Казнь Степана Разина

***********************
Михаил Астапенко

11 января 2022
9,3K прочитали
Казнь Степана Разина. Худ. Степан Филиппович.
Плененного на Дону Степана Разина казаки войскового атамана Корнилы Яковлева 2 июня 1671 года доставили в Москву. Здесь его пытали и допрашивали в течение четырех дней, а потом, приговорив к четвертованию, вывели на Красную площадь на казнь.

...С раннего утра 6 июня 1671 года московский люд уже знал, что в этот солнечный день будет предан лютой казни Степан Тимофеевич Разин, вождь и защитник голи перекатной. Тщательно и торжественно готовились к казни боярская Москва. В ночь перед казнью на Лобном месте был сооружен деревянный эшафот, около которого палачи выкопали ямы и приготовили заостренные колья, чтобы после свершения казни нанизать на них останки казачьего атамана.

Уже к исходу ночи шестого июня Красная площадь и все прилегающие улицы и переулки были заполнены многочисленными толпами бушующего народа.

Утро ясно встает над Москвою,

Солнце ярко кресты золотит,

А народ еще с ночи толпою,

К Красной площади, к казни спешит.2

Около ста тысяч человек пришло в тот день на Красную площадь. Все перекрестки московских улиц были заняты войсками, Красная площадь окружена “тройным рядом преданных солдат”. Эти меры чрезвычайной предосторожности говорили о боязни правительства массовых народных выступлений. К месту казни – “в середине огороженного места” – допускались только иностранцы, которые потом скрупулезно, с массой подробностей, описали исключительное мужество Степана Разина в свой смертный час.

На рассвете Степана с братом вывели из темницы. За время заточения со времен падения Кагальницкого городка у него отросла небольшая бородка, он, жмурясь смотрел на солнечный рассвет, последний в своей недолгой жизни, потом перевел взгляд на специальную телегу, на которой предстояло проделать смертный путь. Подошли палачи, привычно подхватили Степана, и, поднатужась, кинули на телегу. Разин встал, кинул взгляд на виселицу, сооруженную на помосте. Палачи поставили Степана под виселицей, быстро приковали цепями: одной – за шею, другой вокруг пояса, третьей – за ноги. “Обе руки Разина, - писала гамбургская газета “Северный Меркурий”, - били прибиты гвоздями к краям повозки, и из них текло много крови. В середине виселицы была прибита доска, которая поддерживала голову”.1

Младшего брата Разина Фрола, сковав цепями по ногам и рукам, приковали к телеге. Распорядитель дал знак, и телега тронулась к Красной площади.

На грязной телеге

Пыльные кони везут

Атамана Степана

На помост кровавый

Везут

На палаческий суд –

На расправу.2

Гремела по деревянным улицам позорная телега, двигаясь к месту казни, тревожно шумели московские улицы, а Степан хладнокровно стоял на дощатом помосте, молча глядя на волнующуюся толпу. Представители всех классов и сословий русского общества вышли на улицы Москвы. Тут были дворяне, церковники, бояре и думные чиновники, славшие Степану Тимофеевичу изощренные проклятия и злорадствующие по поводу его обреченного положения. Но были и другие люди:

Каждый калека,

Каждый боярский холоп

Каждый ватажный,

Каждый сермяжный –

Падали наземь на лоб,

Чтоб

В этот час вековой

Навеки проститься

С отцом головой.1

За телегой, тихо позванивая цепями, сетуя на злосчастную судьбу и старшего брата, ввергшего его в эту беду, понуро брел Фрол, младший братишка...

- Фрол, брат, чего ты так страшишься? – твердо сказал Степан. – Нам надо было думать об этом раньше, прежде, чем начать такую игру, а теперь слишком поздно. Отбрось, братушка, свой страх, будь стоек, ты ж казак! Раз уж мы храбро взялись за это дело, то должны такими и остаться. Ты боишься смерти? Но придется ведь нам когда-нибудь умереть. Жизнь коротка… Или тебя заботит, что остальным нашим сотоварищам тоже придется плохо? Они, я верю, окажутся более предусмотрительными, и небеса помогут им в их делах, так что они не должны будут опасаться такого наказания”.2 От этих слов Фрол еще больше бледнел, и мужество окончательно покинуло его.

