Гальмены

* * *
Оживленный разговор неожиданно оборвался.
В дверном проеме возник весьма недурно одетый, худощавый, среднего роста мужчина, на вид лет двадцати с небольшим. Он окинул присутствующих гордым уверенным взглядом и смело шагнул за порог, но споткнулся и едва не расквасил нос.
За столом послышались сдавленные смешки. Кто-то икнул. Несколько пар глаз и единственный глаз старика Гуазо уставились на незнакомца с насмешливым интересом. Мужчина поднялся, потирая ушибленное колено; приятное благородное лицо заливала обильная краска стыда и негодования. По-детски большие, широко посаженные глаза выражали боль и досаду.
Какое-то время неловкое молчание нарушал лишь храп Жулио — огромного толстого мужика, который спал на соломе, в углу.
«Чего тебе?» — наконец хриплым басом сказал Гюстав, выпятив в сторону непрошенного гостя свой безразмерный пивной живот.
«Я… Ищу ночлег и пищу», — с достоинством ответил мужчина, едва оправившись от конфуза.
«А сам-то ты кто?» — нелюбезно уточнил Гюстав.
— Шевалье Фрустье. Рыцарь ордена Красного Льва.
Лицо толстяка-трактирщика перекосило. Сам он крупно затрясся от хохота: «Ишь ты, швалье!» Все прочие, сидевшие за столом и до сего момента молчавшие, вслед за ним покатились со смеху: «Швали у нас хватает! Но и для тебя найдется местечко!»
Разбуженный Жулио шумно заворочался. Затем крепко выругался, плюнул на пол, повернулся на правый бок и вскоре снова захрапел.
Гюстав долго пытался вымолвить еще хоть слово, настолько необоримым был приступ смеха. Наконец трактирщик сказал сиплым басом: «Какая честь для нас, господин дворянин! Хэ-хэ! Если ты — благородный рыцарь, то я тогда — королева-мать!» Он был так доволен своей шуткой, что снова поддался утробному хохоту.
«Ага! — ввернул словечко кто-то из присутствующих. — Небось, очередной врунишка! Ограбил на дороге какого-нибудь богача-ротозея, прикарманил его одежду, а теперь строит из себя! Благородные здесь не ходят!»
Франсуа Фрустье, в молчании наблюдавший эту унизительную сцену, счел препирательства с чернью ниже своего достоинства. Он гордо сверкнул глазами и стремительно направился к выходу, опять чуть было не споткнувшись о высокий корявый порог. Новый взрыв хохота полетел рыцарю вдогонку.
Взбешенный и униженный, Фрустье был уже на крыльце, когда заслышал окрик и обернулся. Замешкался. На дворе сгущались непроглядные сумерки, на восточном краю неба занималась непогода. Рыцарь сбился с дороги и не знал, где найти ночлег и ужин. Гордость или желудок — перед ним стоял непростой нравственный выбор. Неизвестно, как поступил бы наш рыцарь, но случай сам подсказал ему решение: в дверях появился стройный, изящный юноша, совсем еще мальчик, закутанный в широкополый серый плащ. Его лицо скрывал большой мешковатый капюшон, тень от которого была настолько глубокой, что можно было рассмотреть лишь кончик подбородка — округлый, белый, без единого намека на бороду. «Совсем юнец», — подумалось Фрустье, и досада в его душе смешалась с недоумением. Этого юношу он давеча почему-то не приметил среди присутствовавших.
Мальчик сделал шаг навстречу и взял шевалье за руку. Тот не воспротивился и, к собственному удивлению, не ощутил ни малейшего отвращения.
«Простите, сударь. Они дураки и пьянчуги. Все до единого. Но среди них есть и вполне дружелюбные люди. Я считаю их родными братьями, — юноша говорил внятно и неспешно, хотя и несколько взволнованно. — О, они устыдятся своего поступка, вот увидите! А если вы подарите каждому из них по серебряной монете, скорее всего, даже принесут извинения. Теперь вернемся, прошу Вас!»
Сам не зная почему, Фрустье был тронут искренностью и безыскусностью слов этого мальчишки. Рыцарь даже слегка улыбнулся при метком замечании о монетах, а еще от того, что мальчик, видимо, стесняясь своего еще слишком звонкого, детского голоска, пытался нарочно басить, подражая взрослому мужчине. Выходило забавно.
Фрустье утвердительно кивнул, стараясь смастерить на лице выражение достоинства и снисходительного дружелюбия. Однако вышла лишь очередная невольная улыбка. Вся злость и досада мигом улетучились.
«Так пойдемте…» — юноша сжал в своих слабых и тонких пальцах широкую ладонь рыцаря.
— Постой! Как твое имя, мальчик?
— Луи.
Франсуа на миг показалось, что голосок парламентера чуть дрогнул, словно от смеха. Но шевалье не придал этому пустяку значения.
— Сколько тебе лет, Луи?
— Зимой исполнилось шестнадцать.
Переговорив подобным образом, они вошли.
За столом хохот уже умолк. Некоторые сидели даже смирно, попивая пиво или ковыряя ложками в мисках. Жулио больше не храпел — видимо, из почтения. Душная и плохо освещенная комната, наводненная красными потными рожами, сияла от натужных улыбок. От Гюстава исходил особый «блеск». Толстяк привстал, выкорчевал из-под стола довольно корявый громоздкий стул и любезно пригласил гостя: «Присаживай… тесь». Прочие молча ждали, глядя во все глаза, что же будет дальше.
Фрустье не стал возражать и ломаться. Ему вдруг стало решительно наплевать на недавний казус.
«Чудной ты, конечно! Но… Если ты по нраву Луи, то и нам по нраву, — с усмешкой пробасил Гюстав. — К делу, крепыш! А ну, сознавайся — кто таков?!»
Голос трактирщика изменился: в нем еще проскакивали нотки недавнего грубого пренебрежения, но насмешка и строгость были явно уже напускные.
«Повторяю… (рыцарь сделал многозначительную торжественную паузу) Я — шевалье Фрустье», — он говорил уже без смущения и словно совсем не Гюставу, а в пустоту, то и дело поглядывая на Луи, что сидел в дальнем углу стола, перед непочатой кружкой пива, внимательно следя за разговором.
«Ты смотри-ка, упирается!» — крякнул какой-то лохматый мужик с бородою, похожей на мочало. Гюстав прервал его раздраженным и грубым жестом: дескать, помалкивай.
— Мдэ-э… По тебе и не скажешь… Шевалье, да без коня, в такой зад… Ой, пардон, в таких складках местности очутился! Хэ! — трактирщик высоко поднял кружку и обвел взглядом присутствующих. — Вот я ведь, друзья, сидючи в этом паршивом клоповнике, мог ли мечтать, что однажды ко мне самолично заявится дворянин, к тому же еще и рыцарь, и будет со мной пиво пить. Да-да! Будет! Ну-ка, не откажись… тесь. Тьфу ты, не умею я соблюдать светский этикет, хоть ты тресни! Так что пора перейти на «ты», ведь мы знакомы уже целых пятнадцать минут!
Хмель, наконец, совсем одолел Гюстава: тот начинал заговариваться и еле ворочал языком. Однако сумел повелительно крикнуть: «Жена! Пива гостю… и телятины! Да хлеба, Жанна! Слышишь, чертовка?! Хлеба!»
Вскоре в комнату явилась пышнотелая, неопрятно одетая, но вполне еще миловидная молодая женщина, однако, уже (как целомудренно выразился бы наш робкий рыцарь) порядком зацелованная. В белых и пухлых, как подошедшая опара, руках она несла поднос с нехитрым ужином.
Как только перед Фрустье очутилась эта, пускай и грубая, пища, он ощутил нестерпимый голод и вспомнил, что ничего не ел с самого утра. Жанна, плавно поведя плечами, наклонилась над простой глиняной кружкой, и налила туда ядреное шипучее пиво, которое пеной так и лезло за края. При этом женщина томным и сладким взглядом впилась в симпатичного Франсуа и слегка закусила свою румяную нижнюю губу. Рыцарь не заметил намеков. Он был поглощен процессом еды; точнее, сам поглощал еду с изрядным аппетитом, однако, не роняя при этом дворянского достоинства: жевал тщательно и пил умеренно.
«Ну, чего раздалась во всю ширь, корова?!» — то ли страстно, то ли гневно прикрикнул на застывшую подле гостя жену совсем захмелевший Гюстав. Впрочем, тут же, с самым игривым видом, принялся щипать толстушку, вконец ее раздосадовав и заставив ретироваться.
«Постели ему соломы на чердаке! Слышишь, бестия?! А сама — марш с чердака, слышишь? Я тебя знаю, чертовка! Я тебя задушу, слышишь?!» — бросил он ей вдогонку.
Фрустье утолил свой голод и в эту минуту уже начинал тяготиться обществом пьяных бродяг. Только фигура молчаливого Луи подбадривала его. Мальчишка подал голос, словно угадав желания гостя: «Довольно, братья! (При слове «братья» Франсуа передернуло) Мы достаточно выпили и славно погуляли сегодня! Господину шевалье и всем нам нужен сейчас покой и крепкий сон. Оставим разговоры до утра!»
Юноша ловко и почти бесшумно поднялся (у него была отличная осанка!) и жестом указал на дверь, видимо, ведущую в другие комнаты. Никто не перечил юнцу: пьяные мужики стали грузно подниматься, ворочая стол. Фрустье изумился тому, какое удивительное влияние имеет этот слабый и тихий юноша, совсем еще ребенок, на скопище неотесанных, грубых забулдыг. Должно быть, здесь кроется какая-то тайна. Рыцарь сам загадал себе эту загадку и с той минуты решительно не мог успокоиться. Личность Луи все больше захватывала его жадное до интриг и приключений воображение.
Погруженный в раздумья, шевалье машинально выложил на стол монету, считая долгом чести заплатить за ужин. При виде серебряного достоинством в ливр, глаза всех присутствующих (даже глаз старика Гуазо) заметно прояснились и округлились, а Гюстав даже почти протрезвел. Толстяк действительно принимал своего гостя за проходимца или сумасшедшего, но никак не за дворянина! Бродяги явно подобрели и смотрели на Фрустье уже заинтересованно.
«Благодарю, спасибо… — забормотал, глупо ухмыляясь, Гюстав и ловко спрятал монету в карман. — Может, не желаете на чердаке?.. Дык я повелю постелить Вам в хорошей комнате… Я…»
«Нет, не тревожьтесь, — сухо ответил Фрустье. — Вот, передайте Жанне десять су. Мне понравилось поданное кушанье. Буду рад, если утром оно снова окажется на столе…»
Глаза Гюстава загорелись.
— Господин Фру-Фру…
— Фрустье, — деликатно напомнил гость.
— Ах, да… Я запомню. Если Вам приглянулась моя жена… Это не удивительно. Я с радостью уступлю ее вам… ненадолго. Я не ревнив.
Глаза рыцаря чуть не лопнули от праведного гнева, а губа благородно затряслась: «Да как… Да как вы смеете… предлагать мне подобное! За кого вы меня принимаете?! Перед вами рыцарь, дворянин! Как вы смеете торговать женщиной?! Тем более, она ваша жена!..»
Гюстав ничуть не смутился: «Ну нет, так нет. Было бы предложено. Понимаю, господин рыцарь… простите за оскорбительное предложение. Она не чета вам, конечно. Стара уже (двадцать семь лет!) Неказиста, — в голосе толстяка появились жалобные нотки. — Жена. Сознаюсь, что жена, но… сладу с ней нет».
Гюстав потупил свой мутный взор и поплелся, пошатываясь, прочь из комнаты. Через пару минут где-то за стенкой раздался визгливый женский крик, брань, звуки пощечин и ломающейся мебели.
