Учительница русского Глава 20

Леся пробиралась по заснеженным улицам Новосибирска, как вор. Ей казалось, что каждый встречный способен прочитать её мысли и удивляется теперь, что это такое она задумала. Ей почему-то было стыдно, хотя ничего постыдного она ещё не сделала  и, надо сказать, не собиралась делать. Но какое-то неотвязное чувство вины, однако, следовало за ней по пятам.

Варя вернулась вчера какая-то дикая, с незнакомым блеском в глазах, то и дело утирая ладонью испарину со лба. «Дело плохо», - подумала мама, и непонятно было, имела ли она в виду какое-то конкретное дело или все дела сразу. Скоренько подтопила печь, уложила Варю впритык к горячему белёному кирпичу, забросила на веревку для белья промокшие дочкины гамаши. Ввиду четко усвоенных жизненных уроков, она ничего не стала спрашивать у Вари, а удалилась в кухню заваривать чай с сушеной малиной.

А вот Леся, оказавшаяся в этот час дома, прильнула к сестре и всё расспрашивала, что случилось, где Николай и почему Варя вернулась в таком состоянии. Пока ещё осознанным взглядом Варя вгляделась в лицо младшей сестры, - и промелькнуло у неё в голове, без тени зависти, какая Леся красивая, с её точёными чертами, через отца перешедшими ей в наследство от запорожских казаков. Хоть сейчас ваяй с неё ангела! Взор её живой и не затуманен ещё всякими житейскими сокрушениями, - оттого она так привлекательна! Конечно, Андрея именно этот ясный взгляд кольнул в самое сердце, - как некогда Николая - взгляд Варвары. И куда только этот взгляд девается у женщины после тридцати? Отголосками былого мелькнут жалкие проблески его - и опять потухнут под тяжестью чем-то озадаченных, вечно озабоченных бровей. Складки уже не разглаживаются полностью, как жилы на лепестках цветка, который больше уж не зацветёт.

А у Леси весна посреди зимней стужи: весна в глазах, весна в венах, весна в мыслях. Живое, молодое любопытство шумным весенним потоком топит её хорошенькую голову. Как старшей сестре противостоять этому вкрадчивому обаянию, не поддаться ему, даже если нужно остаться холодной и несгибаемой?

- Николай в тюрьме, он сильно подрался, - с трудом произнесла Варвара.

- Ой, какие пустяки для мужчины, - скоро выпустят! - поспешила успокоить Леся. - Постращают немного, может, отработать заставят, но выпустят! Вот увидишь, он совсем скоро будет дома!

- Хотелось бы. Он подрался с Ульрихом Герхартом.

В глазах Леси, услышавшей эту новость, пробежала какая-то муть.

- С Ульрихом? Из-за чего? - не нашла ничего другого сказать она, хотя болезненная догадка уже колола в сердце. Девушка закусила дрогнувшую губу.

- Пойди разбери их… дураки… Коля - дурак. Ревнивый дурак. А ещё их обоих теперь обвиняют в шпионаже. Леся, это секрет, никому… слышишь?

У Варвары начинался бред. Натянутые нервы лопнули, не выдержав напряжения последних дней, к тому же она, верно, простыла или подхватила что-то от Вильгельма. Но Лесе было довольно и того, что успела поведать сестра, прежде чем впасть в забытьё. И вот теперь девушка кралась по улицам Новосибирска, боясь встретить знакомых, не желая ни с кем объясняться.

Она и сама себе не могла объяснить, что с ней происходит. Она вдруг решила, что во что бы то ни стало и сейчас же должна поговорить с ним.

О чём? О том, что он должен пойти в нквд и убедить их, что между ним и Николаем нет никакой связи. И сделать это нужно немедленно! Сам он может впутываться во что угодно, но их семья не должна пострадать. Леся наложила на себя миссию, о которой её никто не просил, и не взирая на то, что может сделать только хуже. Со свойственной молодому возрасту наивностью она полагала, что обязана вмешаться и что никто не сможет сделать лучше неё.

Девушка представляла то Николая в тюремной камере, то Юрку, над которым издеваются в школе. Мысли о родных, однако, были какими-то отрывочными и прерывались мыслями о том, как она теперь выглядит: не сильно ли измята юбка, не упала ли под шалью причёска. Щёки на морозце раскраснеются - это хорошо… Ещё надо хорошенько накусать губы, пусть выглядят ярче и полнее.

Ну нет, как он смеет так мучить её сестру, ему-то, небось, ничего не страшно: он иностранец, и никто не в силах здесь наложить на него руку. Какое странное выражение - «наложить на него руку» - и откуда это? Мысли путались, Леся не смогла вспомнить. А вот к их семье зловещая рука уже тянулась из мрака.

