28/07/2022.
Мирослав Авсень.
Драгуны.
(роман)
Часть1-я
Персидская война.
Глава 4-я.
Х Х Х
…Вражеская кавалерия скоро убедилась в малочисленности русской конницы, и обойдя горд, напала на вьючный обоз русского отряда, охраняемый всего одной гренадерской ротой. Керим-хан, уничтожив обоз, рассчитывал, что, оставшись без припасов, русские либо уйдут, либо окажутся вместе с Эксан-ханом в тяжёлом положении, без воды и продовольствия.
Но его расчёты не оправдались: гренадеры, опытные и проверенные бойцы, несли охрану по всем правилам, вовремя заметили опасность, и не позволили врагу захватить обоз. Действуя повзводно чётко и слаженно, гренадеры беглым огнём выбивали самых ретивых всадников, а местами, действуя штыками, наносили короткие, но яростные контрудары, отбрасывая конников Керим-хана раз за разом, и в итоги отразили все атаки, с большим для них уроном. Керим-хан очень гневался что уничтожить или отбить русский обоз ему не удаётся, не смотря на все усилия, а тут, ему ещё доложили, что по Урдабадской дороге приближается конница князя Багратиона. С бранью и проклятиями, опасаясь попасть под двойной удар, Керим-хан и персы всё бросили и отступили.
Отряд Багратиона вступил в город и князь, как старший, принял командование объединёнными силами. Дабы трезво и всесторонне оценить обстановку, князь Багратион созвал совет. Вернувшись к своим, Ладога закурил давно уже забытую им трубку, и рассказал.
- Князь не находит возможным удерживать Урдабад, этот извечный источник тревог и неприятных событий. Это накладно и муторно, и по большей части бесполезно. Стоять в городе постоянно, мы не сможем, а как только уйдём, персы явятся в ещё большем количестве, и рано или поздно, но Эксан-хан и преданные ему люди погибнут… К тому же командование получило самые верные сведения, что из ставки Аббас-мирзы, неделю назад сюда вышел батальон русских изменников, с приказом во чтобы то ни стало взять Урдабадский замок, а самого Эксан-хана привезти живым или мёртвым. Ну, думаю рассказывать вам не нужно, что боеспособность сего батальона и опасность оного, весьма велики: изменники они или нет, но готовили и обучали их мы, а потому, их натиска, гарнизон Урдабада не выдержит, это уже понятно. Сам Экса-хан, так же не видит возможности долее удерживать город в создавшихся условиях, и попросил Багратиона дать ему несколько дней чтобы население успело собрать имущество. Князь дал согласие, и в ночь на седьмое августа, мы оставляем город. Перед уходом, нам предписано полностью уничтожить замок, дабы персы не смогли использовать его в качестве опорного пункта на левом берегу Аракса. За сим, - капитан обвёл всех взором, - приступаем к делу немедля, имущества у хана много, да и замок заминировать надо как следует, так что по коням, ребята!
Потянулись нелёгкие и ответственные дни тягостной эвакуации Эксан-хана и его людей. Собирали весь наличный транспорт и грузили на него всё, что было необходимо. В город тянулись обозы армянских семей, и семей сарбазов Эксан-хана, все они готовились к длительному и опасному переходу. Как-то вечером, сидя у костра, офицеры-нижегородцы завели очередной разговор об Урдабадском правителе.
- Могу себе представить господа, с каким чувством, Эксан-хан станет уничтожать свой родной дом, покидая его! – тягостно вздохнув, проговорил барон Ландграф – Замку-то небось, не одна сотня лет…
- Ну, наши люди проделывали подобное совсем недавно, в Отечественную, - напомнил подпоручик Копыловский, и прибавил – мой дядя, из Смоленской губернии, отступая из поместья вместе с крестьянами, спалил собственную усадьбу, деревянную… Потом-то конечно отстроили заново, ничего!
- Эксан-хан человек редкой воли и самообладания, - подбросив сучьев в огонь, сказал Ладога – многие иные куда более могущественные цари, ханы и прочие, перейдя на русскую службу и попав в менее сложное положение, тут же перебегали к персам, да не по одному разу, как сущие проститутки! – капитан сломал в пальцах сухой сук, - И я, буду не я, если не сделаю для спасения Эксан-хана всё возможное и невозможное… - закончил свою мысль капитан, задумчиво поглядев на однополчан.
- Главное, чтоб минёры наши ничего не напутали в замке, а то ахнет раньше времени, и полетят кверху кирпичи с сапогами кувыркаясь с пуговицами да подмётками! – устало вздохнув, проговорил Есаулов, и повертев в пальцах какую-то сухую рогатульку, лениво бросил её в огонь.
- Не напутают, время терпит – мрачно бросил Ладога, - прикрывать громадный обоз с беженцами да самим при этом не пропасть, это у нас с вами, пожалуй, впервые в карьере будет, господа-приятели? – элегантно, как всегда, поведя головой, проговорил поручик Ландграф, опершись левой рукой о свою шашку.
- Да,- глядя на огонь, согласно кивнул Копыловский – нам верно с двух рук работать придётся, не иначе…
- Кажется, нам будет трудно, - с бесстрастным лицом предположил Есаулов, на чём, собственно весь разговор и закончился.
Эксан-хан, с тяжёлым сердцем наблюдал за тем, как погибал его родовой замок, в дыму и непроницаемой пелене густой пыли и грохоте взрывов рушились стены и крыша… многие горожане плакали покидая насиженные места, абсолютно не зная, доведётся ли вернуться сюда?.. В условленный день, а точнее ночь на 7-е августа, длинный обоз вышел в путь. Драгунская команда шла вместе с казачьей сотней, обмениваясь с донцами всякими незначительными байками. Грохот колёс многих сотен телег, арб и повозок, наполнил окрестные горы. В начале, узкая дорога пролегавшая между садами, не позволяла двигаться совершенно свободно, и к девяти утра, пройдя всего лишь 12 вёрст, утомлённые люди стали на отдых в армянской деревне Ванакт.
Всё это время, солдаты зорко стерегли персов, чтоб те не напали внезапно, и не раздёргали бы обоза. А между тем, Керим-хан видя что его враги уходят из рук, вознамерился во что бы то ни стало, уничтожить русский отряд, овладеть обозом и вернуть урдабадские семьи обратно. Для этого он собрал под свои знамёна все персидские силы из ближайших пунктов, перешёл с ними Аракс, и бросился на перехват растянувшегося обоза…
Персы появились, когда русские солдаты не успели ещё толком отдохнуть. Сразу за деревней начинался глухой овраг, или по-другому, Ванантское ущелье, перерезавшее дорогу, по которой и обозу и отряду надлежало пройти в деревню Чаланакы. В ущелье спускались торопливо, стараясь проскочить опасное место как можно скорее, но и персы понимали это, а посему, поспешили принять контрмеры.
Казаки и драгуны скакали в первых рядах поглядывая по сторонам, периодически подбадривая беженцев; на женских лицах читалась тревога, многие дети плакали на руках у матерей или на повозках, в крытых фургонах, везде стоял либо испуганный плач, либо рыдание. Страх, но в тоже время и надежда, гнали людей вперёд по каменистой, колотливой и неудобной дороге…
- Ещё немного, и кажись проскочим этот гроб с музыкой! – на скаку выкрикнул Ландграф, летя рядом с Ладогой.
- Это не всё барон, там крутой спуск впереди, и ещё более крутой подъём! – так же отрывисто выкрикивал в ответ капитан – верхами или с пехотой, это брат полбеды, а вот с таким чудо-табором, воющим да хлюпающим, мы хлебнём по полной! Если удастся без драки добраться до Чаланакской дороге, считай обойдёмся малой кровью!..
Подниматься из оврага пришлось по узкой тропе, тянущейся между скал, и казалось, что этот проклятый подъём не когда не кончиться, настолько трудно оказалось толкать застрявшие колёсами о камни телеги, криками успокаивать детей, и пуще того их матерей. Большинство офицеров ждали что персы ударят по отряду теперь же, и пребывали в крайней степени напряжения. Сражаться в подобном положении, для большинства русских, было верхом отчаяния. Однако, неприятель упустил, либо проглядел самый благоприятный для удара момент, и многим из обоза показалось даже, что самое страшное уже миновало, и удастся проскочить без кровопролития. Но, это только казалось…
Едва обоз поднялся из треклятого оврага, стало понятно, что сражения не миновать: персидские скопища оседлав гребни окрестных высот, с разноголосыми боевыми кликами стеклись к со всех сторон к дороге, мелькая десятками разноцветных знамён, изредка постреливая в воздух.
- А вот и сваты с дружками на пир пожаловали! – махнул рукой в их сторону капитан Ладога, уже примерно прикидывая весь грядущий расклад драки. Багратион попробовал бросить в дело грузинскую конницу, двинув её правее, чтоб под её прикрытием провести телеги и семьи, но этот план не удался. Персы разгадали манёвр и усилили движение, дабы перерезать дорогу намертво. Драгунские офицеры увидали грозящую обозу опасность: персы подвезли на лошадях пехоту, плотной массой ставшую на пути русского отряда.
- Ну вот ребята, дорога нам уже отрезана, - мрачно заговорил Георгий Гвидоныч, - теперь у нас по хорошему, только два пути: плохой, вперёд в штыки и шашки, на руках с до смерти перепуганными семьями, с надрывно ревущими бабами да детьми, и, совсем плохой; назад, в это гиблое ущелье, где принимать бой в таких условиях, это верный гроб!.. Такие дела, господа-драгуны…
- А третий выход, господин капитан? – полюбопытствовал Есаулов, разглядывая мелькающие вражеские массы.
- Какой третий? – отрывисто спросил Ладога, поглядев на ординарца.
- Ну третий выход, он же должен быть, мы ведь не в трубе как мыши, а персы не кошки с двух сторон! – Есаулов тоже повернул голову к командиру, и тот, сумел только лишь прочитать на этом лице некий вопрос, и ничего более, ни озабоченности, ни тревоги. «То ли наплевать тебе, то ли чёрт тебя разберёт что ты за личность!» - промелькнуло в голове у капитана, а в слух он сказал.
- Может и есть он, только я его покамест не вижу!
Выход пришёл внезапно. По войскам пролетел приказ Багратиона, двигаться в лево от дороги, в сторону высокой горы, заняв которую, можно было продержаться весь день, а с наступлением ночи, пройти горами и вырваться из ловушки. Как вскоре выяснилось, не терявший присутствия духа Эксан-хан, предложил подобный план Багратиону, и князь принял его, собираясь пройти так же, как некогда ходили отряды Корягина и Котляревского. Багратион приказал стрелкам выдвинуть в сторону противника усиленную цепь, а сам повернул влево, чтобы скорым фланговым маршем дойти до заветных высот, до коих оставалось от полутора до двух вёрст.
Шестая рота штабс-капитана Вретова, героя Елизаветопольской битвы, и гренадерский взвод прапорщика князя Чавчавадзе, рассыпались в стрелковые цепи, и маневренным огнём начали прикрывать движение основного батальона. С левой стороны, под прикрытием с обеих сторон, торопливо двигался армянский обоз. Казаки спешились, и вели под узцы лошадей, навьюченных провиантом, а драгуны оставались в сёдлах. Все атаки персов на это прикрытие были отбиты. Основные силы русского отряда за исключением стрелковых цепей, уже стояли на заветной горе и занимали оборону. Медленно отходя назад, под непрерывным огнём и натиском неприятеля, стрелки почти без потерь дошли до основания высот занятых их товарищами. Но тут, к месту боя подоспели два батальона персидских сарбазов подвезённых конницей, и сражение переросло в гораздо более ожесточённую и кровавую баталию!..
Персы наседали всей массой на правый фланг русской позиции, стараясь опрокинуть и смять гренадерский взвод, чтоб открыть себе проход к основной позиции. Взводом этих стрелков командовал храбрый, но весьма горячий и пылкий офицер, князь Чавчавадзе, славный представитель великой фамилии. Всегда впереди, прапорщик не кланялся пулям, и в рукопашную ходил не празднуя труса. И вот теперь, видя наседание вражеских масс, князь, в горячке боя принял отчаянное, но роковое решение. Указав саблей в сторону приближавшихся персов, прапорщик крикнул.
- Ребята! В контратаку! За мной! Ур-р-р-а-а!!! – и движимый молодой горячностью, ринулся вперёд, а за ним его гренадеры.
- Да куда ж его понесло?! Мальчишка! – с горечью выкрикнул Багратион, уже почти что избежавший тяжёлого боя в невыгодных условиях, но увидав что общей свалки уже не избежать, и зарвавшийся взвод с горячим их командиром, надо выручать во что бы то не стало, бросил на карту всё… В первые минуты, взвод Чавчавадзе отбросил передовые части сарбазов, но затем сам попал в их плотное окружение, и стал яростно пробиваться назад к своим.
Пятая рота, с частью гренадерской, под общим началом полковника Фредерикса, прямо с высот бросилась на неприятеля, завязав на этом участке упорное и жаркое дело. Вся остальная цепь, уже поднимавшаяся на гору, теперь круто развернулась, и под командованием штабс-капитана Вретова, бросилась на персидский фланг.
- За мной ребятушки, на горе видать уж не отсидимся! – крикнул штабс-капитан, ведя в атаку свои части, - Выручать надо наших!
С оглушительным русским «Ура!» вретовцы лавиной скатились с горы, врезавшись в неприятельские ряды. Капитану Ладоге и остальным было видно, что положение окружённого взвода совершенно безнадёжно, и что наши просто не успеют пробиться сквозь такие скопища врагов, и спасти обречённого Чавчавадзе.
- Ну, ребята, настал и наш черёд, - спокойно проговорил Ладога, плавно обнажая шашку – сам погибай, а товарища выручай, за мной! – и драгунский отряд сорвавшись с места понёсся к месту основной свалки. Там же, но с другого края, действовал и грузинский конный эшелон, брошенный против персидской кавалерии, но в этой нечаянной и вынужденной атаке всё смешалось, и грузинские всадники дрались ещё и против вражеской пехоты.
Драгуны подкрепили своим появлением одну из гренадерских рот, капитана Подлуцкого, которые яростно дрались, стараясь пробиться и спасти погибавший взвод.
- Ребята! Напирай крепче! За нами обоз с бабами да детишками! – истово кричал подпоручик Копыловский, кроша сарбазов направо и налево. Ладога буравил вражьи толпища, а Есаулов и Червонец прикрывали его с боков. Барон Ландграф схватился в сабли с двумя подлетевших к нему всадниками в заношенных халатах и высоких остроконечных шапках. С быстротой молнии вращал своей шашкой поручик, отбивая все выпады и боковые удары, срубив через минуту с начало первого, а затем, отбив в сторону, руку с саблей у второго, разрубил того с плеча до середины торса.
- Сзади, Готлиб! Берегись, барон! – услыхал он тревожный крик капитана, но не успел Ладога что называется доорать, а уж левая рука Ландграфа механически цапнула один из седельных пистолетов, и поручик, круто повернувшись в пол-оборота, пальнул из под руки во вражеского всадника, уже бывшего всего в одном корпусе от него. Пробитый на вылет, противник, всплеснув обеими руками, выронил кривую саблю, и на скаку упал с седла. Но барон этого уже не видел, перехватив дымящийся пистолет за ствол, он уже вовсю работал шашкой, прорубаясь сквозь персидскую пехоту, словно сквозь густой камыш.
Не смотря на все усилия, пробиться к истекающему кровью взводу не поучалось, слишком не равны были силы, на этом участке сражения! «Если б весь эскадрон, если б одним тараном ударить!» стрелой пролетела мысль у капитана, в горячке боя. Уже двое ео солдат пали сражённые пулями, уже Червонец держался левой рукой за кровоточащий бок, остервенело рубил и колол, отводя и отбивая в сторону вражьи штыки, старавшиеся ужалить его один за другим. Подпоручик Копыловский, зарубив в единоборстве выскочившего из порохового дыма персидского всадника, врубился в толпу пехотинцев, и буквально чуть не за воротник выволок из неё окровавленного, молодого прапорщика. Ладога, разрядив в рослого сарбаза один из последних пистолетов, выхваченных уже из-за пояса, на пару минут оказался оттёртым в сторону своими же гренадерами. Развернувшись, он увидел, как заваливается на бок обливающаяся кровью лошадь его ординарца, а сам он кубарем летит наземь, но перекувырнувшись уже стоит на ногах без фуражки, а на него, с рёвом несутся три сарбаза в синих куртках, со штыками на перевес.
- Держись, чёртов ты кум! – пришпоривая коня, проорал Ладога, раскручивая над головой шашку для удара. Прежде чем капитан подоспел на выручку, его ординарец отпрянув в сторону полоснул шашкой по боку одного сарбаза, и пока он падал по ноги своим товарищам, заставив их замешкаться, коротким выпадом заколол в живот второго, а третьего, на скаку срубил уже промчавшийся командир, вздыбивший коня шагов за пять от ординарца.
- Повоюй пока в пехоте приятель, а коня потом другого себе поймаешь! – гаркнул капитан, скользнув глазами по умирающей лошади Есаулова.
- Слушаюсь! – коротко ответил ординарец, отдуваясь и утирая потное лицо, а его командир, уже погнал коня в кипящее сражение. Выбившись из сил да истратив весь боезапас, гренадеры Чавчавадзе погибали один за другим в жестокой штыковой схватке, где на одного русского солдата, кидались пять-шесть вражеских. Напрасно пытались прорваться к окружённым их товарищи, проявляя чудеса самопожертвования и доблести! Сила ломила солому, суровая проза жизни накрывала романтическую героику, погребальным саваном: капитан, тот самый командир роты, узнав прапорщика Чавчавадзе уже в толпе врагов, ринулся ему на выручку, но не успел; пылкий прапорщик уже пал мёртвым на траву, раскинув руки…
Едва это случилось, капитан Подлуцкий и сам получив смертельную рану, был добит скопищем персов, но отрезать головы Чавчавадзе и капитану, эти любители кровавой наживы не успели... Унтер-офицер Кабанов, с товарищами пробились к телу капитана, и разметав неприятелей, вынесли убитого из боя. Командир пятой роты капитан Чубский, дерясь в самой гуще свалки, шаг за шагом пробивал себе путь к ещё живым гренадерам, но получив очередную, на сей раз серьёзную рану, рухнул на груду тел. Рядом с ним отчаянно рубился прапорщик князь Северсамидзе, когда несколько вражеских штыков разом, оборвали его жизнь… Уже пал убитым герой Елизаветополя, лихой капитан Вретов, первым увлекший своих солдат на выручку Чавчавадзе, уже был окружён бившийся с ним рядом, юный прапорщик Лавров, прикрывавший Вретова с боку, и после нескольких новых ран, ещё живым, он попал в руки персам… Но не свершилась мечта шахских вояк, поиграть отрезанной русской головой: в тот момент, как к павшему без сил Лаврову, потянулись жадные руки, в толпу персов врубился сам полковник Фридерикс, разметавший опешивших неприятелей в стороны, и непостижимо каким чудом, сумевший вынести Лаврова к своим!
