Маленький человек как трагедия
Она рассказывает, как один, выпущенный из Бухенвальда еврей, обнаружил среди сотрудников администрации лагеря школьного товарища, который неожиданно заговаривает с ним и, смущаясь, извиняется: «пять лет без работы и только теперь попал на гос.службу».
Что это за «служба» он, конечно, понимает, но ничего поделать не может. Главное, чтобы его товарищ еврей понял, он - не кровопийца и не злодей. Просто так вышло.
Обыватель в современном обществе настолько далек от этических и политических вопросов, что готов пойти работать даже в канцелярию концлагеря. Более того, он хвалит режим, поскольку тот решил вопрос его трудоустройства. Он так устал от жизненной борьбы, что Гитлер кажется ему не худшим вариантов из возможных.
Маленький человек - отец семейства. Ему надо кормить детей. Он - не подпольщик или бунтарь. Его пилит жена, а подпольщиков и революционеров - не пилит.
Идеологическая трескотня любого толка его утомляет. Всех политиков он послал бы (и шлет) подальше. И становится тем, кто против нацизма не протестует. Не его дело рассуждать о высоком. Рассуждают газетчики и политики. Высокопарные фразы с жизнью не пересекаются.
А поскольку он отстранен от механизмов власти (правят политическая элита и технократы, а в его конторе правит начальник), простой человек даже нуждается в умеренном национализме. Чем сильнее он отстранен от чего бы то ни было в стране, тем сильнее ему хочется быть патриотом. Чтобы фиктивно преодолевать свое отчуждение.
О большем он не мечтает. В большее мысль не кристаллизуется. Спасибо Гитлеру за строительство Великой Германии, автобаны, рабочие места, народный автомобиль Фольксваген! 8-ми часовой рабочий день и оплачиваемый отпуск! Выше желания не
поднимаются.
Он даже нуждается в порциях пропаганды, как в кусках насущной пищи. Пропаганда придает его довольно пустой жизни возвышенную ноту. В речевых фигурах пропагандистов он становится чем-то более важным, чем есть. Он становится частью народа (другой вариант «класса»). Он - вместе со всеми и не один.
А Шиллер, Новалис и даже Ницше пишут не для него. Эта литература слишком романтична. Его бытие напоминает скорее жизнь буквенных персонажей Кафки.
Для него слагает стихи Маяковский:
"Но если малые
Сплотились в Партию
Сдайся враг
Замри и ляг".
Для него пишет Роберт Рождественский:
"На Земле безжалостно маленькой
жил да был человек маленький.
У него была служба маленькая.
И маленький очень портфель.
Получал он зарплату маленькую.
И однажды — прекрасным утром — постучалась к нему в окошко
небольшая, казалось, война...
А когда он упал — некрасиво, неправильно,
в атакующем крике вывернув рот,
то на всей земле не хватило мрамора,
чтобы вырубить парня в полный рост!"
Так в рутине обывательской жизни понятия «личной свободы» и «личной ответственности» теряют первоначальный пафосный смысл, а лозунги «национальной свободы» и «государственных интересов» начинают приводить «в такой же восторг, какой испытывает собака, когда ей бросают кость» (В. Райх)
Они вдохновляют, тогда как свою «ответственность» и «свободу» он чувствует лишь в соблюдении пунктов установленного гражданского и уголовного законодательства.
В рассказе «Метаморфоза» Кафки маленький человек превращается даже в паучка. Не во льва или орла же ему превращаться?
Ведь даже в стихотворении Маяковского «малые» не вырастают в гигантов, они лишь сплачиваются.
И кто мешает из сплоченных паучков формировать колоны и отправлять на Восточный фронт?
Или на какой-нибудь фронт еще?
Паучья жизнь делает невозможное возможным. Боевые пауки в военной форме - страшная сила. Тем более, что черная свастика - сродни пауку.
Маленького человека призывают в армию и приказывают убивать людей. Он исполняет. Приказ - нечто, что выше его. Команды не обсуждаются. Это знает любой военный. Так его муштровали.. Приказ - как судьба.
Будет приказ, как в стихотворении Роберта Рождественского, - и ты должен будешь умереть. «В атакующем крике вывернув рот».
При этом можешь не считать себя убийцей - так объясняли немецкие военнопленные -ты просто служишь отечеству. А в гражданской жизни любишь детей и «мухи не
обидишь».
Отсюда фатализм. Вера не в Бога, а в судьбу. «Чему быть, того не миновать», «сколько веревочки не виться, а конец придет» - любимые обывательские поговорки.
Маленький человек чувствует, им управляют какие-то высшие судьбоносные силы. Кто-то главный («кто вечно рвет в атаку»)- от которого все зависит.
И когда герой Кафки превращается в насекомое и не может встать с постели, он холодеет от одной мысли: как теперь успеет на работу? И не прогневит ли старшего клерка?
Роман Э. М. Ремарка «Время жить и время умирать», описывающий повседневную жизнь немецкого солдата, подтверждает этот вывод. Неестественность модернизированной жизни отражается в литературе. И авторы просто по-разному реагируют на нее.
Таким образом, Арендт делает неожиданное для академического философа открытие. Современное общество не имеет иммунитета к фашизму. Оно производит миллиарды таких «маленьких людей»: рабочих, отцов семейств, электората, призывного контингента, которые к тоталитаризму-авторитаризму в принципе готовы.
И если политики сожгут небо в ядерном пожаре - они этому не воспротивятся. Они воспримут это как страшный Фатум и неизбежность...
Великая русская гуманистическая литература приучила нас сочувствовать маленьким людям. Прежде всего, потому что мы сами такие "маленькие" и в принципе ни чем от них не отличаемся.
Но стоит ли им (себе) все время сочувствовать? Может быть все-таки стоит попытаться стать "большими"?
---------------------------------
(переработанный отрывок из моей статьи в журнале "Философия и культура")
Свидетельство о публикации №223040400987