Практика. Общий охват извне02. 4

Практика. Общий охват извне


Горловка (ДНР) — 2023



2.4. Важнейшие черты практики как творчества

2.4.1. Преобразующе-приспосабливающаяся активность.

2.4.2. Безмерность, конечно-бесконечный прогресс.

2.4.3. Предметность практики. Понятие техники.

2.4.4. Практическое творчество как культурное явление.

2.4.5. Язык как носитель и условие практически-культурного творчества.

2.4.6. Сознание как определяющая черта практики.

2.4.6.1. Осознанность.

2.4.6.2. Практика как целенаправленный процесс.

2.4.7. Родовой характер практического творчества.

2.4.8. Практика как продуктивно-репродуктивный процесс.

2.4.9. Практика как поэтическое творчество.

2.4.10. Практика как единство предметотворчества и человекотворчества.

2.4.11. Практика как потребление.


2.4. Важнейшие черты практики как творчества


Понятно, творит не только человек. Многие вещи творят и творятся. Тем не менее, ближайшим образом в творческом плане к человеку близко животное творчество.

На самом деле. Творческая активность животного (по крайней мере, по созданию потребных средств к существованию) иной раз настолько сходна с деятельностью человека, что довольно непросто их различить. Животное тоже создает необходимые своей жизни предметы, продукты. Причем, — часто использует для этого другие предметы в качестве орудий. Оно строит жилище, воздействует (тем самым, регулирует) на те, либо иные природные процессы по самообеспечению. Распространенны также формы совместной деятельности, творчества живых существ (у обезьян, дельфинов и др.). Как и люди, животные радеют о потомстве, растят и «воспитывают» детенышей известным образом и т.д. Можно наблюдать у них отношения дружбы, взаимопомощи, коллективности, родственности.

Отсюда будет вполне справедливо, если мы соотнесем протекание творчества потребных вещей животными с тем, как вершится предметотворчество человеком. Благодаря данному соотнесению, будет несложно вычленить существенные черты человеческой предметотворческой (и не только) активности. Вместе с тем, — откроются аспекты последней, которые уже выходят за рамки собственно предметотворчества, тем более, животности. Постараемся при этом осмыслить такие черты практики и так, чтобы преодолеть, царящий уже долгое время в нашей литературе, крен к пониманию практики исключительно производящей деятельностью, соответственно, выявлять и описывать ее черты в таком духе.

Совершая предложенное сопоставление, легко заметить: ряд человекообразующих черт, обнаруживаемых при осмыслении человека в качестве общественного, мирового и проч. сущего, снова окажутся перед нашим взором. Оно и понятно. Ведь практическое и субстратные начала как основы становления человека, откуда вырастают остальные определения последнего, весьма тесно связаны между собой, взаимно дополняя и продолжая друг друга.

Укажем с самого начала (и этим лишь ограничимся), что человеческое творчество, в каких бы формах ни выступало, протекает на различных уровнях. Уже давно (видимо, начиная с Аристотеля) говорят об игре, искусстве, умении и науке как о различных поприщах, где человек творит, причем, весьма своеобразно. Вряд ли в этом смысле животное способно подняться за пределы игрового поведения. Да и последние следует весьма заузить, ограничив, к тому же, сферой активности живого как некоторой особи. Так что животное творчество можно бы было замкнуть в границах поведения, привязав его при этом к био-физиологическому, в лучшем случае, психическому моментам жизни с зачатками социальности. Перейдем же теперь к фиксации (пусть и беглой) других важнейших черт практического творчества, обнаруживаемых уже на субстратном уровне существования человека. Коснемся лишь тех особенностей, которые послужат успешной реализации целей и задач нашего исследования.



2.4.1. Преобразующе-приспосабливающаяся активность.

