Под черным крылом Горюна. Часть 4. Главы 31-32-33

               
                31

     Часы настойчиво отсчитали восемь раз. За окном было темно, и Варенька, накормив детей  и уложив их спать, остаток скучного  вечера решила скоротать за книгой. Не читалось, в голову лезли тревожные мысли. Как там муж? Что, если крестьяне снова придут в имение? Почему слуги, к которым она была столь добра, так жестоко обошлись с ее семьей, распустив нелепые слухи? За что? Мужа она не оправдывала, наоборот, в душе цепко сидела обида и злость на него. И хотя Варенька решила по-христиански все же простить неверного, не получалось. Осколки ревности больно ранили сердце. По сути, он предал ее, связавшись с распутницей  Ваской. Он не захотел узнать свою молодую жену, ее нежность, пылкость, распускающуюся весенним цветком  чувственность. Он оттолкнул ее, возбудив в ней ревность и неприятие, смешанное с брезгливостью. Она многое могла ему простить, будь он с ней хотя  бы немного нежнее. Не вышло. Умом Варенька понимала, что виною всему – взаимная нелюбовь. Сердцем не могла принять. Почему не сложилось? Ведь она готова была отдать себя всю, без остатка. Принести в жертву семье многое из девичьих иллюзий, из прежней жизни. Но он оставался глух к ее стараниям быть желанной  и  превращался  в чудовище, проглатывающее без сожаления чужие жизни. И она не смогла, или не захотела,  распознать  его страшного перерождения. Значит,  и на ней как на жене, не сумевшей возбудить в супруге добрых чувств, лежит вина за его преступления. Она достаточно наказана Богом за свою душевную  слепоту.  Теперь будь что будет. Все во власти божьей.

   Варенька вздохнула и смахнула с ресниц слезу. Плакать она не будет! Надо быть сильной, неизвестно, какие еще испытания   приготовила ей  судьба.
    В  дверь комнаты, некогда бывшей девичьей,  решительно и громко постучались.
— Кто там? — Варенька отложила книгу  в сторону.
—Варя, это я, — в комнату, приоткрыв дверь, заглянула купчиха.
—Ах, это вы, маменька, я подумала  было, что господин Бронштейн.
—Я чего зашла. Самовар вскипел. Не желаешь чайку откушать?
—Хорошо, сейчас выйду. Пряники мои любимые есть?
—Нет пряников, закончились, но Яков Соломонович специально для тебя в кондитерскую сходил, сластей накупил, а ты, дуреха, его избегаешь. 
—Купить пирожными меня решил? — произнесла Варенька раздраженно и поднялась с кресла. — Иду.

    Зайдя в столовую следом за мачехой, остолбенела от неожиданности. В столовой, переминаясь с ноги на ногу, стояли двое полицейских чинов. За их спинами, хлюпая носом, пряталась Аленка, нелепо закутанная в огромный  шерстяной  платок  поверх клетчатого пальто.
—По поводу чего столь неожиданный визит? — спросила полицейских купчиха и посмотрела на ничего не понимающего Бронштейна.
     Тот на вопросительный взгляд купчихи молча пожал плечами. Сердце Вареньки защемило. Отчего здесь Аленка? Почему полиция?
—Господа, — Варенька подошла к одному из полицейских, — что случилось?
—Вы госпожа  Новицкая? — бесстрастно спросил страж порядка и громко втянул ноздрями воздух.
—Аленка, что случилось? Что-то с моим мужем? Ты почему здесь? — Варенька вытащила девочку из-за спины полицейского и стала ее трясти. — Говори же! Не молчи!
—Вы будете госпожа Новицкая? — снова спросил полицейский и вытащил из внутреннего кармана шинели бумагу. — Мне велено доложить, что супруг ваш, Новицкий Дмитрий Федорович, сегодня стал жертвой неизвестных злоумышленников. Его тело было найдено  повешенным на дереве близ дороги. В настоящее время проводится следствие по факту убийства, или самоубийства, ежели таковое имелось в действительности. Вам надлежит явиться завтра в участок для дачи соответствующих показаний.

