Гном внутреннего верчения

* * *
«С глубоким прискорбием доносим до сведения всех, кто не равнодушен к случившемуся: в безвременный вечный отпуск ушел от нас исправный работник, почти вечный двигатель, Родион (лицензия № 39575638). Убедительно просим почтить его память любыми доступными способами.
Скорбим, надеемся, верим.
С уважением, профком».

Корявые красные буквы некролога неестественно и смешно подпрыгивали: ржавые гвозди легко пробивали картон, но тут же беспомощно гнулись, натыкаясь на грязную бетонную стену, изрытую оспинами облупившейся краски.
Лилипутка-профкомовка, стоя на скрипучем табурете, с остервенением махала молотком, пытаясь приколотить на видное место пожеванный картон, сообщавший о чьей-то смерти. То и дело она встряхивала своими жесткими, как проволока, кудрями, глупо и быстро моргала, нервно одергивала юбку. Иногда бросала неприязненный взгляд на молодого гнома, сидевшего неподалеку.
Его спецодежда была ужасна: задубевшая от старого пота и пятен машинного масла. Да что там одежда! Ее можно, все-таки, снять. А вот кожа, грубая, словно копченая, красно-коричневая, как у вареного рака… Ее-то не снимешь. И уже не отмоешь. Профессиональное. Что поделать — все, кто работает в сфере внутреннего автосервиса, выглядят отвратительно. А работают во внутреннем только гномы — забулдыги и неудачники. А ей, профкомовке, по долгу службы приходится и их сомнительные интересы защищать. Некрологи дурацкие вешать. А тут еще этот сидит, глаза вылупил.
Лилипутка плевать хотела на таких, как он. И юбку одергивала совсем не из кокетства или стыдливости, а, скорее, от злости. Пусть уже немолода и юбку эту носит пятый год, без обновок, но шанс удачно выскочить замуж все еще имеется. Благо, что сама не гномьего роду-племени. Единственное досадное сходство с этой отсталой нацией — маленький рост, из-за которого лилипутов часто путают с несовершеннолетними гномами.

Рабочая смена давно закончилась, но Руди не спешил уходить. Он словно прирос к неказистой пошарпанной лавочке. Ноги гнома свисали вниз мокрой тяжелой ватой, мысли лежали в мозгу пыльным свалявшимся комком, в душе муторно клокотало что-то острое и горькое, сродни желчи. Пустынный гулкий коридор, ядовито-белый и узкий, как пищевод червя, непостижимым образом давил и угнетал. Лилипутка в ужасной лиловой юбочке была единственным живым существом, вносившим в безысходность коридора хоть какое-то комичное оживление.
Она уронила молоток. Ее крохотное личико, одутловатое, как у ребенка-алкоголика, приняло остервенелое выражение. Густо обведенный красным рот съехал куда-то в сторону, пустые, почти кукольные глаза, выкатились на нос. Руди усмехнулся.
«Чего лыбу тянешь, чмо волосатое?!» — наконец заверещала профкомовка, утомленная нейтралитетом. Ее голос звучал писклявее и отвратительнее, чем можно было себе представить. Чертыхаясь, она слезла со стула, комкая руками юбку, и, крякнув, наклонилась за молотком. «Да чтоб вы все передохли!» — лилипутка угрожающе тряхнула плотницким инструментом, злобно косясь на Руди.

«Заманаешься некрологи писать и вешать», — парировал гном нарочито спокойным тоном. Усмешка исчезла с его лица. Он не спеша поднялся и вразвалку направился к лилипутке. Та не на шутку испугалась. «Я сейчас охрану позову, понял?! Тебя, как котлету, отделают! Как сама молотком заеду…» — отшатываясь, профкомовка неуклюже взмахнула молотком, и он снова выпал.
«Дыши в пупок, лилька, — насмешливо и почти добродушно ответил гном, поднимая молоток. — Где тут что приколотить? Давай сделаю».
Профкомовка стала пунцовой. Она ненавидела, когда их, лилипутов, снисходительно называли «лильками» или «ляльками». Лилипутка хотела, в свою очередь, назвать гнома дерьмом земляным. Но у Руди в руках был молоток. «Рас-сист с-сраный…» — ядовито зашипела она.

«Спускай пары! Щас присобачу твою мазьню…» — гном водрузился на табурет и махнул молотком. Тук-тук, тук-тук… Некролог пригвоздился к стенке. «Вот и все. Делов-то… — Руди слез с табурета и залюбовался своей работой. — Только гвозди чего у вас ржавые?.. Долго не провисит».
«Иных нет!» — выпалила лилипутка и, грубо отстранив гнома, с трудом потащила табурет за собой, царапая крашеный пол.
«Молоток я тут оставлю…» — Руди осторожно положил инструмент на пол, аккурат под некрологом.
— Да пошел ты…

 
* * *
Бледно-синие петушки. Неровным облезлым рисунком они статично шагали куда-то, нервно задрав уродливую лапку. Многие из них тонули в жирных, гнойно-желтых разводах и понарошку клевали бесформенных раздавленных клопов, много лет назад обитавших здесь и ставших достоянием истории.
С этих петушков начиналось каждое утро. Очень трудно спрятаться от обоев, которыми оклеена твоя спальня, она же кухня, прихожая и гостиная.
Руди с отвращением посмотрел на петушков, крепко, до рези в глазах, зажмурился, и повернулся на другой бок. Продавленная кровать жалобно скрипнула и раскатисто захрустела. Пришлось вставать. Пузатые часы, заплывшие по;том времени, показывали 04:15.