Продолжая сопоставление, причем, охватывающее названные уровни реализации практики, начнем с очевидного и, кстати, довольно нелегкого для понимания момента. «Нелегкого» — поскольку данная черта довольно «заговорена» в литературе, сплошь насыщенная смыслами производящести. Даже подмывает как-то не принимать приведенный в заголовке признак за черту практики как таковой, оставив ее, в лучшем случае, лишь за производством. Однако, присмотревшись, можно видеть, что и непроизводящим разновидностям практики, так либо иначе, не чуждо преобразующе-творческое отношение к действительности.

Заметим прежде следующее. Человек выступает в своей творческой активности не просто отдельной особью, что свойственно живым существам. Он с самого начала есть общественное, мирное, связанное с бытием, сущее (о чем ниже). Эти его изначально отличительные особенности, вместе с тем, являющиеся следствием-результатом всего, чем он живет, опять же, обретаемы им, с возвышением над пределами узкой природности («естественности»), с переходом от животнообразной активности именно к человеческому способу существования, по мере созревания последнего. В этом, как раз, смысле человек не просто приспосабливается к условиям жизни по аналогии с животным. Он, скорей, преобразующе- приспосабливается, приспосабливающе-преобразует окружающую среду, вещи к собственным, прежде всего, идущим от общества, мира, событийности, нуждам и потребностям. Преследуя свои нужды, интересы, люди не только довольствуются тем, что дает мать-природа, но тому, что находят в природе, придают также свои качества, формы, содержание, значения. Больше, они присваивают вещам и самим себе, — повторимся, не просто в особном плане, а, образуя и образуясь культурно, общественно, мирно, исторически, — качества, состояния, которыми вещи до того не обладали. Да и не могут «обзавестись» в своем лишь естественном становлении. Так, собственно, раздвигаются границы человеческой культуры, мира, со-творчества с бытием, матерью-природой.

В известном смысле животное (подобно, вообще, любой вещи своим уже присутствием, активностью, природой) тоже привносит перемены, видоизменяет окружение. Но активность его, как бы там ни было, не выходит за рамки, так сказать, «естественности», той «макросистемы» (например, вида), элементом, частью которой оно выступает. Точнее, преобразовательная активность животного, равно любая творческая активность дочеловеческих существ и сущих как бы вписана и вершится, являя среду и генно-видовую принадлежность, где они безоговорочно растворены и как бы жестко «приговорены». Потому-то с изменением среды, условий жизни живые существа (и не только) модифицируются, приспосабливаясь к этим переменам, ограниченные, все же, своей генетико-видовой, физико-химической предопределенностью.

Тем не менее, что активность животных в целом может существенно видоизменить саму среду, тоже не следует оставлять без внимания. Известно множество фактов, — с «кроликами» (в Австралии), «овцами» (на Аттических взгорьях), с избытком «хищников», водорослей и т.п., — в результате приспосабливающей активности которых сложившийся эко-баланс системы весьма основательно меняется. Достаточно, с другой стороны, волку попасть в неохраняемую овчарню, как последствия окажутся ой как плачевными... Собственно, не есть ли так долго продолжающаяся эволюция живого на планете, следствием приспосабливающейся активности живого?..

Все же, деятельность человека осуществляется иначе, нежели протекает (даже преобразующе) животная активность. Практически обходясь с вещами, своим окружением, с самим собой, человек тоже приспосабливается к условиям существования. Это очевидно на ранних этапах истории. Подобно животному, тоже довольствуясь «дарами» матери природы, человек живет, вписанный в природные меры, ритмы, в сложившийся естественный расклад дел. Однако, в отличие от животных, он так долго жить не может, поскольку нуждается, берет из природного окружения (которое простирается и внутрь него) несравненно большее, нежели животное. Так что, достаточно скоро, предоставляемое, так сказать, «щедрой природой» довольство заканчивается. Усвоенный же из природы, равно ею дарованные возможности со способностями, а также накапливаемый опыт позволяют человеку вокруг (включая самого себя) найти такое, или так изменить наличное, чтобы раздвинуть набор потребных предметов, следовательно, свое природное окружение.