    Полицейский протянул Вареньке бумагу, но она не взяла ее, медленно опустилась на стул. Чуяло сердце недоброе. Так и случилось.
—Девочку передаем на ваше попечение. Узнав, что господин Новицкий мертв, она попросила отвезти ее к вам.
—Иди сюда, бедное дитя, — купчиха притянула к себе Аленку. — Вы, господа, можете быть свободны. Завтра моя дочь, успокоившись, даст все необходимые пояснения.
     Когда полицейские покинули столовую, Варенька резко поднялась со  стула,  взгляд ее темных  глаз остекленел.
—Варвара! — купчиха дернула падчерицу за рукав, — ты куда?
—Оставьте меня, маменька, в покое!
    Варенька бросилась к выходу из столовой, роняя по пути стулья. Наткнулась на косяк двери, тяжело охнула, постояла с минуту, тряся головой. При этом из волос на пол выпало несколько шпилек, и черные пряди упали беспорядочно на плечи. Затем бегом бросилась вон. Только раздался звон разбитого стекла в соседней комнате. Купчиха  осенила себя крестом.

—Яков Соломонович, голубчик, догоните ее, как бы не наделала глупостей,  девка с характером!
—Будьте покойны, Глафира Сергеевна, я позабочусь о Варваре Саввичне, — Бронштейн  поспешил вслед за Варенькой.
—Господи! — купчиха схватилась за грудь. — Вот ведь горе! Ты хоть дом-то закрыла? — спросила она Аленку. — Али кто в доме остался?
—Нет, — девочка отрицательно мотнула  головой и  сжалась в комок.
— Ну и бог с ним, с домом, потеряв голову, о волосах не плачут. Хотя, ежели  вор покусится на добро, жалко.  Как хоть все случилось-то?
    Аленка всхлипнула и разразилась такими слезами, каких купчиха отродясь не видела.
—Откуда в тебе столько соленой воды? — погладила она девочку по голове и взяла со стола пирожное. — Съешь, поди, голодная.
    Аленка с жадностью начала есть пирожное, вымазав  кремом лицо и руки. Глядя на нее, купчиха только вздыхала.
—Перемазалась-то…  Любишь пирожные?
    Аленка кивнула головой.

—Как же все произошло? — вновь задала купчиха вопрос, дождавшись момента, когда Аленка оближет сладкие пальцы.
—Не знаю. — Девочка снова всхлипнула. — Барин вывел лошадь из конюшни и уехал. Я из окна видела. Потом, когда стало темно, пришла полиция и стала расспрашивать меня, где хозяйка. Я сказала, что в город с детьми уехали. Один из полицейских рассказал, что барина нашли в лесу удавленным. Я заплакала со страху и попросила их отвезти меня к вам. Я жуть, как покойников боюсь. А дядечка Иван сегодня в имении не появлялся.
—Бедное дитя. Что же теперь с тобой делать? Ты ведь у дочери моей в услужении была?
    Аленка кивнула.
— Хочешь у меня работать? — спросила купчиха, снимая с Аленки платок и пальто.
    Аленка испуганно посмотрела на хозяйку дома.
—Барыня обещали меня в учение отдать. Сказали, хотят, чтобы я учителкой стала.
—Вона как, — купчиха позвонила в колокольчик и отдала вошедшей  горничной  Аленкины вещи. — Учиться, значит, хочешь?
—Хочу, — тихо произнесла Аленка и вожделенно посмотрела на стол, на котором красовались аппетитные пирожные.
—Дело хорошее, я  сама-то малограмотная, папенька мой рано замуж меня отдал. К учению не пустил, хотя  и просилась. Учитель из школы к нам  приходил, за меня просил, я ведь хорошую память имела, на лету все схватывала. Только мой родитель считал, что ученье девочке ни к чему. Так учителю тому и сказал. Плакала я страсть как, только разве поперек  воли отцовской пойдешь? Так и осталась малограмотной. Это ведь я настояла, чтобы хозяйка твоя выучилась. Отец ее, Савва Лукич, поначалу, как и мой родитель,  не шибко-то учебу ее приветствовал, потом смирился  и даже стало  лестно ему, что дочь и по-французски болтает, и на пианино сыграть может. Ты, ежели хочешь, учись. Тазы с бельем  да чугуны от тебя никуда не денутся.