Осознавая это, Леся, однако, почему-то не испытывала страха. Единственное, чего она страшилась теперь и чего никак не могла понять, - так это исполненного ничтожества равнодушия ко всем, кого с таким рвением собиралась защищать. Она полубежала по улицам Новосибирска с одним только истинным, тайным желанием: удостовериться, что с ним всё хорошо, что ему ничего не угрожает. «Сильно подрался». Она надеялась, что силач Николай со своей чугунной спиной и такими же чугунными молотами-кулаками все-таки не нанёс Ульриху тяжёлых увечий. Николай может, он и телегу, наверное, разворотить может в одном из своих безрассудных порывов. Леся замечала в нем такую наклонность, и ей было странно, что этого никто не видел, кроме неё.

А у Ульриха были такие глаза… такие… которые стоило пожалеть, перед которыми стоило отступить!

Леся перевела дух, только оказавшись перед дверью Герхартов. Затем замерла и, не дыша, долго выслушивалась в показавшуюся удручающей тишину за этой дверью. Наконец, нажала на кнопку звонка. За дверью возникло слабое шевеление, но никто так и не открыл.

- Это Леся, сестра Варвары Максимовой, откройте, пожалуйста! - позвала Леся и чуть не задохнулась от переполнявших её эмоций. Ей никто не отвечал, но она чувствовала, что не сможет просто так уйти отсюда. Она ощущала чьё-то присутствие совсем рядом, а ещё изучающий взгляд, который шёл непонятно откуда.

- Здравствуйте, - вдруг раздалось откуда-то сверху, Леся невольно вздрогнула и вскинула голову.

На лестничном пролёте второго этажа стоял Ульрих в теплом халате, надетом поверх рубашки и брюк, в домашних мягких туфлях на босу ногу. Леся совсем не слышала его шагов, он передвигался, как кошка.

- Как же, как же, Леся, я вас помню! А я тут вышел перекурить.

Ну конечно, что ещё делать на лестничной площадке сверху, как ни курить? Там большое окно с видом на снежный город. Вот только если бы Варя теперь была на месте Леси, то она невольно бы вспомнила, что Ульрих никогда не курил, и заметила бы, что на лестнице абсолютно не пахнет табаком.

- Входите же! - с этими словами Ульрих сбежал по ступенькам и взялся за ручку двери.

- Извините, что я вот так пришла, внезапно… без приглашения… - Леся была занята своими извинениями, но и она замолчала, когда вдруг стало понятно, что дверь… заперта. Ульрих нервно подёргал ручку, потом посмотрел на свою спутницу. Его опухшее, разбитое лицо в тени подъезда было похоже на какую-то роковую маску, так что Леся вся затрепетала. Герхарт смотрел на неё такими глазами, как будто она только что узнала о нём какую-то страшную тайну, с которой он просто не мог отпустить её на волю. Момент повис в воздухе и длился, кажется, целую вечность. Пока, наконец, Герхарт ни улыбнулся и ни достал из кармана своего халата радостно цокнувшую связку ключей.

- Дверь, должно быть, захлопнулась, - играючи произнёс он, быстро отпер, но не пропустил Лесю вперёд, а прошёл сам, порывисто включил свет в отчего-то тёмной прихожей и закрыл дверь в гостиную. - Извините, у меня не совсем убрано. Чем могу быть полезен?

Эта галантность сражала Лесю наповал. Невозможно представить, чтобы она вот так зашла в свою хату, и у неё с порога взяли бы пальто, или Андрюшка бы спросил в какой-то безумно приятной ей манере: «Чем я могу быть вам полезен?». В его устах это выглядело бы искусственно и нелепо, а тут вся красота бытия слилась в одном избитом, израненном лице романтического рыцаря, и у Леси не было сил противостоять зову прикоснуться к этим ранам.

- Это правда, что вы - немецкий шпион? - выпалила Леся, в упор глядя на Герхарта.

«Роль дамы не очень хорошо удаётся тебе, как ни вскидывай головку и ни смотри горделиво. Девчонка!» - подумал Ульрих, наперёд зная, зачем она здесь. Не зная только, чем всё это закончится и не позволяя себе строить догадки.