Умывальный бачок выдавил из себя две-три капли и опустел. Гном чертыхнулся: надо было натаскать воды с вечера. Он не успел подумать об этом вчера, когда вернулся со смены совершенно разбитый и замертво упал на кровать. В последнее время голова у Руди стала совсем дырявой: он забывал самые очевидные вещи. А на бытовые подвиги сил не было вовсе.
Стойкий кисловато-сладкий запах напомнил о том, что пора выносить мусор. Часики предательски меняли свои показания: 04:25. Поколебавшись немного, Руди решил разобраться с делами, пожертвовав временем, отведенным на завтрак.
Тараканы и мухи, пировавшие в отбросах, очень удивились и возмутились, когда огромный полиэтиленовый пакет, наполненный тухлой вкуснятиной, пришел в движение, а затем взмыл куда-то ввысь. Давясь горькой слюной и подавляя волнообразные приступы тошноты, Руди выставил пакет на лестничную клетку. Пускай, покамест, там повоняет. Тем более, что такими пакетами был заставлен весь дом, с первого по девятый этаж. Руди жил на седьмом. Шесть вонючих этажей снизу, два — сверху.

Мусоропровод не работал уже полгода. В нем поселился какой-то бомж-птицеящер. Свил себе гнездо из картонных коробок, полиэтиленовых пакетов и пластиковых ящиков. При попытке жильцов все-таки сбросить что-либо в мусоропровод, из его недр летел трехэтажный мат, а за ним (что самое страшное), столб медно-рыжего огня или мощная струя кипятка. Птицеящер, сволочь, был помесью водоогненного дракона и какой-то причудливой птички. Оказался на редкость несговорчивым субъектом. Управдом потратил много нервов на мирные переговоры с цыпой (так птицеящера за глаза называли жильцы), да все без толку. Тварь отказалась снабжать дом горячей водой на официальных основаниях, а также отвергла вакансии работника  котельной и бани. Управдом, кряхтя и поскуливая, ретировался, тряся ошпаренной рукой. «Я и на пособие живу неплохо…» — гулко и хрипло сказала тогда цыпа из темноты мусоропровода.

 
* * *
Громыхая эмалированным ведром, Руди прошаркал к лифту и нажал на кнопку вызова. Гномий рот разрывала зевота. Хотелось либо снова уснуть, либо оказаться сию секунду на работе, чтобы стряхнуть вязкую поволоку дремы. Прошло несколько минут, но лифт не приехал. Более того, он не подавал никаких признаков жизни. Безуспешно потыкав кнопку, Руди бросил ведро и с тупой яростью открыл защитную дверь лифтовой. Высунулся в шахту и, задрав голову, что было силы, завопил: «Се-мё-е-н! Се-мё-е-н!» Через минуту там, наверху, с грохотом открылась тяжелая крышка люка, и в проеме показался опухший и злой Семён — пещерный тролль средних лет, частенько уходивший в запои. «Чего тебе?» — утробным сиплым голосом отозвался лифтовой.
— Чего-чего?! Какого хрена лифт не работает?
— Тебе-то больше всех надоть, что ль?
«Мне на колонку сходить надо!» — Руди для пущей убедительности потряс ведром.
— В такую рань, мля?..
«Хорош препираться, Сём! — гном попытался решить вопрос мирно, дипломатически. — Подсоби, будь другом!»
— Не видишь, бодун у меня?.. Всем вам только и надо: то вверх, то вниз. Понастроили многоярусных курятников, мля… А я, мля, вместо того, чтобы в колхозе деньгу зашибать, ваш долбаный лифт должен тягать весь день, мля! А вы его зассали, мля…

Семён ворчал, но его голос постепенно становился все мягче и безразличнее. Так, словно он повторял свои ругательства автоматически, по привычке, в глубине души уже смирившись с положением вещей. Тролль поплевал на ладони и огромными волосатыми ручищами начал со скрежетом вращать исполинскую катушку, вместо ниток наматывавшую на себя длинный трос.
«Спасибо, друг!» — Руди улыбнулся, впервые за много дней. Отпрянул от шахты и подхватил ведро поудобнее. Медленно и вальяжно, издавая немыслимые звуки, подъехала ржавая лифтовая кабина без дверей. «Хорош! Хватит!» — крикнул Руди. Кабина остановилась.
— Зашел?!
— Ага!
— Опускаю! Держись за поручень, а то вывалисся, мля…
— Держусь!
………………………
— Какой этаж уже?!
— Четвертый!
— Слышь, гном!
— А-а?..
— Не в курсе, как там «Лесхоз» и «Торфяник» вчера сыграли?! Ничья?..
— Не знаю, не смотрел! Уснул после смены сразу!
— Ы-ы… Ётить! Ну, ясно…
— Второй этаж, Сём!
— Ну все, ставлю наземь!
— Блин, аккуратнее никак?!
— Извини… тремор…
— Ничего. Ты только щас не засыпай сразу! Мне еще обратно с ведром идти!
— Усёк! Вылезай давай!

 
* * *
На работу он все-таки опоздал. На целых десять минут. Залетел в бюрократическую, размашисто, почти на бегу, черкнул каракулю в штрафной книге. «Эй! — его остановил сиплый окрик вахтерши, облезлой дамы в пенсне и уродливой широкополой шляпе с обвисшими полями. — А жетон?»
«Какой жетон?» — вспотевший запыхавшийся гном растерянно посмотрел на даму. «Жетон на питание!» — вахтерша кинула на стол потрескавшийся пластмассовый кругляш, изобразив на раскисшем лице вялый укор и пренебрежение.
Кабинет вахтерши очень напоминал комнатку старой выжившей из ума вдовы: он был весь заставлен фикусами и завешан пыльными выцветшими коврами. В глубине этой убогой роскоши трещал небольшой телевизор. Засовывая жетон в жилетный карман, Руди мельком глянул на экран. Там мускулистый загорелый эльф модельной внешности бойко помахивал крыльями, рекламируя бальзам-ополаскиватель «для всех типов волос».
«Вот это мужи-и-к… Тащусь от него!» — томно вздохнула облезлая дама.

