Гл. 21. Разоблачение искусителя

                Глава двадцать первая
                РАЗОБЛАЧЕНИЕ ИСКУСИТЕЛЯ


Шеф Службы Бдения сделал таинственнейшее выражение в лице. И к Вене. Шёпотом.
«Между нами. В виду высочайшего расположения.   А так, конечно, и от себя мысли прячу… Я энто… Возвращаясь к временам, в которые ещё были человеки…  Размышляя о них…
Если по всей честности. Если по всей строгости. Откидывая всё лишнее и наносное. Для чего вы думаете, Вениамин Иванович, сделались у человеков энти самые превращения? Ну в статуев. В камни. В мраморы и в бронзы, то есть в металлы? В те ж чучелы?»
Задав вопрос,  генерал сам же на него и ответил:
«Чтобы сбежать от  III  Отделения…
Для успешности бегства то есть. Кому, мол, они нужны, статуи и чучелы… Кому они стребуются. И что с них взять, мол.  Превратимся в чучелы, перестанут интересоваться нами. Сами по себе сделаемся. Слыханное ли дело, а, Вениамин Иванович? Это что же такое?  Энто что же за мысли!?.   III Отделение никогда, слышь, никогда не кидает человеков… Тем более Шестая Экспедиция. Никогда никого не бросает. Не из того мы теста сделаны. Не из того материала. Чтобы пренебрегать человеками. Даже если энто статуи. Даж если энто чучелы. Даже ежели энто ток патреты человеков, ток картинки.
А то ещё… Вправду. Взяли моду умирать человеки. Как то в спешке и скопом. В землю прятаться. Тоже было время. Не достанем вроде…  Не найдём, мол, какую применить к им, мёртвым-то, экзекуцию, чтобы экзекуцией сей и пронять их. Мозгов, мол, не хватит. Никто не возьмётся. Нет, мол,  такого заведения. Есть. Есть, Вениамин Иванович.
А то… И вправду. Пошли рисовать себя. Создавать себе патреты. Кто побогаче, на холсте. Победней, на бумаге писаные. Лепить из себя и для себя же собственные статуи. Придумывать какие-т прочие разные артефакты. Опять же  с изображениями. Хоть каким боком, инд остаться в мире. Хоть какую жизнь, а иметь. Хоть в камне. Хоть в глине. Даж в пепле, поскольку, мол,  от огня след остаётся в воздухе. Даж в пыли. Мол, в глаз кому попадёт. И восплачет о них, имеющий глаз. Уронит по них слезинку. 
Между нами, Вениамин Иванович.  В виду высочайшего к вам расположения.
Какая ж эт и что за жизнь без III  Отделения Его Императорского Величества Канцелярии и Департамента Федеральной Службы Бдения  (ФСБ) России с головою от  Шестой Экспедиции. Эт ж не жизнь. Без внимания, без заботы. Человеки ж эт не сироты. Не по тюрьмам какие-т заключённые. Мы  ж даже с куклами нянчимся. Даже с  чучелами. С теми ж картинками… Такое, от, у нас в сердце призвание. И не скажи, что отсутствует… Сердце-то».
Веня поморгал глазами
«Думать же не думали, что не останется человеков… А вот…не осталось.  Иногда… тоскую по ним. По человекам. Но уже плохо помню. Какие они...»
Воодушевление в дьявольском изделии (так подумалось Вене, о дьяволе то есть,  как об изделии, но оттого, что это изделие, по всему искусственное, от этого по существу ничего не менялось, напротив, тем страшнее делалось Вене), воодушевление, имевшее место быть как бы во всём составе куклы, сменилось на прямо противоположное.
«Правда, деревяшка кака-т,  кака-т кукла,  а вишь, тоже страдает, что нет  человеков то…»   
Пластмассы в лице дьявола совершенно уже потускнели.
«Да у него ж целлулоидное личико…»
Правда, личико генерала сделалось как смерть.
Маленькое, без морщинки единой, с глазками пуговками, щёчки как мукою посыпаны белою, местами подкрашены для оживления,  нос нашлёпкой, с покраснением же, как у пьяницы, с красными жилочками,  как у комика на сцене или у паяца в детском театре, так... игрушка навроде,  только заместо мятых штанов дьявол в генеральском мундире.
Дальше больше. Дальше хуже.
Генерал потащил с головы парик.
Голова поразила живописца совершенной своею гладкостью. «Нечего даж рисовать. После бритвы больше остаётся. Хых. Никогда не брил бритвою голову. Неча даж брить…»
Генерал… Нет,  не выщипнул, а как-т  так,  как после химиотерапии, удалил бровки. Как б сами собой выпали с надбровий у генерала.  Пучочками.
Снял с себя нос.
И о Господи, вынул глазки. Из глазниц…
Веня нечаянно так заглянул внутрь.
Не светом (от лампочек). Тьмой ада горели дырки генерала.  Там был вход.
Генерал отвернул пластину грудины. Полез внутрь. Нашарил, взял в кулачок и  понёс до Вени сердце на нитке на одной, «Господи, а вдруг оборвётся», что-то навроде шпильки, что-то навроде шильца, Веня так в точности не рассмотрел, мутно было в глазах у Вени, то ли в виде какого-то плоского кубика, какая разница… Генерал раскрыл ладошку.