- Ну вот, у вас каждый иностранец - обязательно шпион! - рассмеялся Герхарт. Как ни пытался он противостоять самому себе, жажда игры уже закручивала его, заламывала руки. Он видел перед собой ту, что только хотела казаться опасной, но в реальности, конечно, таковой не была. - С другой стороны, что, если я вам скажу, что в квартире у меня есть ход на чердак, которым я пользуюсь, чтобы проверить, кто ко мне пожаловал? И я только что проделал это с вами! Но, если бы это были не вы, я бы, несомненно, удрал черёд пожарную лестницу по вашему снегу прямо в лес! В комнате у меня кавардак, потому что ваши спецслужбы несколько часов назад обыскивали мою квартиру, - и теперь я просто не могу позволить милой барышне войти и увидеть мое разбросанное по полу исподнее. Решайте сами, шпион я или нет, а я пока налью вам кофе!

Леся была обескуражена всем, что говорил и делал Герхарт. Возможно, нужно было отказаться от кофе, но когда ей ещё представится такой шанс - выпить напиток, о котором она только и слышала, что название. Леся не представляла, какой он на вкус, этот кофе: сладкий, соленый, приторный или приятный, - но, беря во внимание его величайшую редкость и дороговизну, Леся будет дурой, если сейчас откажется его попробовать, при этом совершенно бесплатно.

- Смотрите, кофе бодрит, - улыбнулся Ульрих, ставя перед Лесей маленькую изящную чашечку и стакан воды. - А может и вообще оставить вас без сна.

Пока варился кофе, Ульрих быстро ликвидировал бардак в гостиной, - благо, он почти закончил собирать чемоданы. Как назло, заболел Вильгельм, - ох уж эти сибирские зимы, наступающие в ноябре! У него на родине в это время года ещё вовсю наслаждаются осенними цветами, хоть и строгими, скупыми на нежность, жесткими, - но как раз такими, как он и любил. Она была на них очень похожа в своей манере преподносить себя миру…

Очень жаль вот так покидать здесь всё, неоконченным, полусырым, - но, черт возьми, эти советские ищейки оказались куда проворнее, чем он ожидал! Вильгельм, Вильгельм… Как везти его с таким жаром? Вот опять он мечется в бреду и стонет, зовёт Варвару. Несколькими часами ранее, когда лихорадка немного стихла, он сказал отцу, что Варвара была рядом с ним всю ночь и заботилась о нём. Ульрих многое бы отдал, чтобы она пришла вновь, - один Бог знает, как он тяготится всеми этими заботами о ребёнке. Их жизни проходили рядом, никогда по-настоящему не пересекаясь. Ульрих был создан для другой миссии, а не для того, чтобы давать лекарства и менять примочки.

Когда он, наконец, пригласил Лесю в гостиную, патефон играл 5-ую симфонию Чайковского. Она всегда успокаивала Вильгельма, а теперь ещё и заглушала звуки, идущие из гостиной. Мальчик будет слушать и успокоится; может быть, уснёт.

- Вы любите Чайковского? - вдруг спросил Герхарт. Леся не знала, что ответить. Где ей было слушать Чайковского? Её окружали комсомольские марши, громкие речевки, красные плакаты, между которыми Чайковский просто не смог бы втиснуться с тонкой красотой своей музыки.

- Да, - соврала девушка.

- Эта симфония, несмотря на свои грозные массажи, всегда дарит надежду. Это ощущение, которое наступает после грозы… Когда, знаете, побитый цветок снова поднимает свои лепестки к небу, как бы ищет у него защиты, - и вот он уже сухой и крепкий! Вообще, вашу страну можно любить единственно из-за Достоевского и Чайковского, Леся…

Леся смотрела на Ульриха полными болезненного восхищения глазами: оттого, что не понимала всей его глубины, но одновременно любила его непонятной, необъяснимой любовью. Она готова стала теперь на какой угодно поступок, на великий подвиг или великое падение, - без которого не сможет уйти отсюда…

Кофе на вкус оказался горьким и с непривычки даже обжег язык. Леся причмокнула, пытаясь хоть с чем-то сравнить напиток, - и ей не пришло в голову ничего лучше, чем какое-то лекарство, настойка на горькой траве… Жаль, что нельзя будет рассказать товарищам, что она пробовала кофе, - Андрюша умрет от ревности. Хотя, после сегодняшнего вечера непонятно, будет ли ещё Андрюша в её жизни…

- Почему вы подрались с мужем моей сестры? - задала Леся животрепещущий для неё вопрос.

- Наверное, он приревновал ко мне свою жену? - пожал плечами Герхарт.

- Она вам нравится? - напрямую спросила Леся.

Вставший возле окна Ульрих на этот раз промолчал, делая вид, что занят рассматриванием чего-то очень важного снаружи. Леся по-своему интерпретировала его молчание и воскликнула громким, комсомольским голосом:

- Так вот знайте, что моя сестра любит своего мужа! А он - любит её! А вы вдруг вмешались, вы всё испортили! Николай теперь в тюрьме, и его непонятно когда выпустят, а вы тут разгуливаете в мягких туфлях и халате, преспокойно попиваете кофе и в ус не дуете!