Руди скользнул в коридор, пронесся сквозь открытую дверь с табличкой «Служебные помещения», и, за считанные секунды преодолев три лестничных пролета, ввалился в цех внутриавтосервисного обслуживания. «Зря спешил, вызовов еще не было», — Парфёныч ласково улыбнулся. Его грустные, все в лучиках морщинок, глаза встретили младшего товарища мягким спокойным светом. Поджарый седовласый гном сидел на скамье и деловито смазывал вращательной мазью толстые прорезиненные ботинки.

«Ага…» — Руди вздохнул с облегчением и осторожно присел рядышком. Такое облегчение охватывало его душу всякий раз, когда он видел невозмутимую доброту и житейскую мудрость Парфёныча. Тот не был стариком. Он был старше Руди всего на десять лет. Но гномы быстро сгорали на такой вот работе. Даже в рудниках почему-то работалось легче, чем здесь, в автосервисе. Очевидно потому, что каменная пыль и скудный затхлый воздух подземелий были для каждого гнома почти родными, понятными. А здесь — шестерни и гайки, моторы, смазки, резиновые трубки… Ничего не разберешь! Как начнешь по жизни вертеться — не остановишься, пока не иссякнут силы.
Парфёныч был единственным сослуживцем, с которым Руди связывало нечто большее, чем просто работа. Это была дружба, настоящее крепкое братство, хоть и негласное, основанное на доверии и взаимном уважении. Когда-то, три года назад, Руди приехал из провинциального горхоза сюда, в огромный город, и попал в тиски автосервиса, как и сотни других безработных гномов. Парфёныч, на тот момент уже опытный работник, поддержал земляка-сопляка, обучил всему, что знает, надавал верных советов.

«Чего зазевался, сынок? Напяливай форму! В любой момент могут кинуть нас на вызов», — Парфёныч настойчиво, но мягко потрепал наперсника по плечу.
Руди мигом влез в комбинезон, натянул ботинки и принялся натирать подошвы вонючей коричневой смазкой. «Как там сестрица твоя, поступила ли в колледж?» — поинтересовался Парфёныч с тем, чтобы поддержать разговор. «А?.. Руда;? — нехотя промямлил Руди. — Не знаю. Давно от нее вестей не было…»
«Угу… — Парфёныч словно бы удовлетворился немногословным ответом и тут же добавил. — Бороду-то не забудь заплести-подвязать, а то спалишь еще к чертовой бабушке… Четвертый год тут работаешь, а технику безопасности все никак не освоишь!»
«Самая лучшая техника безопасности, Парфёныч, — с грустью ответил Руди, — не работать в этом адовом месте, а жить на наследство, оставленное дедушкой, где-нибудь в Альпах…»
— Где-где? — удивился Парфёныч.
— В Альпах! Ты что, в кино не видел? Ну, типа, жили там семеро гномов в отельном коттедже, и было у них всё в шоколаде. Еще и кухарка у них была.
— Не видал… Мне, сынок, как-то недосуг в кино ходить. Да и не с кем…

Руди почему-то стало очень стыдно. Так, словно он чем-то обидел Парфёныча. «Да пёс с ними, с Альпами! — поспешно выпалил гном. — Сам-то ты как, Парфёныч?»
«Да понемногу, все путем… — ласково улыбнулся тот. — Только сердце в последнее время чего-то пошаливает. Ноет и ноет… Вот и сегодня с утра… — Парфёныч потер мозолистой ладонью впалую узкую грудь. — Ну да ладно, ничего страшного. Ты не тревожься. Протяну… Доработаю здесь этот годик, а там, глядишь, и на пенсию выйду…»
«Пятая бригада, на вызов! Пятая бригада, на вызов! Сервисная площадка №3, черная тойота, номер 7593. Заказчик — сиятельный граф Пы;ржик. Повторяю…» — гнусавый крик репродуктора прервал неторопливую тихую речь Парфёныча. Диктор истерически брызгал слюной в микрофон. Казалось, что слюни летят прямо из динамика. Заказы сиятельных особ всегда были срочными и очень ответственными. Хотя, сказать по правде, только сиятельные особы и имели финансовую возможность приобрести автомобиль и ежедневно пользоваться услугами автосервиса.

На площадке № 3 уже царила атмосфера легкого подобострастного безумия. У изящной, до блеска начищенной машины суетились работники стоянки. Их ядовито-зеленые комбинезоны то ныряли под машину, то прятались за нее. Служащие ощупывали колеса, как деловитые термиты. Крышки капота и багажника были уже открыты, оттуда с трудом вылезали два взмыленных измотанных гнома переднего и заднего отсеков верчения. Стаскивая с мокрых от пота волос мятые полотняные шапочки, они жадно утирали ими красные сморщенные лица. «Живей вылезай! Пошевеливайтесь! — на гномов прикрикивал худосочный злой человечек комической внешности, очевидно, кучер его сиятельства. — Жи-и-вее, скоты! Где смена?!» — кучер нервно завертел по сторонам тыквоподобной головой. «Мы смена», — мрачно отозвался Руди. «Чего тогда ждете? Полезайте! — человечек кинул в сторону машины нетерпеливый жест. — Его сиятельство вот-вот появится!»

Граф Пыржик действительно вот-вот появился. Бесформенной глыбой жира, затянутой в шелк и бархат, он выплыл из придорожного кафе, держа в одной руке недоеденный гамбургер, а в другой — стаканчик с газировкой. Челюсти его сиятельства совершали титаническую работу, пережевывая подогретые полуфабрикаты. Юный взлохмаченный паж ковылял следом за господином и пер на себе целую гору коробок с фастфудом. Подойдя к машине, граф недовольно замычал, а кучер согнулся в таком неистовом поклоне, что своим длинным крючковатым носом, кажется, дотронулся до земли. «Что, все еще пересменка?.. Отвратный сервис! Ужасно… Как я устал от этой изматывающей поездки! Его величество хочет загнать меня в могилу… Да-да! Добраться до королевской резиденции за два дня, по нашим ужасным дорогам!.. Четвертую пару гномов меняю!» — граф ораторствовал, размахивая гамбургером, а слуги сочувственно кивали головами.