—Я книжки с картинками  люблю, — сказала Аленка, чувствуя полную расположенность к доброй женщине.
—Ты вот что, посиди  одна,  я проведаю, как там Варвара.  Вдруг ей чего надо?
—Как ее зовут? — Аленка подняла с пола ластившуюся к  ногам белую  кошку.
—Муренкой зовут. Еще у нас живет кот Барс.
—А у нас собачка Любка. Она со мной спит. Ее барин  пинал ногами,  и она  ушла жить ко мне в комнату. Я ее люблю, и она меня тоже.
—Ты добрая девочка. Вот тебе колокольчик. Ежели что –  звони в него, придет горничная.
—Ладно, — кивнула Аленка и занялась кошкой.
    Купчиха нашла Бронштейна  у закрытой двери комнаты Вареньки. Он насвистывал траурный марш, но, завидев купчиху,  осекся и встрепенулся. В этот момент он стал похож на охотничьего спаниеля, учуявшего в камышах утку.
—Не открывает? — спросила его тихо купчиха, подойдя к самой двери.
—Закрылись, — так же тихо ответил ей Бронштейн. — И не впускают. Наверное, плачут.  Пусть поплачут для облегчения сердечных мук.
—Вы, Яков Соломонович, идите с богом, я сама до нее достучусь. Вам она может не открыть. Характер.
    Мачехе Варенька открыла. Кутаясь в шаль, подошла к столику, на котором стояла зажженная  керосиновая лампа. Увеличила свет.
—Вот и все, маменька, — обернулась она к купчихе.
—Крепись, доченька, — купчиха подошла к ней, прижала голову падчерицы к груди. Поразилась, что нет у Вареньки  слез. — Ты поплачь, легче станет.
— Не станет, — Варенька отстранилась. — Мне теперь с этой болью остаток дней ходить.
—Да полно тебе, молодая еще, сыщется на тебя добрый молодец, увезет в дальние страны, и будешь ты жить долго и счастливо. Я, когда отец твой помер, думала, что и жить не смогу, так все внутри  жгло болью, ничего, смирилась, живу вот, небо копчу. Иной раз, вспомнив Савву Лукича,  и поплачу, утру слезу и песню запою.  Делом займусь. Подружек себе завела из нашей церковной общины, вместе на моления ходим. Живу помаленьку.   

—Как все у вас просто, маменька! — Варенька расстегнула верхние пуговицы блузки, сильно давили на шею, будоража мысли о повешенном муже.
—С чего решила, что просто? Я уныние, бесовскую страсть, от себя прочь гоню.  Как прогоню – жизнь краше кажется, солнышко в ответ улыбается. А смотреть на мир  хмуро – окромя  грязи да безнадеги не увидишь ничего. Так и промаешься всю жизнь в ожидании Косой, надеясь на скорейшее от жизненного бремени избавление.
—Маменька, вы думаете, я не хотела быть счастливой? Не пыталась быть желанной? За что меня наказал Бог? За какие прегрешения?
—Не наказал, доченька, уберег. Он, Господь наш, опыту житейского тебе дал. Ума-разума прибавил. Сейчас ты не способна оценить сей дар, но со временем  поймешь его ценность. Не понимает только дурак, оттого и наступает на одни и те же грабли. Но ты  у меня девка умная. Поймешь, что к чему, и выгоду свою оценишь.
—Плакать хочется, а слез нет, — Варенька вынула из прически остатки шпилек, отпустив пряди черных  волос на волю. — Как вспомню все свои страдания, все сомнения последнего времени – хоть вой! И ради чего все?