«Опять сцепились», — плюнул Гуазо и тоже пошел восвояси.
Только сейчас Фрустье заметил, что Луи давно уже нет в комнате. Он выскользнул незаметно, как тень. Утомленный и вконец разбитый, шевалье, завладев огарком бесхозной свечи и затеплив его, отправился спать на чердак, разведав дорогу туда методом проб и ошибок. Тяжело ступая по ветхой лестнице, рыцарь думал о Луи, стараясь настроить мысли на хороший лад.
— Луи положительно добр и мил. О нет, не может быть иначе! Он еще не увяз в трясине разврата и пьянства… Какими путями судьба забросила несчастного ребенка в эти глухие места, заставила делить хлеб и кров с непотребными людьми? Тайна… Я должен ее разгадать. Почему он прячет лицо?.. Пресвятая Дева, что, если его изувечили эти мерзавцы?! Как кротко и трогательно он говорил со мной… Я просто обязан принять участие в его несчастной судьбе! Из Луи вполне мог бы получиться отличный оруженосец…
Не додумав свою благородную мысль до конца, Фрустье задул свечу и рухнул на ворох душистой и мягкой соломы, моментально отдавшись во власть Морфея.
               
 
* * *
Первой мыслью Франсуа при пробуждении была недодуманная накануне – о горькой участи Луи и о необходимости протянуть юноше руку помощи. Посмаковав эту привлекательную своим благородством и авантюрностью идею, дворянин сладко потянулся и сел на соломе. Он выспался хорошо вопреки обстановке, лишенной комфорта: усталость и плотный ужин сделали свое дело. Франсуа заключил, что нужно привыкать к мелким недоразумениям и неудобствам, если уж встал на путь рыцарства.
Как бы грубо и просто, как бы непривычно все ни казалось ему в эти месяцы путешествий, он был весьма доволен собой. Фрустье не мог не гордиться своими успехами: он вырабатывал в себе неприхотливость и суровую уравновешенность воина. Вот уже пятый месяц, как он не едал ничего изысканнее грубо сваренного мяса без соли и черствого хлеба, не пил ничего вкуснее козьего молока или дурного, отдающего киселью, вина; не спал на хорошей постели, не холил свое лицо и волосы. С месяц назад рыцарь совсем перестал бриться. Женщин не видел полгода и был вполне счастлив, поскольку по натуре своей был на редкость неуклюж в сердечных делах, в силу излишней романтичности и склонности к идеализации предмета своей любви.
Шевалье и не подозревал, что дама сердца способна зевать, когда скучно, сморкаться при простуде, а то и чего похуже! Нет, для него подобная мысль была бы смертельна. Уж лучше нож в сердце! Можно себе представить, как прозаична и возмутительна была для него симпатия толстушки Жанны. Хотя, нужно признаться, что о госпоже Патрисии, ради которой, собственно, он и отправился на поиски подвигов и славных приключений, Франсуа незаметно для себя самого и думать забыл.
Он зябко передернул плечами, ощутив холодок утреннего сквозняка, сочившегося в бесчисленные чердачные щели. Выбрав из своих длинных и спутанных волос соломины и стряхнув труху с платья, Фрустье поднялся для нового дня вполне свежим и прибывал в хорошем расположении духа.
«Неплохое приключение», — думал он не без удовольствия, спускаясь вниз по скрипучей лестнице. В коридоре рыцарь встретил хромого нечесаного мальчика, у которого не было возраста. Так случается, если на юные еще черты наложить все пороки зрелости. Возможно, ему было одиннадцать, а, возможно, и четырнадцать. Он нес тяжелую бадью с каким-то вонючим варевом и бубнил себе под нос гадкие ругательства. Завидев Фрустье, мальчик остановился, присел на кривых ногах и, выгнув колесом худую спину, поставил бадью подле себя.
«Доброе утро, мсье! — сказал он, с лукавым прищуром глядя на рыцаря. — Хорошо ли спали?»
— Спасибо, неплохо. Как твое имя?
— Жильбер, мсье.
— Послушай-ка, Жильбер… Где тут у вас можно умыться?
— Умыться?..
Жильбер протяжно повторил это слово — так, будто оно очень редко приходило ему в голову.
— Это можно сделать на дворе, мсье. Следуйте за мной, я как раз туда направляюсь. Свиньям нужно дать помои.
С этими словами мальчишка вновь присел, напряг сутулую спину и, крякнув, поднял бадью. Затем, слегка пошатываясь, посеменил вперед, припадая на левую ногу. Франсуа пошел следом за ним.
Мальчик повернулся, толкнул задом дверь, ведущую во внутренний двор, и вынес кастрюлю на крыльцо. На дворе было просторно и сухо. Всюду валялась жухлая солома, внизу, под крыльцом — какие-то тряпки. Воздух был еще свеж и прозрачен, как случается только ранним утром в сельской глуши.
Франсуа задержался на крыльце и, уткнув руки в боки, с блаженством вдохнул весенний воздух. В сознании сами собой стали возникать и слагаться в стихи прелестные строки: «О, девственно чистое раннее утро! Ласкающий душу листвы аромат…»
Резкий и острый запах навоза, принесенный порывом ветра, оскорбил благородное обоняние рыцаря. Стихотворные строки поблекли и умерли, не достигнув своего расцвета. Не скрывая досады, Фрустье широкими уверенными шагами сошел с крыльца. Где-то поблизости хрюкали свиньи. У ног Франсуа пробежала жирная рябая курица, недоверчиво кося на незнакомца свой желтый глаз.
Сельская жизнь постепенно пробуждалась. Двор наполнялся шумами и едкими запахами. Поэтическое, ласковое утро таяло с каждой минутой.
Потный чумазый Жильбер вышел из развалины сарая, на ходу играя опорожненной бадьей. «Хорошие свиньи», — осклабился он. Но Фрустье не разделил его восхищения.
— Умываться пожалуйте сюда.
У колодца стояла деревянная, чуть подгнившая, бочка с водой.
«А вон там, — Жильбер указал худым грязным пальцем в дальний угол двора, уродливо огороженный досками,  — можно справить нужду. Пожалуйста, пользуйтесь. Все для ваших удовольствий».
Было видно, что мальчик кривляется, говоря учтивости. Его забавляла роль гида при благородном госте. Франсуа заметил это и нахмурился. С каждой минутой приподнятое светлое настроение все быстрее улетучивалось. Рыцарь склонился над бочкой. В воде плавала пара дохлых мух, на стенках зеленела жирная слизь. Фрустье поморщился. Жильбер не уходил и стоял неподалеку, не скрывая своей наглой ухмылки. Шевалье раздраженно махнул рукой: «Принеси полотенце. Чистые полотенца, надеюсь, есть?!»
— Есть, мсье. И даже довольно чистые.
Мальчишка лениво поплелся к двери, нарочно выказывая гостю свою нерасторопность.
На качнувшейся водной глади Фрустье увидел свое отражение. Он тут же разбил его на сотни кругов, брезгливо выплеснув ладонью мух и соломины, засорявшие воду. Она была ледяная. Рыцарь умылся и прополоскал рот не без отвращения.
Жильбер возвращался с полотенцем.
«Вот, — он протянул кусок ткани, — Самое чистое, что нашлось в доме. Жанна все перерыла».
Немного помолчав, мальчуган прибавил: «Вы ей очень нравитесь», — и подмигнул.
Фрустье передернуло.
«Полно, Жильбер. Глупости», — насухо вытерев лицо и руки, Франсуа вернул полотенце. «Вовсе нет, мсье, — продолжал мальчишка, ничуть не смущаясь, — вчера они с отцом вновь подрались. Из-за вас она стала злая как ведьма (Жильбер сказал это почти шепотом). Она и так не подарок, а теперь совсем… взбесилась». Фрустье старался сделать вид, что не понимает, о чем идет речь, и мечтал об одном — поскорее замять этот неловкий разговор.
— Ты, верно, напутал что-то… Мужу и жене драться — это дикость. Ты бы мог поуважительнее отзываться о своих родителях!
— Гюстав мне отец, а вот Жанна — мачеха. Мать умерла давно. А с этой отец не повенчан. Они просто любовники. Это ее трактир. Отец тут не хозяин. Но держит себя, как хозяин.
Рыцарь скривился. Но тут же его лицо озарила какая-то новая мысль.
— Ладно, это ясно. Но… послушай-ка… Этот мальчик, Луи…
«Про него говорить не надо бы…» — с неохотой ответил Жильбер.
«Отчего?! Почему нет?» — оживился Фрустье.
«Он… не наш. Не здешний… — промычал Жильбер, ковыряя в носу, — Он сирота. Может быть, отпрыск знатных родителей… Или же… прохвост, каких еще поискать. Но это не ваше дело, в любом случае!» Последние слова были сказаны резко. Не дожидаясь нового вопроса, Жильбер торопливо поковылял прочь. Всем своим видом он показывал, что у него сегодня куча неотложных дел по хозяйству и ему некогда чесать языком.
«А-а… вот ты где, негодный мальчишка! А ну, марш, за работу!» — на крыльцо вышла полногрудая Жанна. По ее пухлой щеке был разлит большой лиловый, как слива, синяк. Увидев Фрустье, она густо покраснела и поспешно отвернулась, неловко прикрывая синяк ладонью: «Шли бы вы лучше завтракать, мсье».
Рыцарь вздохнул с облегчением, когда грузная фигура Жанны скрылась за дверью.
               
* * *
В столовой сегодня было гораздо чище, чем накануне. Гнилую солому из угла вынесли. Жулио, мертвецки пьяного вчера, тоже нигде не было видно. Заспанный и помятый Гюстав молча сидел над кружкой, одною рукой подпирая расцарапанную щеку, а другой додавливая муху, упавшую в разлитое по столу пиво. Услышав шаги, он поднял голову и просиял: жирные от жаркого губы расплылись в приветливой улыбке.
— Доброе утро, маркиз!
— Я шевалье. Но давайте обойдемся без титулов. Доброго утра.
— Вот похмелюсь и воскресну для жизни, для этого чудесного дня!
Гюстав хотел рассмеяться, но вместо этого только поперхнулся пивом.
Фрустье принялся за завтрак, стараясь не обращать внимание на неотесанного пьянчужку. Жареная телятина, хлеб, мягкий сыр с острым запахом, масло — все было свежим и вкусным.
— Гюстав, я хотел бы попросить вас и ваших (Фрустье замешкался, подыскивая подходящее слово) … товарищей об одной услуге.
«Чего?» — рассеянно промычал толстяк.
— Разумеется, за достойное вознаграждение…
— Я весь внимание.
Гюстав сдвинул брови, пытаясь напустить на себя деловой и серьезный вид.
 — Чем могу услужить благородному господину?
— Я бы хотел с вашей помощью отыскать моего слугу… Под его опекой остались лошади и мои вещи…
«Хорошо, что кошелек ты всегда носишь при себе!» — Гюстав хрипло рассмеялся, но, не увидев на лице рыцаря одобрения, осекся.
«Не спорю, это меня очень выручило, — терпеливо продолжил разъяснения Фрустье. — Ну так что, вы мне поможете?»
— Ладно… Завтра, чуть свет, мы отправимся на поиски его костей.
— Чьих костей?..
— Костей твоего слуги, разумеется.
— ?…
«Волки! — Гюстав не скрывал свое злорадство, — В наших лесах заправляют волки, господин шевалье. Думаю, коней постигла та же горькая участь… Хотя, возможен еще один расклад: и коней, и слугу твоего уже прибрали к рукам местные разбойники. В здешних лесах их пруд пруди. Удивляюсь, как ты только цел остался!»