Ульрих воззрился на Лесю удивлённо и даже заинтересованно.

- Не дую во что? Что вы, собственно, от меня хотите?

- Чтобы вы вмешались, и сделали всё от вас зависящее, чтобы Николая выпустили из тюрьмы!

Герхарт помолчал.

- Боюсь, что на ваши требования я только и могу, что снять халат и туфли…

Леся решительными шагами приблизилась к Герхарту и встала к нему вплотную, натянутая, как стрела. Он повернул к ней лицо, скользнул взглядом по её вздымающимся под кофточкой в горошек девичьим грудям, но при этом не шелохнулся и не отступил ни на миллиметр.

- Варя не будет с тобой никогда! Она для этого слишком честная!

- А ты - бесчестная? - Ульрих быстро подхватил этот переход на «ты».

- А я - молодая, красивая и свободная. Я не связана никакими клятвами, понимаешь? - тут Леся спохватилась и добавила, - если ты чего-то не понимаешь по-русски, скажи, я постараюсь объяснить по-другому.

- О, не стоит, у меня были очень хорошие учителя русского! - вкрадчиво ответил Герхарт.

- Варя… она - холодная, нерадушная, ледышка. Она сполна взяла от той земли, из которой вышла: всю её неотзывчивость, всю плодовитость через силу, весь надрыв, всю бесприютность. Она тебя никогда не согреет, как и эта вечно холодная страна!

- Да вы же вроде сестры? - удивился Герхарт.

- Вроде. Да не очень. Привели нас - и бок о бок друг к дружке поставили. Через отцову кровь перешла ко мне любовь к жизни, к солнцу, свету, к заливным лугам, тугим колосьям… На родине моего отца розы цветут, пока тут ещё снег лежит. Там всё живее откликается на ласку человеческую!

- Я думаю, никогда ничто не откликается без тяжёлого человеческого труда. Неужели же там воткнул палку в землю - и она зацвела, по одному ласковому слову?

- Скажи это слово - и увидишь…

Леся вдруг принялась вынимать шпильки из своей великолепной пшеничной короны, венчавшей её красивую голову, раскатала косу и опустила тугой золотистый колос себе на грудь. Герхарт не мог не наслаждаться этой сценой, и своим подбитым глазом следил за каждым движением девушки.

- Я - тёплая и мягкая, как подоспевшее тесто. Лепи из меня, что хочешь, - я приму любую форму. Я тебе детишек нарожаю, светловолосых ангелочков. Я хочу от тебя ребёнка, хорошенького мальчишечку. У нас будут очень красивые дети. Я - нетронутая, я берегла себя для кого-то, а когда тебя увидела, поняла, что ты и есть тот самый. Я все оставлю, в Германию за тобой поеду и на край света, если понадобится.

- Ну, я пока никуда я не собираюсь, - улыбнулся Герхарт.

«На самом деле, при хорошем раскладе, через день-другой меня уже здесь не будет, - про себя подумал немец. - А где я буду, и с кем, один черт знает. Но это, конечно, не повод так поступить с этой глупой девочкой! Которая предлагает себя мне искуснее и обворожительнее, чем заправская проститутка на моей родине».

Герхарт чувствовал, как обмякает. Он пытался собраться, вернуть себя к привычной строгости и аскетизму в мыслях и поступках. Взымающиеся груди в горошек. Все это так близко, а главное - доступно, как товар на прилавке мясного магазина. Похоже, и обслужить его готовы были бесплатно. С одной стороны, это было так пошло и недостойно его, а с другой - манило испытать мощь своего обаяния. Наконец, сколько можно сдерживаться? Здесь всё равно, похоже, всё потеряно и скоро превратится лишь в воспоминание. Он и так слишком долго отказывал себе в насущном, истощая свои естественные потребности другими способами.

А тут она, действительно очень красивая и напоминающая ту, на которую он мог посягнуть только в своих мыслях. Опускающаяся ночь делала Лесю совсем похожей на Варвару, мягкие тени скашивали остроту её черт. Можно закрыть глаза и представить себе, что сжимаешь в своих руках ту, другую, вожделенную…

Герхарт подхватил Лесю, как пушинку, и унес на диван. Патефон доиграл 5-ую симфонию до конца и принялся бесцельно и монотонно гулять иглой по мягкому краю пластинки.


Продолжить чтение http://proza.ru/2023/04/30/1003