Короче, коль скоро условия и практические нужды изменились, — первые ограничились, вторые углубились, раздвинулись, — человек преобразуется. То есть, раздвигает свой предметный мир, среду обитания, меняет способ существования, образ жизни, в том числе опыт, умения, способности, потребности и т.д. И, преображенный на данной основе, он как бы заново «вписывается» (приспосабливается) в произошедшие вокруг (включая внутри себя) перемены. Это, с другой стороны, означает, что он открывает здесь новые поприща, вносит новые видения, находит безвестные прежде возможности и перспективы роста, следовательно, преобразования действительности. Преображенный, обновившийся человек, как понятно, не может не находить вокруг новые естественно-исторические просторы для своего существования, активности. То есть, преобразить свой мир, действительность.

Важно, что преображение человека (равно им) совершается и за счет окружения. Ведь человек также является «виновником» и участником его перемен.

Так примерно изменяются человеческие возможности потребности, способности, находятся новые, неведомые до сих пор поприща природы (в том числе внутри человека), которые бы восполнили недостачу, позволили вновь найденные предметы создавать: извлечь из природы, сделать доступными. И происходит этот приспосабливающийся-приспосабливающий процесс поначалу как бы естественно, совершенно безвестно самим людям. Лишь на сравнительно высоких ступенях созревающего становления человек пытается изменять свое окружение и самого себя, руководствуясь какими-то целями, знаниями. К этому моменту он уже дорастает до производящего отношения к действительности.

Здесь-то и пробуждается та самая узко-преобразовательная (безоглядно самонадеянная, своемерная, антропоцентрическая, техническая) активность как ее знает производящее сознание. Так (особенно с приходом производства), человек начинает преобразующе-приспосабливать, даже подгонять не устраивающие условия, вещи под свои (эгоистические, корыстные, частнособственнические) интересы, цели, создавать для себя приемлемую, «нормальную обстановку». Причем, — она может простираться как вовне, так и внутри него. Главное — быть чуждой природе.

Да, часто может складываться, — главным образом, на производящей (неестественной, посредством антиприродной технологии) основе, — что преобразующая, приспосабливающая активность людей идет в разрез с устремлениями, нуждами действительности, природы, нанося последним непоправимый урон. Данному факту мы нынче являемся непосредственными свидетелями. Больше, сами участвуем в его, скажем так, «безоглядной» разрушительности.

Это, однако, не означает, что человек не способен осуществлять свои преобразующе-приспосабливающие устремления осмотрительно, заботливо, не в ущерб себе и миру. Осваивающе-произведенчески живя, человек преодолевает присваивающе-ограниченные «болячки», диктуемые производящей практикой. Вообще, осваивающий подход утверждает приспосабливающе-преобразующий характер творчества. Причем, приспособление выступает не столько движением от человека к действительности, что в основном предполагает производящее творчество, — сколько, в еще большей степени движением от действительности к человеку. То есть, человек не только приспосабливает, но куда больше приспосабливается, преобразует и преобразуется.

Повторимся. На первый взгляд кажется, что приспособляющая черта практики не универсальна, будучи характерной лишь производящей форме протекания. Однако, внимательное рассмотрение обнаруживает, что и в натурально-созидающей деятельности человек не просто берет все то, что дарит ему мать-природа, но и сам, подключая то одни, то другие природные факторы, силы, чины, опять же, сам будучи природным фактором, добивается произведения на свет таких результатов, которых прежде в природе не было, не могло быть без такой его мастерской активности. Тем более сказанное очевидно в развитом произведенческом творчестве, сменяющем производство. Вот, уже в таком разрезе произведенческая деятельность тоже специфицируется преобразующе-приспособляющим протеканием. Точнее было б это протекание квалифицировать осваивающим, осваивающе-продуктивным, тогда как производящая преобразовательная активность до такой самореализации никогда не дорастет, оставаясь присваивающе-преобразовательной.