— …
«О! Есть еще третий расклад: слуга прихватил твои вещички и копытных заодно, да дал отсюда деру. Если так, его теперь сам леший не сыщет! А как ты, позволь спросить, умудрился потерять слугу и лошадь, да забрести в наши глухие места?» — Гюстав лукаво прищурился.
Франсуа был обескуражен и огорчен недавним замечанием трактирщика, отвечая рассеянно: «Самым нелепейшим образом… Спешился, приказал Жюлю присмотреть за лошадью и скарбом, а сам отошел на минуту — другую, в кусты…»
«В кусты? За какой, интересно, надобностью?» — Гюстав осклабился. Он входил во вкус: ему нравилось потешаться над сентиментальным аристократом.
Прекрасное лицо рыцаря залила густая краска гнева и стыдливости: «Возмутительный вопрос! Оставим эту деликатную тему в стороне…»
«Пошел помочиться — и заблудился! — Гюстав покатился со смеху, демонстрируя гостю свои гнилые зубы; его второй подбородок неудержимо трясся, а лицо стало багровым, словно вареный рак, — Жанна, пышка моя! Ты слышишь? Заблудился в кустах! Святой Денис! Ох-ох, я сейчас лопну!»
На долю Франсуа еще никогда не выпадало такого унижения. Он вскочил и, вне себя от ярости, ударил кулаком по столу. Этот грубый жест возмущения возымел действие: Гюстав замолчал, но видно было, с каким усилием он подавляет хохот. Оба собеседника были готовы вцепиться друг другу в горло, но первый из них памятовал о неразгаданной тайне Луи, а второй — о туго набитом кошельке и изящном кинжале, покоившемся в добротных ножнах на поясе рыцаря.
— Ох… прости меня, господин! Я тебе очень сочувствую! Видимо, твой Жюль оказался редкостным прохвостом. Теперь мне думается, что волки ему не грозят. Я просто уверен: этому подлецу удалось тебя обчистить самым изящным образом… Хэ-хэ!.. Прости… те… Таков уж этот лес: всяк, кто в него попадает, становится на тропу поиска легкой наживы.
У Фрустье голова пошла кругом. Рыцарь тяжело вздохнул и рассеянно уставился в тарелку.
Жанна принесла еще порцию жаркого. Гюстав окинул жену, не разделившую его грубых восторгов, суровым и почти яростным взглядом. В свою очередь, ее огромный и блестящий, как жирная маслина, глаз метнул в мужа молнию. Второй, заплывший, чуть заметно сверкнул. Презрительно фыркнув, женщина ушла.
Это обстоятельство не произвело на трактирщика особого впечатления и, жадно отхлебнув пива, он снова расплылся в довольной улыбке. Находчивый Франсуа решил не упускать возможность выведать у пьянчужки как можно больше трактирных тайн. С каждой минутой душевное равновесие все быстрее покидало шевалье и ему стоило все больших и больших трудов как ни в чем не бывало спокойно и размеренно вести разговор.
— Гюстав, я был бы вам очень признателен, если бы вы велели позвать Луи. Мне хочется с ним побеседовать…
— Луи в отлучке, он с моими друзьями сейчас очень занят… И вряд ли вернется раньше, чем к ужину… А что тебе за дело до него? А?
«Гюстав, — рыцарь деликатно начал издалека, — не стану скрывать, что меня заинтересовала и встревожила судьба Луи…»
Толстяк удивленно вскинул косматые брови.
— Да-да… Не удивляйтесь. Меня поразила та любезность и вежливость, с какой он вчера обратился ко мне и уговорил остаться, та деликатность, с которой он уверил меня в бесполезности обид и побудил меня проявить снисходительность и природную выдержку характера.
— Неужели? Как витиевато!
Гюстав то ли ухмыльнулся, то ли поморщился.
— Я сразу же заметил его скромность и прямую осанку, его благочестивость и воспитанность. Извините, если я излишне прямолинеен в своих суждениях, но в обществе, коим он окружен… то есть в вашем обществе, он никак не мог получить достойного воспитания, а также не мог не очернить себя теми пороками, что завладели людьми, коих он по наивности называет своими братьями… Прошу вас, не принимайте близко к сердцу мои слова, но ваш сын Жильбер не в пример дурнее и вздорнее Луи. Сразу видно, в каком кругу он провел свои детские годы…
Гюстав со злости мог бы съесть шевалье с потрохами, но вместо этого с остервенением откусил большой кусок телятины так, чтобы невзначай не покрыть дорогого гостя самыми отборными ругательствами.
Видя, что трактирщик не возражает, Фрустье приободрился и продолжил: «Прошу вас открыть мне тайну Луи! Если он сирота благородного происхождения, вы обязаны дать ему шанс на достойную жизнь! Я верю, он еще сможет занять свое место в приличном обществе».
— Благие намерения — это похвально (Гюстав заскрипел зубами), однако поверь мне, рыцарь, тебе не след соваться в эти темные дела. Может закончиться плохо…
Трактирщик недвусмысленно дал понять это, проведя по горлу ребром своей жирной от мяса ладони. Франсуа нервно сглотнул.
— Что вы имеете в виду?..
— То, что не люблю играть в благородство. Луи очень дорог мне. Он действительно бравый малый и отчаянный сорвиголова. С ним приятно иметь дело в рисковых ситуациях… Но не тешь себя мыслью, что он примет от постороннего сердобольца какую-либо помощь и променяет мой блошиный кабак на твое блестящее общество.
— А я не люблю, когда меня оскорбляют!
— Поначалу я вообще принял тебя за сумасшедшего или за проходимца, но никак не за благородного лыцаря.
— Рыцаря.
— Шут с ним, пусть будет рыцаря! Ты мне и правда симпатичен своей чудно;й болтовней и простодушием. Поэтому выскажу тебе все, как на духу…
Гюстав осклабился: он готовился развеять праведный рыцарский пыл своими увесистыми доводами.
— Кажется, ты, господин шевалье, до сих пор не отдаешь себе отчет в том, где оказался… И по чьей милости все еще жив-здоров. Здесь, в этом славном местечке, мы привечаем лихих людей: убийц, грабителей, распутников. И Луи здесь неплохо живется. Он в своей тарелке. И вовсе не такой недотрога, каким ты его себе вообразил! В толк не возьму, почему он был с тобою так любезен.
«Я сразу понял, что вы гнилой человек, но екшаться с мерзавцами и покрывать их темные дела… это уж слишком! Я вызываю вас на поединок чести!» — Франсуа вскочил со скамьи, как ошпаренный, но не успел окончить свою пламенную речь.
«Полно, сударь!» — сзади раздался грудной и томный женский голос. Метнув гневный взгляд на дверь, шевалье увидел Жанну.
— Мсье, достойно ли продажное, заросшее жиром сердце моего муженька того, чтобы быть пронзенным вашим благородным кинжалом?! Простите его! Он же пьян! Никогда не просыхает. И сам не знает, что городит! Не обращайте внимания на глупые выдумки пьяницы. Ему и черти мерещатся по углам. Так что же теперь, вызывать сюда архиепископа?
«Молчи, мартовская кошка! Курва!» — Гюстав швырнул в жену пустую пивную кружку.
Жанна ловко увернулась от удара, осыпала мужа отборной бранью и скрылась за дверью.
Выпустив пар, трактирщик несколько смягчился: «Право, сударь, брось это дело. Где такое видано: предлагать поединок чести тому, у кого этой чести отродясь не было! Глупо и бессмысленно мне угрожать: хочешь верь — хочешь нет, меня одолеть не так-то просто. К тому же, я не один. Со мной моя верная и дружная несносная семья! Всем гуртом мы дружно тебя ошкурим. И никто никогда не узнает, где покоятся твои косточки. Предлагаю тебе разумное решение: ты оставляешь мне свои денежки, как плату за жизнь, поскольку ты сам нарвался, а я позволяю тебе сегодня же живым и невредимым на своих двоих убраться вон из моего трактира. Ищи свою судьбу или смерть где-нибудь в другом месте!»
Рыцаря буквально разрывало на куски от праведного гнева, сомнений, страха и желания совершить подвиг. Но стоит ли подвиг, о котором никто не узнает, того, чтобы ради него рисковать своей жизнью?
В конце концов, Франсуа швырнул кинжал и тугой мешочек с монетами на стол, вложив в этот жест все свое презрение.
Гюстав поспешно прибрал к рукам полученное добро и, подняв свое грузное тело со скамьи, крикнул в окно: «Ребята! Свинья покидает хлев!»
Со двора донесся ответный дружный хохот. «Вы свободны, господин рыцарь», — Гюстав, как всегда, ухмылялся и выжидательно смотрел на Фрустье.
Тот не заставил себя упрашивать.
               
* * *
Когда Франсуа проходил по коридору мимо кухни, дорогу ему преградила трепещущая Жанна. «Вот, — она поспешно сунула рыцарю в руки увесистый узелок, — возьмите. Там пироги и вяленое мясо. Опасайтесь проезжих дорог. Как выйдете из ворот, между двух корявых дубов увидите едва приметную тропку. Ступайте по ней и никуда не сворачивайте. Она выведет вас из леса. Если встретите незнакомцев, знайте, что это разбойники. Отвечайте на все их вопросы, что вы новенький в шайке Гюстава-Пройдохи. Скажите им: «Лиса идет ставить капкан на охотника». И они вас пропустят».
«Лиса идет ставить капкан на охотника…» — шепотом повторил Франсуа.
«Да! Верно! Только ничего не перепутайте!» — Жанна крепко обхватила шевалье за плечи, легко привлекла к себе, как тростинку, жадно и порывисто поцеловала его в губы и исчезла за кухонной дверью.
Рыцарь поморщился, спешно вытер губы рукавом и без приключений преодолел оставшуюся часть коридора. Слегка пошатываясь, обескураженный Фрустье сошел с крыльца и, провожаемый смехом и улюлюканьем, беспрепятственно покинул логово порока.
               
* * *
Немного оправившись после потрясения, шевалье измыслил хитроумный план, в надежде утереть нос зарвавшимся плебеям, а также реализовать свою тягу к авантюрам и благородным поступкам. Выйдя за ворота, он, дабы усыпить бдительность членов шайки, действительно свернул в лес, но, памятуя о случае со своим оруженосцем, побоялся снова заблудиться в трех соснах, поэтому предусмотрительно не стал углубляться в чащобу.
Облюбовав широкий неказистый пень, Фрустье удобно устроился на нем и погрузился в раздумья. Угрозы и намеки Гюстава не только не охладили его интереса к судьбе Луи, но еще больше подстегнули игру воображения. То, что юноша самого благородного происхождения, рыцарь больше не сомневался. Пустив в ход все известные приемы логики и философии, Франсуа заключил, что благородная кровь непременно заговорит в Луи, стоит только пробудить в нем гордость аристократа и чувство презрения к людям низшего сословия, в кругу которых он волей несчастной судьбы оказался. Кроме всего прочего, Фрустье, заботясь о спасении Луи, и о своей участи ни на минуту не забывал. Положение рыцаря становилось поистине угрожающим: один в глухом лесу, без денег и оружия, покинутый слугами и друзьями… Даже если и удастся, благодаря заботливым советам Жанны, целым и невредимым выбраться из чащобы, то что ожидает его потом?.. Голод и бродяжничество?
Рыцарю был необходим друг и союзник, советчик, который в этих лесах чувствует себя, как рыба в воде, знает каждую тропку. Если план о бегстве с Луи будет успешно приведен в исполнение, Фрустье убьет одной стрелой сразу двух зайцев: откроет юноше глаза на его происхождение, а затем наверняка сумеет отыскать родителей или родственников юнца, тем самым открыв Луи дорогу в блестящее будущее. Вместе с тем шевалье заручится поддержкой и помощью нового друга, увеличив свои шансы на удачный исход нынешнего приключения. Кроме этих бредовых мыслей, в коих было повинно его пристрастие к куртуазным и плутовским романам, в голове незадачливого героя мелькали и весьма здравые идеи. Возможно, в виду своего доброго расположения, Луи, все-таки, поможет ему вернуть хотя бы часть монет и разжиться каким-никаким оружием: кухонным ножом, на худой конец (который может быть передан через Жанну).