«Полезай, сынок, поживее… — с тревогой шепнул Парфёныч, — а то, чего доброго, по шее нам дадут, мало не покажется».
Руди приблизился к раззявленной пасти заднеколесного отсека. Оттуда валил пар. Железное нутро машины было раскалено, как преисподняя. Гнома передернуло. Он кинул взгляд на Парфёныча: его коричневая шапочка мелькнула и тут же исчезла в переднеколесном отсеке. Руди, с трудом сдерживая злость и отвращение, залез в свой отсек, лег на прорезиненное, скользкое от чужого пота, ложе, закинул ноги на вращательный механизм и, отдуваясь и кашляя, пристегнул ботинки к педалям. Сверху раздался нервный, визгливый окрик кучера: «Закрывай!» Крышка багажника громко лязгнула над головой. Руди огляделся, пытаясь устроиться поудобнее и присмотреться к предметам, тонувшим в полумраке. Машину пару раз качнуло под весом залезавшего в нее Пыржика. «Полный вперед!» — донесся из слуховой трубы все тот же натужный фальцет кучера. Руди начал ворочать педали.
— Нале-ево!.. Опять прямо! Эй, задний! Прибавь ход!
Руди поднажал. Машину трясло и лихорадило. Она громко пукала паром прямо Руди в лицо. Он ощущал себя раком, заживо брошенным в котел с кипящим маслом. Ботинки стали нестерпимо горячими, голова гудела и, казалось, вот-вот лопнет. «Твари! Выводят же на трассу автомобиль с неисправной внутренней вентиляцией!» — с трудом подумал Руди. А кучер все пищал и пищал в трубу: «Быстрее!»

Адская гонка длилась около часа. Внезапно машину сильно тряхнуло и резко повело в бок. Руди показалось, что он катится юзом куда-то в тартарары. В расплавленный мозг острым холодным осколком врезался истошный вопль кучера: «За-адни-ий! Тормози-и!..» Руфу машинально крутанул педали на себя и заблокировал их движение. Машину снова лягнуло. С диким скрежетом и грохотом она остановилась. Руди почувствовал резкую ноющую боль в пояснице: кажется, он здорово ушибся. Слуховая труба замолкла. Откуда-то снаружи доносились неразборчивые крики, хлопали автомобильные дверцы. Руди начал что было силы барабанить по крышке багажника: «Эй, что случилось?!»
Ответа не последовало. Нащупав в полутьме раскаленный замочек, Руди снял его с предохранителя и, вопреки инструкции, без спроса покинул рабочий отсек. Вылез, с трудом сохраняя равновесие и сдерживая приступы дурноты. В глазах двоилось. Чуть теплый, порывистый воздух автотрассы показался ему спасительным и обжигающе ледяным. Машина криво стояла на обочине, носом уткнувшись в придорожные кусты. Паж подносил багровому то ли от испуга, то ли от гнева графу успокоительные пилюли и квас. Кучер, выпучив глаза, бегал вокруг машины, прижимая ко лбу окровавленный кружевной платок. Увидев гнома, он остановился и еще больше выпучил свои водянистые рыбьи глаза: «Эй ты! Эй ты!» Он нервно тряс головой и топал ногами: «Мезерабль! Мезерабль! А ну иди сюда… Ах ты гад, что это значит? А? Передние колеса отказали!»

Руди почувствовал, как по лицу бежит болезненная судорога. Он кинулся к капоту, на бегу грубо оттолкнув визгливого кучера. Крышку отсека перекосило, на ней была глубокая неровная вмятина от удара. Рядом валялся оградительный столб, вырванный с мясом. «Заело…» — обливаясь слезами злобы и отчаяния, Руди с минуту дергал деформированный капот за ручки. Наконец, крышка нехотя поддалась. Гном откинул ее и увидел, пожалуй, самую ошеломляющую картину в своей жизни: Парфёныч лежал на дне раскаленного отсека в неестественной страшной позе. Ноги, пристегнутые ремнями, безвольно болтались на задранных вверх педалях. На красном, распаренном, уродливо раздувшемся лице Парфёныча кое-где уже мутнели синевато-багровые пятна. Так бывает при сильном удушье. Лоб погибшего был расквашен, и кровь торопливо текла по седому виску, пополняя горячую мутную лужицу.
«Сердце в последнее время чего-то пошаливает. Ноет и ноет… Вот и сегодня с утра…» — гному вспомнились недавние слова Парфёныча. «Сердце не выдержало…» — сдавленно прохрипел Руди. Кучер, уже несколько оправившийся от шока, с брезгливым любопытством заглянул под капот: «Фу! Мезерабль! Вышел из строя, гад! Как таких только в сервис пускают…»

Руди кинул в сторону кучера тяжелый взгляд: «Вышел из строя, говоришь? — худое лицо гнома исказила гримаса звериной ненависти. — А ты бы не подох в таком аду? Не подох бы?! — крепкой широченной пятерней Руди схватил удивленного кучера за шиворот. — Так сейчас я тебе объясню, сволочь!» — что было силы Руди вмазал человечку по челюсти. Тот издал, пожалуй, самый пронзительный и тонкий визг, на какой был только способен. Паж, до сего момента успокаивавший графа, да и сам Пыржик, струхнули и забились на заднее сиденье. Не обращая никакого внимания на слабое сопротивление тщедушного кучера, Руди за шиворот отволок того к багажнику и кинул в раскаленный вонючий отсек, с треском закрыв увесистую крышку…