—Знает только Бог, — строго сказала купчиха. — Коли провел тебя через страдания, знать, в том его высшая воля, которую скудным нашим умом ни понять, ни постичь невозможно. И не тревожь разум свой понапрасну неразрешимыми вопросами. Иди туда, куда перст божий указует.
—Маменька! О чем вы? Как больно!
    Варенька бросилась на постель и разразилась слезами.
—Ты поплачь, доченька, поплачь, слезы даны нам для очищения души. Я с тобой побуду. Может, хочешь чайку? Еще самовар не остыл. Сейчас прикажу чайку сюда принести. Ты поплачь, а я позабочусь насчет чаю.
    Купчиха погладила Вареньку по вздрагивающему от рыданий плечу и встала с края постели, на которую до этого присела, пытаясь успокоить падчерицу.  Тихо вышла из дверей и столкнулась с Бронштейном. В руках тот держал поднос с чайным прибором.
—Яков Соломонович, что бы я без вас делала, любезный вы наш, — сказала купчиха, принимая из рук Бронштейна поднос.
—Я для Варвары Саввичны хоть на край света, вы же знаете, — громко сказал Бронштейн в надежде, что за плохо прикрытыми дверями его непременно услышат.
—Обещаю сделать все, чтобы она изменилась к вам, — тихо сказала купчиха и кивнула Бронштейну.
    Он распахнул перед ней  дверь, пропуская   в комнату.
—Вот видишь, пока мы с тобой тут  беседовали, Яков Соломонович позаботился о чае. Золотой человек! Культурный, предусмотрительный. Ты не морщись. Лучше чайку выпей. 
   Варенька резко села на постели, растирая по щекам слезы.
—Ладно, давайте сюда поднос. Зачем он столько пирожных положил? Зачем шоколад? Я ненавижу шоколад! И чай почти холодный. В следующий раз, если захочет подлизаться ко мне, пусть знает,  что мне любо!
    Бронштейн, стоявший за дверью,  усмехнулся и довольно щелкнул пальцами. Главное в жизни – спокойно и уверенно ждать своей птицы-удачи. И она непременно попадется в расставленные тобой силки.
               
                32

    Заваруйкин был обескуражен письмом, переданным ему доктором Назаровым. Несколько раз пробежал взглядом по наспех писанным  и оттого кривоватым строчкам.
—Маргалия! — крикнул он жене. — Пойди-ка сюда!
—Что случилось, Паша? — раздался голос Марго из соседней комнаты.
—Пойди сюда, дело есть.
    Марго подошла к мужу, присела рядом с ним на диван.
— Прочти это!
    Заваруйкин протянул жене письмо.
—От кого письмо? — поинтересовалась Марго.
—От соседа нашего, господина Новицкого. Нет, ты прочитай, что он пишет!
    Заваруйкин насколько смог порывисто поднялся с дивана и стал нервно прохаживаться по комнате, засунув руки в карманы домашнего халата.
    Марго медленно прочитала письмо, сложила его вчетверо.