Франсуа признал свой замысел блестящим и безупречным. Покинув пень, он сделал небольшой крюк и, стараясь пробираться меж ветвей и стволов как можно тише и осторожнее, вышел к трактиру Гюстава с противоположной стороны. Высокие кусты дикого шиповника послужили ему отличным укрытием. Отсюда он мог наблюдать и слушать, оставаясь незамеченным.
Фрустье не поленился и обследовал забор, окружавший трактир. К своей радости, шевалье обнаружил между досок множество широких щелей, дававших любопытному взору доступ к тайнам жизни обитателей дома. Кроме того, на счастье везучего рыцаря, в заборе была пара изрядно подгнивших и шатающихся досок, которые держались на честном слове. Наверняка хищные лесные зверьки не раз пользовались этим неприметным ходом для того, чтобы безнаказанно чинить разбой в здешнем курятнике.
Взвесив все преимущества своего открытия, Фрустье приободрился и решил дожидаться ночи в своем укромном убежище.
Целый день Франсуа промаялся в кустах шиповника, съедаемый комарами, подкрепляя свой дух пирогами и вяленым мясом. Лишь раз, преследуемый жаждой, он исследовал окрестности в поисках воды. Робкий, еле приметный лесной ручеек вдохнул в нашего героя свежие силы.
Ленивое майское солнце клонилось к закату, и вечерняя духота стала просто невыносимой. Обливаясь потом, Фрустье сидел в кустах и уже начинал сомневаться в безупречности своего пана, когда заслышал неподалеку нестройный хор голосов. Все они были охрипшими, грубыми и лишь один, мелодичный и звонкий, пробивался среди них, как юный росток пшеницы среди сухого дерна.
«Луи!» — подумал Фрустье и, влекомый любопытством, осторожно выглянул из кустов. Он увидел небольшую шайку бандитов, среди которых быстро отыскал Луи. Юноша о чем-то беспечно беседовал с крепким туполицым детиной. Облик Луи по-прежнему скрывал мешковатый капюшон. Разбойники веселой нестройной гурьбой возвращались в трактир. До Франсуа доносились обрывки фраз: «Это дело нужно отметить!»; «Я сегодня выпью целую бочку вина!»; «Да, такой удачи нам давно не перепадало…»; «Ну ты находчивый малый…». Голоса незаметно смешались в неясный гул и постепенно затихли. Франсуа приложил левый глаз к щели в заборе и увидел, как шайка заходит в дом.
Набиравшие силу прохладные сумерки принесли некоторое облегчение, однако воздух по-прежнему оставался густым и душным. В нижнем этаже дома зажглись огни: там начиналась веселая попойка. До слуха Фрустье долетал звон бьющейся посуды, сальные шуточки и громкий хохот. Мысль о том, что Луи также причастен к этой ужасной вакханалии, оскорбила рыцаря в самых нежных чувствах. Какое же облегчение он испытал, когда через полчаса увидел, как одно из дальних окон в пристройке широко распахнулось: Луи поставил на подоконник свечу, робкое пламя которой подрагивало на сквозняке. Какое-то время юноша неподвижно стоял у окна, глядя на тенистый молчаливый лес. Затем огонек свечи, уносимый рукою Луи, исчез в глубине комнаты, продолжая ронять на потолок и стены слабые нежные отсветы. Фрустье от волнения заерзал на месте, но окликнуть юношу, все-таки, не решился. «Подожду, пока все лягут спать, а затем, под покровом ночи проберусь в комнату Луи», — так подумал Франсуа и заточил последний пирог с курятиной.
               
* * *
Приятная свежесть позднего вечера постепенно стала переходить в пронизывающий ночной холодок. Накрапывал мелкий дождь. Синий лес затаил дыхание: даже ночные насекомые и птицы не роняли ни звука. Фрустье, стуча зубами, сидел под мокрым кустом и с ненавистью следил за горящими окнами таверны, свет в которых, словно, никто и не думал гасить. Пьянка продолжалась полночи, и Франсуа едва хватило терпения, чтобы привести в исполнение свой план. Крепкий сон смежал веки его уставших от напряженного бдения глаз, бездействие и неопределенность утомили тело и спутали мысли. Рыцарь клевал носом, но вновь и вновь просыпался от холода и сырости. Наконец, титаническое терпение дворянина было вознаграждено: последнее, пылавшее светом окно, погасло, и дом погрузился в глубокую темень и тишину, время от времени нарушаемую дружным раскатистым храпом.
Франсуа несколько воспрял духом и, немного размяв затекшие и онемевшие ноги и руки, предпринял попытку пробраться к трактиру, используя дыру в заборе. В этой попытке он преуспел и, посадив несколько заноз и оцарапав щеку, оказался у заветной цели. Рыцарь встал под окном Луи и прислушался. Тишина. Отсутствие храпа давало надежду на то, что в комнате окажется действительно Луи, а не один из нечесаных плебеев Гюстава. Пьяные в стельку разбойники были почти не опасны, поэтому шевалье боялся лишь горького разочарования, которое постигло бы его, не найди он Луи в этой комнате.
Ловко ухватившись за подоконник, Франсуа без труда подтянулся на руках, перекинул ногу и спустя минуту очутился в комнате Луи. Как и всякий порядочный рыцарь, лазить в окна Фрустье умел.
Шевалье осмотрелся, с трудом различая предметы, погруженные в темноту: на стуле у кровати он увидел одежду и плащ Луи. Рыцарь вздохнул с облегчением. В голове путались мысли: «Я должен убедить Луи в необходимости побега!»; «А что, если он рассердится на меня или, того хуже, посмеется надо мной?»; «Что, если он предаст мое глубокое доверие к нему и в темноте заколет меня, как свинью, не моргнув и глазом?»
Стараясь подавить эти жуткие и трусливые мысли, Франсуа осторожно приблизился к кровати и склонился над ней, затаив дыхание. Он различил хрупкую фигурку Луи, почти с головой закутанную в одеяло. Мальчик спал лицом к стене, съежившись в комочек. Фрустье робко позвал Луи по имени, но тот не шелохнулся. «Друг мой, проснитесь… Мне нужно с Вами поговорить», — рыцарь мягко коснулся плеча Луи и легонько потормошил спящего.
Спустя несколько мгновений лицо Франсуа обожгла оплеуха, ловкие невидимые руки крепко схватили его за шиворот и оттолкнули с такой отчаянной яростью, что Фрустье потерял равновесие, попятился и упал навзничь. Послышался женский голос, задыхающийся от негодования: «Отвали!» Франсуа больно ушиб затылок и ничего не успел сообразить или предпринять прежде, чем услышал звук пары легких босых ног, спрыгнувших на пол, и затем ощутил, как чьи-то голые колени сдавили ему грудь. К горлу, где бешенно пульсировала кровь, приставили что-то острое, неприятно поразившее Фрустье своей прохладой. «Нож!» — мелькнуло в сознании шевалье, и он нервно дернулся.
Существо, похожее на русалку, заговорило удивительным голосом, в котором мелодичность сирены смешивалась со змеиным шипением: «Кто таков? Пришел подпалить наш дом? Снова? Как насчет того, чтобы перерезать тебе горло?..» Последние слова вернули Франсуа дар речи, и он успел прохрипеть: «Стойте! Я — шевалье Фрустье. Мне нужен Луи… Я его друг…»
«Русалка» задумалась. Онемев от иррационального ужаса, рыцарь наблюдал за тем, как в темноте над ним горят желто-зеленым огнем два больших красивых глаза. Странное существо, сочетавшее в себе звериную силу и детскую легкость, ослабило хватку и опустило нож. Девушка неспешно поднялась и двинулась в сторону окна. Ее силуэт был едва различим, только длинная мужская рубашка, мешком висевшая на стройной фигурке, бледным пятном плыла в полумраке. Все еще ощущая в груди ноющую боль, Франсуа рефлекторно сделал глубокий вдох и закашлялся.
Звякнул брошенный на стол нож. Послышался сдавленный девичий смех. В нем смешались удивление и дурашливость. Фрустье приподнялся на локте, потирая ушибленную макушку. «Прошу вас простить меня за грубое вторжение, но я ожидал найти здесь Луи, моего друга. У меня к нему важный разговор… Умоляю, не выдавайте моего присутствия! Укажите только, где я могу найти Луи», — шевалье, немного оправившись от шока, пытался собрать в комок остатки своего мужества и красноречия. И, чем больше он старался, тем больше это забавляло незнакомку. Серебряный колокольчик ее нежного смеха все заливался, не умолкая. От стыда Франсуа был готов провалиться сквозь землю.
Девушка что-то искала на столе. Наконец, в ее пальцах вспыхнул робкий огонек свечи. Он выхватил из темноты копну вьющихся волос, сбегавших мягкими волнами по груди и плечам. Рыцарю на мгновение показалось, что волосы «русалки» шевелятся и танцуют, словно ожившие растения. Франсуа зажмурился — наваждение исчезло. Должно быть, это всего лишь игра света и теней… Густые пряди обрамляли бледное лицо. Оно было холодным и чистым, словно сошедшим со старинного серебряного медальона. Большие, необычного разреза и странного цвета глаза, в которых играл лукавый огонек, были, пожалуй, всего прекраснее. И ужаснее…
Фрустье до сих пор не мог опомниться. В облике незнакомки было что-то неуловимо потустороннее. Рыцарь только и смог, что сдавленно пролепетать: «Что… Что это значит?..»
Его голос предательски дрожал. Голова шла кругом. Казалось, что в комнату проникает холодный морозный воздух, немыслимый для майской ночи. Что-то было не так. Во всей обстановке, в темноте за окном, в самом воздухе. Поймав на себе его смущенный и, вместе с тем, любопытствующий взгляд, девушка перестала смеяться.
«Это значит, что Луи здесь нет. Его вообще не существует. И тебе тут не место. Гюстав прикажет разделаться с тобой, как только узнает, что ты пренебрег его милостью и вернулся обратно в трактир…» — ее голос стал тихим и напряженным, в нем снова появились змеиные нотки. Франсуа все еще сидел на полу, сбитый с толку и ошарашенный.
«Я помогу тебе, — она выдвинула один из ящичков стола и извлекла оттуда два предмета: небольшой кожаный кисет и кинжал в красивых ножнах, — Возьми свое оружие. Гюстав подарил его мне, но все же… Оно твое по праву. А здесь немного денег. Моя доля. Этого тебе должно хватить, чтобы в близлежащей деревне найти еду и кров. Поспеши убраться отсюда, если тебе дорога жизнь!»
Девушка уверенно приблизилась к Фрустье и вложила ему в руки эти скромные дары: «Я научу тебя, как невредимым выбраться из чащи. За воротами трактира, там, где начинается лес, между двумя старыми дубами есть тоненькая тропа. Тебе следует идти по ней, не сворачивая. Ты выйдешь прямо в поля, а там и огоньки деревень, наверняка, сможешь отыскать. На случай, если по пути ты встретишь разбойников, скажи, что ты новенький в шайке Гюстава-Пройдохи. Есть секретный пароль. Скажи им…»
Франсуа прервал ее доверительный шепот словами: «Лиса идет ставить капкан на охотника». Он увидел, как в изумлении расширились глаза незнакомки и от этого стали еще прекраснее.
— Как вас зовут?..
— Луиза…
От громкого хриплого оклика рыцарь и девушка вздрогнули.
— Куда это ты намылился?!