Убедившись в бессмысленности атак на этом участке, персы перенаправили удар на левый фланг русской позиции, где стояли одни только спешенные казаки, выкатив на одну из гор, орудие. Понимая слабость казачьей обороны, Багратион покрепил донцов тремя ротами Грузинского полка, и противник, увидев это, замер на месте. Бой ограничился активной стрельбой со стороны персов, казаки и гренадеры получили строгий приказ огня не открывать, а беречь заряды до момента вражеской атаки.
К вечеру, персы заметно заволновались, а затем пришли в смятение: со стороны Чаланапы, русским на выручку спешила карабинерная рота, высланная Паскевичем. Персы приняли её за авангард сильного подкрепления, и начали поспешно отходить к Урдабаду.
- Ну, слава те господи, подошли-таки наши на подмогу! – облегчённо выдохнул Ладога, вкладывая шашку в ножны, и оглядываясь по сторонам. Рядом находился только денщик, уже наложивший себе на раненый бок перевязку.
- Не живут на тебе чего-то обновки-то. а, Червонец? – улыбнувшись без радости, заметил капитан – Только мундиры с иголочки справили, а у тя уж весь бок ржавый… Горит небось? – Ладога указал глазами на рану.
- Привычно, - поморщился ефрейтор. К ним постепенно подъезжали остальные. Ландграф, Копыловский и Есаулов на персидской лошади, а за ними, трое солдат везли на лошадях тела павших товарищей.
- Не нашёл фуражку-то? – спросил Ладога у ординарца, и тот отрицательно мотнул головой.
- Да где тут найти? затоптали поди в этакой толчее…
- Да. знатно проскочили, вовремя Багратион на гору повернул, - подал голос Копыловский, на что Ландграф, поправив козырёк фуражки, сожалеючи проговорил.
- Чавчавадзе напрасно полез, мы бы на этой горе и так до ночи простояли спокойно… Напрасно погиб, и людей положил своим геройством!..
- Подобное, даже с генералами случалось – заметил на это Ладога – это судьба Готлиб, кисмет, как говорят в здешних местах. Прапорщик ошибся, но действовал искренне, видимо хотел дать нашим время, но не рассчитал силы, увы…- закончил мысль капитан.
- Это как Гудович под Эриванью в прошлую войну? – едва заметно улыбнувшись левым уголком рта, переспросил Ландграф, сбоку поглядев на приятеля.
- У Гудовича был выбор, плюс несогласие большинства офицеров на совете, но, он свою гордыню ценил более здравого смысла, и погубил тысячи солдат, ему. прощенья нет… А Чавчавадзе, ну, у него была лишь пара минут на раздумье, и всё… Его гибель должна послужить уроком для всех горячих голов! – Ладога немного нахмурился – В плохих романах для девочек, пылкий герой со шпагой, бросается один на сотню, и всегда побеждает, а враги валяться как кегли от одного взмаха шпаги… В жизни, оно вышло несколько иначе… ладно, к своим пора, время дорого!
Сражение закончилось. Потери русского отряда оказались немалые: взвод Чавчавадзе погиб почти целиком, один из грузинских батальонов потерял 50 рядовых и большую часть офицеров. Ротные командиры выбыли из строя все: Подлуцкий и Вретов погибли, Литвинов и Чубский серьёзно ранены. Пропавших без вести не было, тела почти всех своих убитых, удалось вынести с поле боя (по древнему кавказскому обычаю)
Персы более не рисковали налетать на обоз, понимая, что пробить его охранение и не удастся, и армянское мирное население, в очередной раз было спасено дорогой ценой… Солдатам посчастливилось даже как следует отдохнуть в подходящем месте, после чего. Багратион повёл отряд дальше, и 12-го августа благополучно вошёл в Кара-Бабу… А между тем, положение на театре боевых действий серьёзно осложнилось. Под Эриванью положение русских войск стало критическим. Тяжёлой осадной артиллерии пока не было, она только ожидалась, но неизвестно как скоро. Болезни от жары и скудного питания, выводили из строя в разы больше солдат, чем железо противника.
В отряде Бенкендорфа, однажды заболело разом 240 человек, не считая тех. кто слёг уже до того. В добавок к нестерпимому зною, ветер приносил на русские позиции клубы сухой и едкой, известковой пыли. Даже тем частям, под командованием генерал-лейтенанта Красовского, которые стояли в тенистых местах переплетящихся меж собой садов, стало несколько хуже чем остальным. В течении дня, жар раскалял каменные предместья, делая температуру в них невыносимой, а после заката солнца, людям делалось ещё хуже: все строения превращались в парную, где невозможно становилось дышать мокрым от пота солдатам. От перепадов температур, они буквально валились с ног. Если ширванцы привычные к здешнему климату, выносили все невзгоды стойко и твёрдо, то солдаты 20-й дивизии, прибывшие из России недавно, и егеря из 39-го полка, едва стояли на ногах. Большая часть офицеров тоже лежали больные. Таким образом, болезни сделали так, что служить становилось некому, а угрозы постоянных вылазок, требовали солдат на всех направлениях. К этим невзгодам, добавились постоянные и необходимые фуражировки по скверным дорогам за 10-12 вёрст от основной позиции. Сил для штурма сильной крепости у русского отряда не было, а положение день ото дня ухудшалось.
Единственное что можно было сделать в той ситуации, дабы спасти людей и лошадей, это временно снять блокаду, и отойти в горы, в более здоровую местность, богатую водой и подножным кормом.
Именно таким требованиям соответствовала Башобаранская возвышенность, откуда можно было свободно наносить удары в направлении Эривани, Эчмиадзина, и Сардар-Абада. Генерал Красовский выбрал для своего отряда именно эту местность, и получивши разрешение от Паскевича, Афанасий Иванович начал готовить свои части к отходу. В полночь 21 июня, тихо и незаметно, русские временно сняли осаду и ушли. На другой день, Эривань ликовала! Гром крепостных орудий сотрясал воздух, а сам сардарь, торжественно отправился в мечеть для вознесения хвалы аллаху, за избавление от неверных, а потом принимал у себя старшин и лучших людей города.
Один из русских отрядов, остановился в Эчмиадзине, где пребывали свыше тысячи человек больных, нуждавшихся в защите и провианте. За шесть дней, Красовский снабдил монастырь всем необходимым, в том числе артиллерией, и оставив батальон Севастопольского полка и конную армянскую сотню, 30-го июня двинулся по дороге на Ушаканы. В здоровой горной местности, русские части оказались для Эривани ещё опаснее чем под её стенами. Только ожидая осадную артиллерию и свежее подкрепление, русский отряд стоял на месте, нависая над Эриванью как Дамоклов меч. Разумеется, и сардарь и опытные военачальники понимали, что русские вернуться, и торопились укрепить оборону. Ото всех этих явных приготовлений, народ начал догадываться, что гроза отошла от их голов лишь на время, и ликования эриванцев сменились на уныния, тревоги и беспокойства.
В Эривани знали, что Эчмиадзин, этот опорный пункт русских, защищён всего одним батальоном, и, если взять монастырь, осада станет невозможной, и вот, 4-го июля, из крепости вышел конный отряд в 4000 сабель, и двинулся на монастырь. Сардарь Эриванский писал Аббасу-Мирзе о том, что русские отброшены им в горы, отряды их малочисленны и расстроены болезнями, и теперь только и можно овладеть Эчмиадзином. Затем, надлежало отбить или уничтожить осадную артиллерию, двигавшуюся по горам Безобдала, а затем, уничтожив Красовского, обрушиться всей силой на Грузию. Наследный принц, оценив обстановку, выбрал план смелый и решительный. Он замыслил пойти от Чоса на Эривань, зайти в тыл русского корпуса, уничтожить отряд Красовского в Джингулинских горах, и уже оттуда, ударить по Тифлису. В случае удачи, это заставило бы Паскевича двинуться за принцем, отказаться от броска на Тавриз, и освободить Эривань от осады, хотя бы до следующей весны.
Изо всего вышеописанного, в драгунском полку, как и во всём корпусе знали только подробности снятия осады с Эривани, но понимая, что это необходимая мера, особых тревог и опасностей не выказывали. Гораздо больше, некоторые офицеры-нижегородцы, переживали за генерала Красовского, находящегося в особой немилости у Паскевича. Предыстория этой немилости, крылась в открытом и независимом характере генерал-лейтенанта. Красовский происходил из плеяды воинов, покрывших себя славой на полях европейских сражений с Францией, и на Дунае с Турцией. В частности, в турецкой компании, Красовский принимал непосредственное участие в кровавых и неудачных штурмах Браилова и Рущука, выйдя живым из адских мясорубок. Афанасий Иванович был и в числе тех, кто помогал сербам в их Великом восстании, и сражался бок о бок со знаменитым гайдуком Велько Петровичем. Из поручиков турецкой компании, всего через три года, Красовский стал полковником, и заработал «Георгия» и «Владимира» в петлице, «Анну» в бриллиантах на шее, и золотую шпагу «За храбрость». От и до, Красовский прошёл Отечественную войну, и в дальнейшем хорошо проявил себя по службе. В день коронации Николая Первого, Красовский получил чин генерал-лейтенанта, и 20-ю пехотную дивизию. В текущей войне с персами, Красовский и его дивизия, принимали участия с осени 26-го года.
Генерал-лейтенант сразу же заявил себя как противник Ермолова, и сомневался в размерах его полководческого таланта, но своё неприятие выражал всегда открыто, не прибегая к начальственным письмам. Размолвка с Паскевичем началась с того, что генерал-лейтенант, на совещаниях и обсуждениях, открыто выражал своё собственное мнение, зачастую независимое. В кавказском корпусе уже знали о скверной черте Паскевича, не терпеть подле себя людей с независимым мнением. Красовского, командующий невзлюбил как-то по-особому остро. Он воспринимал в штыки все доклады и возражения генерала, опускаясь иногда до мелочной мести, выглядевшей особенно мерзко и гадко, на фоне действительных военных талантов и личного бесстрашия командующего!
Об этих некрасивых поступках Паскевича говорили в полках, уважение к нему таяло, но офицеры, понимая, что поделать в ситуации тяжёлой войны они ничего не могут, продолжали исполнять свой долг, надеясь, что высшее начальство, всё же одёрнет Паскевича, как уже случалось ранее. Иван Фёдорович, одно время носился с бывшим карабахским правителем Мехти-Кули-Ханом, поддерживая его жалобы на Мадатова и Ермолова. В этой суете, Паскевич дошёл до того, что вознамерился вернуть хану Карабах, но тут, как говориться не выдержали уже все: карабахские беки, не желавших более над собой прежних порядков хана, да из столицы пришло строгое распоряжение прекратить все игры с бывшим ханом. Под конец этой истории, по иронии судьбы, сам Паскевич уже разочаровался в Мехти-Кули-Хане, требовавшим себе всё большее содержание, и в конечном итоге, поставил бывшего карабахского владыку на место.
Всё это, не могло ровно уложиться в большинстве трезвых голов, старающихся, но не могущих понять, каким образом, в таком человеке как Паскевич, могут уживаться столь различные, и насквозь противоречивые черты человеческой натуры?..
Х Х Х
А тем временем, пока происходили все вышеописанные события, 4-го августа, 30-ти тысячная армия персов, появилась на Эчмиадзинской равнине. Генерал-лейтенант Красовский узнал об этом, и стал готовиться к неминуемому сражению. На другой день, персы уже показались в 15-ти верстах от Эчмиадзина, а уже 6 августа заняли деревню Аштарак, что лежала меж монастырём и Дженгулями. Самое поразительное состояло в том, что то, что было известно генералу Красовскому, совершенно не знал командующий! В главной квартире у Кара-Бабы, знать ничего не знали о появлении армии Аббаса-Мирзы! Мало того, пока принц со своей армадой приближался и надлежало готовиться к решительному сражению, Паскевич писал Красовскому что по его, сведениям, Аббас-Мрза арестован и сидит в Чорсе, а его имущество разграблено. По каким каналам командующий получал сии фантастические сведения, осталось загадкой. Таким образом, ознакомившись с посланием командующего, Красовский понял, что в случае прямого сражения с неприятелем, помощи из Кара-Бабы не будет, и ему предстоит рассчитывать только на силы своего отряда…
Благодаря тому неведению, что подобно завесе висело над главной квартирой, жизнь в Кара-Бабе сплеталась не только из тревог и нехороших предчувствий. Петербургская тётушка Аделаида Игнатьевна Попечилова, прижившаяся с некоторых пор в Кара-Бабе со всей своей свитой родных и близких, сняла для них два хороших по местным меркам дома, и сказав всем с ней прибывшим что эти апартаменты им подходят, заселила их. В складчину было закуплено множество ковров, тюфяков и подушек, чем тётушка и устлала комнаты, заметив всем что теперь, раз уж они все оказались здесь, то станут жить в восточном вкусе. Один из её знакомцев, седовласый господин, увязавшийся за ней на Кавказ в поиске впечатлений, попытался возразить насчёт возможности спать на коврах вместо привычных постелей.
- А, у меня ревматизм…- мыкнул он, сжимая в объятиях небольшой тюфяк.
- Нету у вас, никакого ревматизма, - чётко выделяя слова, ответила Аделаида Игнатьевна, пристально глядя на господина через лорнет, сидя в своём дорожном кресле.
- Ну, раз вы так говорите… - печально вздохнув сдался господин, и поплёлся заселяться. Когда все вопросы и возражения утряслись, свита тётушки начала наслаждаться видами Кавказа. Постепенно, её житие сделалось чем-то вроде клуба, куда наведывались свободные от службы офицеры, чтоб поиграть в карты и просто провести время. На второй день по возвращении из Урдабадского похода, Аделаида Игнатьевна давала в своих апартаментах небольшой приём, или как она выражалась, ассамблею. Для этого, помещение обставили европейской мебелью, и не хватало только фортепьяно для музицирования. Впрочем, отсутствие музыки с лихвой заменила беседа, рассказы офицеров о боях и сражениях в горных теснинах, и разумеется, флирт.
Одна из карточных игр выдалась особенно жаркой, азарт достигал небывалых горных вершин: они выбывали один за другим, пока не осталось только двое; прапорщик Есаулов и Татьяна Петровна Кузина, дородная мадам 38-ми лет, прибывшая с 18-ти летней дочкой Зиной, в свите Аделаиды Игнатьевны. Вылетевшие из игры капитаны Ладога и Баградзе, и другие, с нескрываемым любопытством наблюдали за надвигавшимся финалом. В банке лежало около четырёх тысяч рублей на золото, серебро и ассигнации, да два перстня с рубином и изумрудом. Татьяна Петровна виртуозно метала карты, являя собой редкий талант женщины в игре. Мадам Кузина, всё время пыталась понять, что на лице у её соперника по игре? Но, физиономия ординарца Есаулова оставалась практически непроницаемой: ничего кроме лёгкой задумчивости и небольшого интереса, она не выражала. Ни волнения, ни напряжённости, ни нетерпения и нервозности, ничего из того, что бывает под кульминацию игры, прапорщик собою не источал. Напротив, Татьяна Петровна, светилась всем этим в ярчайшей степени. Дабы хоть как-то выбить непроницаемого ординарца из колеи или седла, она старательно начала строить ему глазки, но вредный прапорщик никак на сие не реагировал, а под конец и вовсе распоясался. Аккуратно раскрыв свои карты, ординарец выложил их перед дамой, и мягким голосом объявил.
- Партия, мадам…
Устало выдохнув, Татьяна Петровна сбросила ненужные карты, а Есаулов неторопливо собрал выигрыш.
- Могли бы хоть из уважения проиграть даме! – капризно заявила Кузина, пристально глядя на офицера, распихивающего по карманам монеты и ассигнации.
- Не люблю проигрывать, тем более из уважения! – бесцеремонно начал объяснять прапорщик, - Вот если от бессилия, тогда пожалуйте… Из уважения можно проиграть папеньке старому, маменьке, или помешанной тётушке… Вы, ведь не моя тётушка, и не помешаны!..
Кругом сдержанно заулыбались, а мадам Кузина слегка разинув рот, захлопала глазами, не зная, как ей реагировать на слова прапорщика. Прочие дамы, прикрыв рты веерами, тихонько хихикали подрагивая плечиками. Впрочем, ответ прапорщика ни во что более не вылился, и общество переключилось на прочие забавы. В конце вечера, тётушка громко объявила своей свите, что на завтра, она на экипаже намерена посетить полевой лагерь Нижегородского полка.
- Мало нам хлопот! – сказал на это капитан Ладога в полголоса, стоя в стороне со своими.
- Да уж как-нибудь выкрутимся, устроим им приём, останутся довольны, деньги-то есть! – уверенно заметил Есаулов, похлопав себя по карману.
- Ну, тогда вся надежда на тебя! – усмехнулся Ладога, и знаком подал сигнал своим на выход, ещё даже не представляя себе, что слова ординарца, окажутся пророческими. В тот же день, Есаулов при посредничестве Червонца, пары рядовых и руководством командира, закупились на честно выигранные деньги яств и пития, достаточных для того, чтоб в условиях войны не ударить в грязь лицом пред столицей. Правда, когда разбирали выпивку и закуски, Ладога предупредил своих, чтобы те держали ухо востро.
- Тётушка нашего Христофора, мир его праху, теперь ищет своей воспитаннице Маше, нового жениха, и по последним данным лазутчиков, тётушка нацелилась на кого-то из нашего многострадального полка, а то даже и эскадрона. Таким образом друзья мои, бдительности терять нельзя, чтоб не угодить ненароком под венец!..
- Ну, мне бояться нечего, я, партия для Маши невыгодная, репутация предосудительная, с папашей в контрах… Мне, бояться нечего! – заметил на это Есаулов, перекладывая провизию из корзин. Прочие офицеры, отнеслись к нависшей опасности, обывательски.
На другой день, утро в лагере нижегородцев в долине реки Айдары, начиналось как обычно: по завершению утренних процедур, драгуны занялись воинскими учениями, небольшие команды уходили в дозоры и разъезды, но некоторые остались свободны от дел. Этими не занятыми офицерами, оказались командир 4-го эскадрона капитан Ладога, его ординарец Есаулов, штабс-капитан Бебутов, поручик Воронец, подпоручик Копыловский, и князь Баградзе. Дабы не мытариться на предстоящем пикнике, офицеры притащили своих гурий с собой, чтоб произвести впечатление на столичных гостей. Тут же крутилось несколько денщиков, а у импровизированных столов колдовал над питиями и яствами княжеский повар Мамука. Все ожидали гостей из Кара-Бабы, утрясая необходимые формальности с полковым начальством, и рассчитывая недурственно провести время.