—Что скажешь? — спросил ее Заваруйкин и снова сел на диван, взяв из рук жены письмо.
—Только то, что господин Новицкий, верно, сошел с ума, — еле слышно произнесла Марго.
—Я ничего не понимаю, — тряхнул головой Заваруйкин. — Он пишет, что смертельно болен, и просит похоронить себя рядом с нашей дочерью! Чего бы ради, Марго? Какое отношение господин Новицкий имеет к нашей Лизаньке? Мало того, ты прочти, он свое желание представил как завещание. Кто дал ему право требовать от нас невозможного?
—Никогда не дам согласие на подобное кощунство! — нервно заломив руки,  воскликнула Марго. — Ты же знаешь, что рядом с Лизой лежать нам с тобой, и более никому! Немедленно отпиши господину Новицкому, что его желание быть похороненным рядом с нашей дочерью не осуществимо!  К тому же у него есть жена, что скажет она на столь странное решение своего мужа?
—Маргалия, я сейчас же напишу ему, но меня мучает один вопрос. Помнишь, на похоронах Лизаньки он надел ей на палец кольцо и произнес: похороните меня рядом с невестой.  Ведь он тогда обручился с ней. Может, она позвала его к себе? Вспомни, что я тебе рассказывал про ее портрет.
—Паша,  вроде ты в здравом уме, но, прости, бредом тронутого рассудка отдают твои слова, — всхлипнула Марго, для которой было мучительно любое напоминание о покойной дочери.
—Что, если сама Лизанька хотела упокоиться  рядом с господином Новицким? Наша девочка, что ни говори, любила его.
    Заваруйкин закусил губу, затем  хлопнул  кулаком себя по колену.
—Вдруг и вправду, Маргалия, Лизаньке на том свете плохо одной?  Мается  бедная душенька ее, страдает от одиночества?
—Паша, Лизанька в раю, среди ангелов. Очнись! Что ты говоришь! Какое ей теперь дело до земных страстей?
—Ох, Маргалия! Не знаю, что и делать! Умом понимаю: глупости все это, но сердцем.…  Как знать! Как знать! Вдруг и впрямь быть похороненными рядом – их обоюдное желание? Ведь у Лизы теперь не спросишь! Ох, грехи наши тяжкие, за что?
—Паша, я окончательно вижу,  ты так же, как и сосед наш, тронулся умом. Бери бумагу и пиши ответ господину Новицкому. Что, мол, так-то и так-то, на просьбу вашу отвечаем следующее: мы в летах, и время наше – думать о собственном погребении.  Желание наше вполне родительское: быть похороненными  рядом с родной дочерью. И  посему  вынуждены на просьбу вашу ответить отказом. Бери лист бумаги и  пиши. Прошу тебя, Паша!
— Хорошо, Маргалия, — облегченно вздохнул Заваруйкин.

    Благо, когда есть кто-то рядом, кто способен взять на себя бремя ответственности. Сам бы Павел Игнатьевич, пожалуй, долго размышлял и мучился разными вопросами. И, возможно, не хватило бы  ему  духу  ответить отказом на странную просьбу соседа.
    Написав письмо, он позвал  лакея.
—Кузька! Доставишь письмо в имение Новицких. Передашь хозяину лично в руки. Понял, плут?
—Чего не понять, — заспанный лакей почесал в затылке. — Ответ ждать?
—Не надо. Иди.
  Кузька обернулся быстро. Павел Игнатьевич его уже ждал, нервно прохаживался по комнатам, насвистывал громко,  чем вызывал раздражение Марго, занятой  рисованием с Машенькой.
—Отнес? — спросил Заваруйкин  как можно строже. 
—Никак нет! — ответил, словно отчеканил, Кузька  и почесал за ухом.
—Почему не отнес? — удивился Заваруйкин.
—Дык  нету   барина, — ответил лакей бесстрастно.
—Что значит – нету? — Заваруйкин принял из рук Кузьки  нераспечатанное письмо. — Выражайся яснее.
—Повесили мужики барина, нонче в деревне полиция  шныряет по домам, ищет, кто убивец. Только поди  теперь, сыщи. Говорят, без волкодлака тут  не обошлось.
—Господи! — Заваруйкин перекрестился. — Уж не пьян ли ты, голубчик? А ну  дыхни!
    Кузька набрал в легкие  воздуха  и дыхнул прямо в лицо барину.
—Вроде трезвый. А что несешь?
—Истинный бог! Правду говорю. Повесили барина вчерась  на кривой сосне.
—Иди, разбойник, с глаз долой, — произнес Заваруйкин и схватился за сердце. — Марго! Марго! Позови барыню, разбойная душа, помираю.