Газета “Северный Меркурий” писала, что “Разин высказал еще много угроз московитам”. Конечно же, не беднякам кричал эти угрозы Степан Тимофеевич, ведь с великим сочувствием и скорбью встретили его “чорные” люди:

Эх, Степан,

Золотая отрада,

Тебе каждая ласточка рада

Принести утешенье-слова

Не забудет голодная рать

Тебя в этом истерзанном рубище, -

Будет легче, отец, помирать

На глазах тебя любящих.1

Боярам и попам, дворянам и приказным слал свои угрозы и проклятия Степан Тимофеевич: "Вы думаете, что убили Степана! – бросал он в торжествующие рожи. – Но настоящего вы не поймали. И есть еще много Разиных, которые отомстят за мою смерть!”2

- Отомстим, Степан Тимофеевич! – вдруг раздалось из толпы. Стрельцы бросились хватать смутьяна, но народ плотно сомкнулся, скрывая его в своих недрах.

Показалась Красная площадь… Лобное место… Его построили в 1534 году в правление Елены Глинской, назвав Лобным за расположение на взлобье, на изломе холма перед спуском к Москве-реке. Вначале оно было деревянным, а в 1598-1599 годах его сложили из кирпича.3 Здесь не казнили, а провозглашали государевы указы. Рядом с Лобным местом специально для казни Степана Разина был построен деревянный помост, который плотным кольцом окружили войска. Вблизи помоста заняли свои места бояре, здесь же разноряженной толпой стояли иноземцы, жаждавшие насладиться смертными муками Разина, столь долго нагонявшего страх на власть имущих.

Степана Разина с братом взвели на помост, расковали, вперед уверенно выдвинулся дьяк с толстым свитком в руке и громко начал читать смертный приговор: "Вор и богоотступник и изменник донской казак Стенька Разин; - разнеслось над притихшей площадью. Степан хладнокровно смотрел на людей, пришедших зреть его смертный час, лицо его было спокойным. Один из очевидцев казни писал, что “Разин выслушал смертный приговор, …решительно не умея измениться к лучшему, еще более держался своей непокорности и думал не об искуплении своей вины”. 1 – В прошлом в 175-м году *, забыв страх божий и великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича… крестное целование… ему, великому государю, изменил, и собрався, пошел з Дону для воровства на Волгу. А на Волге многие пакости починил…”, - громко продолжал дьяк. Народ глухо волновался, Степан молчал, глядя на Покровский собор. “Славное было времечко, - думал он, - дрожали тогда кровопивцы мирские!”

- Ты ж, вор Стенька, - натужно гремел дьяк, - пришел под Царицын… И царицынские жители своровали по твоей прелести и город тебе сдали. И ты, вор, воеводу Тимофея Тургенева и царицынских жителей, которые к твоему воровству не пристали побил и посажал в воду. …А как ты к Астрахани пришол…, и астраханские служилые люди своровали и изменили великому государю, похотя к твоему воровству пристать, на город вас пустили”.

- Астрахань! – сердце Степана облилось радостной волной надежды. – Там еще держатся Василий Ус и Федор Шелудяк. Держитесь, братья! Мстите за Степана, за погибшую братию, да возродятся они в памяти будущих поколений!

- Ты ж, вор, - вещал дьяк, - сложась в Астрахани с ворами ж, боярина и воеводу, князя Ивана Семеновича Прозоровского, взяв ис соборной церкви, с роскату бросил. И брата ево князя Михаила и дьяков, и дворян и полковников, и голов стрелецких московских, и астраханских… и стрельцов, которые к твоему воровству не пристали…, муча разными муками, побил, а иных в воду пометал…” Дьяк поперхнулся, смолк, потом снова загремел: “А учиня такое кровопролитие, из Астрахани пришол к Царицыну, а ис Царицына к Саратову, и саратовские жители тебе город здали по твоей воровской присылке. А как ты, вор, пришол на Саратов, и ты государеву денежную казну и хлеб и золотые, которые были на Саратове, и дворцового промыслу все пограбил и воеводу Кузьму Лутохина и детей боярских побил”.

Разин молча слушал дьяка, глядя с высоты помоста на волнующееся море народа. Легкий ветерок шевелил волнистые рыжие волосы Степана, вольно разгуливая по запруженной людьми площади.

