Третий прыжок

Нашу четвёртую учебную роту в составе, помнится, ста пятидесяти четырёх человек на крыльях «Ту-134» за два с половиной часа «перенесли» из Таллина во Львов, а из Львова, поездом, - в Самбор, в инженерно-сапёрный полк, где и распределяли «по войскам». Всё было сделано быстро, чётко, как и положено в армии, – за один день.

Моя фамилия по алфавиту находилась ближе к концу списка. После меня в актовом зале оставалось пять человек. А все, без малого, полторы сотни бывших до и после меня, - это я прекрасно запомнил как раз в виду именно на мне "пресёкшейся традиции", – прошли довольно скоро, как на конвейере, потому что к трибуне за документами всех нас вызывали по трое, по пятеро, - а то и до семи-восьми человек. Самое меньшее число было - по двое. Но таких случаев бывало немного. Эта «кучность» рассылки бывших "тапавских" курсантов по воинским частям "ПрикВО" внутренне согревала  надеждой на то, что вместе со знакомыми  ребятами, - почитай что друзьями "на краткий миг в биографии"(всё-таки пять месяцев службы в учебной части, в одной роте, так или иначе мы до этого, худо-бедно, "перекантовались" разом); а вот попасть в совершенно незнакомую часть было бы куда как веселее и нестрёмнее, - понадёжнее как-то казалось бы было, - чем одному. 

Меня же, считай, «под занавес», вызвали к трибуне одного:
– В десантуру попал: – вешайся, чувак!.. – с непонятной мне ноткой то ли злорадства, то ли плохо скрываемой зависти напутствовал меня сержант-сапёр, вручая в руки полагавшиеся документы: направление в воинскую часть и «проездные требования».

Вернувшись на место и дослушав то, что остававшиеся за мной пятеро новоиспечённых механиков-водителей «БАТ-М» двумя небольшими группами: – по два и по три человека были распределены в Мукачево и Ивано-Франковск, я впервые после испытанного "про себя" триумфа от осознания того, что, может быть, - один из ста пятидесяти четырёх "батистов" попал в десантуру. Невольно пришлось призадуматься: к добру ли мне выпала такая честь. То, что ещё на уроках начальной военной подготовки в девятом классе, размышляя о возможной в будущем службе в армии, я мечтал попасть в "морфлот", и только в случае неудачи – в ВДВ, возможно, и вспомнилось мне тогда. Но эти напутственные слова сержанта... Что они означают?..

Назавтра утром, проехав дизелем до Старого Самбора, а оттуда – «трудягой просёлков» «ПАЗиком» – до Хырова, я вышел один-одинёшенек на автобусной станции и, расспросив дорогу, закинул плотно набитый сидор за плечи и двинул в указанном направлении.

В предстояло мне подняться «на гору»: – туда, где на заметно удалённом перспективой холме возвышался то ли "бернардинский", то ли "иезуитский" мужской монастырь. В описываемое мной время он был предоставлен под расположения «39-й отдельной, ордена Красной Звезды, десантно-штурмовой бригады» (далее – Бригада), в которую, согласно предписанию, я был направлен в качестве механика-водителя "БАТ-М" третьего класса после завершения пятимесячной службы в инженерно-сапёрной учебной части ("учебке") города Тапа Эстонской ССР.

Не успел я пройти и ста метров, как увидел новенький самосвал «ЗИЛ-130», на всех парах несущийся сверху навстречу мне серединой бетонной дороги, краем которой
подымался я. В кузове грузовика, придерживаясь руками за передний борт, стояло пятеро солдат в зелёных рабочих бушлатах и лихо сдвинутых на затылки зимних шапках. Верхние пуговицы бушлатов и «хэбэшек» были расстёгнуты, несмотря на довольно прохладную погоду, а из образовавшихся "равнобедренных треугольников" ярко бросались в глаза бело-голубые тельняшки. Рядом, по «зелёному полю» бушлатов, тоже - голубыми пятнами - выделялись погоны, петлицы, шевроны. Не успел я как следует рассмотреть всё это непривычное глазу «убранство», как услыхал из кузова поравнявшегося со мной самосвала нечто «до боли знакомое»:

 – «ЧМО», блин, – вешайся!..

Не скажу, чтобы ноги мои сразу же подкосились. Но бравый до того подъём сам собой стал как-то замедляться, даваться всё труднее, всё медленнее... Но, как говорится: чему быть - того не миновать. Мы судьбу не выбираем! - мы её "подгоняем" в ту или иную сторону: "на себя", "от себя", "под себя"...