 
* * *
Лифт опять не работал. Семёныч всерьез ушел в запой. Шесть этажей, по-прежнему заваленных лежалым мусором, пришлось с трудом преодолеть пешком. На пятом этаже Руди все-таки стошнило. Он с минуту передохнул и двинулся дальше. Потом долго не мог попасть ключом в замочную скважину, до того сильно тряслись руки. На секунду замер и прислушался. Руди показалось, что в квартире работает телевизор. Дверь наконец поддалась. Гном тяжело, как тюк с картошкой, ввалился в комнату. У зеркала, спиной к входной двери, стояла Руда в едком ультрамариновом платье и в стоптанных черных сандалиях. Она что-то мурлыкала себе под нос, завивая и укладывая свою медно-рыжую бороду. Телевизор действительно работал.

«Руда?..» — гном прислонился к стенке, растерянно глядя на сестру. Она спокойно оглянулась, так, словно всегда была готова к его приходу. Улыбнулась рассеянно: «Привет, Рудик!»
«Слушай… — он устало провел ладонью по глазам, — и давно ты здесь… живешь?» «Две недели, — Руда закончила с бородой и достала из косметички помаду, — А ты где был все это время?»
«В тюрьме. В пыточной», — гном не хотел вспоминать события прошлой недели. «Ой, за что тебя?» — из глубины зеркала Руда кинула на брата заинтересованный округлый взгляд. «Да так… — тихо выдавил Руди, — морду набил одному сукиному сыну. А он оказался сукиным кучером одного сукиного графа…» Руда фыркнула: «Перестань выражаться, это вульгарно! — поправив прическу, она поинтересовалась, — Сильно пытали?»
«Средне…» — окрысился в ответ Руди. Его начинал раздражать этот глупый разговор. «И как же теперь работа?» — сестрица бесшумно порхнула к телевизору и начала терзать пульт в поисках интересной программы. «Уволили…» — Руди прошел следом и устало рухнул в кресло.

Руда тыкала кнопки. Глупые лица дикторов и ведущих быстро сменяли друг-друга.

— Сегодня король празднует годовщину своей третьей свадьбы. Торжества пройдут…
«Торжества пройдут», — ехидно-утвердительным тоном прокомментировала Руда и снова нажала на кнопку.
— Самостроящиеся здания постепенно захватывают города. Ученые бьются над разгадкой этого странного феномена, охватившего мир полгода назад.
«Скукотища-а…» — Руда зевнула.
— Сегодня в нашей студии капитан партии «Свободный лепрекон», Эрни Во. Что вы думаете о проблеме расизма, господин…
«Руда, хватит! У меня уже в глазах рябит! — Руди был раздражен поведением сестры. — Может, вместо того, чтобы пялиться в ящик, поговорим? Я не видел тебя больше года. Почему ты не писала мне?»
— Самостроящиеся здания — неизученное природное явление, особая форма жизни или происки врагов империи?..
«Успокойся, родной, — сдержанно ответила Руда, закусив губу, — Я все объясню. Потом… Надеюсь, ты не выгонишь родную сестру на улицу?..»
«Живи пока…» — Руди был слишком разбит и подавлен, чтобы о чем-то спорить с этой вертихвосткой.
— Шампуни марки «Эдельвейс»… Душистые… Манящие… Для всех типов волос!
На экране снова возник полуобнаженный мускулистый эльф с розовыми крыльями.
«Вот это мужи-и-к… Тащусь от него!» — Руда томно закатила глаза, густо подведенные синим карандашом.

 
* * *
Дурацкая привычка — вставать в четыре утра. Руди проснулся ровно в четыре, причем без истошных истерик будильника. В этом пробуждении не было ни радости, ни горечи. Какая-то пустота. Синие петушки по-прежнему маршировали в прекрасное завтра, чтобы завтра встретить рассвет такими же, ничуть не изменившимися: ни постаревшими, ни поумневшими, ни воскресшими. И Руди почему-то почувствовал эту страшную, пыльную петушиную вечность. И еще ощутил, что сам падает в нее: долго, муторно, невыносимо медленно…
На полу было спать неудобно, поэтому Руди проснулся совсем разбитым. Руда вытеснила его с кровати на правах младшей сестры, которой все и всегда должны уступать место. По смятым простыням и съехавшей на пол подушке Руди понял, что Руда ушла. А, может, напротив, еще не возвращалась. Вообще вчерашний вечер он помнил очень плохо. Незаметно уснул в кресле под треск телевизора. Проснулся от боли в шее. Сестра спала на кровати, уродливо раззявив рот. Кинув на пол старый плед и пару одеял, Руди упал и вырубился.

Сейчас, в 4:20 он обнаружил на кровати записку: сложенный вдвое лист оберточной бумаги, на котором бледно-розовой помадой было коряво выведено: «Братик. Я ушла к Рудольфу. Когда вернусь низнаю. Взила вшкатулке пять купюр. Руда».
«Шлюха…» — Руди устало провел ладонью по небритой щеке и скомкал записку, измазав пальцы помадой.
Гном сидел на серых, несвежих простынях, провонявших какими-то дешевыми духами, и ему не хотелось думать. Но мысли сами лезли в его распухшую голодную голову, словно стая плодовых мушек в гнилое раскисшее яблоко. Мысли о том, что денег нет. И работы тоже нет. Нет Парфёныча и каких-либо перспектив на будущее.

В хлебнице нашелся завалявшийся кусок вишневого кейка, когда-то купленного у древней старушонки-лоточницы. Согнав с пирога сонных мух, Руди съел его в два укуса. Обдумав какую-то мысль, подошел к неказистому платяному шкафчику и вынул из него увесистый деревянный ящик с инструментами. Выбрав нужные, сменил дверной замок. На всякий случай.

