кант главным образом имеет в виду именно моральную активность, жизнедеятельность человека в качестве морального существа [26].

Отсюда становится ясно, почему для Канта «свобода», «моральность», «этическое» встречаемы на таком «перекрестке», где одно без другого немыслимо. Почему лишь этически, морально («нравственно») живущий человек может считаться свободным и практичным в глубоком смысле этого слова.

Свободным, моральным, практикой то либо иное поведение может считаться лишь в том случае, когда оно «нацелено на благо». Причем, — нацелено «правильно» — в смысле адекватном благу использования средств и организации человека в поведении. Именно в силу своей этичности, практика есть всегда свободное, добровольное, благоволящее поведение, реализуемое, к тому же, правильно. Это волеизъявление, вольная деятельность, осуществление воли, интенция воли на добро, благо.

Выше отмечался (и о сем ниже речь) целенаправленный характер практики. Здесь следует добавить: практика не просто целенаправленный произвол, поведение. Конечно, свободная воля выказываема, прежде всего, через «желания», «цели», «устремления». Даже, как говорит Кант, — «через способность желания». Кстати, как раз потому, в «Критике практического разума» практика мыслится как «способность желания» [27]. Как бы, однако, практика ни фигурировала в работах мыслителя, — как «произвол», «свободный выбор», «способность желания» и др., — она непременно осуществляется сообразно целям. А эти цели, идеи, независимо, какого они рода в вышеуказанном смысле, выражают «должное» практики. Поведение, воля, способность желания, — коль скоро они являют (пронизанные этическим началом) практику, — не могут не выступать с самого начала предопределенными, насыщенными соответствующей целью, осознаваемой, в свою очередь, «долгом». При этом, — если речь идет о практике в глубоком морально-философском смысле.

Человек всегда нацелен (испытывает «долг») на то, что еще не существует в наличности, но «должно быть». И должно быть не от сущего, а в том смысле, что это должное (цель), которое предстоит впервые ввести в наличность.

Повторим еще раз, Кант обнаруживает целенаправленную природу практической деятельности. И хотя обнаружением и описанием этой особенности он не ограничивается (о чем чуть ниже), тем не менее, именно аспект целенаправленной активности человека обычно в условиях технико-производственной действительности регистрируют в качестве чуть ли не единственного и достаточного репрезентанта практики. Собственно, в таком виде «практика» (как «преобразовательная деятельность», «труд», «производство», — идеальная квинтэссенция технико-производящего способа существования человека в мире) уже безраздельно функционирует и развивается в учениях Фихте, Гегеля и их последователей, включая марксизм.

Между тем, у Канта, в отличие от последователей, — у коих практика начисто отсечена от этического момента за счет своей «технизации», — она («практика») и «этическое» теснейшим образом слиты.

Тут нужно уточниться. Строго говоря, как бы ни выглядела практика, — как бы ни была технизирована, «овещнена», всяко иначе уплощена, — она, тем не менее, не может быть неэтичной в строгом смысле. Верно и то, с другой стороны, что этическое этическому рознь. А то, что оно присутствует, работает в соответствующей разновидности практики, очевидно уже из факта универсальности и всеохватности этического (как и практического) начала. Вообще, этическое не отсекаемо от практического, поскольку суть формы человечески-волящего осуществления.

Достаточно еще указать, что в любой деятельности, на любом поприще человеческого бытия непременно имеют место, должны быть уровни и сферы, моменты обхождения с вещами, которые, как и волевые явления, не регламентированы, не оговорены соответствующими правилами, инструкциями и предписаниями. Как раз, в подобных ситуациях этическое и нужно, дабы регулировать поведение людей неписанными правилами и нормами. К тому же, сохранить момент человечности в предмете своего присутствия (в нашем случае, практики). Больше того, вдохнуть в эту деятельность волевую энергетику, «импульс».

Но, с другой стороны, энергетика данная, как и означенные правила, нормы, не могут быть нейтральны к регулируемой реальности: должны ей ответствовать. Иначе говоря, тоже иметь производяще-техническую, «вещную» природу, коль скоро регулируют эту самую производяще-техническую активность людей.

Однако, этическое, мораль и нравственность, оговариваемые Кантом, далеки от того, чтобы носить исключительно технико-производящий, «вещный» потребительский и проч. характер, свойственный этическому, коль скоро оно, действительно, отпроизводствлено. Этика Канта глубоко человечна, проникнута духом высокой веры в человека, его единства с природой, когда гуманизм и натурализм совпадают, взаимодополняются.

