Ночью

     В комнате темно не только потому, что уже полночь. Так темно оттого, что выключили освещение. Это сделали мы. Мы молча поругались, и в порыве размолвки,- пустячной, право,- она погасила свет и устроилась в кресле, чтобы думать о своем и молчать.
     Я вышел в столовую. Прислонился к радиатору отопления и думал ни о чем. Сонные блики качающихся со скрипом осенних фонарей, словно листья, метались по полу. Луны не было видно, но мне было все равно.
     Через полчаса, совсем растворившись в темноте, я услышал то ли женский всхлип, то ли стон  диванной пружины. "Лучше первое" - подумал я и тут же уверовал в это. Решил, что буду стоять до конца, и выпрямился, будто солдат на посту. Ворох листьев поредел и застыл, как будто. Ветер на улице стеснялся стучать в холодные, темные стекла окон.
     Моя усталость задремала под монотонный монолог воображения, промывающего косточки красоте нашей долгой любви. Я грезил ее желанием помириться, молчаливым покаянием загадочной женщины, ее страстью ко мне и отчаяньем нелепого разрыва. Я сладко страдал от ожидания того момента, как неслышно подойду к ней, упаду на колени, тихо прикоснусь сухими от жажды губами к ее лицу, смоченному слезой всепрощения справа и слезой покаяния слева. Я буду молчать и радоваться не только любви, но и еще чему-то, мягко окружившему нас в этой темной ночи и рассказавшему сказку о том, как сладко быть молодым, трепетно-нервным комочком жизни именно ночью...
     ...Интересно, стучит ли в ее комнате в окна осень? Забыв о времени, я стал разглядывать черед галер, проплывающих в столовой на волнах темноты, груженных доверху разноцветными осколками сцен нашего былого. Краски ушедшего лета и весеннего моря были особенно ярки на темном фоне. Здесь торчали верхушки пицундских елей и купол собора в Ялте, там виднелся мелкий блеск гальки и ее белая выходная туфелька, приковавшая взгляд черноволосого господина в вечернем туалете. Подзорная складная труба, колода покерных карт и ее "Ах, не заплывай так далеко!" аккуратно сложены на третьем судне. На четвертом - тоже сцены частной жизни. Бог мой, как горела столовая при этом параде! Все больше фиолетовые блики являлись мне, было много светлых красок, притом звонкий хрусталь дождя окатил меня, не желавшего защищаться.
     Я позабыл про качание уличных фонарей, про свои затекшие ноги, про разницу температур холодной стены и радиатора, про поблекший ворох листьев, про сплетение корней, обстоятельств и мнений. И когда последняя галера мягко проплыла передо мной справа налево, я еще долго стоял и ждал продолжения красочной процессии.
     Но очарованный мрак столовой маячил перед моим взором пораженного ребенка.
О зависти к себе самому я не подумал. Мне мысленно явилась она, бодрствующая в усталом кресле, вытянувшая ноги с нежной маленькой ступней, изнемогшая в долгом ожидании. Небольшая грудь напряглась в мягком плену цветного халата, голова была безрассудно запрокинута, пальцы рук вяло перебирали поясок...
Неужели можно просто так подойти к ней и сполна насладиться примирением в этот поздний час? Может быть...
     Только сейчас я почувствовал, что устал стоять. Но присесть показалось мне почти кощунством. Уж лучше двигаться... и я пошел по направлению к ней.
     Преодолевал неведомые мне слабо натянутые нити,которые лопались, поддаваясь инерции моего движения почти с человеческой болью. В конце коридора нечаянно подпер плечом стену, и она устояла. В ее комнате был непростительно тихий мрак, я наугад набрел на кресло - оно было пустым."Где же она есть?" -обиженно заговорил во мне голос примирения, но тут заблудившийся порыв ветра качнул уличный светильник, а последний с трагическим скрипом осветил угол комнаты, диван и ее. Я хотел сказать вслух ее имя, но запнулся.
     Она спала и ее сон был глубок и, наверное, сладок.

 
31 марта 1992