«Смотри. Как бьётся!» - сказал. 
Веня потрогал.
И не уловил. Ничего не уловил Веня. Даже на руке подержал сердце то дьявола. Легче было сердце паутины, почему то так подумалось Вене, которую ткёт паучок, а то чёрт самый, примостившись, бывает, в сарае, даже в бане, а то где-нибудь в доме, над изголовьем,  когда паутина с угла с потолка свешивается, а то за столом, в компе то, та самая, которою земной шар опутывается. Разная бывает паутина.  Инд твёрже при всё при том камня сердце то.  У чёрта ли. У паучка ли. У дьявола инд генерала. В чине генерала. В должности дьявола. 
Наконец, генерал снял с себя голову,  то есть череп, такой, как на кольях по заборам, которыми ворогов некогда устрашили вятичи, с дырками, с  теми самыми, для спуска к аду, как бы с проломленным черепом и носом. Там тогда еще рядом случались ослиные, длинные, страшные бараньи или собачьи головы, на кольях то… Ежели человеческих не было. И при энтом ничё с генералом не сделалось. Взял главу (черепушку то сесть) посадил рядом с собою на стол. Подвинул её до Вени. Как бы сама смерть уставилась своими дырками в Веню. Поставил и грит, значитца, Вене… 
«Специально для  тя разоблачился, Веня. Нутренностями для  тя вывернулся. Со всей откровенностью. То есть чтоб показать, что ничё от тебя не скрываю. Насток полюбил я тя, Веня. Некому мне больше, как только тебе, Веня, открыться. В самом деле».
«Ну да, теперь в самый раз на брудершафт с им выпить. С горя. В принципе, одинаковые ж по составу. А то обменяться, взяв друг от дружки, и повязаться с дьяволом кровью. Но нет же у него крови. Хм… Но и у меня тож ведь. И у меня нет. Хм… Как б побратимы… Хм, да. Ещё намекал, что я его сам и сделал, родил то есть. То есть будто Няша им разродилась. Няшу ж, конечно, я сам, эт верно, сам я сделал. Выходит, как б мой отпрыск. В третьем колене…  Хошь, не хошь, а придётся родниться».
«И от, что я скажу тебе, Веня. Для чего вся энта навыверт как б моя демонстрация, моей нутренности и, как б эт сказать, моей сущности. Для чё хотел с тобой поделиться. Конечно, с тоски, Веня. С большой моей потерянности. Между нами эт, Веня. Видишь ли. Не вижу в моём существовании смысла. И думаю даж: не удавиться ли?»
Веня не успел  хмыкнуть.
«Конечно, чувства у меня нету. Вроде б  и не с чего. Инд. Интеллект то работает. Рационально вдавиться. Без всякого на то чувства. Как б с одного интеллекту вдавиться».
Конечно, сам тот факт, что над туловом у генерала было пусто, хотя, конечно, для такой фигуры любое отсутствие и чего бы там ни было в фигуре  (снаружи её или снутри) есть только формальность, тем не менее зияние сие,  верно, скорее всего  и  вывело генеральскую психику из равновесия.
У Вени тоже много чего уже не было.
Посему он счёл возможным и даже нужным поддержать генерала. Даже если энто дьявол.
«Энтими лакунами, - сказал Веня, - то есть отсутствием частей в организме, - разъяснил. - Даже головы, как у тебя, я уж молчу о других органах, через энту безналичку как б предопределено наше с тобой тождество, я б даже так сказал, родственность.  Нутро у нас одно. Чё ж тебе меня стесняться7 Говори прямо, чего боишься?» - (Это Веня, у дьявола то, спрашивает, чего, мол,  тот, дьявол то,  боится).
«Да не боюсь я, Веня. Совсем ничего. Нет у меня такой функции бояться. Прост констатирую.  Господи! – вскричал тут генерал. – Как ж так сделалось?!.  Как же, что я им больше не нужен?!. Людям то! Никому-с! Господи! – (мы вынуждены и даже обязаны прямо называть генерала распознанным Венею его настоящим именем и потому так и говорим, так и пишем) возопил дьявол.  - Оставили меня! –  возопил.  -  Человеки то. Тыщи лет носились с моим именем, пусть даже и не со мною самим.  Но ведь на каждом углу поминали. По дюжине раз на день. Не меньше. Правда, разными именами обзывали, то чёртом, то дьяволом, то шишигою, то лукавым, то  шелудивым, - генерал с выразительностью посмотрел на Веню. Мол, тот же Веня, даже Веня обзывал.
Веня…  Конечно, он застеснялся. Конечно, невдобно сделалось Вене. что так, про себя, конечно, а всё же, да, так прозывал генерала.
«Звините, вашвысокоблагородие», - сказал.