На КПП по телефону вызвали ротного. Широкоплечий и стройно-подтянутый, среднего роста брюнет с чёрными, аккуратно подстриженными усиками и быстрыми живыми глазами, представившись на моё приветствие, бегло глянул в протянутые мной документы и велел следовать за ним. Привёл в "расположение".

Наша "ИСАПР" – инженерно-сапёрная рота – почти целиком была в «Беличах» - в  Учебном центре. Готовила «для себя» учебно-тактический полигон. На «плеши» возвышенности, можно сказать, холма, заросшего буково-грабовым лесом, мои новоявленные сослуживцы дружно выкорчёвывали довольно обширную площадку в радиусе десяти-одиннадцати квадратных метра. Для этого наиболее рослые деревья подрывали тротиловыми шашками, спиливая "Дружбой-2" менее рослые. Вырубали кустарник. Затем стволы буков, грабов, дубов и каштанов, очистив от сучьев, распиливали по заданному шаблону и хлысты выносили метров за полтораста вниз, где складывали в штабеля на площадке удобного для лесовозов подъезда.

Но об этом я узнал лишь после того, как сам был отправлен в Беличи. А покамест мне, как и ещё двум, нет – трём – «духам», прибывшим в роту примерно в одно и то же время: - кто из "сержантской" учебки, а кто и прямико "с гражданки", предстояло пройти своеобразный «карантин десантника» по ускоренной программе. Нам предстояло пройти двух-трёхдневную предпрыжковую подготовку «на ПДГ» (парашютно-десантном городке) и совершить два учебных прыжка с парашютом, чтобы доказать самим себе и «отцам-командирам» свою годность к службе в ВДВ.
 
Забегая наперед, скажу, что примерно в это же время, но ещё до полного планового осеннего переформирования личного состава, когда одна его часть, отслужившая положенные сроки, уходила «на дембель», а другая – новобранцы, только-только прошедшие трёхмесячный карантин, - занимала освободившиеся в подразделениях штатные места, также "в плановом порядке" переводили «в ЧМО» (на Бригадном жаргоне - «в чрезвычайно мощную организацию»: – в «чёрно-краснопогонные» воинские части всех других родов сухопутных войск - наших «отказников»: тех «бойцов», кто, прослужив в Бригаде год-полтора, так и не сумел перебороть в себе страх перед прыжком и ни разу не прыгнул с парашютом. То бишь настоящим «воином-десантником»,  в прямом смысле этого понятия, так и не стал.

Я как раз застал в роте двух таких «дедов» или, по-нашему, «дембелей» (старослужащих, прослуживших полтора года).
 
Один из них был Гриша Д-кян – здоровый «бугай» с чёрно-волосатой крепкой «кавказской» грудью. Он был ротный «туз», которого ещё на первом прыжке, как ни старались, не смогли вытолкнуть из вертолёта два офицера и прапорщик: ротный, замполит и старшина. Подробности его «десантной истории» я толком разузнать не успел. Виделись мы с ним накоротке: я – «приходил», он – «уходил». Возможно, он был из таких же пришлых «ёжиков», как и я:(по-бригадному, – солдат, прослуживший первые полгода со дня призыва) попал в Бригаду из какой-нибудь «технической» либо «сержантской» учебки. А может, был призван на "срочную" по окончании ВУЗа, где не было военной кафедры. Так или иначе, но поехал «наш Гриша» в «ЧМО» при «полном десантном параде», имея в «дипломате», про запас, новенький берет с латунным красно-бархатным "уголком" и офицерской кокардой; новенький белый аксельбант; пять положенных «по сроку службы» значков: «Гвардия», «Парашютист-отличник», «Отличник СА», «Классность» и «Воин-спортсмен» или, сокращённо, - «Бегунок». При этом на «Парашютисте-отличнике», наверняка, висела цифра «50» или даже «сто», обозначающая приблизительное количество прыжков с парашютом, совершённых его обладателем. А на «Классности» и «Бегунке» непременно должна была красоваться цифра «Адын» («Зачэм мэньше, ара, – вай?!.»).