   Напуганная  Марго накапала в стакан с водой успокоительных капель,  подала  его мужу. Павел Игнатьевич сделал пару  судорожных глотков.
—Маргалия, — сказал он и тяжело задышал. — Нет больше господина Новицкого. Кузька говорит,  мужики с ним расправились. Вот горе-то  какое! Кто бы мог знать, что все так выйдет?!
— Как – расправились?! — воскликнула Марго. — Господи, прими его душу!
    Она бегло перекрестилась.
—Что же нам теперь делать? Вроде как должны выполнить волю покойного. А как выполнить? Что скажет на это его супруга? Голова идет кругом! 
   Заваруйкин сжал руку жены.
—Если, кроме нас, о  завещании покойного никто не знает, может, ничего и не предпринимать? — сказала Марго. — В конце концов, у него есть жена, пусть она решает вопрос с погребением.
—Нельзя  так поступать, надо бы ей показать его завещание. Там пусть решает сама. А сокрыть – только грех на душу взять. Не могу я так, совесть не позволяет.
—Поступай, как хочешь, мое мнение ты знаешь. Я  хочу быть похоронена рядом с дочерью! При чем тут господин Новицкий?
—Надо показать, иначе совесть замучает. — Заваруйкин посмотрел на расстроенную  жену. — Поеду  поговорю с Варварой Саввичной.  Надеюсь, она  не даст своего согласия. 

    Хоронили Новицкого солнечным зимним днем. До этого дня стояла погода хмурая – то ростепель, то метель. И вдруг выглянуло солнце, небо очистилось от туч.  Морозец, вначале не столь колючий, стал крепчать, долго на одном месте не постоишь, всерьез забирает. Провожающие покойного в последний путь кутались в пальто и овчинные  тулупы, хлопали себя руками, чтобы согреться. Притопывали на месте, пока заколачивали крышку гроба. Уныния не было на лицах,  никому покойный не сделал ничего ни плохого, ни хорошего. Вспомнить его было нечем. Словно и не жил человек вовсе – так, появился на земле бледной тенью  и сгинул вскоре в вечность, унося во мрак времени любое упоминание о себе.
  На похоронах не было жены Новицкого, сказалась больной, но немногочисленные провожающие оставались в полной уверенности: стыд не позволил. Ибо хоронили барина вовсе не там, где была его родовая усыпальница, не с матушкой и отцом – героем минувшей войны. Перешептывались, что завещал похоронить себя покойный рядом с бывшей возлюбленной. Что отец девушки с трудом дал свое согласие, а мать ее после всего произошедшего серьезно заболела нервами.  И даже по совету доктора  надумала уехать лечиться за границу.  Перешептывались также о том, что убийц вряд ли найдут, у всех, кто был под подозрением в деревне, нашлись свидетели, подтвердившие невиновность подозреваемых. Само убийство было странным. У полиции вопросов возникло больше, чем существовало ответов. В деревне только и разговоров было, что о волкодлаке. Гадали крестьяне: был ли барин оборотнем или нет?  Все боялись повторения прошлогодних событий.

     В  могилу скорехонько опустили скромный сосновый  гроб. И те, кто стояли  рядом, увидели, что не успевший  промерзнуть песок осыпается со стенок зияющей открытой  пастью  ямы, обнажает  почерневшие доски  домовины  в соседней могиле. Так и поставили свежий гроб. Доска к доске, словно места на кладбище было мало. Быстро закидали могилу комьями земли вперемешку с песком и почерневшим снегом. Установили крест. На том и успокоились, без сожаления и слез поминая покойного принесенной на кладбище самогонкой.
 
