Ночной страх, или баклажанная икра

Серия: Экскрементальная проза
(Сборник рассказов)

Экскрементализм или экскрементальная проза — пока что экспериментальное течение или направление в художественной литературе, где сюжет рассказа выстраивается или разворачивается вокруг человеческих экскрементов. Соответственно, экскременталист — писатель, создающий свои произведения в этом направлении.
В качестве эксперимента по экскрементализму служит предваряющий рассказ «Ночной страх, или «баклажанная» икра», входящий в серию «Экскрементальная проза».

Ночной страх, или «баклажанная» икра

(Рассказ)


ОПИСАНИЕ

Не все что выглядит как баклажанная икра, может быть таковой. Выяснит ли Вова, главный герой этой детективной истории, кто нагадил в алюминиевую миску. Как накажут виновника? Какой урок «преступник» извлечет из этой ситуации?

Памяти Маркиза де Сада.

Каждый год, в летний период я, как добропорядочный пионер, должен был отдыхать, вернее, отбывать срок, в пионерлагере, хотя бы одну смену. И в тот год, когда мне было уже целых четырнадцать лет, у меня была седьмая ходка — на этот раз меня отправили в горный лагерь «Радуга». К счастью, родители всегда отправляли меня в разные лагеря. Пока я отсутствовал дома соседи с облегчением вздыхали — никто не лупил их отпрысков.
Жизнь в пионерлагере, как всегда, по распорядку: подъем, зарядка, утренний туалет, уборка территории, завтрак, игры и увлечения, обед, тихий час, полдник, ужин, отбой. Но не об этом сказ мой...
По негласному распоряжению начальника смены, Дмитрия Иваныча, нам пионерлагерным на ночь глядя скармливали консервированную баклажанную икру. Выдавали нам перед сном краюху хлеба, поверх которой толстым слоем размазывали баклажанную икру. Ну, помните, раньше при СССР в магазах продавали такую в стеклянных банках. А была она в изобилии и была она очень вкусная — во всяком случае, мне она очень нравилась. И почему-то именно эта «магазинная», как я ее называл, икра мне даже больше нравилась, нежели домашняя. Кстати, в кинофильме «Иван Васильевич меняет профессию» была сцена с этой икрой. В царских хоромах, где восседал мнимый Иван Грозный, он же Бунша, управдом, был показан заставленный всякими яствами и блюдами царский стол, где красовались три огромных золотых или серебряных блюда в которые были наложены три вида икры. Из первых двух блюд горкой возвышались черная и красная икра, а из третьего блюда, смешно сказать, мы видим ошметки размазанной заморской икры, то есть, баклажанной. Выходило, что во времена Ивана Грозного в дефиците было то, что во времена СССР было в изобилии — баклажанная игра, тогда как красной и черной икрой наслаждалась лишь советская номенклатура, то есть, так называемые «слуги» народа. Ну, оно и понятно юморной Гайдай, режиссер великой кинокомедии, как всегда, в шуточной форме обыграл ситуацию, когда при изобилии баклажанной икры в СССР, мало кто ее покупал. Как говорится, «ежели предложения много, то спроса мало» и, наоборот, «спроса много, потому что предложения мало». Законы рынка! И вот, после выхода фильма на экраны баклажанную икру стало модно подавать на стол.
Кажется, я отошел от самого рассказа. Так вот, дело обстояло так. Перед завтраком, как всегда, мы убирали свою территорию — внутри павильона и вокруг. И в это время…
— Пашка, подь сюды! — окликнул Добчинский, он же Сашка, своего товарища Бобчинского, он же Пашка, подходя к опрокинутой алюминиевой миске, из-под которой выглядывала на вид баклажанная икра. — Смотри-ка, кто-то выбросил сюды миску с икрой.
— Да, точно, икра — подтвердил Бобчинский. — Блин, Сашка, а сколько же здесь мух!
— И, кажется, воняет говном… — заключил Добчинский, вплотную приближаясь к перевернутой миске, которую он намеривался поднять. — Фу-у, да ведь это же говно! — завопил парнюга, автоматически затыкая нос указательным и большим пальцами. — Если это икра, то я не Сашка, забодай меня комар!
— А в самом деле, очень даже похоже на баклажанную икру, — сказал я, выглядывая из окна павильона, опершись руками о раму. —И цвет, и консистенция, — продолжал я. —Однако, в самом деле, запашок человечьего дерьма даже сюда доносится.
— Кто же это такое натворил? — почти синхронно спросили Добчинский с Бобчинским.
— Видать, тот, кто, (А) пережрал баклажанной икры на ночь, — начал я использовать метод дедукции Холмса, — и (Б) у кого «прямая» кишка. И ведь, говнюк такой, знал, что не добежит до тубзика с таким положением дел — сами знаете, пока ночью до нашего сортира доберешься, успеешь от страха три раза в штаны наложить. Вот и насрал в миску, а потом выбросил в окно, пытаясь таким образом избавиться от улик — и был таков.
— Это да-а… — протянул с видом знатока Бобчинский. — Да еще как раз Федун ночью рассказывал жуть страшную историю.
— Это про гроб на колёсиках, что ли? — ухмыляясь, осведомился Добчинский. — Чепуха, а не страшная история. Я тебе, Пашка, таких «страшных» историй могу столько насочинять — мама не горюй!
