Дед мороз

Окружающие уже привыкли видеть Николая мрачным.
Да и откуда взяться веселью? Дома всё один да один, слова не
с кем сказать, а на трассе, тут уж не до смеха и не до веселья:
дальнобойщики, они люди, отрезанные от мира, погружённые
в одиночество, мрачные люди.
Было время, когда и он радовался, любил и считал себя
счастливым. Он приехал тогда под утро, утро обещало быть
серым холодным. Помнится, в подъезд дома через тревожно
распахнутую дверь ветром нанесло сухой листвы. Осень тогда
была. Он поднялся на свой этаж и привычно, ключом, открыл
дверь. Нет, ничего не увидел он тогда грязного и постыдно-
го: ни постели, раскрытой для любовных утех, ни самой жены
в горячих объятиях молодого любовника. Парень, одетый в
куртку, стоял возле двери, собираясь уйти. Но так ясно, так
фотографически чётко запомнилось ему испуганное, побелев-
шее лицо жены, до боли красивое с изломанными в удивле-
нии вскинутыми бровями. И больше — ничего. Он повернулся
и вышел. И когда он спускался по лестнице, поразившая его
мысль невольно вызвала стон, который он едва смог сдержать.
Опоздай он на несколько минут, то он уже не увидел бы этой
сцены, а парень возможно встретился бы ему где-нибудь на
лестнице или хотя бы в подъезде и спокойно прошёл мимо.
А он в той самой прихожей их квартиры спустя несколько ми-
нут стал бы целовать красивое лицо жены, её губы, и лёг бы с
ней в постель, жадно желая её. И думая обо всём этом, Нико-
лай ни разу не вспомнил о том, что жена беременна, что она
ждёт ребёнка. Только потом, думая об этом, он сказал себе:
— Всё понятно, ребёнок не мой..
Сказал, как ножом отрезал. И сердце его, ранее напол-
ненное нежностью к этому ещё не родившемуся, но родному
существу, окаменело, сделалось жёстким.
На следующий день и потом жена много раз звонила ему.
Он прикладывал мобильник к уху, некоторое время слушал её
взволнованный, умоляющий голос, а потом, не давая ей дого-
ворить, выключал телефон и, словно бы вымещая на нём свою
злость, невольно вскипавшую при каждом её звонке, зашвы-
ривал телефон в самый дальний угол.
После той страшной сцены, перевернувшей всю его
жизнь, он видел жену всего один раз, когда пришёл в их квар-
тиру за вещами. Был уже январь, за окнами падал тяжёлый
мокрый снег. Боясь посмотреть ей в лицо, он всё старался смо-
треть в большое тёмное окно и всё же успел увидеть её вы-
пирающий из-под вздёрнутой юбки большой тяжёлый живот,
лицо в жёлтых пятнах и непривычно толстые губы. Беремен-
ность явно не красила её.
Она о чём-то униженно просила его и плакала, а он, жа-
лея о том, что пришёл сюда, да плевать на эти ранее принадле-
жавшие ему вещи, всё боялся обернуться и увидеть её запла-
канное лицо. Наконец, она перестала плакать и сказала чужим
незнакомым голосом:
— Я здесь жить больше не буду. Я ухожу.
«Значит у того парня, у своего молодого любовни-
ка…», — невольно подумал он.
Он слышал, как она одевалась в прихожей, живот, оче-
видно, мешал ей, и она тяжело дышала.
Постепенно он успокоился и привык к мысли, что опять
будет жить в той самой квартире, где ещё совсем недавно был
счастлив, целовал жену и, лёжа в постели, так и не сумев при-
выкнуть к этому, влюблённо смотрел на неё, снимающую с
себя ночную кофточку; где впервые в жизни женщина, взяв
его руку в свою, положила на свой округлившийся живот, что-
бы он почувствовал робкое шевеление или толчок ножкой за-
чатого ими ребёнка.