В дверном проеме стоял Гюстав. Его лицо выражало немыслимую смесь множества противоречивых эмоций. Но что ужаснее всего — лицо как таковое в неясном свете свечи казалось почти нечеловеческим. Глаза трактирщика горели в полумраке как две зеленоватые гнилушки. Липкими мерцающими огоньками они ползали по стенам и полу, по лицу и одежде рыцаря. Затем, гневно сверкнув, они метнулись в сторону девушки.
«Я здесь ни при чем! — прощебетала Луиза. — Лесные духи сами принесли его сюда. Сначала я хотела его убить, но потом… он меня рассмешил. Такой забавный. Давай оставим его в живых!»
Гюстав лениво отмахнулся. Его липкий мерцающий взгляд снова скользнул вниз.
Фрустье заерзал на полу.
«Встань! Шутки закончились!» — Гюстав уверенно и широко шагнул вперед.
Рыцарь подскочил, как ошпаренный, и кинулся к окну, но тут же почувствовал, как крепкая когтистая рука вцепилась в его одежды и рванула беглеца назад: «Не так быстро, ваше сиятельство!»
Тело Франсуа обмякло и потеряло способность к любого рода сопротивлению. Словно тряпичная кукла, он был смят в охапку огромными сильными лапами Гюстава и вдавлен в стенку. К горлу подступила тошнота, голова закружилась. И вся эта странная комната заплясала вокруг, заходила ходуном.
«Отпустите меня… Прошу…» — Фрустье с трудом заставил свои губы двигаться и складывать в слова те бессвязные звуки, которые вырывались из его сдавленной груди.
«Отпустить? — взревел трактирщик. — Да ты рехнулся! Теперь, когда ты видел наш истинный облик, отпустить тебя было бы верхом неблагоразумия. Не уверен, что ты умеешь держать язык за зубами. Еще и хвалиться начнешь своими подвигами и похождениями».
«Полно тебе, Гюстав! Разве его россказням кто-нибудь поверит?» – ловко вставила словечко Луиза.
— Простолюдины, может быть, и не поверят. А вот святая инквизиция очень даже может нами заинтересоваться!
Гюстав еще раз хорошенько тряхнул Фрустье за грудки: «Ну что, смекнул, что к чему?»
Рыцарь растерял последние остатки мужества, глядя в одутловатое, местами поросшее шерстью и покрытое шипами лицо своего мучителя, чьи глаза обладали странным, почти гипнотическим воздействием. Шевалье оставил попытки вырваться и покорно уронил отяжелевшую голову на грудь.
Фрустье показалось, что предательски изменчивый голос Луизы зазвучал откуда-то издалека: «Не сопротивляйся! Ты не захотел уйти по доброй воле, значит, теперь тебе предстоит сделать выбор: либо умереть, либо стать одним из нас хотя бы на треть. Это станет гарантией твоего молчания».
«Пожалуйста, пощадите… Я хочу жить…» — Франсуа не узнавал звуков собственного голоса, настолько тот был сдавленным и жалким.
«Хорошо, будь по-твоему!» — рявкнул Гюстав и обдал лицо рыцаря горячим зловонным дыханием.
Луиза подала голос. Он снова стал игривым и нежным: «Умереть всего на треть! Умереть всего на треть!» Она подошла к Фрустье и ласково улыбнулась. В следующее мгновение Франсуа ощутил, как чьи-то крохотные, но крепкие зубки жадно вонзились в его плечо, с легкостью разрывая ткань рубахи.
Рыцарь завыл от жгучей боли и потерял сознание.
               
* * *
Франсуа с трудом разлепил опухшие, заплывшие слизью глаза. Ужасно хотелось пить, голова монотонно гудела, как старый соборный колокол. Разбитый и измотанный — именно эти эпитеты сейчас лучше всего могли бы описать состояние рыцаря. Даже после самых крепких попоек, какие случались в дни его ранней юности (еще до того, как шевалье вступил на скользкий путь благочестия), Франсуа не чувствовал себя так отвратительно.
Пахло влажной плесенью, пылью и соломой. Собственно, она была повсюду: герцог лежал на огромной куче сена.
«Стало быть, я на чердаке… — промелькнуло у него в сознании. — Стало быть, у меня похмелье… До чего же мерзкий кошмар мне приснился! Словно я уже просыпался здесь вчера, потом беседовал с хозяином трактира, потом… он обобрал меня до нитки и выставил за дверь. А пото-ом… Господи помилуй, какая жуть! Приснится же такое! Надо завязывать с выпивкой…»
Франсуа предпринял неловкую попытку приподняться, но тут же ощутил острую боль в левом плече и снова повалился на сено. Шевалье осмотрел себя и с ужасом увидел, что пола плаща и рубаха покрыты подсохшими бурыми пятнами.
Кровь…
Левая рука плохо слушалась. Фрустье осторожно ощупал плечо и предплечье. Они опухли, а рана нестерпимо чесалась и саднила. Сквозь дырки в ткани были видны следы от глубоких укусов. Франсуа ощутил, как мелкий холодный пот покрывает его лицо и спину. Все эти странные обстоятельства могли означать только одно: ему не приснилось.
Не успел шевалье всерьез испугаться и запаниковать, как его внимание отвлек глухой, шаркающий звук приближающихся шагов. Фрустье с трудом приподнялся на правой руке и сел, борясь с приступами легкой тошноты и головокружения: «Кто там?»
«Это я, мсье, не бойтесь!» — с лестницы донесся хриплый детский голос. «Жильбер…» — пронеслось в голове у рыцаря, и он снова упал на сено, не в силах превозмочь очередной приступ дурноты.
«Как спалось, господин?» — мальчик расплывался в улыбке, обнажая редкие серые зубы. В руке у него был небольшой тряпичный кулек. Не дожидаясь ответа, визитер продолжил: «А я завтрак принес. Там все внизу очень беспокоятся о вас и справляются о вашем самочувствии, особенно Жанна».
Франсуа издал тихий стон и повернулся на бок. В таком положении его, почему-то, гораздо меньше мутило: «Самочувствие… Отвратительное, можешь им передать. Я, конечно, чувствую кое-что, но не уверен, что ощущаю именно себя. Будто сам не свой…»
Рыцарь неистово потер глаза тыльной стороной ладони, словно желая окончательно проснуться и прогнать из своего сознания жуткий морок. Все это время мальчишка стоял неподвижно и с нескрываемым интересом наблюдал за несчастным постояльцем.
Лицо ребенка показалось Фрустье каким-то странным. Он не заметил это сразу, но, когда пелена дурноты и дремоты немного сошла с глаз, шевалье неприятно поразили перемены, произошедшие в облике Жильбера. Они были пугающими.
Пальцы, в которых парнишка держал узелок с едой, стали длинными-предлинными и костлявыми, как у птицы, а кожа рук выглядела морщинистой и грубой, словно у старой черепахи. На щеках Жильбера робко светлела негустая шерсть, а скулы выступали на лице, словно кривые грубые наросты кораллов на морских камнях.
Жильбер, как ни в чем не бывало, смотрел в перекошенное ужасом лицо Фрустье и продолжал улыбаться: «Так вы действительно больше не вы…»
«Здорово она вас покусала! — не то с восхищением, не то с насмешкой сказал мальчуган и кинул на сено тряпку, в которую были замотаны пара кусков хлеба и кожаная фляжка с водой. — Чего это вы на меня так пялитесь, будто видите в первый раз? Это даже как-то неучтиво с вашей стороны, господин».
— Что за чертовщина тут творится?..
— Разве, мсье? Вроде, ничего особенного. Я, например, живу так уже много лет. Не двенадцать или четырнадцать, как вы могли бы подумать, а гораздо дольше. Я мыл здесь полы и таскал эти проклятые помои для свиней, когда вас еще и на свете не было.
Теперь мальчуган смотрел на рыцаря сверху вниз уже с горькой усмешкой и даже с некоторым состраданием. Так смотрят на больных наивных детей, которые ничего не смыслят в жизни, но хотят получить мгновенные ответы на все свои сбивчивые вопросы.
«Я ровным счетом ничего не понимаю… Это какая-то злая, жестокая шутка. Милый мальчик, я ведь не сделал тебе ничего плохого. Перестань говорить загадками, иначе я сойду с ума», — взмолился Франсуа.
Жильбер скорчил гримасу: «Не такой уж я и милый. А мальчик из меня, как из вас храбрец! Да я в отцы гожусь вашему прадедушке… — зеленовато-бледное лицо парнишки озарила догадка. — А-а-а… Вас, наверное, сбил с толку мой внешний вид?»
Рыцарь обреченно кивнул.
— Тогда все ясно! Бояться вам нечего. Я всегда был таким, просто вы не могли увидеть моей истинной сути, потому что находились по ту сторону. А сейчас мы с вами стали гораздо ближе… по сути. Теперь, в некотором роде, вы один из нас. Не совсем, конечно. Но порой даже одной капельки крови достаточно, чтобы перестать быть человеком.
Мальчик широко зевнул. Было видно, что этот разговор порядком ему наскучил. Жильбер без лишних церемоний направился к выходу, но у самой лестницы помедлил и обернулся. Его лицо внезапно стало серьезным и холодным, а на щеках проступили зеленые пятна: «Вас никто сюда не звал. Поверьте, ваше вмешательство в наш многовековой жизненный уклад никому не доставило удовольствия. Кроме Жанны разве что… Одни хлопоты от таких вот, как вы. Лезете со своими подвигами туда, куда не следует, — он на мгновение замолчал, словно подбирая в уме слова, а затем добавил, — мой вам совет: выпейте воды и поешьте хлеба. Голова сразу перестанет кружиться, вот увидите. А после… Потихоньку спускайтесь вниз. Отец будет вас ждать. Впереди непростой разговор, поэтому советую не делать глупостей. Если попытаетесь сбежать, пощады не будет. Я сам с отцом не шучу и вам не советую».
Некоторое время Франсуа лежал и смотрел в стену, слушая ленивое жужжание мух и свист ветра под крышей, не в силах приподняться или сесть, не в силах поверить в происходящее. Он ощущал легкую ломоту во всем теле и слышал, как его отравленная кровь со свистом несется по раскаленным сосудам и сотрясает тело, которое тихо гудит изнутри как гигантский улей.
Сам не свой… Это верно. После событий вчерашней ночи он словно застрял между двумя мирами и всюду теперь был посторонним: чуждым как для людей, так и для странного мира, частью которого являлся Жильбер и прочие постояльцы этого затерянного в лесах трактира.
Рыцарь нехотя развернул тряпку и заставил себя поесть. Хлеб был мягким и свежим, но имел необычный привкус. Шевалье поймал себя на мысли, что теперь осязает, видит и слышит окружающее его пространство совершенно по-новому. Дневной свет, пробивавшийся через многочисленные чердачные щели и дыры в потолке, приобрел новые оттенки. Лица людей раскрыли свои страшные секреты: клыки, шипы, шерсть и бог знает, что еще… Даже вода, которую Франсуа отхлебнул из фляги, непривычно обожгла его горло сладковатым холодным огнем.
Фрустье с опаской потрогал свое лицо дрожащей потной ладонью, ожидая нащупать на щеках шерсть или мерзкие сухие струпья, и с облегчением выдохнул, когда не почувствовал ничего, кроме гладкой кожи лба, мягкой бороды, в которой застряло несколько соломинок, и парочки мелких прыщей на щеке.
Было бы невыносимо кроме всего прочего потерять в этом треклятом трактире еще и свой благородный облик!
С каждым кусочком съеденного хлеба и с каждым глотком воды дурнота действительно отступала, сознание прояснялось, а к телу возвращалась сила. Закончив со скромным завтраком, рыцарь осторожно поднялся со своего соломенного ложа, уже привычным движением отряхнул с помятой одежды пыль и сено, расправил плащ, а затем, удостоверившись, что может твердо стоять на ногах, поплелся к темной деревянной лестнице, которая круто уходила вниз и вела туда, где шевалье ждала неизвестность.