Х Х Х
Примерно через полчаса, на растрёпанной телеги привезли четверых музыкантов, подыграть гуриям, если тем вздумается потанцевать. Наконец где-то к полудню, на своём большущем, напоминавшем ладью на колёсах, экипаже, запряжённой четвёркой лошадей, прикатила Аделаида Игнатьевна с мужем Гаврилой Гаврилычем, гувернанткой Маши мадам Клотильдой, самой Машей, гувернёром месье Жюфом. и Татьяной Петровной Кузиной с дочкой Зизи. Дамы, в нарядных модных платьях прятались от солнца под кружевными зонтиками, а мужчины облачили свои тела в тонкие прогулочные сюртуки голубого и белого цветов. С собой, помимо большой свиты, тётушка привезла в корзинах хорошую выпивку и недурственную закуску.
С небольшим в полчаса все расположились на нежной лужайке под двумя деревьями, и веселье закрутилось-завертелось. Внимание тётушки и остальных, привлекли прекрасные гурии, исполнявшие под фривольную музыку свои игривые танцы, позвякивая монистом.
- Как милы эти танцовщицы! – блеснув лорнетом, оценила Аделаида Игнатьевна, с интересом разглядывая экзотическое представление.
- Это невольницы какого-нибудь местного эмира? – игриво скользнув взглядом по лицу капитана Ладоги, полюбопытствовала Кузина-старшая, отправляя себе в рот упругую, сочную виноградинку.
- Почти, но не эмира, это наши! – обыденно бросил в ответ Ладога, принимаясь за шампур с ароматным шашлыком, не забыв сдобрить его жгучей аджикой, умело приготовленной Мамукой.
- Как, ваши? Кто? – не поняла Кузина-старшая, застывши с виноградной кисточкой в пальчиках.
- Наложницы это наши, обычное дело в этих местах!.. – совершенно покойно, пояснил ординарец Есаулов, наливая себе и соседям вина. После этакого признания, Зина и Маша густо покраснели, опустив головы. Гаврила Гаврилыч удивлённо хмыкнув, одобрительно посмотрел на офицеров, мадам Клотильда загорелась глазами заметно заёрзав на раскладном стуле, и замерла не сводя глаз с прапорщика. А месье Жюф выразительно щёлкнув пальцами, заметил, что у них во Франции, у некоторых тоже такие есть, из колоний завезены.
- Простите, а, где же вы их взяли, ваших…э-э-э… девиц? – подбирая слова, негромко поинтересовалась Аделаида Игнатьевна, вновь прибегнув к помощи лорнета.
- У разбойников отбили, в недавней экспедиции – пластуя балычок, ответил Воронец, и проглотив кусок, разъяснил чуть подробнее – Моя, вон, видите, в зелёных шальварах с отливом, Инара, избранная по-нашему… Так вот, когда их брали, она зарезать меня кидалась, а теперь не оторвать, безумно влюблена! – поручик показал глазами на бутылку вина, и ими же спросил «Хотите?»
- Благодарю покорно, мне пока хватит, - пытаясь что-то внутри себя то ли перебрать, то ли расставить, ответила тётушка, поглядев сбоку, на продолжавшую цвести маком воспитанницу. Татьяна Петровна, выразительно пнув под столом свою доченьку, от чего та, вздрогнув всем телом, растеряла с красивого личика задержавшийся там стыд, растерянно-удивлённым тоном, обратилась к недавнему сопернику по картам.
- Константин Григорич, и вы тоже, завели себе?.. – дама видимо не смогла докончить вопрос словом «наложницу», и лишь украдкой указала ладошкой в сторону девушек.
Есаулов согласно кивнул прикрыв глаза, и промокнувши салфеткой уста, взял двумя пальцами столовый нож, и как бы незаметно, указал на трясущих прелестями гурий.
- Вон моя… вон… где она там?.. Ах вон она, этакой Шахерезадой вертится, Валидой звать, м-м… это нектар, а не женщина! – закончил прапорщик, чуть прикрыв глаза, и взяв с блюда румяное яблоко, протянул собеседнице, не дав той возможности отказаться. Переставшая краснеть Зина, влюблённо глядя на капитана Баградзе, дрожащим голоском обратилась к нему.
- Князь… скажите, неужели у вас тоже… неужели и вы тоже, набрали себе у разбойников, всяких женщин?..
Кахи допил вино, промокнул салфеткой усы, придал своему гордому профилю знак разочарования, и печально вздохнув, коротко развёл руками.
- Увы, барышня! Мой эскадрон действовал ниже по Араксу. и мы, только крошили разбойников, не отбив у них ни одной прекрасной женщины! Не повезло нам в общем… Но думаю в следующий раз, - Кахи сделал рукой этакий салютующий жест, - можно наверно будет так эффектно, с боем, с громом, отбить у неприятеля дюжину-другую невольниц… тут знаете ли, большой спрос на светские развлечения!..
- О, как это мило и замечательно! – радостно воскликнула мадам Клотильда, азартно захлопав в ладошки – Тут так чудесно в этой первозданной свободе, всё так открыто и непосредственно, (Гаврила Гаврилыч сидел не отрывая взора от танцовщиц) не то что эти наши столичные салоны, с их ужасно скучными. светскими правилами… браво господа!
- Как, вам нравится?! – с удивлением, но без гнева, вопросила Аделаида Игнатьевна, глядя на свою гувернантку так, словно впервые её видела.
- Более чем!..- промурлыкала чуть захмелевшая мадам Клотильда, выразительно поглядев на Ладогу. Татьяна Петровна начавши кушать яблоко, нашла его очень сладким и нежным, и решила продолжить диалог с прапорщиком, на прежней ноте.
- Ну, Константин Григорич, вы, конечно, человек насквозь открытый. (ординарец согласно кивнул) участливый и милосердный, (ординарец снова кивнул) вы, верно думаете принять в судьбе вашей несчастной Валиды, определённое участие? – лицо дамы стало романтическим.
- Вы, совершенно правы сударыня, по крайней мере теперь, с несчастной Валидой, мне будет много легче принимать непосредственное участие, - ответил Есаулов, не уточнивши правда, в чём именно он думает участвовать.
- А, отчего же только теперь? – не отставала Татьяна Петровна. С лицом, ничем как обычно непроницательным, он отлил пулю главного калибра.
- Ну, дак ранее-то у меня три наложницы имелись, и что ж они бестии творили! – задумчиво, чуть сдвинув брови, воскликнул прапорщик, и поспешил закончить мысль – двух-то я на той неделе в карты проиграл, хотел лошадь себе хорошую выиграть, но, не повезло-с!
- Боже… - прикрыла глаза дама, и боле уже вопросов собеседнику не задавала. Ладога сделал знак, музыканты умолкли, девушки проворно уселись на травку, и уже их, начали обносить кушаньями, красотки заметно проголодались.
- Нет-с, что не говорите господа, а мне всё это даже нравиться! – выдохнул вдруг Гаврила Гаврилыч, откинувшись на спинку стула – Да, надо, я бы даже сказал, нужно нашему брату путешествовать по землям империи, а не просиживать свой век в столице!..
- Я всегда вам говорила господа, поездка пойдёт всем нам на пользу, вне зависимости от её результатов, - поддержала мужа Аделаида Игнатьевна – печально конечно, что мой бедный Христофор не дожил до нашего визита, но мы, не станем роптать и отчаиваться! Кавказ нас принял, и мы обязаны отдать должное его красотам! Месье Жюф, вы, желаете отдать должное красотам Кавказа? – тётушка перевела всё внимание на цветущего жизнью гувернёра.
-О, мадам! – поэтически воскликнул месье Жюф, блаженно прикрыв глаза – Будь я поэт, то описал бы сей край во всей его экзотической и дикой палитре! Я, готов идти по вашему велению, куда вы меня только пошлёте!
- Ну, стало быть, вы согласны! – тётушка по-царски поднялась с места, за ней потянулись и остальные, даже офицеры повскакивали со своих мест с торжественными лицами, в ожидании последующего. С минуту подумав, Аделаида Игнатьевна объявила, что желает кататься, желает прокатиться, желает совершить небольшое путешествие на своём большом экипаже, вместе со всеми спутниками.
- Господа. мы все едем кататься! – светясь радостью, повторила она, и приказала кучеру и лакею готовить экипаж.
- Господа, а кто из вас покажет нам красоты здешних мест? – обратилась она к нижегородцам, и здесь, ординарец Есаулов, сам вышел на авансцену.
- Позвольте мне, предложить вам, свои услуги в качестве провожатого, а заодно и кучера!..
- Кучера? вы умеете править лошадьми? – для приличия удивилась тётушка.
- Мадам, я же кавалерист! – ответил прапорщик, приложив руку к сердцу.
- А что, по-моему, это будет забавно! – подала голос Татьяна Петровна, оценивающе поглядывая на Есаулова.
- Ну, если вы сами вызвались, то извольте! – улыбнулась тётушка.
- Изволите прокатиться с ветерком, или так, по-столичному? – совершенно не меняясь в лице, уточнил провожатый.
- Разумеется с ветерком, по-столичному мы уже катались! – решительно ответила тётушка.
- Останетесь довольны! – посулил прапорщик. Капитан Ладога, слушая этот разговор, начал ощущать некоторую, пока ещё неясную тревогу в груди.
- Вот отчего-то, мне не нравиться вся эта затея с покатушками с ветерком. Кабы чего из того не вышло! – шепнул он, штабс-капитану Бебутову.
- Да сем я с ним на козлах, и прослежу за твоим Есауловым, - предложил Бебутов.
- Ну, разве что ты приглядишь! – согласился Ладога. Подпоручик Копыловский, растянув рот в улыбке и скрестив на груди руки, весело заметил.
- Хм, по-моему, приём у кардинала удался: высокие гости положительно остались всем довольны! А уж девочки-то наши что называется блеснули всей красой; думал, что та тётушка задохнётся от возмущения нашими нравами, ан нет, видать и вправду новая обстановка внушает!
- Самое главное, что теперь, оставшиеся в живых офицеры нашего эскадрона, будут избавлены от опасности попасть под венец! Особенно Кахи с моим ординарцем блеснули безнравственностью. Им теперь даже в Тифлисе ничего не грозит!.. – многозначительно заметил на это Ладога, сцепив руки за спиной.
- А Есаулов-то твой, что, и впрямь хороший возница? – уточнил Копыловский, наблюдая как кучер тётушки по её знаку подаёт экипаж поближе. и отходит в сторону.
- Понятия не имею – равнодушно ответил капитан, не отрывая взора от завязки нового действа. Ординарец привычной походкой подошёл к экипажу, пружинисто забрался на козлы, и повернул голову к продолжавшему сидеть и хлопать глазами лакею тётушки.
- Ну, а тебе, полупочтеннейший, что, особое распоряжение нужно? Соскакивай!
Лакей мигом спрыгнул на землю, а его место уже занял Бебутов.
- Со мной, спокойнее будет, - сказал он прапорщику, на что тот, невозмутимо ответил.
- Как скажете, господин штабс-капитан…
Гости шумно и весело гомоня начали усаживаться в экипаж, князь Баградзе и Копыловский, галантно помогали женщинам забраться внутрь, отпуская каждой из них, по лёгкому комплименту на дорожку. Гаврила Гаврилыч и месье Жюф запрыгнули сами.
- Прогулка по здешним красотам, нуждается в сопровождении! – громко объявил Ладога, и сделал знак денщику. Червонец подвёл Вороного и тихо спросил.
- Ваше благородие, мне с вами ехать?
- Нет, ты тут погляди, что там та прогулка? Покатаемся да вернёмся, - уже сидя в седле ответил капитан. Воронец, Копыловский и Баградзе, также оседлали коней, и слегка гарцуя, поглядывали сверху на спрятавшихся под зонтики дам.
- Мне, всё это поразительно нравиться господа! Я в таком предвкушении что прямо молчу! – озорно хохотнув, захлопала в ладошки мадам Клотильда, одаривая взглядом счастья, сразу всех сопровождавших.
- Резвые лошадки-то? – в пол-оборота спросил новый возница.
- Да, я нарочито приказала запрячь резвую четвёрку, дабы не тащиться на медленных, так что имейте это ввиду, молодой человек, - предостерегающе ответила Аделаида Игнатьевна, крутнув своим зонтиком.
- Не беспокойтесь дамы и господа, прокачу с ветерком, останетесь довольны и не забудете нашей прогулки! – уверенно пообещал Есаулов, и легонько хлестнул лошадок…
Гостевой экипаж набирал скорость постепенно. Дорога от пикника, по началу бежала по мягкому лужку, и только версты через полторы, сменилась на обычную, проезжую…
Есаулов несколько раз пронзительно свистнул, подстегнул лошадок, и те, игриво гыгыкнув, понеслись несколько резвее, несмотря на дорожные неудобства в виде камушков, кочек и выбоин. Первыми, признаки беспокойства стали проявлять пассажиры прогулочного экипажа, охая, айкая и ахая… Затем, воздух начали оглашать отрывистые, нечётко различимые восклицания, смысл которых не совсем доходил до прапорщика, увлечённого управления четвёркой. Следующим заволновался сидевший слева, штабс-капитан Бебутов.
- Прапорщик! Ты чего так разогнался-то? Одурел что ли?!
- Так с ветерком просили ж, Николай Савелич, лошадки молодые, резвые, ого-го-го как взялись! Проскочим овражек, прибавим! – почти не меняя выражения лица, отрывисто набросал в ответ есаулов, подхлестнув лошадок, испускавших фривольное и азартное ржание.
- Какой овражек?! Убиве-е-ц!!! Сто-о-о-й!!! – не своим голосом возопил штабс-капитан, дико взирая на довольно светящегося прапорщика, вцепившегося в сиденье до хруста в суставах.
- Влетаем! – радостно воскликнул ординарец, и все пассажиры с замиранием сердец ощутили резкий подскок и уход вниз, сопровождая это дружным ором-воплем, перемежёвывающимся некоторыми, не совсем цензурными выражениями. Седоки не успели в должной мере почувствовать дно оврага (оно оказалось несколько каменистым) как с уже подпрыгивающими в грудях сердцами, стремительно понеслись ввысь, теряя зонтики и головные уборы, оглашая горы всё тем же, восторженно-паническим ором. когда экипаж вылетел из недр оврага на поверхность, его подбросило, особо высоко и сильно…
Герой множества походов и серьёзных компаний, штабс-капитан Бебутов, вспоминая это приключение чуть погодя, утверждал, что подскочил в тот момент не менее чем на сажень! Кучер Есаулов, был в размерах подскока старшего по званию, несколько скромнее, утверждая, что Бебутов, подлетел только лишь на какой-то аршин. или чуть больше.
За овражком, начиналась извилистая, но ухабистая дорога, круто огибавшая небольшую скалу, за которой делала весьма резкую петлю, ведущую уже по более ровной дороге, прямиком мимо пикника, в полевой лагерь нижегородцев.
- Сто-о-о-й!!! Стой же, мерза-а-ве-е-ц!!! - истошно орал Бебутов, с торчащими дыбом волосами – Убью-у-у-у сво-о-ол-о-о-чь!!! Не гони-и-и та-а-к!!! Пра-а-по-о-рщи-и-ик! Дюжину коньяка поставлюу-у-у!!! Сто-о-о-й, вражина-а-а!!! А-а-а!!! Мама-а-а-а!!! - штабс-капитану уже казалось, что его душа расстаётся с телом и держится только зацепившись хлястиком за пуговицу мундира.
- Да приедем скоро! – успокаивающе прокричал в ответ Есаулов, - Дорога прямиком в лагерь бежит, не боись Никита Савеличь, доедем! – продолжил обнадёживать его прапорщик, когда экипаж, лихой дугой обогнув гору, (при этом накренившись на один бок, под дружный выдох пассажиров) помчался дальше.
- Убью!!! Приедем, убью!!! – со страшным лицом орал Бебутов, едва не вывалившись перед этим из-за крена, бросая на кучера дикие взоры. Дорога меж тем всё же сала ровнее, кочек и выбоин попадалось меньше, и экипаж более не подлетал над землёй, но только подпрыгивал да подскакивал. Миновав с ветерком большую петлю, Есаулов как по волшебству осадил лошадок, и они, повинуясь его алле замедлили бег, затем перешли на рысь, и неторопливо понесли коляску к месту старта.
Штабс-капитан Бебутов медленно восстановил дыхание, выпуская воздух через ноздри с такой силой, с которой их выпускает молодой и ретивый жеребец, а затем. начал приглаживать стоявшие дыбом волосы. Есаулов остановил лошадок прямо напротив столов, проворно соскочил с козел, отбросил поводья, и обратил взор на пассажиров. Аделаида Игнатьевна с воспитанницей, Татьяна Петровна с дочкой, сидели с видом восковых статуй, вцепившихся в края экипажа, а ветер играл их растрёпанными локонами. Гаврила Гаврилыч, обличием своим напоминал теперь попугая какаду, которого, схватив за лапы, долго возили по жёсткому матрасу, а затем резко им взмахнув, представили публике словно букет. Мадам Клотильда с неописуемым азартом на красивом лице, часто дышала полной грудью, и отфыркивала спадающие на левый глаз пряди чёрных волос. Месье Жюф в экипаже отсутствовал…
- О как, а где ж француз-то? – состроив вопросительную физиономию, справился ординарец, шаря глазами по коляске. Ответить ему никто не успел, сзади послышался конный топот, и к исходной точке «прогулки с ветерком» подскочила запыхавшаяся четвёрка офицеров, вызвавшаяся сопровождать прогулочное средство. Оглянувшись на них, Есаулов сразу приметил за спиной у Копыловского, растрёпанную фигуру месье Жюфа.
- А, так он потерялся, ну и чудесно, а то я уж чуть было беспокоиться не начал! – обрадованно заметил ординарец, отходя от экипажа. Штабс-капитан Бебутов, молча начал слезать с козел спиной назад, и было заметно что даже у него, подрагивают колени. Георгий Гвидоныч, гарцуя на одном месте, напустился на невозмутимого ординарца с отъявленной бранью.