Вернувшись в квартиру, он сразу же в снятую с посте-
ли простыню принялся бросать всё, что напоминало ему о
его прежней жизни: бельё, тапочки, случайно увиденные под
кроватью, пузырьки, издающие отвратительный сладкий за-
пах, некогда нравящийся ему, книги, читанные когда-то ей, а
может быть даже им в той прежней жизни, с которой он хотел
сейчас покончить. С помощью соседа он вынес из квартиры
всю мебель: шкаф, кровать и даже стулья. Если бы это было
возможно, он выбросил бы стены, пол, потолок. Через неделю
пришли мастера, новые обои покрыли стены, и он облегчён-
но вздохнул, считая, что и горькие, и сладкие воспоминания,
наконец, покинули его жилище. За всей этой суетой он как-
то вовремя не сбрил пробившуюся на лице щетину, выросла
бородка, а потом и настоящая, как он сам говорил, дедушкина
борода. Это его почему-то обрадовало, будто он и сам теперь
не тот, а другой, новый и незнакомый себе. Подумал: «Ну что
ж, теперь жить можно начинать с чистого листа».
Ещё будучи женатым и думая о будущем ребёнке, кото-
рого тогда ещё не было и в помине, но которого они страст-
но желали, он купил небольшой дом в деревне. Вокруг леса,
поля, перелески, и что ещё подкупало, позади деревенских
огородов — река с чистой, почти ключевой водой. Потом, уже
позже, как-то бродя по лесу, он вышел на берег озера. Был яс-
ный солнечный день, сонная гладь озера была чиста и непод-
вижна, только у берегов поверхность была затянута кружевом
ряски. О таком лесном подарке он не мог и мечтать. Глядя на
воду, он словно бы приготовился закинуть удочку с насажен-
ным на крючок червяком. Есть ли здесь рыба? Сколько её?
Какая? Страстный заядлый рыбак заговорил в нём.
Но теперь, как показала жизнь, этот купленный им не-
когда дом никому, кроме него, не был нужен. После очередной
долгой утомительной поездки он, не задерживаясь в городе,
ехал прямо сюда, ставил машину под навес, разгребал снег и,
не снимая с себя тёплой куртки и шапки, затапливал в доме
печь. Печь отчаянно дымила, но ему нравился горьковатый
привкус дыма. По дороге сюда он запасался кипой нечитан-
ных газет, журналов и множеством иногда без разбора ску-
пленных книг. Он любил и ценил хорошую литературу, любил
классику, но теперь, после недавних горьких событий в его
жизни, пристрастился к детективам, они помогали забыться,
уйти от всего, что произошло с ним.
Где-то в середине марта позвонила жена, связь с городом
была плохая, звонок то и дело срывался, и голос жены в мо-
бильнике он поначалу не узнал. И всё-таки он услышал это.
— Сын, родился мальчик. Пока ещё нет имени. Как ты
хочешь его назвать?
— Мне всё равно, — сказал он и выключил телефон.
Летом в этом самом доме ему жилось куда веселее. Ког-
да он отправлялся на рыбалку, то сосед, высмотрев его воз-
вращение, стучал ему в окно: «Ну, как, мол, рыбалка, чего
принёс, много ли…» Николай пристраивался позади дома
на сваленных здесь наполовину сгнивших брёвнах, вывали-
вал рыбу в таз и, вооружившись ножом, чистил её. Уснувшая
было, она теперь, пытаясь обрести свободу, бесполезно би-
лась в его руках. Иногда рыбы бывало много, куда там, одно-
му не съесть. Приходил сосед, и рыба живым серебристым
потоком перемещалась в принесённую им кастрюлю. К вече-
ру старик приходил к Николаю отметить удачный улов. Реза-
ли хлеб, огурцы и разливали по стопкам хранящуюся на этот
случай чекушку беленькой. Пили помаленьку, растягивая
удовольствие. Старик ещё не был стариком, щёки у него от
выпитой стопки вспыхивали молодецким румянцем, он рас-
сказывал Николаю какой-нибудь уже давно известный ему
анекдотец и непременно спрашивал, будто это имело какой-
то глубокий тайный смысл:
— Бороду-то не собираешься брить?