                33

     Варенька оробела, войдя  в кабинет исправника Кнута. Исправник сидел за большим столом и писал, но когда Варенька вошла, отложил стальное перо в сторону и  встал, расправив  широкие плечи.
—Здравствуйте, — Варенька сделала несколько нерешительных шагов в сторону стола.
    Кнут молча указал ей на стул. Варенька осторожно присела. 
—Чем обязан? — Кнут  впился в Вареньку цепким взглядом  глаз-буравчиков.
—Я пришла насчет моего мужа, — тихо произнесла Варенька и осеклась,  поправила саму себя, — покойного мужа. 
    И замолчала, опустив глаза в дощатый пол.
—Госпожа Новицкая, — Кнут не спускал с ее лица внимательного взгляда. — Вы утверждали ранее, что вашему мужу угрожали. Так  записано в протоколе. Что спровоцировало данные  угрозы? Мне не совсем понятно из ваших объяснений.
—Мой муж стал жертвой страшного заблуждения крестьян. Его оклеветали, ему угрожали смертью, крестьяне подожгли флигель и чуть не спалили наш  дом. С трудом  управляющий уговорил крестьян разойтись, когда те толпой выкрикивали в адрес моего покойного мужа непристойности.  Крестьяне уверовали, поверив клевете слуг,  что Дмитрий Федорович оборотень, или волкодлак, как они его называют. Если  бы не управляющий, не знаю, что с нами было.
   Варенька подняла глаза на Кнута и снова их опустила. Ресницы ее дрогнули. От волнения она с силой закусила губу. Почти до крови, но не заметила этого.

—Крестьяне. — Кнут откинулся на высокую спинку стула. — Крестьяне, мадам, самые отъявленные бунтовщики. С ними всегда следует держать ухо востро. Поверьте мне, сегодня они, подчиняясь силе заблуждения, убили помещика, завтра поверят иной гнусности и на самого государя руку поднимут. Поверьте мне на слово, я их, каналий,  знаю.
    Кнут поднял глаза кверху. 
—Да-да, уж поверьте. Безумство – природное состояние черни!  Впрочем, надеюсь на мудрость наших властей, которые  не допустят  страшного  злодеяния. Стрелять надо в зачинщиков бунта. Причем стрелять безжалостно, не жалея патронов. Слава богу, господин Столыпин солидарен со мной в данном вопросе.
—Я, собственно, уже давала показания насчет убийства моего мужа. Но главного не сказала, — воспользовавшись тем, что Кнут сделал паузу, произнесла Варенька. — Затем  сегодня и пришла сюда.
    Она снова замолчала. Кнут терпеливо ждал,  когда же она  наконец  заговорит, не дождался, прервал молчание вопросом.
—Я в курсе данного дела, но смущают некоторые факты. Скажите, госпожа Новицкая, ваш покойный супруг никогда ранее не делал попыток лишить себя жизни?
—Вы о чем? — вспыхнула Варенька. — У нас все было хорошо. С чего ему лишать себя жизни?
—Есть в данном деле одна нестыковка. Впрочем, освидетельствование врача подтвердило, что имело место как раз убийство. Слишком запутанное дело. Да-с. Слишком. Так что вы хотели мне сказать?

—Я, — Варенька густо покраснела и замолчала, собираясь с мыслями. Затем произнесла, словно извиняясь: – Можно воды?
    Кнут встал из-за стола и вышел из кабинета. Через пару минут он пришел и подал Вареньке стакан с водой. Сделав несколько глотков, Варенька поставила стакан на стол и вынула из сумочки  носовой платок. Поднесла его к глазам.
—Понимаете, мой покойный супруг причастен к убийству  Василины Полуяновой, в котором обвиняют ее сожителя, некоего Вирсавия.
—Вот как? — брови исправника взметнулись вверх. — Вам об этом убийстве стало известно только после смерти супруга?
— Нет, — Варенька взяла себя в руки. Не плакать же в самом деле  перед исправником. — Я знала. Раньше знала. Он сам признался мне  во всем. Но я не хотела быть скомпрометированной в глазах общества. Не хотела отправлять мужа на каторгу. У нас маленький сын. Я испугалась за него.
—Следствие по этому делу доказало причастность Вирсавия. — Кнут обмакнул перо в чернила и что-то написал на бумаге. — Вы понимаете, госпожа Новицкая, о чем вы сейчас говорите?
    Варенька кивнула головой.