Вполне возможно, – если, конечно, он знал о своей отправке хотя бы за месяц-полтора, –  что и готовый «дембельский альбом» о лихо прошедшей службе в ВДВ разом с «большой прыжковой историей» также покоился на дне Гришиного дипломата. Ведь его хозяин, насколько я помню, помимо того, что был «ротный «туз», – по воинскому званию, кажется, был старшим сержантом, а значит, наверняка, и «замком» (заместителем командира взвода), что означало быть непосредственным командиром для младших по званию солдат не только своего взвода, но и всей роты.
 
Другой его земляк – Гарик М-сян – был ротный весельчак, лёгкий и мягкий по характеру острослов-балагур, всегда весёлый, не унывающий, да к тому же и добряк, каких поискать. Он также, бедолага, не смог перебороть в себе страх перед прыжком, за что "по великой милости" был отправлен в ХВ («хозвзвод»), а проще сказать – на свинарник. И мирно-тихо потекла у Гарика служба-не служба, а пропахшая кухонными отходами да свиным навозом хотя и "круто-запашистая", но и более смахивающая на санаторно-курортную, нежели на военную, служба. Одно то, что место его «постоянной дислокации» теперь находилось «за забором», людям знающим скажет о многом. "Свинари" даже на ежедневное построение и "развод" личного состава Бригады никогда не ходили, - разве что в исключительных случаях. А то обстоятельство, что свинину «солдатики» вкушали всего раз пять в году, да и то - по "большим праздникам", - наводит меня на вполне обоснованное подозрение о том, что, помимо офицерской столовой, она непременно должна была "уходить на стОрону". И «ножки» ей, "приделывал" наш "герой"-балагур Гарик М-сян. И «на дембель» он ушёл экипированный "по круче" своего куда как более "крутого" земляка - Гриши Д-кяна.

Но я отвлёкся. Итак, пришли мы с комроты в расположение. А там, в наличии, присутствовало всего лишь трое, кому по штату было положено принимать пополнение: ротный старшина, прапорщик: плотный, плутоватый с виду «хохол» и, как оказалось, - в чистом виде «кусок» из армейского анекдота. Чуть позднее, в Беличах, я подробнее узнал про его «хохляцко-куркулёвскую» натуру, процентов на сто сорок оправдавшую моё первоначальное - чисто внешнее - представление.

С ним разом находились и два «замка»: первого и второго взвода. Оба – сержанты. И оба, как и "положено было" в воинской части, располагавшейся на Западной Украине: в самом сердце "бандеровского края", – опять-таки, – «хохлы».
 
Командир роты представил меняю - им; их - мне; познакомились. Вскоре "мой" сержант вышел и вскоре вернулся, неся что-то в руке. Оказалось, что то были мои новые – голубые – нашивки и летний "стекляный" тельник. Поразило, с какой легкостью, берясь всего двумя пальцами за едва-едва выступающие от частого стежка двойной нитки краешки "чёрных" погона, петлиц, шеврона, казавшийхся мне - так старательно пришивавшему их в первый день начала службы в учебке - неухватными, пришитыми "намертво" мой «замок» моментально посрывал их и, "брезгливо" бросив в угол, приказал также поступить и с новенькой нательной рубахой, кальсонами, выданными накануне дня отправки «в войска». Вместо рубахи предложил надеть тельник. По поводу последнего, пояснил, что выданный сейчас, 19-го декабря, - временный, почему и «стеклянный» ("капроновый" и на  ощуп - "скользкий"). Настоящую же тельняшку - хлопчатобумажную или шерстяную, – в зависимости от сезона года, – я получу лишь тогда, когда совершу свой первый прыжок с парашютом.

Днём позже пришёл в нашу роту и Павел Ч-в в качестве «летёхи-двухгодичника». До службы  он закончил химико-технологический институт и на время учёбы был "свободен от призыва". После же окончания срока отсрочки от исполнения "конституционного долга", по независящим от него причинам, чуть было и вовсе не увильнул от "всеобщей воинской повинности". О нём как-то "позабыли" военкоматовские чины в погонах. Года три или четыре по окончании ВУЗа он успел поработать на производстве: «дорос» даже до должности "мастер цеха". Уже "расслабился", подумывая о том, что "напрочь забыли" о нём в военкомате, и что «минует его чаша сия». Ан нет: зря радовался. Не забыли: вспомнили. "Выцепили" прямо на производстве и, как миленького, «обули в боты» и отправили в г. Хыров, в ОДШБр-39, – далеко не худшее, надо признать, место в ВС СССР, - "отдавать должок" социалистической Родине.
 