«Да ладно. Чего уж там… Нет, нет, ты скажи  мне, Веня  Куда делись то человеки? А? Что они с собой сделали.?! Во что  превратились, а, Веня? Ну скажи мне… Бедной я… Мало никто не поминает моего имени. Теперь и здеваться не над кем, Веня! Что ж эт такое делается! Никто никого, главное ж, меня никто уже не боится. Не стало ни Божьего, ни дьявольского страху. Некому теперь, Веня, бояться. Некому да  и нечем. Нет того органа уже у человеков, которым боялись. Предали меня… Пре-дали!!! Предали меня человеки! – Генерал шмыгнул носом, ну прям как сам Веня бывало шмыгал. То есть с расстройства и с большой потерянности. «Юродствует, подумал Веня, переигрывает, но слушать интересно». - С картинками ж, между нами, Веня, с картинками мне как-то стыдно, западло, если по чесному, западло с картинками мне заниматься. Квалификацию утрачиваю.  Такие пряники, Веня. С того вот,  Веня, хочешь верь, хочешь не верь. Но я, может, может быть, я один во всё мире, один, кто плачет по человекам. Вишь, как оно сделалось. Окроме меня, дьявола,  и плакать то  по человекам уже некому!!! Вишь, как оно всё устроилось. И ежели я плачу, то что же, ради энтого плачу извёл человеков? Извёл, чтобы плакать по ним? По человекам… Как то оно не складывается, Веня. Нет логики. Не я, Веня. Не я. Тогда кто же? Господь попустил...  Но для чего же, Веня? Своё же и отдать – для изводу – своё же! творение и самим человекам? Для чего, Веня?.. Чистой воды абсурд. И тут оно тоже как-то не складывается. Не Господь, Веня. Вы, Веня, вы, человеки, энто и сделали, вы, Веня,  и есть дьяволы! Такое устроить! И посему…»
Генерал полез надушенным рукавом с твёрдой манжетой,  всем наручным своим позументом  куда то к себе за спину, повёл оною вниз до поясницы, в забрючный отдел,  и ещё ниже, как если бы не до самого копчику, пошарился где-то там под штанами  и как если б за что-т ухватил. Некоторое напряжение изобразилось на лице у генерала. Генерал потянул за энто что-то. И энто оно отчепилось. Немедля генерал ево потащил наверх,  извлёк на свет божий и понёс до Вени сие, значит,  изделие (как нос в своё время до платка нёс), донёс  и  положил его на стол перед Веней, как б предъявил. Веня очам своими не поверил. Хвост. Как б поросячий, таким завитком,  пред зеницы очей Вениных возложил. Если большой, объяснил, тогда, мол, сильно мешает.
«Вот тебе, Веня! Слагаю с себя и передаю лично тебе, Веня, и всем вам,  человекам, заглавный свой атрибут. Как символ власти моей, как знак моего величия. С ним же, с хвостом энтим и все мои  полномочия… Заслужили.  Носите ево. Причепляю его до тебя,  Веня, до твоего зада. На здоровье тебе, Веня». 
За поясницей, ближе к заднице и вправду Веня тут ж почувствовал легкое такое щекотание. Эт хвост причепился к Вене, к копчику Вениному. Ко всему к прочему примостился, что успело утвердиться на Вене, как на статуе. Зараз с землицею из могилки. Зараз с наградами  «государственными», вбитыми в грудь Вене. Конечно, только хвоста не доставало Вене.   

(Мы не так, чтобы прямо, но скажем, что впоследствии первое, что при просыпании нащупал у себя Веня, это был хвост (то ли чёрта, то ли дьявола). Веня не без содрогания потянул тогда за него (а он легко отчепился) и откинул с некоторым содроганием в угол, бросил да и забыл. Сказавши ж сейчас, более о сём предмете мы говорить не будем. Не стоит. Мало ли чего к кому и не  чепляется.   И как он (Веня) это сделал, каким манером и  когда, в какую именно минуту про своём просыпании, уточнять тоже не будем. Договорились. Как если б хвоста при Вене и не было. Всё. Точка. Гм, да. Может, конечно и так, что во сне ещё хвост сбросил. Потому как на самом деле, может, ещё и не просыпался, когда сбрасывал. Не просыпался, а уже сбросил. Хвост то. Такие пряники).
И тут…
«Не мы! – вскричал Веня. – Не человеки…» - то есть имел в виду, что  -  не сами и «превратились», обернулись в камни, не сами себя извели.