- Ты что творишь, мерзавец, а-а?! Под трибунал захотел, придурок бессарабский?! Ты что с гостями сделал??? Есть у тя мозги в черепушке или нет??!! Кто так гонит по этаким дорогам, а?! Полудур-р-р-о!!! Француз, аж вылетел вон от тряски!! Счастлив твой бог, что он на куст сел!!! Ты нормальный или нет??? Тебя куда понесло на такой скорости, идиот??? Кто за весь этот содом, теперь отвечать будет??? Мерзавец!!! Смерти моей захотел, турок чёртов??? – эти, и многие подобные слова, картечью летели на голову Есаулова, стоявшего хотя и со слегка виноватым, но отчего-то небеспокойным видом. Исчерпав запас бранных слов, и нецензурщины, капитан рявкнув «Тьфу, бл..дь!» умолк. Офицеры попрыгали с сёдел, а Копыловский, помог по-товарищески, слезть несчастному гувернёру, который тихо, утиным шагом подошёл к одному из стульев, заботливо поданных Червонцем и Мамукой, и сел на него, продолжая молчать. Кахи и Воронец подойдя к экипажу открыли лаковые дверцы, и предложили седокам выходить.
- Уже? Всё кончилось? Можно выходить?- пропищала Маша, оттаяв первой.
- Да, сударыня, прогулка завершилась, и вы снова на пикнике, - мягким голосом ответил Копыловский, подавая барышне свою ручищу. А тем временем, ощутивши под ногами твердь земную, штабс-капитан Бебутов, отнял руки от экипажа, и медленно, словно каменная статуя командора, повернулся к товарищам. Всё плыло и кружилось перед лицом лихого рубаки, пережившего десятки конных сшибок, сотни атак и набегов, но ни в одной из них, он не чувствовал себя столь паршиво! Предметы расплывались и троились перед его оком, а сама земля покачивалась корабельной палубой. Издав горлом какой-то звук, Бебутов покачнулся, и едва не потерял равновесие, Ладога вовремя подхватил его, и бережно прислонил спиной к дверце экипажа, что была с другой стороны.
- Эк тебя Коля, этот негодяй укатал, ну, устрою я ему, погоди! – озабоченно посочувствовал он товарищу, на что штабс-капитан, собравшись с силой, выдохнул
- Вина мне, скорее!..
- Червонец, вина! – махнул рукой капитан, и денщик подхватив со стола едва початую бутыль «Кахеинского», быстро притащил её командиру, протянувшего вино товарищу. Бебутов цапнул её левой рукой за горлышко, и впившись в неё ртом, жадными и большими глотками осушил до капли, а затем, отбросив пустую посуду, облегчённо выдохнул.
- Отпустило! – и гневно посмотрел на прапорщика. Параллельно этому действию, близ экипажа, с правой стороны, развивалось аналогичное же. Воронец и Копыловский принимали дам, провожая их к расставленным стульям. Первую, усадили улыбавшуюся чему-то Машу, вручив ей бокал с фруктовой водой. Затем помогли сойти маменьке и дочке Кузиным, причём Зина, севши на стул, начала вдруг часто повторять слово «маменька», пока Воронец, звонко не хлопнул у неё перед глазами в ладоши. Зина вздрогнула и тут же окончательно пришла в себя. Гаврила Гаврилыч, испуская какое-то глухое шипение, выкарабкался сам, и на кривых ногах, раскачиваясь подобно мачтовой сосне на ветру, доковылял до стула, и бухнулся на него. А вот мадам Клотильда, радостно сияя глазами, вышла столь элегантно, словно спускалась по мраморной лестнице, подпоручик Копыловский лишь подал даме руку.
- Ой, господа! Всё было так чудесно! Это божественно! Восхитительно! Я летала в раю! Я отделялась от тела, и парила подобно облаку... – она радостно похлопала в ладошки, чем немало поразила господ-офицеров.
-… а месье Жюф потерял столько впечатлений, когда выпрыгнул после овражка, что мне за него даже обидно! – закончила Клотильда свои впечатления, принимая бокал с лимонадом. Оттаявшая Татьяна Петровна, держась за сердце попросила фруктовой воды, и метнувшийся к столику Копыловский, налив из оплетённой бутыли как ему показалось то. что надо, вернулся к даме, и галантно протянул ей.
- Извольте, мадам!
Татьяна Петровна единым духом махнула в себя добрых полбокала, но это оказалась вовсе не фруктовая вода, а чача, любезно предоставленная князем Баградзе, но до того момента не употреблявшаяся. Кузина-старшая, выронив бокал, и задохнувшись всей грудью, разинула рот в беззвучном крике, истово замахала кистями рук, а опешивший Копыловский, рассыпался в извинениях. Баградзе, извиняясь ещё более ярко, быстро поднёс страдающей тётушке фужер виноградного сока, и буквально силой стал вливать божественный напиток, в полыхающие огнём уста Аделаиды Игнатьевны. Тётушка выдула весь, раскраснелась щеками, и обмахиваясь ладонью, страдальчески простонала.
- Ох господи… чуть жива сижу… душа с телом расстаётся!..
Но едва взор её упал на их недавнего возничего, как сок в её голове забродил, душа всколыхнулась, и на голову ординарца обрушилась лавина упрёков и обвинений, смысл которых сводился к тому, что Есаулов, шаромыжник и мазурик, басурман и убивец, нехристь и разбойник задумавший их расшибить о камни, аспид бессердечный и дурак помешанный, тать и каторжанин, анчихрист бессовестный и шаромыжник беспардонный! Под финал, тётушка, потрясая кулаками пригрозила подать жалобу полковнику, затем Паскевичу, за Паскевичем губернатору в Тифлис, и уже в столице, пасть в ноги государю-императору!..
Едва она выдохлась, огонь по прапорщику открыла Кузина-старшая, окрестившая его врагом рода человеческого, извергом, разбойником с большой дороги, османом проклятущим, бонапартом, и турком чёртовым. Свои обвинения, дама подкрепила клятвенными заверениями подать в суд в Тифлисе и дома в Петербурге.
- Пардон мадамы, вы же сами просили с ветерком, и так чтоб не забылось, так к чему ж теперь бранитесь-то? А что дороги здесь худы, так это шах персидский виноват, а не я, сроду не чинил! - попытался парировать Есаулов все нападки, но сим, лишь только усилил нападение.
- Он, ещё и издевается стоит! - возмущённо ахнули обе дамы разом, а вернувшийся на твердь земную Гаврила Гаврилыч, угрожающе потрясая указательным перстом, посулил употребить все силы для того, чтоб отдать злодея-прапорщика в арестантские роты, до конца его жизни!..
Юные создания Маша и Зина, смахнув слезинки с румяных щёчек, единственное что высказали лихачу с бесстрастным лицом, это то, что с его стороны, было весьма бестактно подвергать их души подобной опасности. Но здесь, мадам Клотильда витавшая до того в облаках с бокалом в руке, сошла с них на грешную землю, исторгнув из своих уст замечательную защитную речь, в коей упрекнула своих спутников в совершенном непонимании ситуации… Гувернантка, светясь золотым червонцем, обрисовала всем картину того, как им повезло пережить такое приключение, о котором в Петербурге, не возможно и мечтать!
- Разве кто-то из столичных дам, может похвалиться такой божественной скачкой по горам Кавказа? – восторженно задохнулась мадам Клотильда, и следом добавила вовсе уж экзотическую ноту – Во всей моей сути, господа, от этакой поездки, такой неземной эфир образовался, что я парю и вся летаю!..
- Да ты, мать моя, помешалась от этакой тряски! – покосившись на неё, изрекла Аделаида Игнатьевна. Георгий Гвидоныч, прикладывая руку к сердцу, от лица всего полка попросил у дам извинений за случившееся недоразумение, уверяя что виновный будет строго наказан.
- Это мне теперь что же, опять в рядовые? Третий раз? – стоя в раздумье, пробормотал Есаулов, пытаясь прикинуть дальнейшие последствия, - Славно прокатились, с ветерком…
Господа-офицеры, заглаживая недоразумение, буквально завалили пострадавших вином и закусками, и в некоторой степени понизили силу огня, но, окончательно пришедший в себя штабс-капитан Бебутов, с рычанием пригрозил зарубить прапорщика как первого мошенника, и опасного сумасшедшего. Баградзе попросил товарища повременить с расправой, и поднёс ему чачу в украшенном серебром роге, и шампур с сочным, шкворчащим шашлыком, (Мамука не терял даром времени) и штабс-капитан осушив рог единым духом, вцепился зубами в мякоть шашлыка, а не в негодного прапорщика.
В последнюю очередь, князь Баградзе полюбопытствовал у оттаявшего месье Жюфа, как он умудрился выпрыгнуть из экипажа на такой скорости? Бедный гувернёр только и смог ответить, что после того, как они в начале ухнули, а затем взлетели из оврага, он, воспарил над экипажем и седоками, а пришёл в себя уже на лошади, но никаких репрессий в отношении возницы, он принимать не желает, ибо впечатлён. Чем именно оказался впечатлён французский гость, он не уточнил. Ситуация повисла в воздухе, но в любой момент могла обрушиться…
Гости переводили дух ещё порядка двух часов, а после, уже на дорожку, пригрозив Есаулову уголовным судом, Аделаида Игнатьевна объявила своей свите отъезд в Тифлис.
- Ноги моей в этой Кара-Бабе более не будет! – торжественно поднявши руку с борта коляски, возгласила она, и экипаж покинул место пикника. Кахи, когда всё улеглось, подойдя к закусывающему у стола Есаулову, искренне сказал.
- Да, брат, повидал я за свою жизнь всякого рода скакунов и лихачей, но ты, пожалуй, вообще что-то уникальное в своём роде!
- Да не хотел я тётушку расстраивать, думал, раз на пикничок вырвались, развлеку гостей, окрестности покажу, оказия вышла! – держа в пальцах вилку с куском осетрины, ответил Есаулов, глядя на Баградзе, своим обычным взором.
- Да уж, развлёк ты их так развлёк, лет на сто вперёд не забудут! – глухо бухнул штабс-капитан Бебутов, к тому времени уже раздумавший убивать чокнутого прапорщика.
- Вот теперь мне понятно, почему в Бессарабии, все вменяемые люди, богу свечи ставили, когда тебя, к нам сюда заслали! – подытожил капитан Ладога. А вот Копыловский, улыбнувшись во всю ширь весело гоготнул.
- Предлагаю, навыки нашего бессарабца по части управления лошадьми, употреблять отныне стратегически: буде в том нужда, мы его попросим покатать особливо вредное военное начальство, или чиновников… Гарантирую, что после этаких покатушек, чинуши и комиссии, наш полк 10-й дорогой обегать станут!
Есаулов только молча улыбнулся, показывая всем своим видом, что если потребуется, то можно и покатать, отчего ж нет?
- Кстати по поводу пикников господа, - быстро, словно что-то вспомнив, встрепенулся Копыловский – через неделю мой день рождения, 35 стукнет, так что готовьтесь, все наши кто окажется свободен, приглашены мной на торжество в мою честь! Подарки не обязательны, но личное присутствие не обсуждается…
- Паскевича не забудь пригласить! – деловито предложил Баградзе, одним глазом глянув на Копылдовского. На этих словах вся компания разом грохнула, и далее, всё шло уже что называется налегке.
Полковник, который к тому времени уже выслушал от пострадавших обо всех мрачных сторонах души и личности, прапорщика Есаулова, выслушав же и оправдания преступника, вынес короткое, но ёмкое решение.
- Пять, суток ареста!
Но отсидеть их, ординарцу Есаулову не пришлось…
Х Х Х
Уже на другой день, 15-го августа, капитана Ладогу, вызвал к себе подполковник Полозов, служивший в полку только три месяца, но уже показавший себя как стоящий командир, не замеченный в занудстве и придирках. Ладога поехал к нему один. Часовой у палатки, уже извещённый обо всём, молча пропустил капитана внутрь. Подполковник Полозов, среднего роста плотно сбитый мужчина лет 35-ти, с пышными, но аккуратными усами, сидел за столом и что-то писал.
- Обождите капитан, я скоро закончу, это касаемо вашего задания! – коротко скользнув по нему взором, бросил подполковник, продолжая писать. Ладога ничего не ответил, и лишь едва заметно, согласно кивнул. Полозов дописал, положил в конверт, запечатал, и подписав, обратился к Ладоге.
- Вы, я слышал, желали отвезти в Эчмиадзин нательные образки и крестики, привезённые вами из рейда противу разбойников. Так вот, вскорости вам предоставиться такая возможность. Вы, должны, взяв с собой одного из ваших офицеров и небольшое сопровождение из двух-трёх солдат, выехать немедля в лагерь генерал-лейтенанта Красовского в Дженгули, и передать ему лично в руки, этот пакет, - подполковник протянул его капитану, и Ладога спрятал пакет во внутренний карман – Затем, вы какое-то время побудете там в качестве дежурного штаб-офицера, ну, скажем от двух до пяти дней, пока не разрешиться ситуация с подвозом тяжёлой артиллерии для Эривани, а после уже в Эчмиадзин… вам всё понятно?
- Так точно! – чётко кивнул капитан.
- Вопросы есть?
- Кого из офицеров прикажете взять с собой? – уже прикидывая про себя кандидатуру, вопросил Ладога.
- На ваше усмотрение, - бесстрастно ответил подполковник, сцепив пальцы на столе.
- Слушаюсь, господин подполковник! А в качестве сопровождающих, я хотел бы просить вас взять с собой своего денщика и ординарца…
- Ординарца, это того который на гауптвахте сидит за свои художества на пикнике? – без особого выражения, переспросил Полозов.
- Он самый…
- Забирайте, пусть его едет, теперь не то время чтобы офицеры, даже и малахольные, под арестом без дела сидели! – разрешил подполковник, и Ладога, козырнув вышел. Едва он отъехал от палатки, как на встречу ему попался поручик Капыловский, возвращавшийся откуда-то.
- О, Гордей, день добрый, ты откуда такой весёлый и куда? – поприветствовав его, спросил Ладога.
- Навещал в Кара-Бабе даму сердца, отвозил ей скромный презент – поиграв пальцами словно перекатывая в них что-то, ответил Копыловский.
- Ну, даме сердца можно и нескромный – слегка улыбнулся Ладога.
- На нескромный, не имею средств, - прикрыв глаза, отшутился подпоручик, а капитан, справился о его ближайших планах, дня на три-четыре.
- Дня три-четыре? – усмехнувшись переспросил Копыовский, - Я, в нашем положении, и за день-то ручаться не смогу, не то, что за несколько… Не заглядываю я брат так далеко!..- добавил он в конце, и уже сам переспросил у товарища, что тот хотел? Ладога пересказал приятелю разговор с подполковником, и подпоручик сразу же загорелся поехать с капитаном в Джигули к Красовскому.
- Ну, тогда поехали Есаулова из острога выручать, Полозов дозволил его взять, - проговорил Ладога, подпоручик согласился и развернул свою лошадь…
Гауптвахтой в полевом лагере служило продолговатое, полуподвальное сооружение, торчащее над землёй камышовой, двускатной крышей. Кто-то называл её землянкой, а кто-то «наш омшаник». Гауптвахта делилась на две половины, в одну сажали рядовых, в другую, офицеров. В ту минуту, когда капитан с подпоручиком подъезжали к офицерским апартаментам, там скучали прапорщик Есаулов, и капитан Линёв из шестого эскадрона. Часовой, седоусый полноватый ефрейтор из нестроевых, сонно скучал на пенёчке у входа, потягивая небольшую вишнёвую трубочку. У его ног, жмурилась на солнышке маленькая белая собачка.
- Выпускай прапорщика, распоряжение подполковника Полозова! – крикнул с седла Ладога. Ефрейтор торопливо как мог поднялся с пенька (ружьё его, так и стояло прислоненное к краю крыши) и поспешил отпереть дверь, отодвинув щеколду.
- Господин Есаулов, ваше благородие, выходите, вы свободны! – проскрипел часовой куда-то вниз, и через минуту, наверх поднялся ординарец, застёгивающийся на все пуговицы, и прищуриваясь на свет левым глазом.
- А что такое? Обещали ж пять суток! – не очень радостно вопросил освобождённый, поглядев на командира своим обычным, бесстрастным взглядом.
- Прохлаждаться потом будешь, бездельник! – слегка улыбнувшись бросил Ладога, и прибавил – Прыгай сзади, для нас есть задание!
- Задание, так задание, - согласился ординарец, и птицей взлетел на лошадь сзади капитана. Червонец быстро собрал всё что нужно в дорогу, Копыловский порывшись в своей маленькой палатке, тоже вылез с туго набитым мешком, парой пистолетов за поясом и егерским штуцером в руке. Есаулов собрался за четверть часа, взяв карабин и мушкетон к уже имевшимся в сёдельных сумках пистолетам. Провизии и воды, ординарец всегда старался взять с избытком, остался он верен себе и на сей раз.
- Надолго едем, господин капитан? – навскидку спросил он.
- Не больше, чем дней на пять, но, полагаю отделаемся раньше! – уже выезжая из лагеря, ответил Ладога. Уже далеко за пределами лагеря, капитан сказал, что поедут они караванными тропами, так быстрее будет.
- А чего не по проезжим дорогам? – покачиваясь в седле рядом с капитаном.
- Да хотел было как обычно, хотел по проезжим, потом на Судагентскую дорогу и в Дженгули – наморщив в задумчивости лоб, стал отвечать командир – но вот с четверть часа назад как подумал о том, какой-то червяк зашевелился на сердце, неприятный такой червечина, и чем больше я думал, тем сильнее он грыз, - Ладога оглянулся по сторонам, и продолжил – В начале, я вообще хотел через Эчмиадзин ехать, тем более у меня там дело, но, что-то мне шепчет, что через монастырь ехать не следует…
- Ну, вообще-то там могут шастать крупные партии персов, карапапахов или куртинцев, - согласно кивнул подпоручик – так что вполне возможно, твой червяк грызёт не спроста!
- Предосторожность лишней не бывает, - заметил и Есаулов, держащийся рядом с Червонцем. И только денщик ничего не добавил в разговор, он уже привык к решениям командира, и принимал их с обыденным спокойствием.
Уже к закату, Ладога и компания встретили усиленный казачий пикет, начальник которого шапочно знал капитана, и без лишних расспросов проводил гостей к генералу. Ладога передал Красовскому пакет, прочитавши содержимое которого, генерал-майор на несколько секунд задумчиво замер, а затем проговорил.
- Вам, и вашим людям капитан, здесь найдётся работа… Орудия могут прибыть как завтра, так и дней через пять, а расторопные офицеры всегда нужны, - не меняя выражения лица, продолжал Красовский – Ребята мои храбры, выносливы, но многим не хватает закалки, особливо тем, кто только недавно из России переведён. Ну, вы, капитан и так всё понимаете, а случись нам угодить в передрягу. ваш опыт нижегородцев, может тут сильно пригодиться, - генерал немного помолчал, а затем, как-то оценивающе скользнул глазом по капитану, и настороженно поинтересовался – У вас там в Кара-Бабе, что, ничего про Эчмииадзин не знают?