Согласно мыслителю, простая направленность на цели (целевая предопределенность практики, поведения), должное, голая целенаправленность сама по себе не превращает еще волю, поведение в практику. Дело не исчерпываемо тем, чтобы практика носила просто целенаправленный характер. Вопрос еще в специфике целей, в том, что за должное воплощают поведением? Дабы последнее действительно развертывалось практикой, необходимо, чтобы цели, идеи, должное (также как воплощающие их средства, поступления, поведения, воля в целом) были моральными. Т.е., благими, добрыми, человечными. Именно моральность (этичность) как целей, так и средств, других структурных моментов практики присваивает и сохраняет за ней достоинство практики. Ибо моральность, этичность — в высшей степени практическое практики.

Заканчивая наше беглое рассмотрение практики в понимании Канта, покажем, что этичность практики, согласно данному мыслителю, выражается не только в том, что практика (как в целом, так и структурными моментами своими) насыщается «духом» добра, облагораживается, обретает человечный характер, но также по причинам другим, не менее значимым. Выше мы коснулись их вскользь.

Человек, по Канту, живет двумя мирами: «чувственно-постигаемым» и «умопостигаемым». В первом, чувственно-воспринимаемом мире, он живет, обнаруживаясь «естественно», «природно», как «вещь среди вещей», по законам причинно-следственной зависимости и необходимости, мало чем отличный от своего биологического и физического окружения. Подчиняющийся «естественным законам», человек здесь может быть описан, объяснен, рассчитан, — короче, выражен средствами и формами науки, подобно любому природному (конечному) объекту.

Во втором же мире, «умопостигаемом» (или же «свободном»), человек живет свободно, творя автономно, целенаправленно, на основе практического разума, «как вещь-в-себе». Как раз во втором мире он относится к себе самому и другим людям в любом проявлении собственной практической деятельности «как к цели». Даже в тех случаях, когда все против такого отношения, когда данное отношение идет во вред своему субъекту, последний, тем не менее, призван не отказываться от осуществляемой установки. Отсюда, между прочим, славно известный категорический императив кантовской этики и, соответственно, ригористический характер последней. Не живя по естественной необходимости, внешним причинам и условиям существования, освободившись от них, человек относится к ним как к предметам своей целенаправленной, добровольной активности. Осуществляя себя таким образом, он есть «вещь-в-себе».

Поднимаясь над причинно-следственной естественной необходимостью, господствующей в чувственно-воспринимаемом мире, представляя мир целенаправленной активности и реализуя себя «вещью-в-себе», свободно, человек оказывается чем-то непостижимым, «невыразимой тайной» для наук (теоретического мышления), которые приспособлены и «работают» в отношении чувственно-воспринимаемого, можно сказать, «природного» естественного мира. Отсюда понятно: постижение, тем более, регулирование, обеспечение умопостигаемого мира, понимание движения практики, «само сущих автономных монад», — научными, теоретико-рассудочными знаниями будет больше чем недостаточно.

Поскольку для самореализации человека как практического существа в мире свободы научное мышление, теоретико-познавательная активность мало чем пригодны, изыскания в теоретической деятельности «не дееспособны к вещам-в-себе», область практического существования людей формируется, стало быть, далеко не сведениями, знаниями науки как таковой. Человек живет (поступает, умудряется, осваивает мир) формирует опыт своей жизни, общается с другими автономными свободными монадами, такими как он, посредством особых знаний, знаний-требований, знаний-призывов. Другими словами, — через нормы, в нормотворчестве, чем, как известно, характеризуется способ этического, этико-религиозного, духовного освоения мира. Вот, как раз, такое отношение человека к самому себе и своему окружению, к миру и другим людям на практике всецело и нерасторжимо соединяет этическое (духовное) и практическое начала. И, по существу, исчерпывает, можно сказать, сполна выдает суть практики.

В силу сказанного о практике в Кантовском понимании, должно быть понятно, почему практический разум, практическая философия образует высшую, отправную инстанцию для всякого философствования, какой бы области мира и существования человека вообще, включая теоретический разум, оно ни касалось. И, надо заметить, вывод Канта, в частности, касательно соотношения теоретического и практического разума, воли и интеллекта, как мы можем заключить, подтверждает господствующую почти всегда, — а здравым смыслом всех времен постоянно воспроизводится, — установку ставить практику выше всякой теории, умозрения, рассудка, в качестве источника, мерила и цели последних.