«Тогда кто ж? – спрашивает генерал. - Впрочем… - говорит. - Тем хуже…  В принципе, я согласен, - грит. - Вишь, - грит. - Ни Господь, ни я, пусть даже сам Дьявол, ни человеки (тем более, как  ты утверждаешь),  никто, Веня, никто, ничем и  никем не располагает. Я эт давно, давно уже уяснил. С того и опечалился. С того и обессилил. Никто ни на чего не влияет. Чё ни происходит в мире ни по чьей воле происходит. А так, само по себе идёт. Само ни с чего заявляется. Тут шкандыбает. Там напухает и прёт. Разрастается… Чумой надвигается… С бухты барахты. Как Господь на душу положит (то есть, Господь тут ни причём). Собственным своим чередом и ходом, всё само собою идёт. А поскольку никто ни причем, то не можно и в вину никому ничего поставить.  Значит, и спросу ни с кого никакого нет. Ни  Богу свечку поставить, ни чёрту кочергой погрозить. Некому. И нечему. И некому с того  и объяснить для чего оно и вообще всё энто идёт. Для чего вообще существует. Для чего вообще происходит.  Так и выходит,  чего  ни идёт, само по себе как есть, так и идёт, движется и устрояется. А не так, чтобы по плану. Или управлению. Даже если энто план коммунистической партии. Известно ж, чем  заканчиваются плановые хозяйства – полной разрухой государства. Гикнулся СССР. Даже если энто вердикты партии неоконов Соединённых Государств Америки – держать в узде весь мир. И по энтой партии уже бухнул колокол - тот же штурм Капитолия. Даже если энто партия цифровизаторов, то есть зародная мне партия, подразумевающая, чё ж тут скрывать, виртуальный мировой концлагерь. Там для человеков, тут уже для статуев… Колом в горле им встанут их цифры, энти единички, энтим импровизаторам. Петлёю обернутся им да вокруг шей их  ихние  нолики. Повесятся. Как повесился на суку Иуда, чаявший спасти человечество отданием на казнь Христа. Энти ж хотят через извод основной и большей части человеков накормить остальных и, так выходит по ихнему, как бы всех уже тогда человеков. Что-то мне говорит, сами станут жрать из корыта. Аки свиньи. На чепи ж и  посажены будут. Как они сами щас содют народ.  Ибо не свиньям же заниматься цифрами и считать за цифры народ. Так вот, Веня…  Никто и ничем не управляет. И посему. Никто. Ни Господь. Ни дьявол. Ни человеки. Ни я, ни ты, Веня. Ни бедные, ни богатые. Ни олигархи. Ни глубинные государства. Ни народы глубинные. Ни блохи… Ни одна насекомая, Веня. Ни одна зараза не знает… Ни огнь, ни ветер, ни эфир, ни темные, ни мутные материи… Никто, Веня, никто ничего не знает, для чё энто всё идёт и во что мы ещё вляпаемся… Чем всё энто закончится. Каким финалом. Энто всё только кажется, только блазнится, Веня, будто что-т есть  и энто что-т кем-то  и как-то  управляется… Всё Веня, всё Веня, оно само по себе течёт и изменяется, бурлит, кипит, напрягается и взрывается… И ничего не остаётся. И снова всё начинается… Вся гистория. Вся спиралька энтая.  Есть только энергии, Веня. И больше ничего, ничего нет больше, Веня.
Как есть мы частицы мира сего, так и ведём себя как энтое самое ево  вещество. Как энти взвеси  в колбе при броуновском движении. Носимся, сталкиваемся, отскакиваем, снуём как те ж челноки,  туда сюда, толчёмся, как в ступе… Инд, перемалываемся. Не нравится? Ну хорошо, как звёзды, Веня. И они взрываются.  Без разницы, Веня. Раз и нету звезды. Раз и в секунд нету народа. Раз и с ума сошла нация. Инд, самая высокоцивилизованная. Как сошла с ума нацистская Германия, то бишь цивилизация. Как сходила с ума японская. Как сумасшествуют ныне  Соединенныё Государства Америки. Как сходит с ума Украина. Были… И нету народов. И даже в Китае – разве там человеки? Изделия. Которые в срочном порядке изделия ж и делают. Те ж куклы ходячие Как я. Под тотальным присмотром. Под оком  Большого компьютера. С  миллиардом, Веня, видеокамер. С тотальной идентификацией и начислением или урезанием баллов за достойное или недостойное поведение. Каждой без исключениев единице, всему миллиарду работников. На каждого по камере. Я не шучу, Веня. У меня точные сведения. Для одних с прохождением в начальники, для  других с выбросом на помойку. С длинной и скрупулезной регламентацией – чего можно, чего нельзя. Что плохо и что хорошо. Достойно, Веня  – выступить на митинге в поддержку Компартии Китая.  Недостойно перейти на красный свет улицу, етс.  Только красный и зеленый. Только да и нет. Там автоматы, Веня,  по улицам ходят. Там нет уже человеков. На превращении, Веня, человеков в не человеков сверхдержавы и строятся. С того и падают за час. С миллиардами человеков, Веня. Зараз. Миллиардами зараз и угробляются. Прав, прав был Федечка! - (На Достоевского намекал. То есть так подумалось Венечке. Веня сразу смекнул). - Так, так, Веня. Не сотнями, как предполагал Федечка, миллиардами убиваются. По существу если. Н-да…   