И Николай, поглаживая бороду и ощущая рукой её шел-
ковистую мягкость, отрицательно качал головой.
— Не-е… Погожу…
Он только что вернулся из леса и прямо в заляпанных до-
рожной грязью резиновых сапогах бросился к телефону. Ред-
ко, но ему всё-таки звонили. Он сразу узнал её голос. Время
успело отодвинуть от него тот страшный день, и на её привет-
ствие ответил мягко и почти доброжелательно.
— Здравствуй.
— Коля, — сказала она, — понимаешь, я не хотела тебе
звонить, но нам с сыном сейчас очень нужны деньги. Я бы
не позвонила, но понимаешь, очень нужны, не для меня, для
него…
«Вот это да! Ну, конечно, ей нужны деньги…» Он не стал
выслушивать её объяснений. Минуту молчал. Сказал резко,
почти грубо: «Подавай на алименты». И пожалел, что так ска-
зал: чужой ребёнок, не его…
Шли месяцы, а алиментные вычеты из зарплаты в его
платёжной ведомости так и не появились. И жена молчала.
Подумал: «Ну, что ж, значит точно не его сын, а иначе билась
бы насмерть. Стыдно ей, видно, стало».
И успокоился.
В тот день ему как-то особенно не хотелось уезжать: са-
мый разгар лета, озеро рыбой кишмя кишит, но и понимал, что
ехать надо. Работа, от неё никуда не денешься, не сбежишь.
Предстояло заняться машиной, что-то стучало в её механиче-
ском нутре, требуя ремонта.
Николай сбросил с себя рубашку, постоял в раздумье,
махнул рукой: «А-а!», — и полез под машину. Его увидел со-
сед, пришёл, встал рядом с машиной, достал пачку сигарет,
закурил и по своему обыкновению принялся рассказывать о
каких-то своих обидах и неприятностях. Николай не слушал
его, а когда выполз из-под машины, с удивлением увидел сто-
ящего по ту сторону забора мальчика лет пяти. Мальчик со
вниманием через большую прогалину в заборе смотрел на ма-
шину и на Николая, который теперь старательно обтирал ис-
пачканные в масле руки.
— Ну, проходи, — крикнул он мальчику, — чего сто-
ишь… Давай проходи...
Мальчик осторожно открыл калитку и так же осторож-
но закрыл за собой. И уже, подойдя ближе, спросил, глядя на
Николая:
— А вы кто?
Николай никак не мог сообразить, как представиться это-
му неожиданному гостю с таким вниманием и любопытством
рассматривающему его. Минутной паузой воспользовался со-
сед. Хитро прищурив глаз и глядя на Николая, он проговорил
полушёпотом, будто это была тайна, которую он решился до-
верить мальчику.
— А ты что не узнал? Это же Дед Мороз …
— Это правда? — спросил мальчик после некоторой за-
минки с ещё большим удивлением глядя на бородатого дя-
деньку в майке, — вы, действительно, Дед Мороз?
— Ну да, — сказал Николай…
И неожиданно улыбнулся. Добрая открытая улыбка впер-
вые за всё это трудно прожитое им время осветила его суровое
мрачное лицо, и он сам почувствовал это.
— А как же? — снова спросил мальчик: — Сейчас лето…
Разве Деды Морозы летом бывают?
— Ну, да, — сказал Николай, — зимой они работают, а
летом отдыхают. Вот у меня сейчас как раз отпуск…
— А вы не боитесь растаять? Сейчас ведь жарко…
Да-а, вопросец, — подумал Николай, — как тут отве-
тить...
— А я по ночам в холодильник забираюсь, — сказал он.
— Ну, тогда ладно.
Николай смотрел на мальчика, и в сердце у него всё ши-
рилась и ширилась ворвавшаяся в него радость. Мальчик был
худенький, ноги с заметными синяками и побитыми коленка-
ми, а белые, выгоревшие на солнце волосы, топорщились на
затылке. «Сынок, таким мог быть его сынок».
