Звуковые метаморфозы поэзии Н. Заболоцкого

Это эссе было представлено на конкурс журнала "Новый мир"


«ОРГАН ПОЮЩИЙ, МОРЕ ТРУБ, КЛАВИР, НЕ УМИРАЮЩИЙ
НИ В РАДОСТИ, НИ В БУРЕ»:
ЗВУКОВЫЕ МЕТАМОРФОЗЫ ПОЭЗИИ Н.ЗАБОЛОЦКОГО
 
В индивидуальном поэтическом словаре Н.Заболоцкого слово «клавир» звучит лишь однажды – в стихотворении «Метаморфозы». С одной стороны, оно завершает градацию в соответствии со своим значением - родовое понятие, обозначение всех клавишных инструментов, в том числе органа.

С другой стороны, клавир как сокращение от немецкого Klavierauszug , то есть фортепианное переложение мультиинструментальных и многоголосных произведений,  - путь к иным ассоциациям и развертываниям смыслов. Создание клавира есть метаморфоза партитур хора, солистов и оркестра. И все это звучит в лирике Заболоцкого.

В клавире своей поэзии он, например,  прекрасно воспроизводит музыкальную масс-культуру  своей юности: мы слышим, как «с лешачихами покойник стройно пляшет кекуок» («Меркнут знаки Зодиака»,1929), как «в дыму гавайского джаз-банда» «гудит фокстрот на пьедестале» («Фокстрот»,1928), как хлебопеки  исполняют «на цимбалах кастрюль неведомый канкан» («Пекарня»,1928).

Но  веселенький танцевальный абсурд прерывает «безутешное страданье» колыбельной с рефреном колотушки («Меркнут знаки Зодиака»,1929). В ней оплакана пушкинским четырехстопным хореем «жизни мышья беготня» и предзвучат строки Д.Самойлова  «Вспоминай про звезды неба…».

Внимание поэта все чаще сосредотачивается на звучании сольного голоса, и соответственно начинает преобладать такой жанр, как песня.  Песни хоровые – песни лесных птиц, хотя и  «не слушает их современник» («Птичьи песни»,1953) , петушиная побудка –  извечный голос «звездочетов ночей» и «огненных витязей»( «Петухи поют»,1958) и «хор цветов, не уловимый ухом, концерт тюльпанов и квартет лилей», которые откликаются на музыку небесных сфер и которых сопровождают «колокола и сонные гитары» («Творцы дорог»,1947).

Песни сольные – голоса множества птиц. Например,
…в глуши лесов таинственных,
Нелюдимый, как дикарь,
Песню прадедов воинственных
Начинает петь глухарь. («Весна в лесу», 1935)
 Но милее всего автору соловей  в лесной капелле («Соловей»,1939), скворец – «первый весенний певец из березовой консерватории» («Уступи мне, скворец, уголок»,1946) и иволга. Именно ее он просит:
Спой мне, иволга, песню пустынную,
Песню жизни моей. ( «В этой роще березовой»,1946)

 Не все и не всегда поют – ласточки, щеглы, малиновки, чижи, гуси, грачи щебечут и стенают, галдят и кричат; голубь, конечно же, воркует («У гробницы Данте»,1958); журавли  вторят горестному рыданью                («Журавли»,1948);  дятлы « с утра вырубают своим топором угрюмые ноты  из книги дубрав» («Утро»,1946); ястреб «в небе парит, и кричит, и приветствует яростным воплем  обвалы» («Храмгэс»,1947). Птичьему возгласу может быть уподоблен голос инородной культуры:
И вопль певца из струнной суматохи,
Как вольный беркут, мчится в небеса («Город в степи»,1947)

 Голоса птиц могут быть знаком бессмыслицы – «летает хохот попугаем» («Белая ночь»,1926) , или  подобием звуков неживых предметов  - пулемет крикнет «бешеным вороном» («В этой роще березовой»,1946).

И все же поэт точно знает, что «величайшие наши рапсоды происходят из общества птиц» («Птичьи песни», 1953).

Клавир поэзии Заболоцкого во многом напоминает  ораторию с ее титаническим изобразительным размахом, эпизодами  трагических борений духа и умиротворяющими слияниями оркестра и певцов. В музыкальной картине мира, созданной поэтом, звучат  люди, растения и животные, речь и мелодия - и наделены голосом различные предметы.
 
Словно на заре мироздания, «бык беседует с природой» («Прогулка»,1929), «кипарис, как живой, говорит» («Тбилисские ночи»,1948). У  Заболоцкого «ревут водопады, спрягая глаголы» и даже ветры заливаются, как барды («Читайте, деревья, стихи Гесиода»,1946). Понимая «живой язык проснувшейся природы», приветствуя «гром трактора и пенье чианури», повторяя  в застолье грузинское многолетие «Мравалжамиер», автор поет «заздравный гимн проснувшегося мира» («Горийская симфония», 1936). Шуршание почек и шепот бабочки, «в роще хохот незабудок»(«Поэма дождя»,1931), кузнечик, «маленький работник мирозданья» («Голубиная книга»,1937), то рыдающий, как Гамлет («Читайте, деревья, стихи Гесиода», 1946), то отщелкивающий  время ( «Творцы дорог», 1947), медью звенящий лист клена («Осень»,1932) и «ручьев околесица» («Уступи мне, скворец, уголок»,1946), гудящий полярный океан («Север»,1936)  «и трав вечерних пенье, и речь воды, и камня мертвый крик» ( Вчера, о смерти размышляя», 1936)  - всему находится место в согласном звучании стихов.
   