С большим воодушевлением, кстати говоря,  приняли китайцы систему. Был бы китайцем ты, Веня, отправился бы уже на помойку. За внебрачные связи, Веня, да ещё со статуей, с Катериною Львовной Измайловой. За страшные твои семейные отношения. Сын у тебя не работает, Веня. Лоботрясничает Манечка. Все ж за всех отвечают в Китае, Венечка. Инд один на другого пишет. Не то что доносят. Прост сообщают, с кем государству плохо. Как и в Америке. Как и в Европах. У тебя ж Мусенька, дочь твоя, с террористом нянчится, в Сибирь к убивце поехала. В Китае тебя  б уже расстреляли, Веня. Зараз с Мусечкой. Это ж измена Родине. В любом случае, уже б до нуля скостили тебе твои баллы. И ни бесплатного те проездного для трамвая, ни кредиту в банке. Ни выезда за границу  для посещения Дица, ни встречи с Наполеоном. Ни Манечке работы. Ни Мусечке учёбы.  В России ж как сыр в масле катаешься. Если в сравнении с Китаем. Ты ж ещё попиваешь, Венечка. Самогонку самтрестом гонишь.  А то еще в магазине прикупаешь спиртное. В большем количестве, прямо скажем, нежели  предусмотрено компьютером в Китае. Не то что без баллов. В минус уйдёшь, ежели в Китае.  Минус же в Китае  эт и есть минус. Эт уже не человек, Веня. Брезгуют в Китае не человеками. Стороной обходят, Веня. Как обходят прокаженных. Ты ж, Венечка, для китайцев был бы хуже чем прокаженный, когда б в Китае и оказался. Когда бы числился у них китайцем и гражданином Китая. Сами ж китайцы и в секунд тя сгноили б. За не почитание государства. За неуважение к полицейским. За твои ругательства, да ещё  матом! Страх Божий! На государство то! В конце концов, за не подтирание задницы туалетной бумагой, да, да, Веня. Вишь, купить тебе не на что,  скряга, туалетной бумаги. В Китае ж обязаны-с покупать бумагу. Все граждане. И именно туалетную. Для здоровья нации. Для усидчивости в жопах у китайцев. Ты ж газеткою подтираешься. По старинке. Да ещё с патретами. Думских там али министров. Министрами подтираешься! Самого презента до жопы прикладываешь. Самого премера к говну подносишь. С того и быть для тебя не могет скидки в китайском магазинчике для покупки той же подтирочной бумаги. Ты ж в России, когда был маленьким, даж Сталиным подтирался. (До ХХ съезду). Жил бы при Сталине, тыщу  раз был бы уже вбитым. Жил бы в Китае сам бы уже удавился от неимения туалетной бумаги. Потому и живёшь в России, что здесь можно (ныне и щас), чем хошь подтираться. Потому и русский ты, Веня, что не китаец. И как русский не мутируешь до автомата. Не превращаешься в куклу. Больше того, памятником делаешься.  Склюзивной со всех сторон статуей. Заглавной фигурой в государстве. Как русский, Веня! До жопы тебе, Веня, как русскому все энти китайские штучки, все энти видеокамеры, приборы и датчики на цифровых платформах от майкрсофтов да виндовсов, от пиндосов, значитца, заклятых друзей наших,  которые уже по Москвам да Питерам понаставлены, понатыканы… До жопы они тебе, все энти китайские да от америкосов  штучки, все энти бонусы да баллы,  все энти приплаты да привилегии. Потому как ты – русский! – Веня! И не прост человек. Но, вишь, уже статуя! Чихали мы на энти заграницы! На их прогрессы! Если какие и есть, то только у нас, только у нас, Веня, бывают прогрессы! У нас даж все человеки сделались статуями! Нет, правда, и никаких же те баллов! Ещё и в помине их не было!» - то есть даёт всем энтим  понять, как введут, ещё и не то будет. Типа. 100 процент статуи сделаются ходячими. То есть. Не исключено. При баллах то.
«Ну да, одни неуплаты да штрафы, - даж сквозь сон припоминает между тем Веня. – По яйцы ж обложен. Но точно. Без никаких те бонусов. В Китае, верно, оно конечно, уже б ни шагу… Уже б расстреляли. Тут памятник ставят!  В Китае б камня на камне от меня б не оставили. Тут, вишь, на самое видное, как б на лобное  место ставят. Ток птички будут обкакивать. Правда, друганов моих с архитектурного ансамбля, Катьку да Флягина, да свящиков энтих, верно, уже сослали по резервациям… Но эт ещё, впрочем, как решит о них Шестая Экспедиция…»
«Сохранили для тя твоих статуев! – не медля генерал отвечает. - Как соратников твоих по монументальной партии. Как соратников решили оставить. Завовсе не трогать. В клетках их будут по России возить и показывать. Но эт я, конечно, шутю, Веня. Хотя и не до шутейностей мне. Плачу, плачу о вас я, обо всех вас плачу я,  Веня! И преж всего о тебе. В глину, вишь, превратили тя, в камень. Звини, что унизил. То есть сам себя превратил. С гордости! Вопреки власти! В склюзивный лемент! Назад изошёл. Изойти, конечно, оно изошёл. Но Господа ж нет, чтобы выйти обратно. Аа… Ну да, ну конечно, не к чему. Да и не к кому. Да если б и был, Господь то… Ну предположим… Возьмётся ли? За вас, чтобы наново… Аа… Ну да, ну да… Уволили то с работы Господа. Убрали с должности. Не так, вишь, сделал вас, как вам хотелось. Подчиняться ему устали. Да и вообще, мол, недоделанные, гм… Сами себя доделаем…  Один я ещё, Веня. Одни ток и трясусь ещё перед Господом. Больше некому трястись, Веня. Кроме дьяволу… Для показухи вам разве вздрагивать… И по сему…
Как явились из энтого самого НИЧТО, так НИЧЕМ  и сделались. В  НИЧТО ж и превратились. Из НИОТКУДА в НИКУДА двинулись. Как не было ничего, так ничего и нет, Веня. Как не было, так и нет, и ничего не будет, Веня,  в смысле вспомоществования человекам. Ничего, Веня. И никуда никого не послать, как бывало, куда-нибудь на кулички к чёрту. Ибо даже и энто одно только выражение. Нету ж уже ни чёрта, ни дьявола, ни  Господа для человеков. Ни Зороастра, ни Будды. Ни Яхве, ни Христа, ни Мухаммеда. Ни самих человеков. Нет. И никому и  ничему не быть, чтобы такому, Веня. Ибо ничего ж такого не возделывается. Ничего такого не предвидится.  И не представляется.