У меня до армии за хилыми интеллигентскими плечами тоже оказалось кое-что "из "вышки", а именно: - три с половиной месяца брошенного (с дуру, конечно же) филфака БГУ. Паша, узнав об этом, сразу же стал относиться ко мне как к ровне:  человеку своего круга. Этому поспособствовало также то, что в Бригаду мы попали с ним в одно время и с одинаковыми, в принципе, психоэмоциональными переживаниями: новое место; новый воинский коллектив, - как то приживёшься? Но более всего сближало нас то, что в "ускоренном карантине", о котором говорилось выше, мы находились с ним рядом даже физически: «годки», одним словом.

      И вот он – первый прыжок.

      Павел Ч-в, – этот пока ещё реальный «дух» (молодой солдат по первому полугодию срочной службы) и ещё не имеющий никакого реального авторитета, а лишь по формальным данным: командир второго взвода инженерно-сапёрной роты в звании лейтенанта, – прыгал в тот день в нашем небольшом экипаже первым. Поскольку роста он был около 190 см и весил не менее 87 кг, то и прыгать ему, как наиболее тяжёлому, предстояло первым. Именно первым и ближе всех к бортовой двери вертолёта сидел он на скамье: внешне спокойный, с непроницаемым "взрослым" лицом "пожившего" двадцатисемилетнего мужчины.

Лично я никакого особого страха перед первым прыжком не испытывал. Да, был естественный мандраж, как перед экзаменом, - и только. А что там было переживать и бояться?!. Дал Родине присягу на верность, ещё в учебке, и будь добр (или "тверд"?), – исполняй. Именно так я настроил себя перед прыжком.

А вот "Паша", когда прозвучал звуковой предупредительный сигнал, и жёлтым цветом вспыхнула лампочка над дверью в кабину пилотов, что значило: «Приготовиться!», – и все дружно встали, берясь правой рукой за вытяжное кольцо основного парашюта, левую кладя на пристёгнутый  спереди ранец «запаски», – заметно занервничал - «заочковал». С лица - побелел; затем - посерел; весь как-то сник, «сдулся». Куда вмиг подевались вся его напускная храбрость и уже ставшая нам привычной - фанаберия? Вдруг стал проявлять явные признаки беспокойства: некое острое, неконтролируемое желание ни за что не покидать «борт», а забиться в угол, "прикинуться ветошью и не отсвечивать"... Но тут красным полыхнула лампочка; противно-требовательно прозвучала сирена и "выпускающий" - комроты - открыл боковую дверь…

Паша, было, "заметался" перед "выходом в пустоту", ни в коем случае не желая добровольно-самостоятельно покидать "веттушку". Но тут, по условленному кивку командира старшина с замполитом с обеих сторон подхватили "Павлушу" «под белы рученьки», резко развернули лицом к далёкой, "расчерченной" на правильные геометрические фигуры земле, и с кратким традиционным отсчётом: «Первый пошел!», – командир резким пинком в зад «выписал» ничего подобного не ожидавшему новобранцу «вступительный билет» в доблестное десантное братство...

Но зато сколько восторгов от пережитого за время "прыжка", сколько похвал самому себе довелось нам услышать от «духа-Паши» (эту кличку Павлу Ч-ву "приклеили", по традиции, наши "деды") в кузове «Урала» на обратном пути в расположение части... Словно и не было никакого "ялового" либо "хромового" «напутствия» офицерского сапога перед выходом в открытое пространство.
 
Второй прыжок, через день «укладки куполов», Паша сумел уже выполнить самостоятельно, хотя по-прежнему, после сигнала: «Приготовиться!», как-то "менялся в лице". Но к "выходу" шагнул сам, – и здесь, надо отдать ему должное, - решительным образом исправился.

В моей же "прыжковой" истории всё прошло совсем по другому сценарию.

Даже «не заметив», а вернее, – не придав никакого особого значения двум своим первым  прыжкам ("Прыгнул и прыгнул, - чем тут гордиться?") я на всю жизнь запомнил «третий». Он случился весной. Уже выросла новая густая трава. Помню, мы сидели на ней, откинувшись спинами на надетые за плечами основные парашюты, опираясь на них, как  на "спинки дивана" или тугие большие диванные "подушки" и  ждали возвращения "Ми-6", улетевшего в свою часть «на обед».