Но в мире бессмысленном, неодухотворенном - страшно  туда обернуться! -  звуки издает традиционно немая рыба: 
 …примус выстроен ,как дыба,
На нем, от ужаса треща,
Чахоточная воет рыба,
В зеленых масляных прыщах.(«На лестницах»,1928)

В мире абсурда, в мире нового быта  хор слепцов кричит, маклак «поет, как кречет» и свистит («Обводный канал»,1928), «играет сваха в бубенец» , поп  вокально одарен не более бубна, зато поют  заводы («Новый быт»,1927)  - и вся жизнь трещит, как корыто («Цирк», 1928).

Все разнообразие мелодий было бы невнятным без инструментовки. В стихах Заболоцкого названы почти  три десятка музыкальных инструментов: народные (балалайка, свирель, пандури, домбра, рожок, цимбалы, гармошка, окарина) – и инструменты симфонического оркестра (труба, кларнет, скрипка, виолончель, флейта, литавры, арфа). Но очевидное предпочтение  автор отдает  духовым инструментам: кларнеты участвуют в исполнении фокстрота(«Фокстрот»,1928), поэт излагает историю происхождения инструментов – «пастушьей флейтой стала кость орла» -  и слышит дубраву труб  («Бетховен»,1946), пение щегла похоже на звук окарины («Кто мне откликнулся…,1957), протяжен и уныл рожок утреннего сигнала в лагпункте («Творцы дорог»,1947), маленькие горны – непременный атрибут пионерского лагеря - кажутся трубой служивого коломенца «с пищалью дедовской в руке» («Подмосковные рощи»,1958). Неприметная деревянная дудочка – инструмент  певуньи иволги («В этой роще березовой»,1946).И в согласном звучании  среди всех духовых первенствует труба: трубы звучат и в фантастическом мире «Столбцов», «лес опоясан трубами чистых мелодий» в поэме «Деревья» (1933г), трубы составляют орган ночного сада («Ночной сад», 1936), на трубе поют  осенью золотые Гомборы («Гомборский лес»,1957). Этот звук предвещает обновление, когда «птиц перелетных кочевья в трубы весны затрубят» («Оттепель»,1948).

Трубный глас – голос небесных сил, хотя и не сразу различимый, потому что трубят вовсе не архангелы - жук, кузнечик («Все, что было в душе», 1936), лавры («Я трогал листы эвкалипта»,1947).

Голос инструмента, оживающий от дыхания, – голос лесного оркестра – бессмертная мелодии Орфея. И этот звук говорит о начале истории как осмысленного существования.

Миру живому, то есть звучащему у Заболоцкого противопоставлен беззвучный мир – мир умирающий, безгласная местность, отголосок бытия («Сон»,1953) мир  теней прошлого. Его тему исполняет «синклит беззвучных насекомых» («Прощание с друзьями»,1952). В мире смерти и хаоса  душа кричит от боли и молчит черный телефон («Голос в телефоне»,1957).

И все же  хаосу противостоят «мерный звук разумного труда» («Я не ищу гармонии в природе»,1947) и  «стремительный шум созиданья»                («Сквозь волшебный прибор Левенгука»,1948), голос Пушкина и птицы Хлебникова («Вчера, о смерти размышляя»,1936), Бетховен («Бетховен»,1946) и Равель («Болеро», 1957), речи влюбленных («Осеннее утро»,1955) , разговоры, восклицанья, лепет  и  голос души в цикле «Последняя любовь».

 И все же из «обрывков бури музыкальной» («На рейде», 1949) – созидается мировая гармония, потому что есть  море-дирижер, дали  резонируют, как выверенный архитектором концертный зал («Над морем»,1956). Потому что
Мы, люди, - хозяева этого мира
Его мудрецы и его педагоги,
Затем и поет Оссианова лира
 Над чащею леса, у края берлоги. («Читайте, деревья, стихи Гесиода», 1946)

И даже, как бы ни  уклонялся  Заболоцкий от темы, «сумрачно и строго сквозь яблоко вещает голос Бога» («Венчание плодами»,1932-1948)

 Финал – преодоление хаоса, преодоление страха смерти, слияние интуитивно-чувственного (звучание) и умопостигаемого (значение) в поэтической речи. Мир превращается в «огромный певучий источник величья» («Сагурамо», 1947) Поэт создает свой удивительный клавир, перекладывая симфонию мироздания для прочтения и понимания читателем - каждым в меру личной музыкальности.
                ….Мир
Во всей его живой архитектуре —
Орган поющий, море труб, клавир,
Не умирающий ни в радости, ни в буре –

вот  предугаданный итог метаморфоз.