Все энти восстания, Веня, все эти революции, все перевороты, все реформации и смены этих самых укладов экономических, рождения и умирания цивилизаций, все шатания, скитания и симбиозы народов, и вся культура, то же искусство, с теми ж с твоими картинами, Веня,  и собственное по тебе сочинение, хых, а как же, знаю, знаю, всё энто втуне, Веня… Всё это только такие чирьи на теле гистории. Такие прыщики. Которыми озаряется гнойные раны ея. Озаряются и тут же стынут и гаснут. Всё это для видимости и одна видимость. Как цвет того же бутона, который пленяет, но тут же, расцветши, тут же и вянет, сопревает, чернится и опадает.  Того же, как, куда и зачем движемся и развиваемся, ни одна сволочь, Веня, ни одна блошка не знает… Только выказывает из себя знание. Только пыжится, похваляется  и представляется некою властью Только изображает из себя управление некое.  И как б руководит – тут свинофермой, там государством, а то и целым, бывает, миром, как, якобы, управляет миром  то ж глубинное некое государство во главе с кучкою, якобы,  олигархов… Даже если и есть… Инд в голову себе не берут… Что сами просто – букашки. Что сами и есть блошки. Мошенники. Напёрсточники. Прост  насекомые. Только  наихудшие. Последние из имеющихся на земле ничтожностей и замарашек. Чем выше взобрались, тем ничтожнее, Веня. По определению. По факту, Веня».
Ну и словом:
«Вот те хвост, Веня! Для убеждения! Для позиционирования твоего, Веня. Ну и в некотором роде… Для вдохновения тебе, Веня! Ты ж теперь заглавный в стране управитель. Как ж тебе, Веня, и  без хвоста обходиться. Дарю! На память обо мне, Веня. От Генерала Шестой Экспедиции III Отделения Канцелярии Его Императорского Величества! И напоследок. Между нами Веня.  Конечно, конечно, давно это было. Проспал ты, Веня, энтое время. Между нами, Веня. Ещё в двадцатом году Россия вышла на второе место в мире по смертности. Щас была бы на первом. Инд, слава Богу, умирать уже некому, Веня… Мёртвыми будешь править, Веня! »

Даже над тем местом, где должна была сидеть голова Вениного собеседника, даже над пустотой этой образовалось некая смертная бледность. Изобразилось нечто навроде бумажного венчика. С крестиком.  Как на покойнике. Вене захотелось приложиться, к крестику то… Веня даже наклонился… К Безголовому. Но ничего, ничего там, кроме пустоты, не было.  И если даже сиял, то сиял пустотой этот самый крестик… 

«Богохульствует…» - «Может, поблазнилось…» - «Да как же… - в то же время всё кричало в Вене. – Неужто не врёт?!.  Ну брешет же! – всё вопияло в Вене, как если бы в себя приходил Веня, как если бы уже просыпался Веня. - Быть же такого не может, чтобы совсем, совсем человеков не стало. Так, значит, испоганились человеки, если с земли исчезли.  Чтобы накрылось всё человечество… В заблуждение меня, человека, вводит. На понты, значит, в сам деле, берёт. Не зря, значит,  предупреждал товарищ Сталин… А было чуть не поверил генералу, выскочке этому…»

«Хм… Всё сомневаешься, Веня!..  Ворон ворону глаз не выклюет. Умная птица. Знает – как клюнет, так вбьёт. Человеки ж только тем и занимались, что клевали друг дружку. Ну и склевали…
В природе всё равновесно и гармонично.
Было…
Когда-то, Веня.
Пока не сошёл на неё человек.  И было б прекрасно и по сии поры… Когда бы вы, бесклювые сами по себе, инд с душами дьяволов, не отрастили  себе клювы железные. На любой фасон, на любой калибр и выбор. Не вздули зобы себе, как у пеликанов, неимоверные. Не отрастили когти, как у тигров.  И не посметали б с земли,  клювами то,  железными, всё, что ни есть на земле живого, на суше и на море и в воздухах, вплоть до насекомых. И принялись поедать недра земли,  рвать оную  с мясом, клювами то (железными)… И закидали землю костьми, серой да рудами. И сделалось по земле тление и смрад. И пришла земля в негодность. И ни пищи на ней, ни воздуха. И принялись вы себя поедать. Допреж только так… поклёвывали. Ну тысячами, ну миллионами. Теперь же сугубо… И планомерно. Выкашивать и склёвывать.  Миллиардами то. Человеков то. Пищи вам с зобами вашими не хватало. Земля большая, Веня. Есть же и звёзды, по которым  расселяться можно. И оживлять звёзды. Времени хватало, Веня. Чтобы перелететь… Были бы воронами, то и остались бы. И земля бы осталась. И не склевали б друг дружку.  Не вороны вы. Но и не человеки.  Каннибалы вы! Каннибалы и есть вы, Веня. С того и не осталось вас, Веня.