- А от Самары ты, вор и богоотступник, с товарыщи под Симбирской пришол, - “пел” дьяк, - а пришел под Синбирский, з государевыми ратными людьми бился и к городу к Синбирску приступил и многие пакости починил. И послал в розные городы и места по черте свою братью воров с воровскими прелестными письмами, и писал в воровских письмах, будто сын великого государя нашего благоверный государь наш царевич и великий князь Алексей Алексеевич ныне жив и будто по указу великого государя ты, вор, идешь с низу Волгою к Казани и под Москву, для того, чтоб побить на Москве и городах бояр и думных и всяких приказных людей и дворян и людей боярских будто за измену. А сын великого государя нашего благоверный государь наш царевич и великий князь Алексей Алексеевич по воле всемогущего бога, оставя земное царствие, представится… Да ты ж, вор, вмещал всяким людям на прелесть, бутто с тобой Никон манах, и тем прельщал всяких людей. А Никон манах, по указу великого государя по суду святейших вселенских патриарх и всего освященного престола послан на Белоозеро в Ферапонтов монастырь, и ныне в том монастыре”.

Степан устало смежил казавшиеся страшно тяжелыми веки, представил мощную фигуру опального патриарха, горько подумал: “Жаль, что не пошел с нами, старец, многие в народе доныне верят в тебя, многих всколыхнул твой призыв. Славным именем заступника народного назвал бы тебя чорный люд, а ныне преешь в монастырской глуши!” Разин открыл глаза, посмотрел на поникшего брата, твердо шепнул: “Крепись, Фрол, держись, братушка, не кажи слабости перед супостатами. Гордись, что принародно, на миру, славную смерть примаешь!” Но Фрол подавленно молчал, а тут еще дьяк, словно хлестнув плетью, резанул словами приговора: “А ты, вор Фролко, пристав к воровству брата своего и соединясь с такими же ворами, ходил, собрався, к украинным городам и в иные места и многое разоренье чинил и людей побивал. И в той своей дьявольской надежде вы, воры и крестопреступники Стенька и Фролко, со единомышленники своими похотели святую церковь обругать, не ведая милости великого бога и заступления пречистыя богородицы, христианские надежды… И в том своем воровстве были со 175-го году по нынешний 179-й год апреля 14-е число… А ныне… службою и радением войска Донского атамана Корнея Яковлева и всево войска… сами вы поиманы и привезены к великому государю к Москве”.

Степан горящими глазами отыскал в толпе атамана Корнилу Яковлева, своего крестного отца, и с ненавистью посмотрел на него: “Выдал меня боярам, крестный батя, и радуется. Того не ведает, что с паденьем моей головы падет и вольность донских казаков”. Но Корнила не замечал ненавидящего взгляда Разина, думая о другом, более радостном и приятном, ведь за поимку крестничка государь пожаловал его великолепной работы пищалями и копьями, серебряным ковшом, соболями и деньгами. Получили награды и казаки Корниловой станицы. Но всего этого не знал Степан; не знал и того, что Корнила и Михайла Самаренин с казаками принесли царю присягу, в которой “обещалися великому государю… и его благоверной государыне царице… Наталье Кирилловне… служить безо всякия измены”, а если увидят “в каких русских людях или иноземцах скоп или заговор или какой иной злой умысел… с теми людьми битися и… с государевыми недругами и изменниками не ссылатися”. Домовитые полностью перешли на сторону царя…

- И за такие вещи злые и мерские пред господом богом дела и к великому государю царю и великому князю Алексею Михайловичу… за измену и ко всему Московскому государству разорение по указу великого государя бояре приговорили казнить злою смертью – четвертовать!” Дьяк облегченно вздохнул и принялся сворачивать листы приговора.

Народ замер, даже резвый ветерок стих. Пришло время палача. Он решительно приблизился к Разину. Степан гордо и спокойно* оборотился к Покровскому собору, коротко перекрестился. Потом низко поклонился народу на все четыре стороны.

- Прости, народ православный! – с дрожью в голосе крикнул Степан. – Прости, что не свершил до конца всего, что хотел! Другие доделают!” Палачи грубо схватили Разина за руки, повалили на помост, зажали меж двух досок. “Он нимало не озаботился тем, чтобы душой приготовиться к смерти, - писал бывший в то время в Москве иноземец Иоганн Юстус Марций, - напротив, его движения выражали гнев и ненависть”.1 Так достойно, на глазах друзей и врагов умирал донской казак Степан Тимофеевич Разин! Даже недруги признавали великую стойкость духа мятежного атамана в страшную минуту смерти.