Время "тянулось" и вместе с тем – "летело". Тянулось потому, что первый взвод прыгнул до обеда и теперь был свободен, «аки ветр в поле». Развалившись в сторонке на траве, ребята курили, болтали о «гражданке», просто лежали, раскинув руки в стороны либо подложив ладони под головы. Словом, отдыхали, не заботясь ни о чём, в том числе и о нас "горемычных".                               

Мы же, по-прежнему экипированные для прыжка, сидели с надетыми на себя РД (рюкзак десантника), двумя парашютами, автоматами, подсумками и, с отрешённо-напряжёнными лицами, ждали. А ведь недаром гласит народная мудрость: «Ничего нету хуже, чем ждать и догонять». Вот именно, в тот раз - третий по счёту, ожидая вертолёт, я впервые испытал панический ужас перед этим, казалось бы, "будничным делом"...

Вдруг, - ни с того ни с сего, независимо от моей воли, - стали возникать и мгновенно проноситься перед внутренним взором подробные "кадры" и "сценки" из  прожитой жизни. В какие-нибудь считанные секунды в мельчайших подробностях было явлено мне "абсолютно всё", что когда-то прежде происходило со мной. Вспомнились даже однажды и мимолётно виденные, казалось бы, навек ушедшие из памяти лица. Вспомнились из далёкого детства троюродные бабушки, коих видел всего раз или два на больших родственных сборах по поводу родственных свадьб или похорон. Никогда к ним близко не подходил и с ними не разговаривал; ничего не знал о том, по какой линии родства, кому из родителей и кем они приходятся; навек, казалось бы, об их прошлом существовании в моей судьбе позабыл, и тут - на тебе! - "вспомнил"... Или "заставили" вспомнить?..  О, как же мне тогда "расхотелось" прыгать!.. Кажется даже, что я сам - где-то в глубинах трепетавшей от страха души, быв тогда ещё абсолютнейшим - мало видевшим жизнь - атеистом, горячо молил Бога, чтобы вертолёт  "сломался" как-то там у себя в полку и "сегодня больше не прилетел".

«Господи, пронеси мимо меня чашу сию!» – лучше не скажешь, будь хоть трижды Шекспир.

Но, «зараза», всё-таки прилетел. Хоть и с немалым опозданием. И уже в тот раз я уже далеко не так внутренне "спокойно-равнодушно" двигался к его трапу, как было при первом и втором прыжке.
 
Когда прозвучала сирена и загорелся жёлтый сигнал: «Приготовиться!», и все ребята поднялись с металлических откидных скамеек, берясь правой рукой за кольцо «основного», а левую кладя на «запасной», – стало мне внутренне что-то уж и совсем «млосна» (муторно, тошно, - бел.). Вот тогда и понадобилось мне то самое «мужество», которому нас так лихо, жёстко и так скоро учили в элитных войсках. 

К счастью, мне в тот раз самому удалось задавить в себе жуткой змеёй сдавливавший сердце ужас и – шагнуть... Всё обошлось: страх мигом исчез, как только тело устремилось к земле. И приземление было удачным. Но память о нём ой как надолго осталась во мне...

Уже на следующем – через день «укладки» – четвёртом прыжке жуткая хватка страха, по-прежнему сжимавшего перед прыжком сердце, стала ослабевать, «разжиматься». И так, с каждым прыжком, постепенно «разжимая» цепкую "лапу" страха, я продолжал выполнять плановые учебные прыжки с парашютом, пока "не отпустило" совсем. Помню, уже перед седьмым прыжком я почувствовал, что мой предпрыжковый страх совсем исчез: как и не было его никогда. И более он не возвращался. Хотя «прыгать» до "дембеля" мне ещё предстояло чуть ли не вдвое больше, чем было до исчезновения страха.
    
С той поры прошло сорок лет. Если честно себя спросить, а затем также честно ответить: «Хотел бы ты сейчас «вспомнить всё» и ещё разик «сигануть» с «деревянным» «Д-5» с "Ми-6" или "Ми-8"? Причём прыгнуть не бесплатно - любопытства ради, а на прежних условиях: – за деньги, которые выплатит тебе государство за невольный, но заведомо запрограммированный риск здоровьем и самой жизнью?.. – Я бы ответил: «Нет».
 
И вот только теперь, когда вспомнил про свой «третий прыжок» и подробно описал его здесь, препарировав куда более изощрённым разумом, чем тот, что был у меня в девятнадцать лет, я вполне уяснил себе то «трусливое» поведение 27-летнего лейтенанта Паши Ч-ва во время совершения им своего "первого" прыжка: понял "всё" и простил.