 
* * *
«Свежие новости! Свежие новости! Читайте вечернюю прессу! — босоногий рахитичный лепреконыш размахивал пачкой желтоватых газет. — Самостройки наступают! Уникальный репортаж!..»
Одноглазый замедлил шаг. Почесал затылок, косясь на гнома: «Взять что ль, почитать?..»
«Бери, если денег не жалко…» — Руди рассеянно закурил. Они с Прошей уже пару часов слонялись по городу в поисках дешевой закусочной, и Руди был порядком утомлен. Есть хотелось нестерпимо. И пить. Особенно водки.
«Держи, пацан!» — Проша бросил в грязную уродливую ладошку лепреконыша две копейки. Малыш обстоятельно попробовал их на зуб и улыбнулся: «Чистый алюминий… Ы-ы…»
«Чистый-чистый! Хватит слюни пускать, давай газету!» — завладев вечерней прессой, циклоп в три прыжка пересек центральную городскую площадь. Руди стоял у фонтана и нервно жевал папироску, дожидаясь одноглазого приятеля. «Я не знал, что ты любитель свежей газетной выпечки, — зло усмехнулся гном, — десять граммов правды, три столовые ложки сплетен, килограмм вранья… Все замесить — и вывалить. Публика съест…»

«Да ладно, чего такой злой?! — в ясно-голубом глазу циклопа читались досада и грусть, — Жрать же идем! К тому же, за мой счет…» — добавил он уже ворчливо. «Ладно, извини… Долго просто идем. Ты на каждом углу останавливаешься…» — гном закурил вторую. «А газетка… — Проша оживился. — Так это я не себе, это тетке… Уж очень она озабочена этими… самостройками…»
— С ума посходили все, что ли? В последнее время только и трепа, что про эти самостроящиеся хреновины!..
— Не скажи… Сейчас такая пошла правительственная программа: эти новостройки государство бесплатно под жилье будет отдавать всем, кто нуждается. Чего ухмыляешься? Не веришь? Так телевизор посмотри, там все объяснят…
— Прош, погоди. Это, случаем, не та закусочная, про которую ты говорил?
— Ага, она… Ну, так вот: раз дома сами строятся, без финансовых вложений и, главное, так быстро… Почему бы с помощью этого феномена не выйти из жилищного кризиса?
— А самовыносящийся мусор или самовозникающие деньги в ближайшее время не предвидятся?..
— Все шутишь… А я, между прочим, уже давно заявление подал. Стою в очереди. В будущем месяце должны дать квартиру… Может и тебе, а?.. Попробовать.
— Спасибо. Жилплощадью обеспечен. А вот с работой — труба. Волчий билет у меня теперь по автосервисной части. А куда еще гному податься?..

За этим разговором друзья зашли в закусочную «Кузница», действительно самую дешевую в городе. Терпкий запах прогоркшего масла, клубы табачного дыма, звон посуды и таинственный полумрак наполняли ее. Почти все столики были свободны. Кампашка хмельных лилипутов неприглядной наружности сидела у окна и играла в кости. Ляльки ржали, как пони, то и дело громко перерыгиваясь и обмениваясь оплеухами. Сухощавый проспиртованный старичок, судя по всему — человек, дремал в углу закусочной, привалившись к стене. А еще по залу носился мохнатый всклокоченный официант, совершая ежеминутно массу ненужных дел.

Руди и Проша подошли к барной стойке. Из-за нее вынырнул белозубый эльф-трансвестит: «Привет, мальчики!» Друзья переглянулись почти испуганно. Эльфы редко попадают на самое дно. Во всяком случае, в подобных заведениях не обедают, тем паче не работают. «Э… Друг… Как это тебя занесло сюда — в эту дыру? Ты же эльф, вроде?» — Проша никогда не отличался сдержанностью. Гуттаперчевая улыбка бармена растянулась еще шире, от уха до уха. Оскал стал почти угрожающим. Вопрос циклопа был явно бестактным, так что Руди начал было сомневаться, пожрут они сегодня вообще, или нет. Вопреки ожиданиям гнома, эльф ответил тихонько и вкрадчиво, кокетливо поглаживая свои серебристые крылья: «Да, я эльф. Правда… сначала я был человеком. А потом… Решил в шоу-бизнес податься. А там без блата только эльфы могут. Пришлось сделать операцию по смене расы, — бармен выставил на стойку две кружки с пивом и тарелку с колечками репчатого лука. Затем продолжил со вздохом, — Операция прошла неудачно… Пришлось делать сразу вторую — по смене пола…»
«Тоже неудачно, судя по всему», — не к месту вставил Проша.
Бармен жеманно смахнул слезу: «Заметно, да? Сразу видно, что я транс?..»

«Женщина, мы вообще-то пожрать сюда пришли», — во время возникшей паузы Руди ввернул весьма удачную реплику, виртуозно сочетавшую в себе и комплимент, и просьбу о насущном.
«Ну да, конечно! — эльф всплеснул руками и снова расплылся в улыбке. — Вот… Вот, пожалуйста, вам для начала пиво и закусь. Бесплатно, за счет заведения». Прошин единственный глаз прослезился: может, от невиданной щедрости эльфа, но, скорее всего, от ядреного запаха луковых колец. «Горячее будете заказывать? — бармен перешел на деловой тон общения. — Лучше мне заказ сделайте, а то официант у нас такой скоростной, что его фиг поймаешь. Он только на мой голос реагирует…»
«Ага, — уловив эту новую интонацию, циклоп вздохнул с облегчением. — Крысятину в томате, тушеную. На рупь шестьдесят, пожалуйста. И водочки… Пожалуй, «Залихватской». Эльф изящно что-то черканул в блокноте: «В томате закончилась. Только простая». «Любую давай!» — нервно ответил Руди. «Грогох! — бармен помахал блокнотом, — Новый заказ! Дуй на кухню!» Заполошный официант с нездоровым восторгом подскочил к барной стойке и вырвал у эльфа из рук листок с заказом, сию же секунду исчезнув за дверью в конце коридора. «Это что за волосатое чмо?» — искренне удивился Проша. «Этот?.. Иммигрант из Ирландии», — эльф повернулся к друзьям спиной, деликатно давая понять, что разговор окончен.
Циклоп подхватил запотевшие кружки и направился вглубь зала, к одному из свободных столиков, а Руди, зажав нос, потащил следом тарелку со слезоточивой закусью.