Палач широко размахнулся огромным топором и отрубил Степану правую руку по локоть, потом левую ногу по колено, затем левую руку и правую ногу. Разин не издал ни звука. Народ шумел и волновался, некоторые падали без чувств, кто-то, не таясь, плакал. А Разин молчал… Истерзанный топором палача, он жил и мстил молчанием за свои муки, за которые не в силах был мстить оружием…

Кровь, брызнувшая с помоста, окропила нарядные одежды иноземцев, собравшихся у помоста, они отпрянули назад, но поздно: разинская кровь запечатлелась на их одеждах. Толпа в ужасе роптала, многие истово молились, осеняя себя крестом. И вдруг сквозь вопли, шум людской и отвратительный хряск ломающихся под страшными ударами топора костей Степана Тимофеевича раздался пронзительный нечеловеческий вопль Фрола:

- Слов и дело государево! Я знаю слово государево!

- Молчи, собака! – единым вздохом выдавил Степан. И тут же топор палача с мерзким стуком опустился на беззащитную шею Степана… Народ ахнул и стих.

На заре то было, братцы, на утренней,

На восходе краснова солнышка,

На закате светлова месяца.

Не сокол летал по поднебесью,

Ясаул гулял по насадику;

Он гулял, гулял, погуливал,

Добрых молодцев побуживал:

“Вы вставайте, добры молодцы,

Пробуждайтесь, казаки донски!

Нездорово на Дону у нас,

Помутился славный тихий Дон.

Со вершины до черна моря,

До черна моря Азовскова,

Помешался весь казачий круг;

Атамана больше нет у нас,

Нет Степана Тимофеевича,

По прозванью Стеньки Разина;

Поимали добра молодца,

Завязали руки белые,

Повезли во каменну Москву,

И на славной Красной площади

Отрубили буйну голову.

…Казнь свершилась… Возбужденный народ медленно расходился. Голову, руки, ноги и разрубленное туловище Разина палачи растыкали здесь же на заранее приготовленных кольях, а внутренности бросили собакам.1 Все это делалось, чтобы запугать народ, но тщетно. “Простой народ… совсем не доволен упомянутой казнью, - писала одна из западноевропейских газет, - полагая, что жизнь Разина принесла бы больше пользы, чем его смерть, и что эта его смерть вызовет только новые жестокие тиранства”.1

Несколько дней спустя остатки Степана Разина были перенесены на Болотную площадь и там много лет подряд демонстрировались русским и иноземцам. Сотрудник голландского посольства в Москве Балтазар писал в 1676 году: “После обеда мы выехали на санях, чтобы видеть четвертованные останки трупа Степана Разина, который перед тем восстал против царя, а также голову молодого человека, которого Стенька выдавал за старшего царевича…”2 “Молодой человек”, голову которого видел Койэтт, был поляк Иван Андреевич Воробьев, которого Разин представлял народу в качестве царевича Симеона. Воровьев был казнен на Красной площади в сентябре 1674 года. После его казни царь приказал “окольничему Артамону Сергеевичу Матвееву… того вора, самозванца Ивашку Воробьева, как три дни минет, перенесть на Болото и поставить его на кольях возле вора и изменника Стеньки Разина, а туловище ево велено земским ярышкам схоронить, отвесщи от города версты с три, во рву, и кол воткнуть для знаку”.3

Исторический факт, что останки Степана Разина много лет держали “до полного исчезновения” на Болотной площади, говорит о том, что для царя и бояр подавление разинского движения и казнь самого атамана были не только внутренним делом, но имели и международное значение, символизировали прочность русского самодержавия. Поэтому не случайно останки Степана Разина, как своего рода победные “реликвии”, демонстрировались иностранцам.

Несколько лет спустя, в каком году точно не известно, останки Степана Разина были захоронены вблизи московского дворца крымского хана на татарском кладбище (Степана Разина считали тумой: сыном русского и мусульманки). Судя по тому, что Иван Воробьев (“царевич Симеон”) был казнен точно так же, как и Степан Разин, можно предположить, чо остатки Степана Тимофеевича зарыли земские ярыжки, а над могилой воткнули кол “для знаку”.

В народе не желали верить в смерть Степана. И ходили-гуляли по городам и весям Матушки-Руси сказы-легенды, что жив Степан Тимофеевич, что когда пленили его и везли в Москву он только посмеивался. В московской темнице прикоснулся Степан разрывом-травою к кандалам, они и рассыпались, как гнилое железо. Нарисовав угольком на стене тюрьмы легку лодочку, атаман сел в нее и очутился на Волге. Жив он и ноне! Бродит, говорят, Степан Тимофеевич по государству Русскому, помогает бедным, да угнетенным… Слава ему, родимому!..