               
 * * *
«Ну-ка, располагайся, я тебе все растолкую», — Гюстав сидел за столом и покуривал трубку. Перед ним стояли грязные тарелки и огромная кружка пива, осушенная на треть. В липком душном воздухе весело звенели мухи и тикали старинные настенные часы.
Фрустье оглядел комнату. В углу, у окна, подперев рукой отяжелевшую от браги голову, сидел заросший бородой мужчина плотного телосложения. Кажется, он дремал.
«Это Жулио, — увидев замешательство рыцаря, пояснил Гюстав. — Он у нас смирный. Почти все время дрыхнет, потому как провидец, и сны его вещие. Когда просыпается, рассказывает нам, что разузнал про все лесные тропки, про путников лихих и добрых. Ничто от него не может ускользнуть. И о том, что ты к нам явишься, он нас тоже уведомил заранее. Вот только забыл упомянуть, что ты будешь, как заноза в заднице».
Франсуа не нашел в себе сил для препирательств, поэтому неловко отодвинул тяжелый стул и присел.
А Гюстав продолжал более дружелюбно: «Ты уж прости, если я тебя давеча напугал. Но ты сам виноват во всем, спорить не будешь. Я отпустил тебя с миром, но ты вернулся. Мало в тебе благоразумия, Фру-Фру, ох, мало… Зато теперь, когда бестия Луиза тебя укусила, ты сможешь хранить нашу тайну. Ведь ты и сам теперь не совсем человек. Не то, что мы, конечно. Мы-то, по сути, вовсе не люди».
Шевалье спросил с опаской: «А что будет, если я ненароком выдам вашу тайну?»
«Умрешь, всего-то делов», — лаконично ответил хозяин трактира и выпустил из широких ноздрей струи терпкого сизого дыма. Затем переложил трубку в правый угол рта и жадно затянулся.
Рыцарь закашлялся. Где-то под ребрами он почувствовал предательский холодок и спазм. Так бывало всякий раз перед приступом икоты. А она настигала Франсуа только в минуты сильнейшего страха или волнения.
«Можно чего-нибудь выпить?» — прохрипел Фрустье, с трудом подавляя раздирающие грудь приступы кашля.
Гюстав улыбнулся: «Можно, конечно. Жена! Эй, плутовка, принеси-ка нашему дорогому гостю кружку пива! И окошко на кухне открой, пусть ветерок гуляет! А то чего доброго, наш почетный гость задохнется».
Спустя пару минут пришла заспанная и растрепанная Жанна. Она вынесла маленькую тарелочку с закуской и увесистую кружку, в которой шипело и пенилось темное густое пиво.
Хозяйка поставила угощение на стол, бросила теплый взгляд в сторону гостя, затем гневно посмотрела на мужа, и вышла вон, не проронив ни слова.
«Мы с ней до сих пор в контрах, — весело заметил Гюстав. — Не обращай внимания! Понимаешь, с этой женщиной иначе жить невозможно. Каждый день, как на вулкане… Так, о чем это я? — трактирщик задумчиво почесал подбородок. — Ах да! Я должен ввести тебя в курс дела…»
В комнату заявился сморщенный одноглазый старикашка. Он неспешно прошаркал к камину и уселся в потертое продавленное кресло.
«Это Гуазо, — пояснил Гюстав. — Он тоже очень важен для нас, потому как проводник. Его глаз ведет нас в перевернутый лес…»
«Куда-куда?» — рыцарь удивленно вскинул брови.
«Не перебивай! — несколько раздраженно бросил в ответ трактирщик. — Я все расскажу по порядку. Каждой сказке свой черед, ясно?»
Фрустье коротко кивнул и сделал пару небольших глотков из кружки. Пиво оказалось на редкость вкусным.
«С чего бы лучше начать? А, Гуазо, как думаешь?» — трактирщик весело подмигнул старику. Тот в ответ тоже подмигнул своим единственным подслеповатым глазом. Фрустье невольно передернуло от такого зрелища. Гуазо почмокал морщинистыми губами и прошамкал почти беззубым ртом что-то неразборчивое.
«Вот и хорошо, — оживился Гюстав, словно понял эту бессвязную мешанину из звуков. Отложив трубку, хозяин трактира подтянул к себе кружку с пивом и продолжил, почти мечтательно глядя куда-то в угол. — Да-а… Здешние места — просто благодатные! Их стороной обходят и голод, и болезни. К югу и к юго-западу от нашего леса есть много богатых деревень. Народ там живет зажиточный и трудолюбивый. А через чащу то и дело купцы катаются, перевозят свои товары да деньжата. Вот и ты тоже поперся через наш лес, понесла тебя нелегкая!.. И вон, вишь, куда вынесла… Так вот, мы очень давно к этому лесу приставлены. Наш трактир уже дважды успел сгнить от старости, трижды горел, так что неоднократно приходилось восстанавливать его общими силами. А мы все живем и не стареем, хоть и выглядим паршиво, что скрывать. Но и не помираем, как ты смог заметить, — Гюстав снова усмехнулся, наблюдая за тем, как и без того выразительные глаза шевалье буквально лезут на лоб от удивления. — Мы — стражи этих мест. Следим за порядком. Иной человек ходит по лесу и собирает что?.. Правильно! Грибы и ягоды. Хворост еще иногда. А мы собираем заблудшие, грешные души, то бишь людей нечестивых и жадных, душегубов и разбойников. Где богатый торговый путь, там и лихие люди рядом, разве нет? Частенько они сами приходят к нам в трактир, ведь для них это лучшее прибежище. У нас тепло, тихо, сытно. Укромное место, где можно переждать непогоду или отсидеться после грабежа. К тому же, тут много дешевой выпивки! Здесь мы любого забулдыгу принимаем с почестями, как короля. Грешники — это мухи, а наш трактир — это бочка меда, понимаешь?»
«Или кушья дерьма, кому как больсе нравитша», — прошамкал Гуазо.
«Такая точка зрения тоже есть! — хрипло захохотал Гюстав, а затем продолжил. — И со всеми этими подлецами мы водим дружбу до поры до времени. Наш трактир у них на хорошем счету! Только вот, войдя в него, довольно сложно вернуться обратно и выйти из леса живым и невредимым тому, кто душою черен. К нам много всякого сброда стекается в поисках легкой наживы. В чаще на каждом шагу зарыты клады, оставленные прежними разбойниками. За сотни лет знаешь их сколько накопилось, ух! Жуткие легенды исстари ходят об этих лесах, но жадность всегда сильнее суеверного страха. Хотя, справедливости ради, надо сказать, что нас навещают не только негодяи, но и странники, безобидные бродяги, менестрели. Те, кто себе большого добра не ищут, но и другим зла не делают. Их мы встречаем с радостью! Тем более, что они нам, сами того не зная, очень помогают, разнося добрую славу о кладах лесных и о нашем трактире по городам и весям. Таков наш дом: каждый через него получает то, чего достоин. Кто-то ночлег и горячий ужин, а кто-то и смерть свою здесь обретает. Да-а… Кого только не побывало тут за многие годы, а вот благородного рыцаря мы привечаем впервые!
Гюстав пристально, испытующе уставился на Фрустье. Шевалье сперва потупил взгляд, но затем, очевидно, собрав в своем сердце смелость, спросил прямо: «Кому же вы служите?» Хотя где-то в глубине души понимал, что, скорее всего, лучше и не знать ответ на этот вопрос.
«Гальменам, — сказал Гюстав, состроив многозначительную гримасу, — Это древние чудища-великаны. Они живут по ту сторону мира, в перевернутом лесу, но время от времени приходят и в наш мир, потому как питаются душами грешников — воров, убийц, разбойников, предателей. А мы помогаем гальменам искать еду, тем самым храня баланс между добром и злом. Если чудовищ не насытить вовремя, они много беспорядка и разрушения принесут в этот мир: засухи, неурожаи, болезни и прочие неурядицы. Но наши хозяева всегда довольны — недостатка в пище нет».
Гуазо булькнул что-то и осклабился, обнажив черную пропасть кривого рта. Видимо, это была улыбка. Или легкая усмешка, как знать.
На некоторое время в комнате воцарилось молчание. Было слышно только, как трактирщик шумно отхлебывает пиво из кружки, толстые мухи бьются в оконные стекла, да раскатисто, с присвистом храпит Жулио. Рыцарь напряженно обдумывал только что услышанное и сомневался, верить сказанному, или нет. Однако, после странных событий прошлой ночи усомниться в правдивости этой истории было бы, по меньшей мере, странно.
— Гюстав, вы сказали, что разбойники — частые гости в этом трактире. Тогда почему здесь так тихо и пустынно сегодня утром?
— Потому что ты и я, и старина Гуазо… Все мы сейчас находимся по ту сторону… Обычный человек не способен воспринимать больше одного слоя реальности. А мы умеем. И скользим между ними. Сейчас в этой комнате может быть куча людей, шум и гам, веселье. Но мы не увидим и не услышим их, а они нас. Когда малышка Луиза прокусила тебе плечо, она поделилась с тобой частичкой нашего дара. Сам ты, конечно, не сможешь переходить из мира в мир, но с нашей помощью — вполне.
«Я не совсем понял…» — шевалье напряженно наморщил лоб.
— Возможно, поймешь позже. Или никогда не поймешь до конца… Да это и не важно. Близится полнолуние. Именно в это время мы открываем ворота в наш мир и дарим гальменам настоящее пиршество! Скоро состоится очередная вылазка в лес, и ты пойдешь с нами!
«Зачем?!» — встревоженно воскликнул Фрустье.
— Затем, что еще одна прививка от трусости тебе не помешает… Крепче будешь держать язык за зубами. Когда своими глазами увидишь гальменов, ни за что не захочешь принять от них смерть! Они предательства не прощают. Плечо до свадьбы заживет. А вот, если тебе откусят голову, тут уж пардон! Ну-ну, полно! Тебе совершенно не о чем волноваться.
               
* * *
Полная луна медленно выкатилась из-за туч и теперь лежала в небе, над притихшим лесом, как огромная, покрытая плесенью, сырная голова. Ее предательский болезненный свет омывал стволы деревьев, крышу трактира и пустынный двор, растекался по крыльцу и заглядывал в окна, но тут же медленно отступал, как живое существо, почуяв за ставнями обжигающее тепло камина и яркий свет масляных ламп.
Рыцарь стоял на крыльце неподвижно, словно слившись с этим восковым, фосфорицирующим пейзажем, и смотрел на верхушки черных деревьев. Они медленно покачивались и скрипели на ветру, царапая небо крючковатыми сучьями и жесткой хвоей. Где-то в отдалении изредка ухал филин и время от времени подавала голос еще одна полуночная безымянная птица.
Франсуа сейчас испытывал к этому лесу странную привязанность, но вместе с тем ощущал почти животный страх, смешанный с любопытством. Под этими густыми кронами, в лабиринте стволов, начинался загадочный неизведанный мир, таивший в себе равное количество опасностей и чудес.
«Как я люблю такие ночи!» — шевалье вздрогнул, услышав за спиной звонкий девичий голос, который появился, как всегда, словно бы из ниоткуда. Луиза умела подкрадываться незаметно и столь же незаметно исчезать.
Тонкая прохладная ладонь легла на плечо Фрустье.
Франсуа передернуло, то ли от ночного холодка, то ли желания стряхнуть с себя прикосновение ее руки. Луиза тихо рассмеялась и через пару мгновений очутилась поодаль, на другой стороне крыльца: босая и стройная, укутанная плащом длинных густых волос, которые мерцали при лунном свете, как дорогое и редкое белое золото. Она запрокинула голову к небу и шумно вдохнула обжигающе свежий лесной воздух. В сумраке ее глаза переливались таинственным зеленоватым огнем, как два колдовских уголька.