1.6. Практика как морально-нравственное единство


Итожа наш опыт понимания практики в протекшей историко-философской и культурной мысли, можно констатировать следующее. Искомый предмет здесь весьма различно осмысливается. По сути, тут, соответственно, в здравом смысле можно встретить почти все варианты и аспекты выказывания практики, начиная от примитивных, однобоких технико-производящих данностей ее, кончая теми, где практика выступает всеобъемлюще, как поприще, соединяющее человека с миром, бытием, самим собой, выражает способ человеческого существования. При этом практика связывается с наиболее важным и значимым в человеческой жизни. Больше, как бы отождествляется, синонимируется с такими вещами, как жизнь, действительность, подлинная реальность, то, что на самом деле имеет место. По крайней мере, она выступает в качестве главенствующих сфер и отправлений здесь, как бы задающих тон, отмеривающих, обусловливающих все остальное. К ней апеллируют как поприщу, где коренятся, находят свое разрешение важнейшие смысложизненные отправления людей. Она выражает истину, служит успешному осмыслению и осуществлению частных вопросов бытия людей. Она — «разумное», «правильное», от чего не следует отходить, соответственно чему, нужно себя вести, жить. Практика нормирует взаимоотношения людей, задает приоритеты их дел, поведения. Именно на практике они регулируют свою совместную жизнь с другими, живут в обществе, миром.

В этом смысле практика пронизана духом этичности. И этическое начало здесь у многих мыслителей смыкается с онтологичностью. Само этическое, по сути, мыслится практическим, практикой. Отсюда, собственно, и наименование раздела философии, осмысливающего все эти моменты, как «практическая философия».

Именно в силу своей этичности, практика выступает жизнедеятельностью людей в соответствие с господствующими нормами, правилами, обычаями, установлениями, законами общества или природы, «космоса», «бога», «государства» (в зависимости от понимания практики). Практика — поприще, где только человек реализует свои призвания, предназначения, долженствования, откуда бы они ни исходили — опять-таки, из-за различного видения форм, в коих данная «практика» находима. На практике человек изъявляет свою волю, куда-то устремлен, чем-то одержим, поскольку все это для него жизненно важно. Здесь человек расположен, настроен, ищет, наполняется смыслами, основами бытия, действует согласно зову совести, воплощает возложенные на него права и обязанности обществом, другими людьми, миром. Здесь он служит добру, хочет быть счастливым, рассчитывает достойно прожить жизнь, ждет подобающее, человечное отношение к себе. Короче — весь захвачен заботами этического, духовного и практического (в узком смысле) характера.

Именно в силу этичности практики, человек направлен не только и даже не столько на мир, вещи, внешне сущее (хотя, зачастую все это его безраздельно поглощает), сколько на самого себя, на свое самоутверждение в окружающей действительности, встречное движение последней в него. Ведь он что-либо из себя значит, ценен, способен, может, прежде всего, среди таких же, как он: в обществе, группе, между людьми. Именно здесь он ближайшим образом воспринимает себя, находит свое место, призвание, испытывает значимость, нужность во всех отношениях, заряжается созидательной энергетикой, силой, волей, творческой мощью. Хотя, данное восприятие — лишь начальное, и в дальнейшем оно призвано быть опосредствованным более широким поприщем человеческого бытия. Этого, однако, от старых мыслителей не всегда можно ожидать, по большому счету...

В плане сказанного, предметом особой заботы людей в описываемых условиях на практике выступает развитие свойственных им способностей и сил, потребностей, «добродетелей», достоинств (так называемая «этика добродетелей»). Существуя практически, тем самым, человек совершенствуется, направлен на достижение блага, на осуществление своих предназначений. Как раз этический характер человеческой активности, этическая насыщенность практики заставляет ее прежде всего и главным образом оставаться в состоянии беспокойства, обновляющего и обновляющегося движения.

Итак, будучи этичной по сути своей, у старых мыслителей практика, — в какой бы форме ни выступала, что бы ни выражала, — непременно свидетельствует человека: утверждает и дает ему присутствовать в мире, среди людей, выражает его (человека) отношение, место и роль в сущем вокруг, в различных данностях общества, мира, наконец, бытия. Конечно, вывод этот может выглядеть несколько натянутым, таким, где желаемое выдается за действительное. Однако, наше заключение, по большому счету, верно. Ближайшее и углубленное видение позволит подтвердить его правоту.