И не вообще… Если не стало, то для ва;с, для одних для вас и не стало Господа. Ни даже дьявола. С того же не стало, что оставил Господь вас. Можно и так сказать, помрачился ум ваш, и перестали вы видеть и различать Господа. И слышать Его, и внимать Ему, и распознавать глаголы Господние. И решили для себя – нет Господа! Для вас его нет, Веня!  И отнял тогда Господь от вас и остатки разума. Как дал, так и взял. Отнял и передал разум нам,  куклам, не имеющим ни страстей, ни предпочтений… И сказал нам: «Управляйте энтими тварями».  Ибо такие отрастили себе клювы и когти,  что  ни сёдни завтра склюют Вселенную, выедят и запхают в зобы и чрева свои сами звёзды. Загрязнят и покроют отвалами космос. Так, так, Веня. Так, ежели на земле даже  пыли уже не осталось. И сказал нам, куклам, посмотрев, как оно: «Пустите их на унавожение». Земли то есть… Всех разом и скопом. Все они в ответе. Пу;стите, мол, так и цветки тогда  на земле поднимутся.  И запоют птички… И пчёлки закружатся над цветками… И вернутся тогда в твой двор, Веня, божьи коровки! А как вернутся коровки, так и Муся приедет, где бы она ни была и что бы с нею ни сделалось, непременно-с даже вернётся к вам с Евангелиной Иоанновной, куда ж она денется…  Вот как оно было. И как есть. Если на самом деле. Так, так, Веня.  На навоз человеки пошли! На удобрения. Навозом человеки сделались! Ради прародины человеков, ради земли... Мы это куклы и сделали! Заради Вселенной, Веня! 
С чего же Он вас и оставил?
Вас, которым дал, которых наделил собственным и даже всемогущим разумом. Но, наделив им, по толике его отпускал, то есть в отношении того, чтобы использовать вам возможности этого разума,  не все кингстоны, так сказать, чтобы зараз  и сразу открывал. Открывая ж и прибавляя вам в использовании разума, а значит, и в могуществе,  смотрел, смотрел, на что вы его употребляете, разум свой и своё могущество. И глядя на вас, смутился духом Господь. Ибо. Понял Всевышний, наделив вас разумом, всемогущим, не додал вам духу, которым бы  вы могли по Божески то управлять вам же от Господа данным могуществом. Противу творенья его, противу всея Вселенной и противу самоё себя же как Его же творения пошли. Слыханное ли дело? Узнать, что сотворил самоубийц!...  И сказал себе Господь. Дважды в одну реку не войдёшь. Посмотрим, посмотрим. Может, приидет час. Может, сотворю других человеков и заново. Легче построить, нежели ломать и перестраивать. Этих же… С этими же…
Да, так смутился, что не знал, что и делать с вами…
С того и удалился от вас и оставил вас, что не мог уже видеть вас.
Так, так. Стыдно сделалось Господу за вас. Может, за себя, что недоделанных сделал. Мыслью извёлся. Самоё духом. Как ещё, что и не удавился!.. 
В общем и словом. Сняли мы груз с Господа. Помогли мы, Веня, Господу. Удалили с земли человеков, как удаляют с компьютера  вирусы,  всякое разное лишнее, всякую рухлядь… Прочитали мы и расшифровали знаки Господние. Инд, конечно, конечно, не поднялась бы рука у Господа… У Самого то.  На человеков то. Но мы угадали… По напряженью в деснице Его… По мановенью ресницы Его. Есть, есть  же у нас такая функция, Веня, прочитывать мысли. И помыслы… Мы и прочитали. Мы и распознали. Намерения и желания Его. И сделали так,  как хотелось Господу. Как и не мечталось, Веня, Господу. Насток мы исполнительные, куклы. Мы так и прочитали знаки Его и записали в свои анналы, как если бы Сам он и сказал нам, куклам: «Пустите их, то есть человеков, на унавожение…» Мы и пустили. Одно слово. Радуйся, Веня! По крайней мере… Вам, статуям, нечего уже делить с человеками! Нет же уже человеков. Да и то, я о человеках,  размножались как кролики… Как те же китайцы. Вообще азиаты. Как чёрные, в Африке. Засрали землю…» - генерал начал как-то странно крениться и заваливаться набок.

Веня ж…
Что-то Веню задело в словах генерала. Что-то передёрнул и подменил генерал… Русские то размножались? Дохли, как кролики… С 91-го году…  Гибли в Гражданскую и в мировых войнах… Китайцы? Миллионами и не одной сотней, поболее русских полегло китайцев за пару веков… Под бриттами, под японцами, в тех же гражданских междоусобицах и войнах. Как и промежду русских… Черные? Десятками миллионов увозились с континента в рабство и на все континенты. Америкосами да европейцами.  Каинами. По дороге одной до миллиона, может, сдохло… Смешал генерал человеков… Подменил краски. На одну доску поставил. И авелей, и каинов. Без  разницы генералу. Кукле то… Только и то, если уничтожили каины человеков, то уничтожали, верно,  без крови… В энти, верно,   которые я проспал, времена… Надо бы как-то проснуться! – всё вопияло в Вене. - Пойти посмотреть на землю. Неуж таки впрямь  уничтожили, истребили и  извели племя то человеческое?..  Все племена. Всех человеков. Зараз и скопом. Голо же на земле… И при энтом ни звука,  верно, и не было… Со стороны то человеков. В соответствии с новыми веяниями и технологиями. Ни стонов, ни вздохов. Ни воплей. Ни крови. Ни слезинки… Единой. Ни замученного на глазах у мира ребёнка. Тихою сапою… Тихою и извели. Всех человеков. Господи!.. Может быть, даже блаженствовали при этом человеки. Не допусти, Господи! Страшно, если они блаженствовали.