- Простите господин генерал, ничего такого, в Кара-Бабе мы не знаем! – честно сознался капитан, почувствовав какую-то беду.
- Эчмиадзин, обложен персами, и гарнизон его уже много дней как дерётся в осаде, - хмуро заговорил Красовский – около Мокрых гор на нашей границе, появилось до тысячи карапапахов под началом Наги-хана. Царевич Александр с двумя батальонами сарбазов и двухтысячной конницей, готовит новое вторжение в Грузию… Я признаться удивился что вы, без приключений добрались до нас… А буквально незадолго перед вашим появлением, меня известили что все силы Аббаса-Мирзы идут под Эчмиадзин на подмогу своим, так-то вот, капитан!.. – генерал умолк, и стал смотреть на Ладогу.
- Мы, ни черта об этом не знаем, даже и слухов нет, - посмурнев и осознав всю серьёзность создавшегося положения, стал отвечать капитан – напротив, Паскевич уверен, что в ставке Аббас-Мирзы бунт, а он под арестом…
- Да ну? – притворно, с долей горькой иронии, переспросил Красовский – Это кто же ему такие сведения любопытные принёс? Мнит себя выше всех, а тут, разведки нормальной даже не наладил…
Генерал помолчал ещё с минуту, а затем распорядился чтоб капитан со своими располагался, и выделил в помощь адьютанта. Когда они разложили своё не хитрое добро в одной из палаток, капитан коротко сообщил.
- Худы дела друзья, Эчмиадзин, который день в осаде… Вся армия Аббасса уже там…
С минуту все молчали, а затем Копыловский, заметно сменившись с лица, спросил про Паскевича и главную квартиру, услышав в ответ всё тоже, что капитан услыхал от Красовского. Открывшаяся реальность, погрузила подпоручика с денщиком в состояние растерянной тревоги, которая бывает, когда узнаёшь что-то столь тяжёлое и неприятное, в котором, не смотря на жуткое нежелание, участвовать всё же придётся. И только ординарец Есаулов приподнявши вопросительно правую бровь, сим жестом своё впечатление и ограничил.
- Если Эчмиадзин не устоит, а наши в Кара-Бабе продолжат ловить ворон, дело обернётся большой бедой для всех нас, - подытожил Ладога, когда они разложили небольшой ужин.
- Вот теперь ваше благородие, мы кажись влипли так влипли, - выпив винца, и чуть закусив, пробормотал Червонец, а господа офицеры повели разговор о том, как могло статься так, что Паскевич, ничего не знает про Эчмиадзин? Сразу же припомнились все заносчивые поступки и деяния Паскевича в его сварах с Ермоловым, Мадатовым, и наконец, их гостеприимным хозяином, генералом Красовским. Получалось так, что неуёмное самомнение Паскевича в отношении прочих, выходило теперь боком всему корпусу: понятия не иметь что твориться в ключевой точке компании, и при этом буквально выживать талантливых военачальников, это выглядело более чем нелепо, это было необъяснимо…
Ранним утром следующего дня, 16 августа, разведчики доложили Красовскому о начале сильнейшей канонады под стенами Эчмиадзина, которая продолжалась до самого полудня. Отголоски бомбардировки доносились и сюда, увеличивая тревогу в лагере. генерал собрал совет из старших офицеров куда пригласили и капитана Ладогу.
- Эчмиадзин в опасности, господа, - негромким голосом начал Красовский – там держит оборону только один батальон Севастопольского полка с подполковником Лиднфельдом, а при них, полно наших раненых, свыше тысячи душ, русских душ, господа… слабых и беспомощных… Но это ещё не самое страшное, я имею верные сведения полученные по эривнским каналам, что в монастыре нет провианта, и следовательно ожидается голод… Меж нами и монастырём нет ни одного русского батальона, и севастопольцам неоткуда ждать помощи. В Кара-Бабе уверены, что в ставке Аббаса-Мирзы заговор, а он арестован (по рядам офицеров пробежал гул недоумения) Я, принимаю решение, сформировать транспорт с продовольствием, и пробиваться к Эчмиадзину. От перебезчиков стало известно, что эриванский сардарь поклялся принцу поднести ему ключи от монастыря, а сам Аббас, обещал сардарю всю нашу осадную артиллерию, которую ждём тут мы… Следовательно, артиллерийский обоз тоже в опасности, и наш святой долг спасти эти пушки, без которых, нам и в третий раз придётся уходить от стен Эривани ни с чем… Отвлечь, стянуть персов на себя, заставить их распылить силы, вот наша задача, наш долг, наша священная обязанность.
Некоторые офицеры стали возражать против операции, считая чистейшим безумием идти даже не всеми наличными силами, (в лагере тоже должны были остаться некоторые части) супротив десятков тысяч неприятелей!..
- Корягин с Котляревским, пошли на прорыв с Аскарана на Шах-Булах а позже на Мухрат, имея чуть больше двух сотен уже измученных боями солдат, две пушки, и всё же прорвались через нестройные персидские толпища, - напомнил генерал, и прибавил – Нас тут многократно больше, и мы легче чем они, пробьёмся через вражеские толпища. Я, вполне полагаюсь на усердие и неустрашимость наших воинов, и ваш опыт, господа-офицеры!.. И даже если принять во внимание все возражения, у нас с вами, просто нет выбора: допустить падения Эчмиадзина нельзя! В создавшемся положении, каждый час промедления, может стать поворотным и даже роковым в исходе всей компании этого года, а то и всей войны! Готовиться к походу начинаем немедля, у меня всё господа!..
Участвовать в операции выпало сороковому егерскому полку, по батальону от полков Крымского и 39-го, двум полкам казаков, и дюжине орудий из третьей роты 20-й артбригады. К этим силам добавили сводный батальон, сформированный Красовским из двух рот сорокового полка, 60 солдат пешей, грузинско-армянской дружины, 80 стрелков Севастопольского полка, и 60 пионеров. Эриванская осада ослабила войска, оставив в батальонах еле-еле по 450 штыков, в обоих казачьих «полках» насчитывалось лишь 300 душ, а общее число выступившего в поход отряда, составило примерно 1800 человек пехоты, 500 всадников, не считая небольшой конной дружины из татар, армян и грузин. Охранять лагерь остался батальон Крымского полка, 60 пионеров, и 10 орудий под командой генерал-майора Багратиона. Ещё один севастопольский батальон, только вчера был откомандирован в Джелал-Оглы за транспортом, и принять участие в деле не мог. Ладоге и его людям, генерал приказал быть при артиллерии, но в случае необходимости разрешалось действовать самостоятельно.
- Да, Гвидоныч, похоже бал ожидается знатный! – заметил чуть позже Копыловский, когда они седлали лошадей.
- Только девочек на нём не будет; пули, ядра, картечь… Впервые Гордей мы в таком деле участвовать будем, так что здешние мазурки и вальсы, у нас с вами ребята, впереди! – задумчиво проговорил на это Ладога. В пять вечера отряд построился на площадке перед палатками, и выехавший к солдатам Красовский, проговорил.
- Ребята! Я уверен в вашей храбрости, знаю вашу готовность бить супостата! В каких бы силах он нам не встретился, мы не станем его считать! Мы, сильны перед ним единством нашего чувства: любовью к Отечеству, верностью присяге, исполнением священной воли нашего государя. Помните, что строгий порядок и упорство, всегда приведут нас к победе! Побежит неприятель, преследуйте его быстро, решительно, но не расстраивайте рядов ваших, не увлекайтесь запальчивостью. У персов много конницы, потому не вырываться на опасные дистанции, и в случае чего, быстро собираться в круги. Вас, господа-офицеры, прошу наблюдать за этим особо строго и внимательно! Надеюсь ребята, что мои слова исполняться в точности, и безусловное повиновение будет для каждого из вас святой, и главной обязанностью!
После командирского слова начался напутственный молебен, весь отряд опустился на колени готовя себя к тяжёлому и опасному бою… Молились и драгуны, чуть прикрыв глаза, и по привычке, торопливо читая молитвы. Несмотря на ободряющую речь генерала, каждый солдат и офицер, понимал и ощущал, что идёт на битву не просто неравную, на битву страшную, и искал себе силы в обращении ко Всевышнему. Офицеры, приложившись ко святому кресту, встали по своим местам. Благочинный 20-й дивизии отец Тимофей Мокрицкий окропил знамёна святой водой, и пошёл к стоявшим с непокрытыми головами солдатам. Осенив их крестом и окропив всю колонну, священник прошёлся по рядам, остановился впереди них, и возвысив крест произнёс.
- Братцы! Не устрашитесь многочисленности врагов ваших! Их множество лишь прославит мужество ваше! Всемогущий господь силён и в малом числе своих избранных. Вооружите же прославленные воины, крепкие мышцы ваши победоносным русским мечом, дух – храбростью, сердце – верой и упованием на бога, помощника вашего, и он, сохранит и прославит вас!
Это благословление, для многих солдат того отряда было последним в их тяжёлой и грозной жизни… В самом хвосте колонны, а с арьергардом, весьма медленно тащился обоз, собранный из лёгких повозок, артиллерийских дрожек, и тяжёлых провиантских фур, доверху нагруженных продовольствием. Все двинулись живо и резво, с бодрым настроением; загремела музыка, солдаты затянули песни, войска двинулись по Эчмиадзинской дороге, навстречу своему жребию…
От Джингули до Эчмиадзина было только 35 вёрст, и генерал-лейтенант задумал пройти их за два перехода, но судьба, уже готовила его отряду, иной жребий. Когда на горы опустился вечер, солдаты, поднявшись на одну из высот, разглядели вдали густые цепи вражеских разъездов, которые увидавши русских, устроили дикую скачку, стараясь успеть принести в свой лагерь весть и о их появлении.
- Вон как забегали-заюлили, а много их потому, что видать по всему, персы ожидали нашего выступления из лагеря, и это худо, ребята… - провожая глазами вражеские массы, тревожно проговорил Ладога, а Копыловский, словно считая неприятеля глазами, вслух подумал.
- Если нас ждут в этой бане, то парить станут в серьёз…
- А мы, пожалуй что прорвёмся, но вот обоз с харчами, персам подарить придётся, не дотянем мы этот поезд до обители! – чуть громче проговорил вдруг Есаулов, вглядываясь в даль. Но ни он, ни капитан Ладога и Копыловский, ни даже сам Красовский не знали тогда, да и не могли знать, что сведения об отсутствии продовольствия в монастыре, оказались чиновничьей ошибкой в документах по поставкам зерна и муки, а провианта в Эчмиадзине было в достаточном количестве. Чья-то непростительная или банальная ошибка, очень скоро будет оплачена страшной, и невосполнимой ценой…
- Обоз говоришь? – повернувшись к нему, задумчиво переспросил капитан, и не дождавшись ответа, согласно кивнул – Всё возможно в нашем мире…
А по всему протяжению персидских позиций, уж поднимались тучи пыли, увеличивавшейся в клубах, что катились по дорогам к Эчмиадзину и Сардар-Обаду.
- Снялся персидский лагерь с Ушакана, на равнину к монастырю спешат! – уже более громче возвестил капитан, а тут, пришла команда спускаться в долину. Колонна медленно поползла вниз, и стала в боевом порядке напротив селения Сагну-Саванга на ночь. Сидя у небольшого костра, капитан Ладога тревожно заметил.
- Ни к чему эта ночёвка, я бы теперь пошёл, по прохладце… А днём, с боем пробиваться по палящему зною будет троекратно тяжелее… За ночь-то мы бы далеко прошли, да и персы не мастаки ночами воевать, а теперь… - капитан покачал головой, и переломивши ветку, бросил обломки в огонь.
- Да, ночь бы спасла многие жизни! – чуть потянувшись согнутыми в локтях руками, согласился Копыловский, а Есаулов, чуть подумав о чём-то, добавил.
- А верно ведь, ночью бы мы точно прорвались, и даже с обозом…
Не смотря на тревоги да опасения, спали наши драгуны привычно крепко, за годы лихой службы, выработав в себе привычку засыпать в любое время, для пополнения сил.
Не смотря на ранний выход войск в поход, солнце жгло и прижигало, а идти на первых порах пришлось через каменистую, абсолютно безводную местность, где громоздкий обоз сразу стал отставать, а повозки ломались и падали. Те, которые уже никак было не починить, ни отодвинуть, опрокидывали с дороги, и шли далее. В некоторых местах солдатам приходилось помогать тащить тяжёлые арбы, обливаясь потом и напрягая все жилы, дорога была просто жуткой.
- Навались, навались ребята! Бросать нельзя, наши в обители без жратвы сидят! – покрикивали офицеры, стараясь одновременно и подгонять, и подбадривать солдат.
- Р-р-р-а-з-два-а, вз-з-я-а-ли-и! Р-р-р-а-з-з-два-а, взяли-и!!! Тяни ж ты её, твою в господа и в душу! – доносились отовсюду хрипло-напряжённые восклицания, разбавляемые ещё более крепкими словесами. Драгуны зорко следили что бы орудия не застревали. или не дай бог не поломались бы, пушки как и повелось, оставались единственной надеждой на отражение вражьих скопищ. День, собственно говоря, только начинался, а уж русские терпели сильную жажду. К семи утра колонна преодолела скалистый подъём, и ненадолго остановилась.
Капитан Ладога и другие, безрадостно смотрели вниз, на предстоящий спуск.
- Твою ж в горбину! – сокрушённо выдохнул Георгий Гвидоныч, оценив, что для орудий этот спуск будет ещё более ужасным чем минувший подъём. Примерно теми же словами, оценивали положение и артиллерийские офицеры. Зрелище, открывшееся для Красовского и всех его офицеров, не сулило ничего хорошего: весь правый берег, который только мог быть окинут взором человеческим, кишел вражеской конницей, а другие толпы персов переходили Абарань со стороны Аштакара, и гора над Ушаканом, что ещё вчера казалась оставленной врагами, уже снова кишела его войсками, и укреплялась батареями. На левом, пока ещё русском берегу, враг сосредоточил на возвышенностях напротив Ушканской горы, порядка десяти тысяч пехоты и сильную артиллерию.
- Ну, всё ясно, братцы, ждали нас персы и готовили встречу, вона сколько пушек-то стянули противу нас! – невесело проговорил Ладога, продолжая всматриваться в собирающуюся против них смерть.
- Ну, если они против нас столько собрали тут сил и орудий, значит под Эчмиадзином их меньше, и нашим там легче будет, - прикинул Копыловский, поправляя большим пальцем правой руки, свои закрученные усы.
- А там глядишь, Паскевич проснётся, увидит, что у него баня горит, и амбар уже занимается, да и придёт на выручку! – отозвался и ординарец, а Червонец лишь тяжело вздохнул, и ничего не сказал, слов у него при себе, таких чтоб можно было всё озвучить, не нашлось. А между тем, представление мало по малу начиналось: три сотни персидских всадников, подскочили к колоннам на ружейный выстрел, спешились и спрятавшись за камни, открыли беспорядочный огонь. Отряд русских стрелков быстро оттеснил их, но уже следом, две массы всадников в числе примерно пяти тысяч сабель, появились из глубокой рытвины, и заполонили дорогу перед русским отрядом.
- Глядите-ка, не иначе на битву нас вызывают, гарцуны! - чуть прищурившись заметил Копыловский. Однако едва только первая русская граната, просвистев по воздуху раскалённой дугой, разорвалась близ вражеской конницы, вся она единым ураганом унеслась с дороги, и заняла левые высоты.
Персидское командование видя, что русские не решаются спускаться вниз, стало опасаться, что Красовский повернёт обратно, и принц пошёл на хитрость. Он приказал своей пехоте отходить к реке, сделав вид что отступает первым, но спрятал свои батальоны в глубокой балке. Полковые офицеры собрались подле генерала за приказаниями, и Красовский, пересказав им весь манёвр персов, в конце заметил.
- Каков принц-то, а?
От высот кои теперь занимала русская колонна, дорога к монастырю стелилась меж двух рядов крутых, хотя и небольших возвышенностей, образуя очень узкую лощину. В эту лощину, персы и задумали загнать русский отряд, чтоб затем уничтожить его перекрёстным огнём. Генерал-лейтенант, видевший главной целью этого уже даже не похода, а прорыва, помощь осаждённому Эчмиадзину, не допускал и малой мысли об отступлении. Враг не оставил ему ни выбора, ни выхода: идти назад, - позор, унижение и возможная гибель гарнизона обители, а с ним и тысячи раненых, коих вояки принца не пощадят ни по чём; выместят на беспомощных людях всю свою злобу за прошлые поражения. Красовский принял решение идти через лощину и принимать страшный и неравный бой, с сомнительными шансами на успех. Кто знает, сожалел ли Афанасий Иванович что не двинул отряд ночью, и недооценил огневую мощь персов, рассчитывая по привычке сражаться с конными и пешими полчищами.
Солдаты 20-й дивизии храбры, но у них отсутствовал опыт подобной войны, хотя тут они служили уже восемь месяцев. Испытав все прелести адского климата, дивизия тем не менее не была ещё ни разу в настоящем деле, участвуя лишь в незначительных стычках, получив из них, неверное представление о противнике, которого лишь презирали и не принимали всерьёз. Эти бои местного значения, не сделали солдат дивизии ни опытными,
.ни закалёнными ни уверенными в себе и своих командирах, как были уверены во всём этом, бойцы Карягина и Котляревского, совершавших гораздо меньшими силами, чудеса героизма и невероятной , порой просто фантастической доблести!..
В этот же арьергард было приказано влиться и драгунам. Когда они услышали об этом, то даже немного рассмеялись.
- Ну, братцы, дело-то теперь совсем ясное! Идти с арьергардом, это ж одни сплошные удовольствия! – хмыкнул Ладога, когда они уже шли к егерям.
- Ну, ещё бы, в разгар бала, все поцелуи наши, это уже как водится! – съязвил и Копыловский, а ординарец Есаулов чуть поправив свои пистолеты, философски заметил.
- А всюду жизнь, даже в арьергарде!..
И стал он кровав и страшен, тот прорыв генерал-лейтенанта Красовского, начатый им утром 17-го августа 1827 года!..
Х Х Х
Персидские массы, увеличивались с каждой минутой новыми скопищами, подходившими из-за Абарани, которые пропустив мимо себя головные колонны, начали наседать на арьергард, одновременно с этим, чёрной тучей надвигаясь слева, дабы не позволить русским уклониться и выйти из-под огня батарей, бивших из-за реки. Драгуны, спешившись отбивались огнём из карабина, ружей и штуцера, стараясь не истратить напрасно ни одного заряда. Егеря, уже по привычке отстреливались на ходу, хотя узость пространства сковывала их маневр, одно из главных оружий всех армий. Мало того, они огрызались и орудийными выстрелами, беря меткостью и качеством, а персы, сыпали гранаты и ядра не считая, и это тоже делало своё дело, русские потери росли, а силы начинали иссякать. До рукопашных пока не доходило, но пули мерзко визжали над самой головой, а ядра осыпали драгун землёй и осколками с головы до ног.