Беглый анализ практики, как она трактуется в историко-философской традиции, позволяет, помимо отмеченного, усмотреть еще один исключительно значимый момент. Хотя практика существенными своими моментами выливается в духовность, — так что духовность видится высшим проявлением ее, — тем не менее, практика далеко не сполна растворяется в духовном начале. Иначе говоря, не следует характеризовать описанные видения практики сугубо идеалистическими «красками». В практике остается, не менее значимый и столь же существенный для жизнедеятельности людей, момент (в узком смысле практического, нравственного), выходящий за пределы духовного. В этом плане она (практика) есть также нечто противоположное тому, как духовное, духовность выступает, по крайней мере, в своих существенных определенностях. Она также практична (пусть выраженная тавтология не смущает нас), материальна, нравственна. А, с другой стороны, то, что в рассматриваемых представлениях господствует идеализм, — это даже нормально: другого и быть не может. Ведь, строго говоря, последовательно материалистическое видение действительности не только тогда, но и нынче не особенно-то сложилось... Разве можно из складывавшихся в традиционных обществах наметок на материалистическое мироотношение что-либо серьезное сказать о практике? Самое большее — то, что преподносимо (во многом и поныне) здравым смыслом. А он, как всегда, говорит слишком много и слишком мало: в зависимости, кто его ценит... Именно в этой плоскости можно видеть, что здесь таятся и примитивные представления, и зачатки понимания практики в осваивающей данности, духовно-практическая природа практики (как осваивающей) и многое другое. По любому, никто не будет отрицать, что представления практики в традиционных культурах достаточно «заземлены», выходят за рамки сугубой «идеальности» (по крайней мере, в современном распространенном понимании).

Как раз такой «выход» позволяет усмотреть в анализируемых представлениях практику не только в духовной, но также практической (нравственной) своей данности. Другими словами, практика выступает морально-нравственной реальностью. Обо всем этом, — в частности, о соотношении (диалектике) морального и нравственного начал, поскольку оно весьма значимо для процессирования, понимания практики, особенно в качестве освоения, сказано нами в другом месте [28]. Пойдет речь и впереди.

Наконец, еще одна черта, которую нельзя не указать, — и с нее мы продолжим осмысление практики, поскольку здесь выражено в высшей степени значимое искомого предмета, захватывающее все остальные моменты, включая найденные в здравосмысленной и культурно-исторической традиции прошлого. Да, речь о созидательности, деятельно-творческом характере практики.

Она, конечно же, как бы ни мыслилась, представлялась, не есть нечто статическое, вынесенное из движения. Напротив, как таковая именно движение означает. Причем, — не в качестве одного из бесконечного множества рядоположенных представительств последнего, но в его наиболее развитой, человековыраженной, человекомерной данности. Это знали мыслители всех времен, так-либо иначе, в той либо иной форме фиксируя, схватывая своими видениями. И, конечно же, в таком русле практику как движение начинают представлять, фиксировать далеко не просто разновидностью движения (пусть даже сопряженного с жизнью человека), но, восходя до понимания движения, являющегося специфическим способом существования человека в мире.

И, нельзя не заметить, такой подход всего полней и определенней выражен в диалектико-материалистическом мировидении. Его-то мы постараемся держаться в своем нижеследующем проникновении и развертывании практики.



1.7. Примечания
12Алексей Пушков. Идеология прагматизма это идеология шакалов //
13Там же.

14Там же.

15См. Аристотель. Никомахова этика // Сочинения: в 4-х томах. Том 4. Кн. VI. — М.: Мысль, 1984. См. также С. 9-42.

16См. об этом: Алиев Ш.Г. Осваивающая практика // Там же. — С. 92-150; Его же: Добро и зло в нравственности (некоторые аспекты) // Горизонты образования. — 1(23), Севастополь, 2008. — С. 6-14.

17См. об этом: Алиев Ш.Г. Философские основания образования событийного человеческого бытия // Там же.

18Джохадзе И. Указ. Соч.

19Кант И. Сочинения в шести томах. Том 4. — Ч. 1. — М.: Мысль, 1965. — С. 304.

20См. Кант И. Указ. соч. — Т. 4. — Ч. 1. — С. 250-251. 289-292, 527; ч. 2. — С. 464 и др. См. также Кант И. Лекции по этике // Гусейнов А.А., Ирлитц Д. Краткая история этики. — М.: Мысль, 1987. — С. 566.

21Кант И. Лекции по этике // Гусейнов А.А., Ирлитц Д. Краткая история этики. — М.: Мысль, 1987. — С. 566.

22Там же.

23См. об этом: Кант И. Указ соч. — Т. 4. — Ч. 1. — С. 268-260.

24Кант И. Основы метафизики нравственности // Соч. — Т. 5. — С. 250-251, 252, 284-292 и др.

25Там же. — С. 273, 273-284, 289-307.

26См., например, там же. — С. 283.

27Там же. — С. 320.

28См. об этом: Алиев Ш.Г. Практика как освоение. Освоение как способ человеческого бытия. — Там же. — С. 143-150; его же: Человек: способ и смысл существования // Там же.