— Ну и насочиняй, Сашка, — предложил Бобчинский Добчинскому. —Говорить — все мы горазды, а когда до дела доходит, то…
— И тем не менее, — продолжал я размышлять вслух, перебив Бобчинского, — тот, кто насрал в миску, в самом деле, обожрался икры, и естественно приспичило ему, но, в сортир идти ночью боязно. Вот и решил насрать в…
— Да, но зачем же так откровенно и, можно сказать, демонстративно выбрасывать миску с насратым под окно павильона? — резонно спросил Добчинский. — Я считаю, это демонстрация какого-то недовольства или протест, мол, хватит нас кормить «дерьмом» на ночь.
— Что ж, Добчинский, мыслишь ты, можно сказать, резонно, — сказал я. — Но есть ли такие «протестанты» в нашем первом отряде? Не лучше ли просто отказаться от ночной трапезы — и баста. Нет, я сомневаюсь, что это протест. И все же, надо для начала проверить мою версию. Если она не сработает, в чем я не уверен, то будем искать «протестанта» или того хуже — группу «протестантов».
— Ну, а как ты, Вова, будешь проверять? — живо поинтересовался Добчинский.
— Для начала, надо выяснить у кого «прямая» кишка.
— Неужели каждому будешь распарывать живот и кишки мерить, — не на шутку изумился Бобчинский. — Кто ж на такое решится и дадут ли тебе на это разрешение?
— А Фадей-живодер? — спросил Добчинский.
— Что «Фадей-живодер»? — передразнил Бобчинский Добчинского. — Он воробью или горляшке может голову отвернуть, но не людЯм же животы вспарывать…
— Для того, чтобы выяснить, у кого «прямая» кишка, необязательно вспарывать живот и измерять кишки, — сказал я таким же спокойным тоном, как и мой любимый персонаж из «Записок». —«Прямая» кишка – это лишь фигура речи, не в буквальном смысле. И подразумевается под ней ускоренный метаболизм.
— «Ускоренный» чего? — синхронно переспросили озадаченные непонятным термином Добчинский с Бобчинским.
— Ну, в смысле, ускоренный обмен веществ, то есть, человек быстро переваривает поглощённую им пищу и, следовательно, часто проголадывается, отчего часто ест — и необязательно много.
— Слушай, Пашка, — обратился Добчинский к Бобчинскому, — кажется у Каланчи такой мета…Тьфу ты… Короче, он все время хочет жрать и срать…
— Да, у Каланчи такая беда есть…И ведь он часто пердит и постоянно в тубзик бегает. Вот и этой ночью, видать, его приперло, а одному ему боязно было…
— Точняк, это Каланча насрал в миску! — неожиданно воскликнул Добчинский. — Я как раз под утро проснулся — «пистон» меня мучил. И в это время я видел, как он ложился в свою постель. Куда он ходил в это время, я не стал задаваться вопросом.
— Ну, а ты где справил свою малую нужду? — спросил Бобчинский Добчинского.
— Ясно, где — в кустах, где и все.
— Что, тоже боишься переть ночью до тубзика?
— Все боятся — и я боюсь, — парировал Добчинский.
— Так, ребята, живо тащите сюда Жеку, то есть, Каланчу, — сказал я.
Уже через пять минут Добчинский с Бобчинским вели задержанного Каланчу ко мне на допрос. Картина была потешная. Каланча в самом деле соответствовал своему погонялу. Он на голову возвышался над всеми нами, в том числе и над двумя своими конвоирами. Двигался он в мою сторону с опаской, неуверенным шагом, виновато опустив свою огромную гривастую голову.
— Давай-давай, шире шаг, — командовал нетерпеливый Добчинский, толкая в бок задержанного.   
— А-а… а на воре и шапка горит, — радостно воскликнул я, потирая руки и сверля глазами виновника торжества.
— Я ничего не крал, — пугливо произнес Каланча. Было видно, Добчинский с Бобчинским уже помяли ему бока.
— Нет, ты ничего не крал — это верно, — сказал я, — а вот в миску алюминиевую насрал, да за окно выбросил… Есть свидетели твоего преступления, — продолжал я, как заправский следак. — И они под присягой подтвердят все как было. Что, ты так от улик избавлялся? Ну, не дурень ли ты, Жека? Мозги у тебя что ли набекрень? Ты лучше не увиливай, а признавай свою вину. Добровольную явку, считай, мы тебе оформили, что по факту смягчает меру твоего наказания. Плюс к этому добровольное признание вины. Добровольно признаешься в содеянном, бить не станем, а всего-навсего вежливо попросим тебя прибрать за собой. Comprenez-vous, mon ami? 
— Чего? — не понял мой визави.
— Я спрашиваю тебя, ты меня понял? — Каланча кивнул головой. —Гляди, твое благополучие в твоих же руках.
В общем, под моим психологическим давлением Каланча раскололся, рассказав все как было. В самом деле, ему было страшно в темень идти одному до туалета. Да и «Гроб на колесиках» тоже сделал свое дело.
Мне же, любителю детективного жанра и почитателю Шерлока Холмса, было не трудно выяснить, что это маленькое преступление совершил именно Каланча. Ну а в качестве наказания я велел верзиле устранить улики, избавившись от миски с его экскрементами. Я также предупредил его больше к такому способу не прибегать. Он обещал больше этого не делать. Обещание он сдержал — во всяком случае, до конца нашей смены.  Более того, с того самого дня он отказывался есть на ночь баклажанную икру…

4 апреля, 2023 год.