- Это мы только в гардеробе пока, осматриваемся да принюхиваемся! – со злым весельем в голосе, прокричал своим капитан, за секунду до того, уложивши из ружья какого-то куртинца.
- Ага, и горячее нам покуда не подавали, только первые блюда! – в тон ему проорал Копыловский, очень быстро заряжая свой штуцер.
- До жаркого бы дожить, не облеваться! – подал голос Есаулов, выцеливая на мушку очередного врага, «бах!» и ординарец удовлетворённо кивнув, отступил на три шага назад вместе со всеми: бывшие рядом егеря, своим огнём прикрывали заряжавших орудия артиллеристов. То и дело подлетали в воздух обломки телег, оси-колёса, куски оглоблей, доски, жалобно хрипя, тяжело умирали несчастные лошади, не понимавшие звериным своим умишком, как они, со своими добрыми хозяевами, оказались теперь в подобном ужасе?!
- Хорошо что мы, через персов, этак идём, если б французы или пруссаки какие были, нас бы за два часа в этой горловине, ядрами похоронили, и отходную отпели! – заряжая ружьё прохрипел обезвоженным ртом Червонец, сплёвывая с полопавшихся губ, только сухую пыль с привкусом пороха. У одного из крайних орудий убило лошадь, и оно остановилось, и пока одни егеря стремительно выпрягали мёртвую и заменяли её на ещё оставшуюся, другие бросившись вперёд, огнём и уже штыками, отразили первую атаку.
- За мной, к пушке! – крикнул Ладога, и бросился первым, остальные за ним. Персы повторили атаку, егеря и драгуны дали хотя и не ровный, но дружный залп, стоивший жизни десятку врагов, а когда по команде старшего, егеря расступились, артиллеристы успевшие перезарядить орудие, жахнули картечью с малой дистанции…
Так арьергард и двигался, огрызаясь залпами и короткими бросками вперёд. Едва отряд достиг пункта, напротив которого за рекой стоял Ушакан, как оттуда ударила вражеская артиллерия, не умолкавшая на протяжении нескольких вёрст, лишая русских возможности уклониться в сторону хоть на сколько-нибудь…
После пятой отбитой атаки, мундиры драгун покрывала сплошная пыль, их зеленоватость теперь почти не проглядывала, и только редкие медные пуговицы, продолжали бросать скупые блики на это адское пекло. Одна из обозных телег встала намертво, и Ладога, яростно выругавшись, крикнул егерям.
- Выпрягай лошадей, бросай на хер эту тарабру и отходим! Лошадей для пушек береги!
Егеря тут же всё исполнили, и едва только отошли, налетевшие персы кинулись растаскивать дармовые припасы с повозки, затеяв меж себя хорошую драку, не обращая внимания на проклятия и окрики офицеров, требующих продолжать преследовать гяуров. Последние глотки в походных баклагах у драгун иссякли, и теперь вся надежда оставалась только на прорыв к реке. Ушаканские батареи персов остались позади, но едва только русские успели перевести дух, по ним заговорили пушки, доставленные персами из-за Абарани, и установленных на скатах между рекой и прорывающимся отрядом. Но это, обрушилось на авангард и центр, а по хвосту колонны, по обозу и арьергарду, жарили гибелью восемь других неприятельских орудий. Их ядра ложились в основном вдоль обоза, заставляя егерей бросать всё больше и больше телег с продовольствием, что впрочем отвлекало на разграбление и свары, немалые силы неприятеля, давая русским драгоценные минуты на отход, вынос раненых и спасение пушек. Над узкой горловиной, напоминавшей собой шкворчащий кипящим маслом и кровью каменный жёлоб, поднимались грязно-серые, местами отдающие зеленоватой медью, клубы дыма и раскалённого воздуха, пополам с сухой, горячей пылью. Горные птицы уже не кружили над адским местом, они парили по сторонам, а где-то на соседних уступах, тоскливо завывали волки, словно провожая усталые людские души в царство мёртвых. Драгуны вновь оседлали своих лошадей, и стреляли по неприятелю на скаку, а когда требовалось, бросались с егерями в контратаки и действовали шашками. По всем писанным законам военной стратегии и тактики, русский отряд уже давно должен был погибнуть или же сдаться, но он шёл, тая на глазах, шёл к намеченной цели из последних сил, дерясь яростно и самоотверженно. Персам приходилось весьма дорого платить за свои «успехи», русская картечь в столь узком пространстве, валила их буквально толпами, но они всё лезли и лезли, повинуясь приказам своего повелителя. С левых высот по колонне тоже били орудия, не позволяя прижаться к спасительной стороне.
- Дело дохлое, ваше благородие! – хрипло прокричал Червонец, гарцуя рядом, в сбитом набок кивере, - В два огня нас взяли бесовы дети, карачун выходит!
- Не ссы ефрейтор, выдюжим! – без показного оптимизма бросил в ответ Ладога, и прибавил – Артиллеристы у них дерьмо, а то бы по нам давно панихиду пели! Вырвемся, хотя и потеряем многих!..
- Обоз этот треклятый, как колодка на ноге, тьфу! – в ярости сплюнул Копыловский, успевши перед тем перезарядить свой штуцер. Ядра и гранаты рассекали воздух над головами во всех направлениях, разрываясь у подножия высот, на обочине, а то и среди колонны, раскидывая по сторонам искромсанные куски тел. К Ладоге подскакал ординарец, лицо которого стало двуцветным: от подбородка и впалых щёк, до заострившихся скул – серое, а от скул до лба – красное.
- Ну, что там в голове делается? – быстро спросил его капитан.
- Ихняя пехота, что в рытвинах пряталась, теперь повылазила, и вперёд полезла чтобы выход нам из этой душегубки перекрыть! А к ней на помощь, вон, глядите, - Есаулов повернулся в пол-оборота, и указал пальцем правой руки на левые высоты, по коими огромной массой, неслось не менее пяти тысяч персидской конницы, - их всадники летят! Если они успеют соединиться, у нас с вами будут неприятности! – ординарец привычно шмыгнул ноздрёй, и почти бесстрастно уставился на командира.
- Ну, вот и горячее блюдо, господа! Значит сей момент, они на нас ещё сильнее полезут, будут давить нас человеческой кашей. песком из своих тел засыплют! – провожая глазами вражью конницу, предрек капитан.
Красовский прекрасно всё видел, и замысел принца понял. Дабы не допустить полного перекрытия дороги на Эчмиадзин, он приказал передовым частям 39-го егерского полка, немедля контратаковать и занять высоты. Откуда только взялись силы у измождённых сражением и жаждой егерей? Все как один, в едином стремительном броске, взлетели они на эти высоты раньше персов, и подпустив их конницу как можно было ближе, открыли по ней шкавльно-убийственный, не затихающий огонь: она шеренга палила, другая заряжала, третья опять палила, и так раз за разом, накат за накатом!.. Ржали от боли сотни раненых лошадей, полетели через их головы ломая шеи, руки-ноги, их хозяева звеня оружием и путаясь в ремнях, оглашая воздух разноязыкой хриплой бранью. После ряда таких атак, персидская конница оказалась отбита от дороги, а пехота, несмотря на угрозы и брань начальников, остановилась сама: слишком страшны показались тогда воинам шаха, идущие на смерть урусы…
Аббас-Мирза пришёл в ярость. Не смотря на тяжелейшее положение и урон, русский отряд не был заперт намертво, и получил шанс прорваться к Эчмиадзину. Потерпев неудачу с передовыми частями, принц обрушился на арьергард, стараясь замедлить и без того не шибко быстрое продвижение отряда. Развернув свои орудия, егеря 40-го полка отходили по всем правилам, и не позволяли вражеской пехоте нахлынуть на себя подобно селю и затопить. Залпы ружей и картечь выкашивали персов, но всё новые и новые их отряды лезли по грудам трупов, не давая русским ни единой минуты для роздыха. Ни капитан Ладога и его товарищи, ни их верные братья-егеря, не замечали да и не могли заметить, что кипят в раскалённом масле сражения уже пять часов на дикой жаре и с дикой жаждой! Мундиры на большинстве бойцов уже были нараспашку, лопались по швам от дикого напряжения мышц, а ткани, давно уж пропитались и высохли от ста потоков грязного, кровавого пота, превратившись в дерюги со знаками различия. Клики сражающихся, треск выстрелов, хруст ломающихся и оседающих на бок телег с продовольствием (у коих тут же закипали чудовищные свары меж солдатами принца) аханье орудий и гортанный визг атакующих, всё сливалось в неописуемую, дикую музыку истребления! К егерям уже трижды прибывали курьеры с приказами усилить отступление дабы вырваться из гиблого места, но исполнение сего приказа в полной мере, уже вряд ли представлялось возможным! Пехота противника усилилась в числе, и с удвоенной яростью бросилась на продолжавший таять отряд прикрытия. Поморщи русским ждать было уже неоткуда, они сами были помощью осаждённой обители, и очень задорого продавали свои жизни, как когда-то это делали их предшественники, во главе с непобедимым Котляревским. Эх как же не хватало теперь старым солдатам, их Петра Степаныча, как же не хватало!..
Стойкость и мужество егерей 40-го полка, не может передать ни перо историка, ни оное же литератора! Как ни описывай нечеловеческое напряжение измотанных раскалённой битвой бойцов и их офицеров, на это не хватит ни слов, ни чувств…
- Ребята! Бросай к херам эти телеги! Спасай пушки и заряды, да коней! В них наш шанс на спасение, а обоз этот, в рот его… персам оставим, пусть дерутся за кули с баранками! – проорал прямо с седла что было мочи Ладога, но егеря и без того уже оставляли треклятые телеги, стремясь отходить налегке, как привыкли.
- Четыре версты осталось ребята! До подошвы той вон горы четыре версты всего, а за ней уже Эчмиадзинская равнина! – посветлев лицами, с надеждой в голосе, прокричал поручик Копыловский. Его услышали и понесли весть надежды по измученным рядам далее. «Наддай, наддай ребята! Чуток всего осталось! Навали-и-и-сь!» исступлённо кричали егерские офицеры, помогая выкатывать застревавшие поминутно орудия.
Четыре версты… По ровной дороге, менее одного часа пешего хода, по горной, час или чуть больше. Скупые строчки документов тех лет, описывают эти четыре версты как во истину ужасными, где дорога становилась хуже и каменистей. Четыре версты, подарившие слабую, едва теплящуюся надежду на спасение, но их, надлежало ещё пройти, прогрызть зубами…
Орудия буквально скакали по камням, едва-едва перекатываясь в этих зигзагах, но егеря ни на шаг един не отходили от пушек, сейчас, они стали им дороже целого света, и роднее отца с матерью! Лошади тащили уж из последних сил, от них валил густой пар, они храпели, выкатывали глаза, но люди тянули и тянули их. С треском лопнула ось у одной большой арбы, которая завалившись набок, намертво встала на месте. Вражеское ядро со свистом угодила прямиком в соседнюю повозку, разорвав её на двое, и всё добро полетело под ноги, закружилась пелена от лопнувших мешков с мукой, покрывая многих с ног до головы. Не замечая куч еды, за которую в ином положении приходилось платить не золотом а головами, русские с бранью оттаскивали в стороны обломки телег, и гибли от сих задержек целыми группами. На глазах росло замешательство и нервное напряжение: местами, солдаты необдуманно сбивались в кучки, и погибали от перекрестного огня, а сзади бешено бились-резались с наседавшим неприятелем егеря прикрытия из 40-го полка, и бывшие при них драгуны.
- Пошлите кого-нибудь к генералу за помощью, мы, иссякаем! – обратился к Ладоге израненный егерский капитан с кровавыми прудами на лице, и красной от крови и бурой от пыли повязкой на голове. Глаза его, ввалившиеся так, что казалось проваляться внутрь, и полопавшиеся багровыми трещинами губы, недвижно глядели на Георгия Гвидоныча, как на последний шанс.
- Есаулов, дуй за подмогой, а мы постараемся дожить! – коротко приказал Ладога, и прапорщик, молча козырнув, развернув лошадь, пропал в пелене муки и пороха. Персы, заметив, что русских остаётся всё меньше и меньше, снова пошли в атаку на 40-й полк, получили картечью, но со второй атаки дошли по трупам почти до орудий, и егеря встретили их в рукопашную. Ладога и верный денщик его, закрыли собой одну из пушек, и рубили лезущих на них сарбазов на все боки. Где дрался в эти минуты подпоручик Копыловский, ни Ладога, ни Червонец не видели. Отбивши ногой жало штыка, капитан длинным выпадом заколол сарбаза в горло, а следующим ударом срубил некстати подвернувшегося барабанщика в жёлтой куртке, прочие отхлынули, а здесь-то и подошёл на подмогу один батальон Крымского полка, с ходу вступивший в бой. Буквально несколько минут получили солдаты арьергарда на передышку, если это только можно было назвать передышкой! Копыловский вынырнул откуда-то из огня и дыма, появившись из-за развороченной арбы с продуктами.
- А, нашёлся… где пропадал? - слабо улыбнулся Ладога, своим ставшим уже волчьим оскалом ртом.
- Пуговицы свои у персов отбирал, не отдали сволочи! – хохотнул поручик, проведя рукой по мундиру, на котором, слабо поблёскивали только две.
- Интенданту нашему мигрень привезём в Кара-Бабу! – беззвучно засмеялся капитан, показывая пальцем и на свой наряд, где уцелела только половина застёжек.
- Наша контратака! – возвестил Есаулов, и все оживились, повернули головы: сам генерал-лейтенант Красовский, повёл роту в штыковую, дабы дать время обессиленным уйти за обозом. Закипела драка.
- За мной ребята! Смешки потом будут! – капитан вновь обнажил шашку (ружья за ненадобностью уже были брошены, кроме штуцера, который Копыловский, закрепил у седла) и пришпорил лошадь. Егеря и горсть драгун поспели вовремя: связав боем тучу персов на этом участке, они дали возможность отойти едва живым людям на другом, отойти с опасного места. Капитан, вынырнувши из сарбазской массы, в первые минуты не мог понять как он вообще живой, и отчего это персы, не растаскали его на лоскутья?
- Вроде цело всё, - охлопав себя руками только и успел произнести он под вопросительным взглядом ординарца, как генерал Красовский начал другую контратаку, но уже с иной ротой. Средь вулканического нагромождения телег и дрожек, средь рассыпанного зерна и витающих клубов муки, затаптывая сухари и лепёшки да иную, драгоценнейшую в таких случаях еду, дико дрались люди: одни за то чтобы сохранить жизнь, другие за то, чтобы эту жизнь у них отнять. Русский штык и тут не подвёл, персы обратились в бегство, и бойцы колонны получили ещё немного драгоценного времени. Пользуясь моментом, солдаты взяли орудия на передки, и продолжили отступать с едва живой прислугой, двигавшейся подобно сомнамбулам. Ладога с Червонцем прикрывали отход одной пушки, а Копыловский с Есауловым, другую. Подхватывая безхозные ружья, они палили с сёдел без передышки, а когда не успевали перезаряжать, в дело шли шашки. Уж немало солдат просто падало без сил подле орудий, и облокотившись о камни старались отдохнуть, не обращая внимание на рои вражеских пуль и осколков, выбивавших снопы искр из валунов.
Этих бедолаг прикрывали те их товарищи, кто ещё мог держаться на ногах, но силы уходили и у них: возле одного из орудий, в строю остался лишь наводчик, а прочие либо погибли, либо лежали без сил, тяжко дыша и ворочая мутными глазами. Стрелки рядом были, но участь их казалась уже решённой: массы атакующих сарбазов накатывались на них с торжествующими криками. Дело решила минута.
- Червонец, за мной! – бросил капитан, слетая с седла подобно акробату, и одним прыжком оказываясь у орудия.
- Наводи братец, мы зарядим! – гаркнул Ладога полуживому, бледному наводчику в сбитом на затылок, изломанном кивере. Артиллерист молча кивнул, а Ладога уже заталкивал в ствол заряд картечи, предоставив Назару утрамбовать его банником, и отпрянул: орудие ахнуло прямо по толпе, разметав разом человек 30-ть, прочие оглашая воздух проклятиями, отхлынули назад и в стороны. За последующие две минуты, орудие плюнуло картечью ещё шесть раз, окончательно сбив напор сарбазов. Двоих ошалевших персов, влетевших на позицию по инерции, смахнул шашкой ефрейтор. Не стоит удивляться умению всадников палить из пушек, за годы службы, опытные бойцы не раз заменяли собой солдат в иных родах войск.
К орудию подоспело ещё несколько солдат, поставили их на передки, и стали отводить.
- Червонец, уводи лошадей! – крикнул ему Ладога, но едва денщик подошёл к беспокойным животным, вражеское ядро снесло голову его коню, и Назар с ног до головы оказался орошён горячей кровью. Смахнув липкую массу с лица, ефрейтор схватил за поводья командирского Вороного, и потащил его прочь, возиться у трупа своего уже не было времени.
Пятясь назад при орудии, Ладога и пара егерей методично разряжали ружья и карабины, не подпуская персов слишком близко, и как мог подбадривал товарищей, сам уже сомневаясь в душе, в благополучном исходе дела. Внезапно, жуткая дорога резко оборвалась, и сменилась опасным спуском, на котором отступление пехоты пришлось прикрывать паре прибывших сюда орудий, при коих оказался командир батареи, капитан Соболев. Вражья картечь и пули сыпались отовсюду, но артиллеристы стояли насмерть, а солдаты, кто с колена, а кто, лёжа за камнями или просто на земле, стреляли и перезаряжали, временами принимая персов в штыки.
Красовский глядел в трубу, и прекрасно понимал, что если пушки не устоят или отступят не вовремя, пехота погибнет под массами врагов. Не теряя времени, генерал поскакал к пушкам, дабы подбодрить артиллеристов. Отдав приказ не отступать, он услышал от Соболева, что тот останется на месте, и даже 20 вражьих орудий не собьют его с позиции. И капитан устоял, не смотря ни на какие усилия персов сбросить его вниз, устоял до тех пор, пока обессиленные пехотинцы спускались вниз, и только после этого, под прикрытием ещё держащихся на ногах стрелков, Соболев спустился сам. Минуту спустя, его сменили на сём окаянном спуске егеря со своими пушками. Только они установили орудия, как персидское ядро разбило ось у одного из них, и оно тяжело завалилось набок. Драгуны, коих в ту минуту снова было четверо и отряд егерей, пошли в рукопашную: персы, видя что русские возятся с заменой лафета, ринулись вперёд с намерением захватить хотя бы одно орудие для своего пресветлого принца! Попутно с атакой персы усилили обстрел, и подле раненного орудия возникла короткая сумятица: несколько человек пали замертво, двое получили жестокие раны, но орудие на лафет ставить продолжили. Русская контратака отбросила сарбазов лишь минут на пять по времени, но затем, персы вновь бросились всей массой, и егерям с драгунами пришлось отойти к пушкам. Струна жизни натянулась до предела, и задрожала, одно движение толщиной в волос в ту или иную сторону, могло решить весь исход сражения в этой точке. Генерал Красовский, появившись среди солдат, под шквальным огнём принялся наводить порядок, и воодушевлять бойцов личным примером, и это дало результат. Командир батареи взволнованно обратился с Красовскому.