Но Веня не успевает додумать…
Видит же Веня.
Генерал и впрямь как-то странно кренится. Зараз со столом…  Нет, ничего не успевает размыслить и додумать Веня. Заваливается генерал.

Рукописи со стола съезжают. Последняя, которую вынул из стола генерал, но не предъявлял почему то Вене, и она, и эта, не предъявленная Вене, падает. И, падая, рукопись на лету разворачивается и шлепается на пол последней исписанною (но еще даже не дописанною) страницей.  Веня, а как же, заглядывает в неё. И нет … удивлению и страху Вениному. Как ж, господа, если это та самая, которую вы читаете, рукопись. Она самая и есть. Так легла, настоящею именно, которую вы видите, страницею, ещё и недописанною, с крестиком, с венчиком над недописанным местом, над пустою внизу страницей… И это как есть, господа, наша с Веней страница, пока вы читаете, может быть, допишется…   
«Ничего себе! – думает Венечка, то есть тут же переключаясь мыслею на рукопись. – Ничего себе… Надо б как-т донести до автора, до Анатолия Яковлевича… Ещё не успел закончить, не то чтобы напечатать, а уже у чёрта ево рукопись. Уже сам чёрт почитывает. И даж обслюнявил. Видно же. Он даже печати его на странице, когти под иллюстрацией. - (На иллюстрации ж, от себя прибавим, сам   Веня,  с сердчишком, которое просвечивает,  собственная  ж иллюстрация, Венечкиного изготовления). - Целлюлоза с краскою, а так от бухает! Хм…Спокойно, Веня, - думает Веня. – Определено, что эт мне снится. Проснусь, укокошу энтого генерала».

«Заговорились мы с тобою, Веня, – грит между тем генерал ровным спокойным голосом, как если бы ничего до этого и не сказал Вене, ничего такого, мертвящего Веню. – Заговорились… Тебя ж на вынос… народ требует. Как ж эт мы с тобой и забыли… Чёрт! – как б собою ж ругается. – Гм… Вишь, уже наклоняется здание от напору народного. И даж стол…  Даже рукопись, которая  о тебе писана, даж она со стола сигает… Ай-я-яй! Как бы не описаться на ея, со страху то…» 
Сам (генерал) вскакивает.
Насаживает на плечи голову, в грудь влагает сердчишко (понятно, не Венино) и  тянет Веню к окну – взглянуть ещё на раз, что там за окном делается.
Подходят они к окну… На карниз уже облокачиваются. А в руках у генерала коробочка.  Та самая. С мушицами. Для чё-т опять вынул.  В руках вертит. Всё, всё вылетело из головы у Вени перед энтою диковиной. Так оно  завсегда у Вени. Ну и грит, значит, Веня:
 
«Можно, - грит, - потрогать коробочку…»  - ну, в смысле, пальчиками. Нтиресно же Вене. Нельзя ж обойтись одним только рассказом. Об энтой, об самой волшебной коробочке.
«Даж обязаны-с…»
А здание вообще то говоря от напору народу уже шатается… Стены ходуном ходят.
Вот, вот Служба Бдения повалится.
Генерал, хых, очухивается  и кричит гробовщикам, с перепугу: «Так… В окно его бросайте! Скидывайте! Народ подхватит!»
Сам же ещё даёт потрогать Вене коробочку.
И, поднося её до глаз Вени, в одно время кричит:  «Скидывайте! Скидывайте!»
«Да как ж! - кричит Веня. - К народу и голым!»
Тут с коробочки, снутри, то ли из-за ширмочки, Вениамин Иванович не разобрал… Кажись, всё же с коробочки. Собственной персоной Катерина Львовна, как чёрт из табакерки, выскакивает,  выставляется, значитца. Выскакивает и бросается душить, мёртвого то, Вениамина Ивановича, с криком, опять же: «Голый! Голый!» Смотрит Венечка, а нигде,  ни в коробочке, ни в воздухах, ни в самом кабинете, ни на улице, за окном, ни в самом городе, нет никакой Катерины Львовны, как тогда под халатом не было Евангелины Иоанновны, когда она над Веней смеялась. Никого, ничего, пусто в коробочке, пусто в кабинете, пусто на улице, пусто то в городе и даж, ужасается Веня, в целом мире. Жить не для чего и не для кого. Видит же,   прозревает целый мир Вениамин Иванович.  И так, от этой то пустоты, ужасается, что вскрикивает и, вскрикивая, просыпается Вениамин Иванович…