«Слушай, Руди. Может, после трапезы махнем в кино, а? — промычал Проша, с трудом прожевывая большой кусок крысятины. — У меня там кореш один тапером работает. Так он обещал контрамарки».
«Не знаю… Не хочу, наверное», — Руди явно был подавлен. Даже тушеная крысятина не могла укрепить его дух.
Проша уныло вздохнул. Но тут же оживился: «Слушай, брат… Может, попробовать тебя в кино устроить? Тряхну старыми связями…»
«Кем? Актером? — на лицо гнома снова вернулась престранная улыбка. Такая бывает порой у мимов: с одной стороны она ехидная и хитрая — уголок рта приподнят, с другой стороны она кислая — рот перекошен вниз. — Учти, этот вон тоже хотел в шоу-бизнес…» — Руди многозначительно кивнул в сторону бармена. «Каким, к едрёне матери, актером… — не оценив черного юмора, прохрипел циклоп. — На кассу! Билеты продавать. Я с корешем договорюсь. Будешь работать, а параллельно он тебе пару уроков игры на рояле даст. Там, глядишь, и сам тапером станешь. Это денежно».
«Заманчиво… Вот только посмотри внимательно на мои руки, — Руди небрежно положил на стол ладони. Грубые и черствые, как хлеб недельной свежести, исковерканные, покрытые почти сплошной желтой мозолью. — Нет, Проша… Мне уже не стать ни хирургом, ни пианистом. А в кассе сидеть — так это бабья должность…»

Проша мгновенно побагровел и кинул на стол корявую вилку: «Ишь ты, гордый какой выискался! Бабья должность, видите ли! А жрать крысятину за чужой счет, значит, гордость тебе позволяет…»
— Зачем ты так, Прош… Я же тебе не навязывался, ты сам пригласил…
— Никакой я тебе не Проша, а Прохор Зиновьич! Гордый он, поглядите на него!
Совету Проши последовали немногие: проспиртованный старичок с трудом продрал глаза, чтобы взглянуть на гнома, но тут же уснул опять, а толстобрюхий гоблин, только что вошедший в закусочную, почему-то густо и неприятно рассмеялся.
— Вот и бомжуй под заборами! Скоро квартиру твою за долги отберут, будешь так кобениться… А я в новостройке буду жить, один в шести комнатах!
Проша шумно отодвинул своим необъятным, почти каменным задом, скамью, на которой сидел. Затем встал и вышел, не проронив больше ни слова.

 
* * *
Зеленые и красные флаги наводнили улицы. То тут, то там на балконах и в распахнутых окнах близлежащих домов появлялись огромные транспаранты с призывными речами. Руди медленно пробирался сквозь ревущую толпу, двигаясь против течения. Глаза торопливо скользили по плакатам и знаменам, выхватывая обрывки каких-то нелепых лозунгов:
«Мы призовем к ответственности всех ответственных за случившееся, а также всех тех, кто безответственно…»
«Жилищная реформа в жандармской униформе. НЕТ принудительной…»
«Тех, кто сегодня молчит, завтра расстреляют! Тех, кто сегодня кричит…»
Где-то вверху из динамиков гремела шершавая грампластиночная мелодия времен столетней войны. То и дело между нот что-то шипело и потрескивало, словно над улицей и площадью на гигантской сковороде жарили картошку в сале. Бледные девушки в одинаковых вязаных беретиках с остервенением мяли в пальцах слегка повявшие гвоздики и в торжественной давке и сумятице распихивали в руки прохожих какие-то листовки.
Вокруг Руди клокотали незнакомые голоса и обрывки разговоров.

— Извините, это правда, что сегодня будет бесплатное пиво?
— По шее бесплатно не хочешь получить?

— Граждане, сохраняйте спокойствие! Через десять минут будет открыта свободная трибуна!
— Мужчина, а это санкционированный митинг? А то я сейчас жандармов позову!
— Бейте ее, дрянь этакую, бейте!..

— Ничего, Валёк, погоди… Мы сюда еще танк пригоним! Посмотрим, что скажут тогда эти поганые…

— Деда-а, я сикать хочу…
— Погоди, Сирко, чуток. Мороженко сперва докушай…

Толпа гудела, как потревоженный пчелиный улей. Чьи-то голоса, рваные аплодисменты, смех и брань сплетались в фантастическую уличную пьесу, где у каждого была своя роль, но за общим хором голосов никого по отдельности не было слышно. Руди с трудом преодолел лабиринт из сутулых спин и лиц, хаотично менявший свои очертания, и толпа выплюнула гнома, потного и помятого, к ступеням бывшей филармонии, ныне — дворцу ЖКХ. На грязном мраморе ступеней сидел одноногий субтильный дед в старой дырявой тельняшке. Беззубым сморщенным ртом он что-то шамкал и выдавливал горлом хрип — очевидно, пел, растягивая красные меха гармони. На впалой стариковской груди в три слоя висели медали.