—Я знаю, что являюсь преступницей. Я намеревалась  дать взятку следователю. Он  первым стал склонять меня к преступному деянию, для чего даже собственной персоной приехал в имение. Поверьте, до сего момента я даже не догадывалась о преступлении моего мужа. Я испугалась, не знала, как спасти положение. Мне… Вам не объяснить…. Арестуйте меня! Но выпустите Вирсавия!
—Дело об убийстве Василины Гавриловны Полуяновой ведет судебный  следователь Хохлов?
—Да.
— Председатель окружного суда высокого мнения о Хохлове.  Его методы ведения дел всегда отличались безупречностью. И как много он хотел от вас?
—Шестьдесят тысяч.
    Вареньке было стыдно. Лицо ее покрылось испариной, она часто и неровно дышала.
—Вы утверждаете, что Вирсавий не имеет к убийству никакого отношения, поскольку преступление было совершено другим лицом?
—Да. Отпустите Вирсавия! Он ни в чем не виноват. Я виновата, что пыталась скрыть правду. Арестуйте меня!
—Вы успокойтесь.
    Кнут подвинул к Вареньке стакан с водой.
—У меня нет формального повода вас арестовывать. Ведь мзду, насколько я вас понял, вы еще не передавали?
—Нет. Потому и пришла к вам. Отпустите Вирсавия! Преступление совершил мой покойный муж. 
—Господин Новицкий часто посещал госпожу Полуянову?

—Понятия не имею! — нервно  воскликнула Варенька, но осеклась. — В тот злополучный день он был у нее.
—Хорошо. Следствие по делу об убийстве госпожи Полуяновой под надзором прокурора.    Вирсавия, если он в действительности невиновен, после проверки достоверности следствия,  отпустим.   Берите бумагу и пишите.
—Что писать? — спросила удивленно Варенька.
—Пишите бумагу на имя Председателя окружного суда о том, что судебный  следователь Хохлов склонял вас к даче взятки.
—Зачем писать? Разве недостаточно того, что я сказала?
—Мадам, — Кнут поджал губы и нервно забарабанил пальцами по столу. — Вы считаете, что слова можно пришить к  делу? Ошибаетесь!  На каком основании мы станем подозревать Хохлова? Только на том, что какая-то тетка сказала?
—Хорошо. Я напишу. Только отпустите Вирсавия.
—Проверим и отпустим, раз  невиновен. Чего ради вы так беспокоитесь за расстригу? 
—Просто хочу справедливости, — всхлипнула Варенька и обмакнула перо в чернила.
—Не понимаю такой категории, как справедливость, — наблюдая за ее дрожащей рукой, произнес Кнут. — Есть только закон. Вот он и есть высшая справедливость.
—Законы пишутся людьми, — ответила Варенька, старательно выводя буквы на казенной бумаге. — А справедливость – от Бога.
—Однако, вы странная особа.

    Кнут  взял из рук Вареньки бумагу. Перечитал написанное.
— Хорошо. Спасибо вам, госпожа Новицкая, за сигнал. И все же, ответьте мне на один вопрос. Неужели, придя сюда и во всем сознавшись, вы руководствовались лишь мотивом справедливости?
—Я  Бога боюсь, — тихо ответила Варенька, сжавшись под пристальным взглядом исправника.
    Губы Кнута дрогнули в усмешке.
—Более не задерживаю вас. Обещаю, мы все тщательно проверим. Даю честное слово, что в случае подтверждения ваших слов, Хохлов понесет достойное наказание. Мздоимцам не место на государственной службе.
— Спасибо вам, — Варенька встала со стула. — До свидания.
—Ну и дела, — произнес Кнут, когда дверь за Варенькой закрылась. — Хохлов…. Что ж, прокурору будет чем заняться.
    Он встал, подошел к двери, приоткрыл ее.
—Валентин Владимирович, — окликнул  секретаря. — Зайдите ко мне.