Франсуа невольно залюбовался этой странной, почти нечеловеческой красотой. Так, как любуются причудливым деревом или куском янтаря. Он осторожно спросил: «Ты всегда была… такой?»
Она задумчиво улыбнулась: «Нет, не всегда. Когда-то я была человеком. Давно… Очень давно… Гюстав вырвал меня, смертельно раненую, из рук разбойников. Тогда был только один способ спасти меня — поделиться со мной чарами. Сделать меня одной из тех, кто живет в двух мирах одновременно. Гюстав предоставил мне редкий выбор, тот, что не всем дается: умереть человеком, или продолжить жизнь в качестве стража равновесия. Я выбрала второе».
— И ни разу не пожалела?..
— Нет. Тем более, что у меня открылся особый дар. Я умею успокаивать гальменов, когда они гневаются. Пою им песни. Они глухо гудят в ответ, покачиваются-танцуют, а иногда ненадолго засыпают.
«Гальмены… Гюстав сказал, что я должен пойти с вами… Это обязательно?» — в голосе шевалье звучали сомнение и слабая мольба о помощи.
«Обязательно… — она мягко улыбнулась, — Иначе как ты поймешь, чем и для чего мы живем? А ты теперь, по собственной глупости, отчасти тоже один из нас. Иногда лучше увидеть все воочию. Ни один рассказ не передаст тебе глубокой красоты этого древнего таинства…»
«Красоты? — Фрустье нервно и криво усмехнулся. — Держу пари, что это жуткое зрелище…»
«Глупенький… — она откинула со лба непослушные волосы и плавно подошла к нему. — Это древний закон того мира, в котором мы живем. И мы не единственные. Сколько еще таких глухих лесов и одиноких трактиров по всей земле… Кто-то должен следить за равновесием и приводить в исполнение законы, созданные Вселенной», — Луиза подняла задумчивые мерцающие глаза к звездам.
Шевалье невольно последовал ее примеру и упал взглядом в это бездонное, далекое пространство ночи. Луна как раз спряталась за завесу плотного облака, дав дорогу звездному свету. Мириады огней, блесток, жемчужин и лампадок были рассыпаны по черному бархату. Они манили своей недосягаемой холодной красотой, подмигивали и таяли, вспыхивали и падали, тонули в тучах и снова возвращались на небосклон.
«Нет… Над нами не черная пустота… — прошептала Луиза. — Эта Вселенная полна жизни. Конечно, не такой суетной и быстротечной, как людская. У нее все совсем иначе. Там, среди звезд, есть что-то мыслящее, наблюдающее, творящее… Ведь и наша планета издалека выглядит вот так — как эта маленькая зеленоватая звездочка. Я люблю об этом думать иногда…»
Франсуа почти ощутил покой и даже некоторое благоговение, мысленно следуя за рассказом Луизы. Но тут он снова вспомнил о гальменах и предстоящем ночном приключении. Внутри все словно перевернулось и сжалось. Схлопнулось от бескрайних просторов Вселенной до размеров крыльца, на котором он сейчас стоял, а потом до маленькой суетливой точки страха в мозгу.
Луиза сразу ощутила это. Она нервно шмыгнула носом и метнула в шевалье острые иглы своих пульсирующих, почти кошачьих зрачков.
«Вот ты и упал, — неожиданно грубо сказала она. — Упал с луны на свою аристократическую задницу. Не думала, что рыцари бывают такими рохлями. Ты хотел приключений и мечтал о подвигах? Так вот они, в избытке».
Фрустье был готов провалиться сквозь землю, лишь бы не испытывать на себе этот разъедающий презрительный взгляд.
Увидев смятение рыцаря, Луиза немного смягчилась: «Ладно, не бойся ты так. Никто тебя не съест, кому ты нужен! Уверена, что и у тебя, конечно, есть мелкие грешки… Но гальмены любят еду посытнее», — девушка оскалила мелкие острые зубки и в шутку потрепала Фрустье за ухо. Веселое расположение духа снова вернулось к ней. Такова была стихийная, непостоянная природа этого удивительного существа.
— Кстати, к слову о еде… Я бы с удовольствием плотно поужинала. Негоже идти в лес с пустым брюхом. И тебе советую подкрепиться, герой.
«Русалка» усмехнулась, тряхнула копной волос и скользнула в дверной проем, оставив после себя в воздухе еле уловимый, тонкий аромат каких-то горьковато-сладких ночных цветов и ядовитых ягод.
               
* * *
Как ни странно, спать совсем не хотелось. Напротив, теперь свет луны как будто бодрил и толкал на размышления. Шевалье прислушивался к тому странному движению, что происходило внутри его тела. Кровь словно танцевала в жилах, то закипая, то становясь холодной, как вода в горном ручье.
Глаза теперь прекрасно видели в темноте, различая на стволах деревьев и ветках мельчайшие хвоинки и чешуйки. Повсюду мелькали еле приметные тени и поблескивающие зрачки лесных жителей: грызунов, ежей, барсуков и летучих мышей. Вверху был слышен мягкий и почти неуловимый полет совы, которая словно обнимала своими исполинскими крыльями весь этот уснувший, погрузившийся в темноту мир.
Впереди, немного в отдалении, Франсуа видел сутулые спины мужчин: Гюстава, Жулио, Жильбера и Гуазо. Старик вел за собой всю процессию, прокладывая по лесу путь при помощи своего единственного глаза, который светился в темноте, подобно волшебному фонарю. Луиза шла рядом с рыцарем: они вдвоем замыкали это странное шествие.
«Почему мы пошли сюда только вшестером? А как же остальные? Это безопасно?» — с легкой тревогой спросил Франсуа.
Луиза поморщилась: «Ой, от твоих вопросов у меня зазвенело в ухе. Горбун Артюр, старуха Соланж, Ксавье и Коломбэйн отправились по западной дороге, а мы по восточной, ясно? Гальмены живут в разных частях перевернутого леса, до них еще надо добраться…»
— Теперь понятно. Артюр, Соланж и прочие… Мне показалось, они избегают моего общества.
«Тебе не показалось! — хмыкнула девушка. — Они вообще не словоохотливые. Не любят чужаков. А Соланж еще и глухая. Зато ворожея первоклассная».
Чем дальше они продвигались в чащу, тем более загадочным и фантастическим казался мир вокруг. Дикие ягоды горели в траве ярко-красными и синими искрами. Грибы-трутовики шевелились на древесных стволах и пнях, как толстые губы, и что-то шептали. Листва и хвоя сквозили неземным голубовато-зеленым светом и тянулись к путникам, осторожно трогая их за плечи и спины, словно в немом приветствии.
Звездный свет здесь сиял ярче. Он падал косыми прозрачными лучами, омывая этот фантастический ландшафт, выхватывая из темноты то кусок тропинки, то трухлявый ствол поваленной ненастьем ели, то шелковые волосы травы.
Луна попятам следовала за путниками, заглядывая в лес через бреши в листве. Она заметно приблизилась к Земле и стала яркой, как куриный желток. Можно было легко разглядеть ее потрескавшееся, изъеденное оспинами кратеров лицо. На мгновение Франсуа показалось, что он видит странные белые города на лунных равнинах, но тут рыцарь запнулся о корявый корень, торчавший из земли, и чуть было не упал.
Луиза успела подхватить незадачливого рыцаря.
«Загляделся? — нежно журчал ее голос. — Смотри, голову не разбей!»
Франсуа сконфуженно поблагодарил свою спутницу и признался: «Да, я никогда не думал, что ночной лес может быть таким чарующим, полным чудес и новых красок…»
— Это все потому, что мы уже по ту сторону мира… Вот он, перевернутый лес. Хотя бы ради того, чтобы увидеть этакую красоту, стоило быть укушенным, не так ли?
Она засмеялась, а рыцарь еще больше оробел.
«Эй, тихо вы там! Хватит трепаться! — послышался впереди недовольный голос Гюстава. — Скоро придем к поляне камней».
«Это то самое место, где живут гальмены… — прошептала девушка, увидев замешательство Франсуа. — Оно тоже очень красивое, но немного жуткое…»
Постепенно древесные стволы и кусты действительно начали редеть, расступаться, и вскоре взгляду Фрустье открылась огромная, почти круглая поляна, поросшая низкой жесткой травой. По центру покоились огромные, покрытые мхом, белые камни. Они торчали из земли, подобно зубам древнего мертвого ящера, и поднимались над травой выше трех средних человеческих ростов.
«Гальмены спят под этими сторожевыми камнями», — тихонько пояснила Луиза.
Глаз Гуазо потух. Мужчины сделали пару десятков шагов в направлении камней. Франсуа хотел последовать их примеру, но Луиза крепко схватила его за предплечье, больно впившись ноготками в ткань рубахи: «Стой! Тебе туда нельзя».
Шевалье послушно остановился.
Гуазо поднял руки к небу и издал странный звук: не то крик, не то пение.
Жулио, Гюстав и Жильбер последовали его примеру.
Издавая низкий, утробный гул, белые камни медленно пришли в движение. Они заворочались и закрутились, постепенно выкатываясь из земли. Вскоре каменные глыбы полностью вышли из почвы и обнажили большие черные дыры, похожие на глазницы. Все стихло.
Мужчины поклонились и отошли назад на несколько шагов.
«Кланяйся! Кланяйся! Быстрей!» — зашипела Луиза.
Фрустье последовал ее приказу, не раздумывая.
Он завис в глубоком поклоне и сейчас мог видеть только собственную обувь и залитую светом траву.
«И долго так стоять?» — через пару минут спросил он сдавленно, ощущая, как тяжелеет голова и сама собою гнется и ноет спина, словно под давлением невидимого груза.
«Столько, сколько потребуется», — напряженно бросила в ответ Луиза.
Земля под ногами мелко затряслась, а трава пришла в неистовое движение, так, словно ее трепал ураган. Но воздух поляны при этом был тих и неподвижен: ни дуновения, ни ветерка.
Затем раздался то ли протяжный стон, то ли вой, в котором смешались и звуки непогоды, и голоса лесных животных, и грохот падающих с обрыва камней. Было в этом зове одновременно что-то неживое и в то же время одушевленное, умирающее и рождающееся заново.
Шевалье изнывал от боли в спине, а голова трещала так, словно ее сдавило свинцовыми тисками.
«Началось! — отрывисто шепнула Луиза. — Можешь потихоньку подниматься. Только смотри, не вздумай паниковать или бежать. Это верная смерть. Положись на меня. Если что-то пойдет не так, я успокою хозяев».
Эти слова внушили рыцарю немного мужества, и он осторожно приподнял голову, а затем и вовсе распрямился.
Поляна ходила ходуном. Казалось, что даже луна, зависшая над камнями, вот-вот сорвется с небосклона и упадет, вдребезги разбившись на мириады осколков.
Холодный спазм ужаса сдавил рыцарю горло, сковал ледяной хваткой руки и ноги, не давая пошевелиться.
Из дыр в земле медленно выходило-выползало нечто.
Сначала над проемами показались чудовищные наросты, похожие одновременно на пальцы, щупальца, корни и ветки. Они цепко хватались за края ям, подминали и вырывали с корнем траву, вытягивая за собою из недр земли уродливые головы и туловища. У каждого гальмена было по две-три головы, которые росли на шершавых телах беспорядочно, словно трутовики: то сверху, то снизу, то сбоку. На них располагались асимметричные, искаженные различными эмоциями и гримасами лица, иногда по одному, иногда по два лица на каждую голову. Это были и оскаленные морды причудливых хищных животных, и лица людей: воющие, рычащие, стенающие, кричащие. Из тел исполинов росли поганые грибы, мхи, кустарники, причудливо переплетаясь с волосами, зубами, шерстью, чешуей и розовой человеческой плотью. От гальменов исходил ужасный запах пота, спекшейся крови, гнилого дерева, отсыревшего мха, разлагающегося мяса, цветущих горьких трав и бог знает, чего еще.