«Дедуля, ты часом не знаешь, что тут вообще происходит?» — старичок вызывал доверие, во всяком случае, агрессию не проявлял, поэтому Руди решился к нему подойти.
Ветеран с неохотой прервал свое пение. Его маленькие подслеповатые глазки забегали туда-сюда в поисках спросившего: «Ась? Чегось?..»
— Чего тут происходит, говорю?!
— Чего-чего! Как будто не видишь. Твой глаз позорче моего будет!
Дедок лукаво ухмыльнулся. А потом, все-таки, пояснил.
— Революция будет сынок! Ей богу, революция!
— Это ваш личный прогноз или по телевизору сказали?
— Да по яшшику разве скажуть! Там оперетки одни! Ты посмотри, как народ бунтует… До чего его власти довели, а?
Дед резко свернул гармонь, отчего она жалобно хрюкнула.
— Вот я при революции родился, при революции, стало быть, и помру. О как!
«Да вы его больше слушайте! Он вам еще и не такое расскажет… — к беседующим незаметно присоединился высокий молодой человек в очках с очень толстыми линзами. Скорее всего, студент. — Весь сыр бор из-за того, что жилищная реформа провалилась».
«Это та самая, с самостройками?» — уточнил Руди.
— Ага. Они туда людей заселили. Только вот не учли, что эта дрянь — не от мира сего. Люди туда вошли — и больше никто не вышел. Корреспонденты заглянули в такую вот новостройку, одним глазком, через окно. А там… Пустота. Ни людей, ни мебели. Пустые лестничные пролеты и бетонные коробки помещений, понимаете? И фотодокументы к репортажу прилагаются. Только кто же их обнародует? Я, кстати, хочу этой теме посвятить свою будущую диссертацию…
«Извините! Мне срочно надо позвонить. Где здесь ближайшая телефонная будка?» — нервно, почти грубо перебил студента Руди.
«Тут… недалеко. По Кривоносовскому переулку и налево. На углу», — растерянно промямлил тот, поправляя съехавшие на нос очки.
«Сп.. Спасибо!» — уже на бегу крикнул Руди.
В Кривоносовском было серо и безлюдно. Ни лент, ни транспарантов, ни лиц. А вот и она, желтая телефонная будка с разбитыми стеклами.

Снова. То самое чувство, которое однажды посетило его… тем утром, в квартире. Снова страшная, пыльная, провонявшая клопами вечность. И он снова падает туда: долго, муторно, невыносимо медленно… Прямо отсюда, из загаженной желтой будки, вцепившись в холодную трубку, — туда…

С трудом попадая дрожащими пальцами в кругляши заляпанных грязью цифр, Руди вращал телефонный диск, набирая номер Проши.
Длинные гудки.
Треск.
Женский голос.
— Алло!
— Алё! Это Третий тупик, дом восемь, квартира 100?
— Да-а…
— Будьте добры к телефону Прошу… Ой, то есть Прохора Зиновьича…
— А он здесь больше не живет.
— Как, не живет?..
— Вот так, молодой человек. Съехал. Уж месяц тому назад, как съехал.
— Куда?..
— По правительственной программе, в самостройку. Сам заявление писал. Теперь тут мы живем, так что убедительная просьба — больше не звоните!
Короткие гудки.

 
* * *
Контуженый трамвай шел медленно. Красным неясным пятном плыл он в вечернем мареве через поля.
 Руди вышел на конечной. Это место в народе называлось промстройзоной, хотя здесь давно уже, лет пятьдесят, ничего не строили и не производили. Вообще ничего не делали. Тут просто росла трава. Высокая-высокая… Гному — по плечи, человеку — по грудь.
Руди проводил удаляющийся трамвай безразличным взглядом и, не спеша, побрел вдоль рельс. Солнце одним своим боком уже коснулось земли, и на ней лежали длинные сизые тени. Руди посмотрел на свою. Закат сделал его великаном. Вокруг было тихо и мирно, как бывает только при заходе солнца или в самый ранний рассветный час.

И вдруг он увидел это.
Посреди чиста поля, буквально в каких-то трехстах метрах от гнома, трава и земля пришли в движение: мощные бетонные блоки возникли словно из ниоткуда. Кусты, цветы и стебли заглатывал фундамент, с чудовищной скоростью поглощая все, что попадалось на его пути. Вот поползли вверх какие-то балки, крепления, с адским гулом и грохотом заходили туда-сюда бетонные плиты и блоки, на ходу трансформируясь и сцепляясь друг с другом, как чудовищный тетрис, как гигантский конструктор, обладающий собственной волей.

Вот отстроился первый этаж, второй, третий… Исполинская тень нового здания уже накрыла собой четверть поля и участок трамвайных рельсов, у которых, опешив, стоял Руди. Теперь ему казалось — он знает о самостройках все.
Возникшее из ниоткуда самостроящееся здание не было живым существом. Оно не имело разума, тем более — души. Оно было своего рода программой, техногенным вирусом, который дублировал себя не из тяги к разрушению и не из злого умысла. Это просто было способом его существования. Это было тем, что нельзя остановить.

Какая-то сонная птица, доверившись ветру, налетела на дом и скрежещущие плиты только что отстроенной стены поглотили ее на лету.
Руди вздрогнул. Какая-то страшная сила — незримая, противоречивая рвала его на куски. Гнала отсюда прочь, пуская по позвоночнику холодный электрический разряд невыразимого ужаса, но вместе с тем и толкала вперед, сковывая мысли и волю.
Самое страшное — и Руди понял это — сила была не вовне. Ее излучало не здание. Сила была внутри. Внутри самого Руди. Это он был источником всех своих мучений и страхов.
А многоэтажка всё росла и росла прямо на глазах, не думая останавливаться.
Руди метнулся вперед, проскочил в проем-провал одного из подъездов и, сломя голову, понесся вверх… и снова вверх по все возникающим перед ним лестничным пролетам.