- Ваше превосходительство! Я прошу вас, оставьте меня с этим орудием на жертву, а сами уходите! Мы, выполним свой долг и попытаемся спасти орудие!..
- Я, останусь тут, с вами, - ответил генерал, и отдал приказ двум ротам егерей из 40-го полка под началом майора Щёголева, стоять на смерть и не пускать персов к орудиям. Сам же генерал во весь дух поскакал к резерву, и повёл его на выручку орудия. Его порыв воодушевил воинов и все они сколько их ни было, разом врезались в толпу неприятелей уже несшихся к орудию, и остановили их. В тесной схватке, действовать шашками было несколько удобнее чем ружьями, и Ладога с товарищами буквально что вросли ногами в каменистую почву проклятого ущелья, показывая все чудеса рубки и фехтования. Все кроме Есаулова действовали ещё тесаками и кинжалами, ординарец использовал для этого тяжёлый длинноствольный пистолет с увесистой рукояткой, пользуясь им как булавой. Каждый получил уже по нескольку кровоточащих ран или ссадине, но в пылу битвы не ощущал их. «Пушка… пушка… сберечь пушки!» колотило в висках у капитана Ладоги по мимо его воли. От завалов тел уже трудно стало передвигаться, и в какой-то момент, Есаулов оступившись упал на спину, успевши выставить вперёд шашку, на которую и налетел животом, персидский офицер, заревев быком и ухватившись кряжистыми пальцами за лезвия шашки, мешком повалившись на бок. Персов отбросили от орудий, которые, пока кипела рукопашная, оказались спасены артиллеристами и солдатами из прикрытия. Генерал Красовский, находившийся близ пушек, рисковал едва ли не больше иных: персы видели старшего офицера на лошади, и старались его сразить. Осколком ядра, под генералом скоро убило лошадь, он едва успел убрать ногу из стремени. Едва ему подали другого коня, и Красовский, развернув его что-то крикнул группе егерей, как осколком разорвавшейся рядом гранаты, генерал был контужен и у него раздробило правую ключицу. Словно раскалённый кинжал, острая боль пронзила его сверху вниз, и в этот момент рядом разорвалась другая граната, убившая и эту несчастную конягу. В дыму и пыли, солдаты бережно сняли генерала с седла и помогли не упасть, а поручик Пожидаев, командир стрелков, предложил Красовскому своего коня. Правда самостоятельно, генерал сесть уже не имел сил, его перевязали как смогли и усадили в седло. Всеми силами своего годами закалённого организма, Красовский терпел невыносимую боль, показывая холодное спокойствие, и продолжал ободрять солдат там, где это требовалось.
Поручик Симановский, исполнявший должность батальонного адьютанта, пригнувшись подбежал к генералу и доложил, что враг, сильно потеснил правый егерский батальон, а майор Щеголев серьёзно ранен в ногу и голову. Потеря этого особо чтимого солдатами офицера, могла подорвать твёрдость духа его бойцов, и генерал немедленно поскакал туда. Егеря и одно лёгкое орудие из батареи Соболева, стояли под адским ружейно-картечным огнём, но сами не стреляли, хотя противник находился не далее чем в ста шагах.
- Отчего не стреляете?! Картечью огонь! – превозмогая боль, крикнул генерал. Фейерверкер Ковригин шагнул вперёд и спокойно доложил.
- Ваше превосходительство! У меня тут осталось только два картечных заряда, я берегу их на крайний случай…
Красовский ничего не успел на это сказать, подвезли зарядный ящик, пушка рыкнула огнём, и персы отошли за высоты. Затишье выдалось минутным, генерал заметил, что часть вражеской кавалерии пересекла дорогу, и скрылась за левым гребнем лощины. Осмотревшись, генерал увидал два русских орудия выдвинувшихся вперёд, но не имевших прикрытия, старавшихся сдерживать натиск неприятеля, лезущего на левую цепь. Становилось понятно, что именно эти два орудия, намечались как цель для персидской конницы, что сосредотачивалась за холмами лишь в 30-ти шагах от маленькой батареи. Красовский поскакал туда, и стал во главе трёх десятков егерей, примчавшихся сюда за своим генералом. Едва они замерли, из-за холмов полилась как через край вода, вражеская конница, оглашая воздух победными кликами. Впереди всех, на тонконогом изящном коне, летел их предводитель со знаменем красного цвета в руке, и таком же плаще на плечах. Оторвавшись от своих, всадник замер на высоком бугре, на дистанции не далее пистолетного выстрела от русской батареи. Три десятка егерей не устояли против такой массы всадников, но Красовский не дал персам времени перестроиться: взявши свою шпагу в левую руку, и решительно повёл всех, кто только мог драться, в штыки на персов!
Такого, ожидать не мог никто; персы, до того оказались ошарашены сим поступком русских, что передовые их всадники развернулись и дали дёру, перемешав задних и увлекши их за собой, а ретивый знаменщик умчался вслед за всеми… Случилось то, что не поддаётся никакой логике или объяснению, случилось и всё; горсть русских пехотинцев, одним своим напором обратила в бегство противника, превосходившего их по численности в разы… легендарно! Пользуясь бегством персов, орудия отступили к основному отряду.
Наступали самые решительные минуты боя, за коими неминуема должна уже была наступить развязка, та, или иная. Перед прорывающимися русскими оставался последний подъём, за коим открывалась Эчмиадзинская равнина, и где им предстояло сразиться уже с главными силами наследного принца…
- Ну, ребята, теперь только на пролом, спасай пушки и знамёна, теперь последний, самый горячий бой будет! – крикнул Ладога своим, когда все увидали заветный подъём. Червонец уже летел верхом на чьём-то осиротевшем коне, драгуны не отходили от пушек ни на шаг, хотя во след им летели ядра и гранаты, пусть уже и не так густо как часом ранее, но рвались они по прежнему рядом, калеча и убивая. После очередного залпа, артиллерийский капитан, крикнул капитану драгунскому.
- Всё! Картечных нету больше!
- Ну, тогда ходу ребята! Ходу как можете! – осаживая вертящегося на месте коня, бросил в ответ Ладога. Генерал-лейтенант, видя гибельное положение, приказал бросить обоз и окружив орудия батальонами, отходить в таком порядке. Священник Крымского полка Федотов, в изодранной по краям рясе и с растрёпанной бородой, поднявши крест пошёл впереди.
В самом Эчмиадзине, давно уже с тревогой прислушивались к грохоту полыхавшего сражения, а когда ввиду показались передовые истерзанные части русских войск, комендант Линденфельден, обнажил саблю, и коротко скомандовал.
- На вылазку, вперёд!
Едва гарнизон вышел за стены и двинулся навстречу своим, персы, наседавшие на Красовского с фронта, отхлынули с дороги, опасаясь попасть меж двух огней. Генерал спустился на равнину, и замер в двух верстах от монастыря, дожидаясь продиравшийся через дебри неприятеля арьергард, на который, как могло показаться, бросились все собаки ханства: такой рёв, рык, грохот и звон стоял у егерей 40-го полка, и Крымского батальона. По обеим сторонам дорог шли казаки и стрелки авангарда, получившие от Красовского приказ как можно скорее присоединяться к колоннам. Но, несчастные егеря бросились не к колоннам, а к широкой канаве с холодной водой, и тут уже ничего не могло оторвать их от студёной влаги, но…
На войне, много чего бывает страшного: смерть друзей, любимых женщин, гибель мирного населения, но, есть ещё одна страшная и чудовищно несправедливая вещь, это сгинуть за пять шагов до спасения. Не выдержать, когда до цели уже можно докинуть шапкой, и сделать поспешный и роковой ход, потерять всё и вся, сложив голову после преодоления стольких мучений!..
Персы воспользовались этой возможностью, и их конница, с диким и азартным визгом ринулась на полуживых егерей, и принялась ожесточённо резать и рубить их, уже не защищавшихся, на это у них уже попросту не было сил. Многие солдаты сами падали на землю, и уже не поднимались, затоптанные копытами, другим посчастливилось утонуть, ухнувшись в блаженную влагу, но большинство стали кровавой добычей врага. Персы отрубали или резали головы у ещё живых, вязали их в торока, и неслись с этой добычей к Аббасу-Мирзе, чтоб получить причитающуюся награду – десять червонцев за русскую голову. Крошечная казачья конница уже ничем не могла помочь несчастным, и отступила к колонне. В этот момент и арьергард спустившись на равнину, стал свидетелем страшной гибели их товарищей.
- С-с-с-уки!!! Ублюдки!!! Шакальё паршивое!!! – диким голосом прогремел капитан Ладога, глядя на кипевшую резню. Червонец крестился трясущейся рукой, поручик Копыловский до хруста в суставах сжал поводья, а ординарец Есаулов, сидел белый как льняная рубаха, сидел с непроницаемым лицом, и только потемневшие глаза его, горели нездешним огнём, и дрожали как отражение полной луны в колодце. А дальше случилось то, что случается, когда в последний момент рушиться опора моста внутри человека прошедшего через огонь: русские войска внезапно охватила паника. Артиллерия ринулась что было силы к монастырю, за ней шарахнулись все в таком беспорядке и хаосе, что захватили своим потоком и арьергард. Напрасно Ладога и прочие офицеры прикрытия пытались восстановить порядок, ничего из этого не выходило. Командир Крымского полка подполковник Головин, молодой и одарённый офицер, до последнего пытался сохранять порядок в бегущих частях, пока одна за другой, три персидские пули, не оборвали его жизнь.
Командир 40-го егерского полка полковник Шумский, получил очень тяжёлую рану на глазах у капитана Ладоги, но верные солдаты вынесли его на руках. Враг, увидевши выпавшую себе возможность истребить русский отряд и ворваться в монастырь, насел с ещё большей силой. Страшной смертью погиб майор Белозор, офицер Севастопольского полка. В самом начале катастрофы, он передал раненому товарищу свою лошадь, а сам вскоре столь изнемог, что солдаты поддерживали его под руки. Вскоре и они, начали отставать от своих основных сил. Белозор опустился на камень, дрожащей рукой достал кошелёк с деньгами, и передал солдатам.
- Спасибо вам братцы за службу… а теперь спасайтесь. иначе погибните здесь напрасно вместе со мной…
С тоской в глазах покидали солдаты своего обречённого командира, не имея сил вынести его. Вскоре, налетевшие с диким криком персы, срубили майору голову, и содрали с плеч эполеты, думая что они золотые… Артиллерист Осипов получил сильную контузию в бок, а осколок перебил ему левую руку, мотавшуюся теперь лишь на куске кожи. Товарищи подняли и положили его на повозку. Очнувшись, Осипов проговорил что не может вот так лежать, и предпочитает погибнуть вместе с орудием. Поднявшись и придерживая левую руку правой, он дошёл-таки со своим орудием до монастыря!
На волосок от гибели находился и сам генерал-лейтенант Красовский. Неосторожно отделившись от основных сил, он подскакал к отряду егерей, ещё сохранявших некое подобие порядка, и попытался их приободрить, внушая мысль не бежать, а отходить как должно. В ту же минуту их окружила орава персов, узнавших Красовского, и закипело отчаянное дело!
- Иваныч в кольце! – проорал кто-то близ Ладоги, и сам он с остальными увидел всё сам.
- Твою же ж мать! Только не теперь! Кто-нибудь, н-ну??? – исступлённо крикнул капитан, видя, как генерал отбивается левой рукой. И здесь, с фланга ударила донская полусотня во главе с войсковым старшиной Шуруповым, и обер-аудитором Беловым, который и привёл казаков, прорвавшись через толпу врагов. Казаки врубились в персов, и в один момент порубив-переколов немалое их число, спасли горсть егерей и своего генерала.
Драгуны кипели чуть не в центре этой кроваво-солёной каши из огня, дыма, стали и человеческого мяса, без устали прорубаясь со своими орудиями сквозь вражьи чащи. Монастырь уже виднелся так явственно, что глаза различали посечённые осколками кирпичи древних стен.
- Ещё немного ребятушки, ещё чуток, родные мои! Давай живее, передовые уже там! – вертясь в седле словно белка, кричал своим, Георгий Гвидоныч, а Червонец с Есауловым взапуски летели слева. Оглушительный взрыв одной из последних вражеских гранат справа, произвёл в голове Ладоги, звон лопающегося железа, гул ледяного ветра в медную трубу, и мерзкий, противный свист, длившийся как ему показалось час, но на самом деле с полминуты. Схватившись за голову, он на пару секунд повернулся на право, и успел заметить, как подпоручик Копыловский, вся правая сторона тела которого, сочилась кровью, искромсанная осколками, медленно словно во сне выпускает поводья левой рукой, а на кисти правой, болтается бликнувшая шашка на красном темляке…
- Горде-е-е-й!!! – проорал Ладога, разворачивая коня, спеша к Копыловскому, падавшему на землю спиной вниз. Капитан нашёл приятеля уже мёртвым, рядом суетились Червонец и Есаулов.
- Ну, нет, Гордей, за твою голову это шакальё своих червонцев не получит! – свистящим шёпотом прохрипел капитан, и при помощи подчинённых, положил тяжёлый труп подпоручика, поперёк его лошади, которую успел поймать денщик.
- Др-р-агу-ун-н-ы-ы, на пробой!!! А-а-а!!! – исступлённо, со страшным лицом заорал вдруг Ладога, уже сидя в седле, и давая коню шпоры. Последний бросок до ворот монастыря, где уже ждали свои, отгоняя метким огнём вражеские волны… сражение закончилось.
Незадолго до того, один из персидских военачальников, с тревогой и надеждой наблюдавший за финалом битвы, вдруг сообразил что его воины, увлекшись отрезанием голов у полумёртвых егерей, и диким грабежом брошенного русскими обоза, упускают основную цель: вся артиллерия и знамёна, и более половины русских, пусть и бегущих в беспорядке, но уходят за монастырские стены! Цель битвы не достигнута, и план наследного принца, в целом провалился…
- Куда?! Куда вы смотрите, сыны шакалов?! – в не себя от гнева, разразился криком военачальник, потрясая обнажённой саблей – Пушки, пушки уходя-а-а-т!!! Нападайте на пушки, разрази вас аллах, ишаки тупые!!! Бросьте этот обоз и головы!!! пушки и знамёна гяуров главнее!!! - но крик его потонул в алчном оре делящих добычу, воинов принца. Тогда, начальник поскакал лично, и увидел, как уже окружённый Красовский, в самую последнюю минуту вырвался из кольца и ушёл…
- Всё, всё потеряно… Теперь они усилятся в монастыре дюжиной пушек, и тысячью воинов, а там подойдут основные силы, и всё… Будь же проклят этот алчный сброд, из-за которого потеряна такая победа! - персидский военачальник стиснул зубы в бессильной ярости, и развернул коня…
Под самыми стенами обители, Красовский остановил-таки солдат, дабы дать возможность подойти остальным, и особенно, покрывшему себя славой арьергарду, поредевшему столь сильно, что он теперь напоминал хлебное поле, выбитое градом. Из двух тысяч трёхсот солдат, начавших тот жестокий прорыв, в гуще сражения пали 1130 нижних чинов, и 24 офицера, самые тяжёлые потери за начло войны! Но, получив в свои руки несколько сотен отрезанных русских голов, Аббас-Мирза проиграл компанию, а с ней и войну. Потери его армии оказались столь велики, а воинский дух упал от бессмысленных атак столь низко, что ни о какой дальнейшей осаде монастыря не могло быть и речи. Слухи о том, что стены Эчмиадзина поучили дюжину орудий и свыше тысячи солдат (пускай пока измождённых, но вскоре могущих вновь стать в строй) надломили весь боевой напор персидской армии. В туже ночь, с 17 на 18-е августа, осада обители была снята. Тридцатитысячная армия оказалась бессильной против русского отряда, выдержавшего все муки ада, и надломившегося лишь в последний момент, но и тут сумев спасти артиллерию и все знамёна!..
В прохладе монастырских стен, несчастные воины перво-наперво отпивались водой, досыта, до отвала, почти до захлёба, и насытившись, падали без сил совершенно. Драгуны улеглись в уголку, где Ладога, указавши на сочащийся кровью труп подпоручика, тихо попросил бывших близ монахов, похоронить воина Гордея, на территории монастыря.
- Его награды и личные вещи я уже собрал, шашка тут, а штуцер, - капитан не договорил, ординарец молча показал ему это оружие, приподнявши его в руке.
- Молодец, Костя, владей, раз выручил штуцер Гордея нашего, он верный, не подведёт! – слабо улыбнувшись, проговорил Ладога. Монахи, бормоча молитвы, бережно унесли тело, оставив только несколько кровавых пятен. Солдаты-севастопольцы от души предлагали покурить, но полуживым людям было не до табака, они продолжали пить с небольшими перерывами, и казалось их жажде не будет конца.
- Ох и страшно ж на вас глядеть сердешные! – покачал головой седоусый кавалер с двумя медалями и «георгием» на груди – Вы что ж это, на мельнице бились-дралися?
- Вроде того! – хмыкнув ответил Червонец, и ударив себя по боку, выпустил небольшой клуб мучной пыли, которой все они, оказались щедро покрыты.
- Ну, отдыхайте, не будем тревожить! – тихонько отошли солдаты-севастопольцы, давая товарищам время на отдых. Когда утром ударили подъём, оказалось, что пятеро егерей, не бывших ни ранены, ни контужены, умерли ночью от истощения сил. Вместе с тем, пришло радостное известие о снятие осады персами. Ликованию монахов и солдат, не было предела.
- Значит не зря, не зря все наши смерть приняли, чёрта лысаго Аббаске вышло а не монастырь! – негромко крикнул своим, капитан Ладога, уже немного пришедший в себя – Он, завалил телами своих солдат весь наш путь от Джангули до обители, и всё что сей упырь получил, это головы наших товарищей, по десяти червонцев! – капитан нахмурился, но тут же опять посветлел – Только головы наши, дорого его светлости обойдутся, продул он эту компанию, а с ней и всю войну! Не подойди мы с такими жертвами вчера, сегодня уже, могло быть поздно! И пусть только какая-то сволочь, скажет, что мы напрасно пошли, и напрасно погибли!