Рыцарь пошатнулся и ощутил почти непреодолимую дурноту. К горлу подкатывали горячие и кислые волны тошноты. Их с трудом удавалось подавлять.
Луиза крепко обняла его за плечи и ласково шепнула: «Ничего… Со мною тоже было так. В первый раз… А теперь я любуюсь ими…»
Туловища гальменов держались на крепких стволоподобных ногах: у кого-то их было по две, у кого-то по три. Отталкиваясь могучими конечностями от рваных краев ям, один за другим, хозяева перевернутого леса выбирались на поверхность. Наконец, это жуткое, полное беспорядочного движения действо, завершилось. Монстры поднялись над землей, медленно и со скрипом разогнув кривые колени, и стояли среди разбросанных камней и пластов вывернутой наизнанку почвы, глухо охая и вздыхая.
Рыцарь с трудом отвел глаза от этого душераздирающего зрелища и посмотрел в лицо Луизы, такое близкое и спокойное. Оно было озарено восторгом и благоговением.
Гальмены вели с мужчинами долгий, как показалось Франсуа, почти неслышный диалог. Чудища вращали многочисленными глазами, скрипели древесными суставами, чавкали ртами, полными мха, и ртами, полными желтоватых клыков, с которых обильно капала слюна. Они извивались горячими липкими языками, влажными щупальцами, подвижными корнями и человеческими пальцами. Они дышали ноздрями, корой, порами. Они внимательно слушали и неспешно отвечали.
Один из гальменов отвлекся от разговора и по-хозяйски осмотрел поляну. Он заметил Фрустье и поначалу удивленно замер, а после разгневанно загудел. Затем, грозно размахивая руками, двинулся в сторону рыцаря.
«Стой! Не смей бежать!» — Луиза предугадала намерения побелевшего от ужаса Франсуа и с силой тряхнула его за плечи, пытаясь привести в чувство.
Тем временем, разъяренный гальмен приближался. В каких-нибудь два шага он преодолел половину поляны, а бедный Фрустье уже трижды успел проститься с жизнью. Ноги шевалье предательски подкосились, и он рухнул наземь, словно безвольное огородное пугало.
Внезапно исполин остановился.
Луиза заслонила собой Франсуа, протянула вперед свои изящные, молочно-белые руки и запела. Сначала негромко, нежно и переливчато, как мать, баюкающая малыша, затем смелее и звонче. Ее голосок звучал неимоверно сильно и чисто, чаруя и успокаивая, наполняя ночной воздух особой мелодией, особым настроением и даже, как показалось Фрустье, ароматом, прогоняющим смрад. Ароматом вечерних фиалок, усыпанных каплями дождя.
Уродливый монстр медленно качнулся. Его могучие ветви-руки, занесенные было для удара, расслабились и обмякли, вставшие дыбом шерсть и чешуя снова стали гладкими, хищные морды захлопнули клыкастые пасти, а напряженные лица разгладили морщины, умиротворенно прикрыв глаза.
Гальмены, стоявшие поодаль, также начали неспешно исполнять какой-то свой, ни на что не похожий танец, и мягко гудеть, подпевая Луизе.
Девушка пела о том, как хорошо и привольно в ночном лесу. Как волшебно светит в вышине луна, лаская своими лучами деревья и травы, как спокойно и степенно течет время между стволами, как нежно журчит родник, как кротко в нем отражаются хрустальные звезды. А еще она пела о том, что хозяевам перевернутого леса пора утолить свой извечный голод, а значит, настало время последовать за теми, кто приведет их к уютному трактиру и познакомит с его новыми постояльцами, а потом отпустит исполинов погулять в лес, чтобы они поискали и нашли заблудшие души, уставшие от собственных грехов. Души тех, кто в этот час ночует не на теплой перине, а на холодной земле, среди камней, под еловыми ветками, но не меньше прочих нуждается в вечном покое и искуплении.
Укрощенный монстр внял этой дивной песне и направился к своим сородичам и провожатым. Еще пару минут они стояли на поляне, танцуя и напевая, а затем не спеша направились в лесную чащу. Басовитые голоса и раскатистый грохот тяжелых шагов постепенно поглотила темнота и утроба из мхов, коры, листвы и папоротников.
Песня Луизы становилась все тише и прозрачней, пока, наконец, вовсе не растаяла в душистом воздухе, словно мед в кружке горячего молока.
Девушка опустила тонкие руки и глубоко вздохнула, приводя в порядок мысли. Затем обернулась и кинулась к Франсуа. Он по-прежнему лежал на земле, ошарашенный произошедшим. Луиза мягко опустилась на колени и ее длинные пушистые волосы упали на лицо Фрустье.
Она с грустью и сочувствием посмотрела на рыцаря и приложила холодную ладонь к его поцарапанной щеке: «Жаль, что ты не можешь остаться с нами… Даже если сам того захочешь».
Рыцарь с трудом разлепил сухие губы: «Было бы странно, если бы я этого хотел…»
— Но ты же вернулся в трактир, не взирая на то, что Гюстав позволил тебе уйти. Безрассудный поступок, не находишь? Или ему есть объяснение?
— Я вернулся за тобой. Поскольку был почти уверен, что ты — благородный юноша, попавший в беду…
Луиза криво усмехнулась: «Юноша! Я просто сумасбродная амазонка, ясно тебе? Все равно не возьму в толк, какого рожна ты пытался помочь тому, кто тебя об этом не просил! Искал себе нового оруженосца что ли?»
«Нет, — задумчиво ответил Франсуа, не обращая внимания на ее ироничный тон. — Я только сейчас понял, что сам не знал, чего хотел… Бродил по свету, мечтал о подвигах, пускал людям пыль в глаза… Но, по сути, так ничего толкового и не сделал ни для мира, ни для людей…»
Он прервал свой сбивчивый монолог и с минуту наблюдал за тем, как по склону небес стремительно катятся слезы комет, а планеты совершают по привычке свой вековой круг. Потом задумчиво добавил: «А ты?»
— Что я?
— Почему ты остановила меня на крыльце, тогда, в самый первый вечер? Ведь я собирался уйти.
Девушка хитро прищурила свои колдовские, до краев залитые зеленым мерцанием, глаза: «Собирался ли? Скорее сомневался и опасался, но из гордости не хотел показывать виду. Гулять в одиночку по малознакомому лесу — это всегда рискованно. А в наших краях — вдвойне».
— Да, теперь я это знаю наверняка.
— Франсуа… Есть в тебе что-то особенное… И глупость, и ум. И трусость, и отвага. И искренность, и гордыня. Нужно только подождать, и жизнь покажет, чего в тебе больше. Я сразу это поняла, как только ты вошел в наш трактир. Точнее, перелетел через его порог!
Луиза захихикала.
Фрустье засмеялся в ответ и шутливо потеребил пряди ее волос.
Девушка скорчила нарочито недовольную гримасу и настойчиво потянула шевалье за рукав: «Эй, малахольный, хватит валяться! А ну, вставай! Нужно идти. Я провожу тебя назад, к трактиру. А сама последую за братьями. Возможно, им еще потребуется моя помощь».
— В трактир?! Но там же гальмены!
— Ну до чего ты непонятливый… Мы в перевернутом лесу! А значит, в перевернутом трактире никого нет. Ведь братья повели гальменов в мир людей! Неужели Гюстав тебе ничего не говорил про то, что реальность состоит из нескольких слоев, как сладкий пирог?
— Говорил, вроде… Но я все равно почти ничего не понял.
— Тупой, как пробка! А еще дворянин!
Рыцарю было обидно слышать в свой адрес такие нелестные слова, но он понимал, что в чем-то Луиза права, поэтому промолчал и послушно поднялся.
               
* * *
Раннее пасмурное утро отражалось в грязных оконных стеклах. Вовсю щебетали птицы, которые умеют радоваться даже в такие дни, когда в воздухе нет солнечного света. Лес шумел, как огромный зеленый город, полный дорог, мостов и улиц. В нем бурлили соки земли и влага дождей, в нем творились одномоментно тысячи событий, протекали тысячи рождений и смертей, а все хрупкое и мимолетное он словно увековечивал, благодаря кругу жизни. Позволяя возрождаться вновь и вновь, позволяя прорастать, вылупляться, созревать.
Пыльный двор и кособокая замшелая громада трактира казались теперь такими знакомыми, даже почти родными. Высокий, местами прохудившийся забор, большая бочка с водой, свинарник и птичник, широкое крыльцо — пожалуй, все это останется неизменным еще сотни лет. Здесь продолжит свой ход такая странная, неведомая обычным людям жизнь. Жизнь, у которой есть четкая цель, не то священная, не то ужасная.
Франсуа поправил на плече котомку, плотнее запахнул полы своего изрядно потрепанного плаща и глубоко вдохнул звонкий утренний воздух.
Трактир еще спал, утомленный ночным кутежом и шумом. Фрустье не хотелось никого будить и беспокоить. Он предпочел бы оставить в памяти тишину и мирную красоту этих зловещих мест.
Резкий скрип старых досок заставил Франсуа обернуться.
На крыльце, подбоченившись, стоял Гюстав. Он мягко улыбался в густые усы и впервые казался почти дружелюбным. И почти трезвым.
«Хотел улизнуть по-тихому?» — усмехнулся трактирщик.
— А к чему эти проводы? Вы же сами вчера сказали, что я волен идти на все четыре стороны…
— Не обижайся. Пойми, никто тебя не гонит. Но и находиться здесь дольше тебе тоже нельзя. Да ты и сам не захочешь остаться. У тебя своя жизнь, хоть и запутанная… Это сложно объяснить. Есть в тебе что-то… здешнее. И в то же время ты чужак.
— Знаю.
«Ну, подойди ко мне! Простимся, как полагается», — Гюстав широко раскинул руки для прощального объятия.
Франсуа взошел на крыльцо. Мужчины коротко и крепко обнялись, пожали друг другу руки и раскланялись.
Гюстав небрежно смахнул с левого глаза скупую слезу, которая вытекла то ли от зевоты, то ли от переполнявшей его сердце грусти: «Эх ты, шельмец! Я уже и привык к тебе, и твой дворянский этикет почти выучил, — хозяин трактира, как всегда шутковал, но было видно, что на этот раз напускное веселье дается ему с трудом. — Вот что еще хотел тебе сказать по секрету и на прощание: я ведь к гальменам тебя тогда повел не для того только, чтобы застращать. Ты бы мог стать одним из нас. Не без труда, конечно… Я это в людях за версту чую — стремление видеть мир иначе. Да… Потому и в живых тебя оставил. Хотя, поначалу, признаюсь, ты меня порядком вывел из себя. Ну да ладно… Это дело былое. А теперь — самое главное, — одутловатое лицо Гюстава стало серьезным, почти угрюмым. — Ты будешь долго жить. Очень долго. Награда это или наказание — сам потом решишь. Если, через много десятков лет ты устанешь странствовать, устанешь искать новые подвиги себе на задницу… И поймешь, что не в подвигах дело… И познаешь от близких своих и далеких своих все: и любовь, и предательство, и дружбу, и отчуждение… Когда насытишься мирскою суетой, и она схлынет, словно морской отлив со всеми людьми, событиями и треволнениями, а ты останешься один, как есть, нагой и свободный в своем одиночестве… Тогда, если захочешь, приходи. Возвращайся…