…Фрол Разин спас себе жизнь, выкрикнув “слово государево”. Палач, повинуясь закону, вступившему в силу в этом случае, снял Фрола с казни. Его повезли в Приказ тайных дел2 и подвергли новому допросу. Восьмого июня Фрол показал на допросе: “Как меня пытали во всяких воровствах, и в то время я в второпях и от многой пытки в память не пришел. А ныне я опамятовался и скажу про все, что у меня в памяти есть. Как брат мой Стенька Астрахань взял, и в то время взял з Бухарского дворца тай з дорогами,* с шелком и с киндяки** и отдал на сбереженье астраханскому митрополиту, а ныне у него. Которые воровские письма у моего брата были, то все брат Стенька ухоронил в землю, для того, как он Стенька, хотел иттить вверх к Царицыну, а в дому у него никого нет. И он все свои письма собрав, и поклав в куфшин денежной, и засмоля, закопал в землю на острову реки Дону на урочище, на прорве, под вербою. А та верба крива посередке, а около ее густые вербы, а того острова вокруг версты две или три. А сказывал мне про то про все брат Стенька в то время, как я хотел ехать на Царицын для Стенькины рухляди, перед Корниловым приходом за два дни”.1

Показания Фрола о кладе Степана Разина заинтересовали правительство, и 12 1671 года полковник Григорий Косагов с отрядом стрельцов и казаков искал на донском острове Прорва клад с драгоценностями и письмами Степана Разина. Но поиски оказались безуспешными. “И под многими вербами окопали, - сообщал в Москву, в Посольский приказ, Косагов, - и щупами искали, а тех писем не сыскали”.2

Еще не одно столетие будет будоражить умы кладоискателей, историков и литераторов клад Степана Разина, породив большое количество литературы и легенд… Был ли клад с драгоценностями и письмами повстанцев точно не известно. По можно предположить, что был. Тогда почему ж его не нашли? Может быть, плохо искали? А может быть Фрол Разин наконец-то обрел мужество и решил по-своему отомстить за смерть брата, за свои страдания и указал ложное месторасположение клада? Может быть! Изможденного пытками, допросами и четырехлетним пребыванием в тюрьме, Фрола Разина повезли на телеге, может быть, на той же самой, что и Степана, через Покровские ворота на Земский двор. Здесь его ждали равнодушные судьи и сотня скучающих стрельцов, отсюда печальный кортеж направился на Красную площадь, где младшему брату Разина прочитали смертный приговор, и палач, отрубив голову, насадил ее на кол.1 Лишь кучка пресыщенных аристократов, среди которых был и голландец Балтазар Койэтт, были свидетелями этой казни. Иностранцы писали, что признание Фрола смягчило сердце царя, и он “Не казнил его тогда, считая, что достаточно держать его под стражей, потому что он заслужил, чтобы потомки отличали его от брата не только по его раскаиванию, но и по мере наказания”.2

…С тех пор минули десятилетия, канули в лету века. Рождались и умирали цари, уже забыли атамана Корнилу, мало кто помнил князя Прозоровского, митрополита Иосифа, и патриарха Иоасафа, предавшего Степана Разина анафеме.* Еще пели “по церквам, на Руси” проклятие легендарному атаману, но анафема заглушалась высокохудожественными народными песнями в честь Степана Тимофеевича. Их пели по всей Руси: “от Терека и Дона – на юге, до Архангельска – на севере; от Украины и Белоруссии – на западе, до Якутской области – на востоке”.3 К Разину обращались, как к живому человеку, поверяя свою боль и невзгоды. “Разин до такой степени жив в народной памяти” – с восхищением писал поэт XIX века Дмитрий Садовников, - что народ думает о Разине, как о живом человеке, не будучи в состоянии помириться с мыслью, что такой богатырь мог умереть”.4

Жив Степан Тимофеевич и поныне, жив в песнях народных, легендах, творениях писателей, художников, в памятниках, созданных в честь легендарного атамана, ведь недаром великий А.С. Пушкин назвал Степана Разина «единственным поэтическим лицом русской истории».

Михаил Астапенко, историк, член Союза писателей России.