Горечь потерь стольких товарищей, сменилась обдуманным осознанием неизбежности предпринятого прорыва, без успеха которого, исход всей войны мог склониться для русских не в лучшую сторону…
Х Х Х
Уже позже, когда досконально разобрали все подробности Аштарского сражения, мнения сильно и не равномерно разделились. Абсолютное большинство современников, ставило тот бой в разряд самых ярких и успешных сражений той войны! Небольшой в сравнении с персидской армадой русский отряд, хотя и поредел наполовину, но не позволил себя уничтожить, выполнил поставленную задачу, чем сорвал все планы персидского командования, и привёл русскую армию к победе в компании 1827 года!.. Но, была небольшая партия людей, что считало это сражение неудачей, и самый громкий голос в этой партии принадлежал… Паскевичу! Имевший и ранее личную неприязнь к Красовскому, он писал в письмах царю и графу Дибичу о том, что был в недоумении от действий Красовского, и не понимал, как ему представлять рапорт? Командующий называл Аштарский бой «странным» и даже, выражался в ещё более резких выражениях. Он обвинял Красовского в том, что он вышел в поход, не дождавшись Кабардинского полка «в силу безрассудства, и неизменяемой торопливости».
Однако все аргументы командующего, во многом по вине которого всё и произошло, побиваются одним козырем: Кабардинский полк прибыл в Дженгули только 18-го августа, следовательно битва могла состояться только двумя-тремя днями позже, но за это время, Эчмиадзин мог быть взят приступом, что повлекло бы за собой непоправимые последствия для Грузии и всей войны в целом. Ко всему прочему, Паскевич обвинял Красовского перед государем в том, что из-за высоких потерь и утери «нравственной бодрости», войска генерала не то, что не могли приступить к осаде Эривани, но не смогли б и монастыря удержать, вздумай Аббас-Мирза напасть на него. О своих «верных» сведениях, что наследный принц в следствии заговора арестован и сидит в Чорсе, Паскевич царю не написал. Ни один более голос во всей армии, не поднялся в тот момент против генерала Красовского.
Все ясно понимали, что если войска попавшие в столь тяжкое положение, смогли прорваться, и не оставить врагу ни одного орудия ни одного знамени, то это не в последнюю очередь заслуга их командующего. Яснее ясного было то, что Паскевич, желает сделать из Красовского козла отпущения, за свои собственные, непростительные грехи, относительно положения дел под Эчмиадзином, на момент Аштарского сражения. Но, молодой государь, не смотря на благоволение своё к Паскевичу, смог по совести, разобраться в этом деле, и наградил Красовского орденом Владимира 2-го класса, а само сражение, повелел занести в календарь, со словами «Столь смелое и удачное предприятие, заслуживает быть причислено к достопамятнейшим подвигам, храброго российского воинства»
всё это будет потом, а пока, занявшие монастырь войска оказались отрезаны от лагеря и от подходившей осадной артиллерии. Один смелый лазутчик смог пробраться к Кабардинскому полку, и передал его командиру, генералу Лаптеву приказание: артиллерию оставить в Дженгулях, а самому, с двумя батальонами и четырьмя лёгкими орудиями, подойти ночью налегке к Эчмиадзину, и условным знаком, оповестить гарнизон о своём прибытии. Лаптев исполнил всё в точности, и в ночь с 19 на 20-е, уже стоял возле Ушакана, где начиналось знаменитое ущелье, и подал условный знак, но ответа не услышал. Лаптев подумал не захватили ли монастырь персы, и через некоторое время, повторил условный выстрел, и на сей раз из монастыря ответили. Оказалось в обители засомневались что полк, мог дойти спокойно, и предполагали что приказания Красовского попали к врагу, и персы готовят западню. После повторного сигнала, Красовский, оставив внутри весь 40-й полк, вышел из монастыря утром 20-го, и двинулся в Джингули.
Проводившие его взглядом, отдохнувшие и отпившиеся трое драгун, торопливо повернули коней обратно, под Кара-Бабу, дабы поведать товарищам всё, что приключилось с ними в этой нескучной командировке.
В лагере, всю компанию уже почитали за погибших, ибо прослышали от армян об аштаракской резне, и даже готовили семьям трагические извещения. Увидав что трое из четверых остались живы, полковник, на радостях отменил Есаулову оставшиеся сутки ареста, и даже напротив, наградил вернувшихся тремя сутками отпуска, в пределах главной квартиры. От рассказов о прорыве и бое, а главное, о страшной гибели егерей под Эчмиадзином, у многих в полку поникло настроение. Подполковник Полозов выслушав донесение что осадная артиллерия прибыла, и генерал Красовский не взирая на ранение вышел ей навстречу, поблагодарил капитана, и пообещав представить всех четверых к награде, отпустил восвояси. Хорошенько выпив со всеми друзьями и приятелями, Ладога от души выговорился.
- Своему эскадрону, я сделал внушение чтоб впредь, эту нелюдь вшивую, эту шакалью падаль что головы нашим режет за червонцы. в плен не брать… рубить в пень без всякой пощады! К кричать всегда в бою: «Помни Эчмиадзинскую канаву!» Довольно этого дерьмового гуманизма!.. Пусть я стану в глазах начальства жесток… но, я, буду честно жесток! Гордея нашего, у самых почти ворот осколками искромсало… за минуту до спасения… помянем наших! – и поднявши кружки, они снова и снова пили. Верная наложница Зарифа, когда узрела в каком страшно исхудавшем и грязном виде (это они ещё все почистились в монастыре чтоб не пугать интенданта) вернулся её господин, волю проревелась, рассказавши сквозь слёзы что сейчас, она плачет от радости, а вот давеча, с тремя другими, они голосили от горя, считая всех павшими. Однако после бани и стирки мундира, (от которого вода в кою его погрузили сделалась кроваво-чёрной с масляными разводами и её четырежды меняли) Ладога и компания посвежели, и несколько повеселели: жизнь, не смотря ни на что продолжалась, и впереди уже маячили новые испытания…
За время отсутствия Ладоги, в гарнизоне произошли кое-какие события. Паскевич, встревожившись за судьбу Кечер, куда персы могли ударить от Аланчи, 16-го августа, направил туда три роты пехоты, 3-й дивизион нижегородцев, и 200 казаков под командованием полковника Муравьёва, с приказом прогнать Керим-хана за Аракс, а Аланчу блокировать и принудить к сдаче. От лазутчиков узнали, что крепость построена на высокой скале, и гарнизон можно легко отрезать от воды, которую персы берут из маленькой речки, текущей у самой подошвы скалы. 18-го числа, Муравьёв достиг Аланчи, но не обнаружил рядом ни Керим-хана, ни прочих шаек, что внезапно бросив насиженные места, ушли к Эривани. А вот подробная разведка близ самой крепости, показала, что Аланча неприступна, и взять её можно только по беспечности гарнизона. Блокировать сию маленькую цитадель и вовсе не представлялось возможным: вода внутри крепости хлестала из трёх родников, а запасов хлеба имелось более чем достаточно. Становилось ясно что наличными силами, под Аланчёй делать нечего, и Муравьёв повернул назад, гадая куда, как и отчего, исчез Керим-хан и все его шайки?
Всё это, Ладога услыхал у костра от Кривопляса, Бебутова и Ландграфа, бывших в той экспедиции.
- Ну, и что, разгадал Муравьёв, куда подевался Керим-хан? – уже улыбаясь, полюбопытствовал капитан, подбросив дровину в огонь, на котором булькала баранина, добытая князем Баградзе.
- Загадка его исчезновения, кроется в набегах на его присных, одного безжалостного капитана, привезшего своим товарищам кучу баб и обоз жратвы! – нарочито менторским тоном, элегантно поднявши голову, проговорил поручик Ландграф, и вся компания, впервые после возвращения Ладоги из командировки, дружно рассмеялась.
- А что, эта Аланча, и в самом деле такая уж неприступная? – спросил штабс-капитан Клевицкий из 3-го эскадрона, не бывавший пока под Аланчёй.
- Мигри, гораздо неприступней была, а гарнизон её в сравнении с аланчинским, армия! – начал пояснять Ладога – однако Котляревский, взял её противу всех законов стратегии, и тактики!..
- Ну, Муравьёв наш храбр, но увы, не-Котляревский! – вздохнул на это Ландграф.
- Да, вы правы барон, - согласно кивнул прапорщик Жохвистов, бросив одним глазом взор на ароматно булькающий котёл – Пётр Степаныч бы эту Аланчу, Паскевичу на шпаге подал бы!
- И был бы им за это сожран, с пуговицами да эполетами! – язвительно продолжил мысль приятеля, поручик Бобальевич, высоко поднявши брови.
- Ну, Котляревского-то положим, не так просто сожрать было, он за словом в карман не лез, «ганнибал» наш тут и оконфузиться бы мог знатно! – уверенно возразил Ладога, глазами спрашивая у Кахи про варево «Ну, когда уже?»
- Да пять минуточек ещё, и готовим миски друзья! – быстро ответил князь.
- Он на эти конфузии, чихать хотел, - помрачнев, заметил Бобальевич – не хотел говорить, да завтра сами всё узнаете… Из штаба, слушок тухлый пошёл, как Паскевич о Красовском и всём Аштаракском сражении отзывается… -
- Могу себе представить – мрачно прогудел Ладога, шаря возле себя миску и деревянную ложку. Томясь, Коста вкратце, но по сути, рассказал товарищами всё, о чём говорилось тут выше.
- Всё, поспело хлёбово, нагребайте господа! – обыденно сообщил Баградзе, и каждый по очереди наполнил свою миску мясом и похлёбкой.
- Одно бы я спросил у него, - отрывисто стал говорить Кахи, уплетая кушанье – «Есть ли предел, вашей низости и цинизму, господин командующий?»
- Он бы тебе ответил, что в его низости и цинизме, виноваты вы, князь Баградзе! – усмехнулся Клевицкий, грызя мясо с кости.
- А я, хотел бы джина в лампе найти, и попросить у него, сделать меня генералом на три часа! – признался вдруг Ладога, усмехнувшись как-то недобро.
- А на что тебе? – спросил кто-то.
- Вызов Паскевичу послать… младший по званию ведь не имеет права… - пояснил было капитан, но услышал что есть примеры когда такие правила нарушались, однако Ладога устало отмахнулся ложкой.
- Уложил бы ещё один талант в землю? – опередив друга, кисло усмехнулся Бебутов, бросая в огонь обглоданные рёбрышки.
- Талант? – хмуро переспросил Ладога, и сам же стал отвечать – Талант есть, и храбрости не занимать, и прошлое геройское, хоть роман с него пиши… Только вот выходит, что всё это, ещё не делает человека хорошим, или хотя бы неплохим. Доносы на Ермолова, Мадатова, теперь на Красовского… Все кругом виноваты, только не он! «Аббас-Мирза арестован, и сидит в Чорсе!» - криво усмехнувшись, передразнил Ладога уверенность Паскевича в минувшей обстановке, а затем, ещё жёще продолжил – А мы в этом прорыве, вместо воды огонь глотали, стянули на себя всю армию шаха, а теперь такое выслушивать?! У-у… «ганнибал», грёбанный!!! – Ладога швырнул в костёр оглоданную трубчатую кость.
- На каждого Ганнибала, найдётся свой Сципион! – спокойно подал голос, молчавший до того Есаулов.
- Настоящий полководец, окружает себя такими же генералами и полковниками, а они, соответственно майорами и капитанами, и так до унтеров и рядовых! – хлебнув из ложки, проговорил штабс-капитан, и продолжил – А наш что? Ермолова выжил, на Мадатова пишет, Красовского попомните моё слово, выживет с Кавказа… Оставшихся тоже выживать станет? На Кавказе, офицеры привыкли выражать своё мнение… И что, всех погонит? Оставит вкруг себя писарей штабных да лакеев? Вот тогда ему уж никакой талант не поможет… некому станет полки да батальоны в огонь и дым водить!..
- Да неужели ж ему не будет никакого укороту из столицы? – спросил Воронец.
- Николай, - весёлым вдруг голосом, обратился к Бебутову Бобальевич, что насытившись, отложил свою миску и ложку, - а расскажи-ка ещё разок для настроения, свои впечатления от покатушек на пикнике со столичной тётушкой?
- Иди ты к чёрту! – чуть не хмыкнув буркнул штабс-капитан, бросив критичный взор на невозмутимо грызущего мясо Есаулова.
- Да к чёрту уж незачем, мы и так у него меж зубов застряли, - заметил Бобальевич, а прочие, просто стали подхихикивать, и всячески ёрничать, тяжёлый разговор менялся на лёгкий, очень быстро в той среде.
- Надо Паскевича, с Бессарабцем прокатить на именинах, авось со страху-то и станет человеком! – сквозь смех, предложил Жохвистов.
- Возьмётесь, прапорщик? – полюбопытствовал Ландграф, но Есаулов отрицательно помотал головой.
- Второй раз уж не выйдет господа, на пикнике-то у меня вдохновение в душе образовалось, кураж пришёл, да ещё дамы просили с ветерком прокатить… С Паскевичем у меня таких чувств не проснётся, увы!
- А это что ж за чувства у тя такие к нему? – осторожно справился Ладога, ожидая от ординарца чего-то этакого.
- Только самое глубочайшее почтение, к столь высочайшей особе!.. Ибо третьего разжалования себя в рядовые, я, уже возможно и не переживу! – с лицом человека у которого всё хорошо, ответил прапорщик, на что сидящие у костра, грохнули дружным смехом, а Бебутов слегка даже подавился, и Баградзе сердобольно похлопал его по спине.
- Силён чертяка настроение поднимать! – сквозь смех похвалил его Ладога, на что ординарец, не моргнув и веком, заметил.
- Да вообще-то я серьёзно, про третье разжалование-то, кабы чего не вышло из этого, в следствии того! – поддал пару прапорщик, и дальнейшая беседа у костра, потекла в русле развлекательном, можно даже сказать фривольном…
Спокойные дни в Кара-бабе сменились тревожными вестями из столицы, где пока ещё в полголоса, с большой долей сомнения, но уж поговаривали о непременной войне с турками.
- Мало вероятно, но вероятно, - поговаривали меж собой офицеры, а солдаты удручённо качали головами: не закончив одной войны, им не улыбалось идти на другую… В воздухе, заскользили планы военных действий: можно было пойти на Эривань за Аббасом -Мирзой, можно было двинуться на Тавриз, где по имеющимся данным, мог находиться сам шах, и наконец, воспользоваться отсутствием принца,да устроить хорошую заваруху в районах Баку или Хоя. В двух последних случаях, Аббас-Мирза был бы принужден бросить Эриванское ханство и уйти на защиту своих земель. Однако наступление на Тавриз могло состояться не раньше осени: город был хорошо укреплён и располагал мощной артиллерией. Осложняло ситуацию и то, что у Паскевича, оставалось продовольствия только на 20-ть дней, и углубляться на вражескую территорию со столь скудным запасами, не разбивши прежде армию принца, было нельзя.
Операция вблизи Хоя, не дала бы ничего определённого, опять же по причине наличия в тылу армии Аббаса-Мирзы. Оставалось только выступить против принца на Эривань, и опять же подгоняли к действиям всё те же слухи о надвигавшейся войне с османами. Взятие Эривани составляло стратегическую необходимость, ибо эта твердыня могла послужить опорным пунктом в возможной войне с турками.
Окончательный выбор был сделан после прорыва Красовского: Паскевич решился на поход к Эривани, тем более что Красовский с осадной артиллерией, уже ждал в своём лагере. Драгуны, стоя у себя в полевом стане, загодя готовились к предстоявшему походу, не дожидаясь официального приказа командующего. Непочтительные высказывания офицеров о Паскевиче, волей-неволей, но просочились в сени высокого начальства, и некоторых, а именно князя Баградзе, Бебутова и Ладогу, вызвал к себе полковой обер-офицерский чин, выполнявший в те времена функции контрразведки и внутренней безопасности. Человек лет за 40, вполне сносно тянувший свою лямку, чуть приосанившись, прочитал вызванным небольшую нотацию, в которой настоятельно просил их, воздерживаться в дальнейшем, от резких высказываний в адрес Паскевича, ибо сие, может повредить их карьере.
- Поймите меня, господа, - устало хмуря брови продолжил обер-офицер, - я, как и все, не в восторге от его поступков в отношении всеми уважаемых офицеров, и в душе, разделяю ваше негодование, но, Паскевич, по мимо невыносимого характера, наделён воинским талантом, и в этом смысле, он, на своём месте… Будет лучше, если вы, на время войны забудете о его негативных качествах, и сосредоточитесь на качествах военных. Всё прочее, рассудит время, и кто-нибудь из Петербурга… Вы не должны, впредь, вести о персоне командующего, столь резких разговоров, господа-офицеры, ибо все мы, связаны присягой!
- Мы, будем осторожней! – сказал Ладога.
- Мы, вас услышали! – сказал Кахи, а Бебутов, сказавши, что «он себе не позволит», осторожно справился у служителя тайных дел.
- Неужели был донос?
- Нет-с господа, нет-с, бог с вами, какие теперь, доносы! – коротко махну рукой обер-офицер – как и до всякого живого человека, до меня дошли обычные слухи, но я, счёл своим долгом не доводить это, до официального дела, и побеседовать с вами в приватной обстановке, ибо я, не любитель раскрывать заговоры там, где их нет… Вы свободны господа!
По возвращении в эскадрон, трое «злоумышленников» поделились с товарищами подробностями их визита.
- Так этого и следовало ожидать! – усмехнулся Бобальевич, и спросил у друзей, сильно ли они, раскаиваются в содеянном?
- Весьма! – коротко сказал капитан Ладога, принимая левой рукой, кружку с вином.
- Целиком и полностью, клянусь Мамукой! – честно ответил Кахи, указав глазами, на своего верного повара.
- Осознал, до глубины! – самоосуждающе опустил глаза Бебутов, выискивая ими, ломоть ветчины по солиднее.
- Ну-с, тогда жахнем за это господа, за трёх агнцев, отбившихся от гурта, и вернувшихся на стезю раскаяния и добродетели! – патетически произнёс барон Ландграф. Все жахнули, и привычно, с аппетитом, закусили. Впереди маячила третья, решающая осада Эривани…
Конец 4-й главы.
15/08/2022.
Продолжение следует…
Драгуны. роман. Часть 1-я Персидская война Глава 4
© Copyright: Мирослав Авсень, 2023
Свидетельство о публикации №223040101634
Свидетельство о публикации №223040101634
Рецензии