— Даня, Данечка, ты где? — услышал он женский голос.
Мальчик сказал:
— Ой, это меня зовут, пойду…
— Подожди, — остановил его Николай, — угостить бы
тебя чем-нибудь.
И мысленно пожалел, что в доме только колбаса и ника-
ких конфет и сладостей.
Мальчик открыл калитку и вышел. Женщина схватила
его за руку и обеспокоенно оглянулась на дом, на машину, на
бородатого мужика в грязной выцветшей майке. И Николай
услышал взволнованный и таинственно приглушённый голос
мальчика:
— Мама, там Дед Мороз, настоящий, он сейчас в от-
пуске…
Теперь к следующей своей поездке в деревню Николай
начал готовиться заранее: в соседнем гастрономе накупил раз-
ноцветных шоколадок, а, покупая очередной номер газеты,
за стеклом киоска высмотрел зелёный грузовичок, куда и со-
брался уложить весь шоколадный груз. И сердце радостно от-
кликнулось на это. Но поехать сразу никак не удавалось, один
многодневный рейс сменялся другим. Наконец, выбрался.
Стояли сухие жаркие дни. Целый день он всё крутился
вокруг своего дома, смотрел через забор на улицу и всё ждал.
Мальчика не было. Пришёл сосед, уселся в тенёчке под старой
развесистой яблоней, закурил, начал о чём-то говорить. Нико-
лай перебил его.
— Ты помнишь, в тот мой приезд мальчонка к нам за-
ходил. Беленький такой… Мать его Даней называла. Он что,
здесь живёт?
— Помню, как же, он тогда тебя ещё за Деда Мороза
принял
— Тот самый. Так он что, здесь живёт?
Старик погасил сигарету, помолчал.
— У мальчонки-то счастье какое… бросил их отец…
мать одиночка, без мужика, значит…
— А сейчас-то где они? Тут?
— Где? Знамо уехали… Что им в наших краях делать, ни
работы тебе, ни денег.
Николай подошёл к забору, опёрся на него и долго смо-
трел на тихую безлюдную деревенскую улицу. Что-то заныло
и заболело внутри. Он знал по своей прошлой жизни, надо
заняться каким-нибудь делом. Он прошёл в дом и стал соби-
раться на рыбалку. Решил идти на озеро.
Жаркий август иссушил лес, сухая опавшая листва засы-
пала дорогу, всё говорило о том, что осень недалеко, что она
уже на пороге. Да и само озеро словно бы просело, уменьши-
лось, и, приняв на свою поверхность занесённую сюда ветром
рыжую листву, тоже говорило о недалёких уже осенних днях.
Николай пристроился на берегу, сбросил с себя куртку, наце-
пил на крючок наживку и закинул удочку.
Всю дорогу из головы Николая не выходила одна и та же
тревожащая его мысль: мать — одиночка, и мальчик брошен-
ный отцом. И словно бы рядом с ним был сейчас этот маль-
чик, он как будто бы увидел его: худенькие ноги с побитыми
коленками, светловолосую голову и обращённое к нему лицо.
А если бы это был другой мальчик, не Даня, а его сын? Ни-
колай вдруг пожалел, что не захотел тогда говорить с женой.
Если бы она сейчас спросила его, как назвать сына, он сказал
бы: «Даня, Даниил, сынок».
Николай вскочил на ноги. «Ехать, надо ехать…» И не
знал, надо ли, может быть всё уже упущено, всё потеряно.
Он снова сел. Какая-то рыба, захватив наживку, дёрнула
поплавок. Поплавок утонул в воде и, вновь поднявшись на по-
верхность, замер в ожидании. Николай не увидел этого. Ему
представилось внимательное, обращённое к нему лицо, чем-то
отдалённо похожее на Данино, и это лицо спросило его:
— Дяденька, а вы кто?