Но верно и то, что этот род творчества в истории человеческого становления занимать будет довольно короткий период, ибо так долго относиться к природе присваивающе, неестественно невозможно. В конце концов, сама природа этого не потерпит, а человек — выродится...



2.4.2. Безмерность, конечно-бесконечный прогресс.

Означенные в подзаголовке, как и нижеследующие, черты практики как бы конкретизируют, дополняют ее преобразующе-приспосабливающийся характер. Великолепно своеобразие человеческой деятельности в сопоставлении с животной активностью выразил Маркс. «Практическое созидание предметного мира, переработка неорганической природы есть самоутверждение человека как сознательного — родового существа, т.е. такого существа, которое относится к роду как к своей собственной сущности, или к самому себе как к родовому существу. Животное, правда, тоже производит. Оно строит себе гнездо или жилище, как это делают пчела, бобр, муравей и т.д. Но животное производит лишь то, в чем непосредственно нуждается оно само или его детеныш; оно производит односторонне, тогда как человек производит универсально; оно производит лишь под властью непосредственной физической потребности, между тем как человек производит даже будучи свободен от физической потребности, и в истинном смысле слова только тогда и производит, когда он свободен от нее; животное производит только самого себя, тогда как человек воспроизводит всю природу; Продукт животного непосредственным образом связан с его физическим организмом, тогда как человек свободно противостоит своему продукту. Животное строит только сообразно мерке и потребности того вида, к которому оно принадлежит, тогда как человек умеет производить по меркам любого вида и всюду он умеет прилагать к предмету присущую мерку; в силу этого человек строит также и по законам красоты» [29].

На самом деле. В отличие от животного, которое всегда действует, будучи ограничено рамками и мерами того вида (системы), которому принадлежит, человек совершает свою активность по любым меркам. В том числе таким, — коих нет в самой природе, привнесены сюда человеком. Потому последний способен и творит по законам не только человекомерных красоты и добра, но также по канонам заботы, высшего блага: экзистенциально, событийно. И, конечно же, человек далеко не просто действует, но, — тут его специфика как именно человека, — поступает. И поступает, опять же, не только самонадеянно, своемерно, присваивающе, — что характерно ему как производяще-активному, вплоть до сведения активности к этому самому действию. Он поступает, будучи мировым, событийным, осваивающим сущим, по отношению к миру, бытию.

Самое главное во всем этом, что человек проявляет активность по-разному, в зависимости от типа реализуемого творчества. В случае произведения перед нами деятельность мастера, который вместе с бытием раскрывает вещи, изводя на свет и одействляя их потаенности. Творческая активность здесь совершается, соединяя ряд поддеятельностей: проникновение в вещи за сокрыто-сущим, нахождение и собирание изводящих его, чинов природы в открытость, направление их на данное изведение, одействление и собирание изведенного и др. Все данные творческие акты, как и она в целом, всегда разные, зависят от осваиваемых вещей, бытия, мастерских способностей, умений человека. Здесь никогда не проходит какой-либо, раз навсегда сложившийся шаблон, алгоритм. Потому, человек призван постоянно совершенствовать свои умения, мастерство, проникновенно-изведенческий, со-бытийный опыт. Отсюда и черта произведенческой практики: непрерывное преодоление устоявшихся, освоенных мерок творчества, восхождение к новым, вплоть таким, которых мать-природа без человека не знает.

Но совершенно иначе обстоит с производящим творчеством. Здесь творческая деятельность (производство) выступает как некоторая активность по преобразованию, фабрикации, формированию, выработке предметов. Поскольку, опять же, предметы разные, — к тому же, природа «непростой орешек», действовать приходится в разномерных ситуациях, — постольку и в случае производства человек должен уметь не держаться готовых стандартов, изменять их, обновлять. Собственно, многомерность человеческого творчества, мерный прогресс последнего осознанию открылись тоже в производящей практике. В существующей литературе именно ее имеют в виду, говоря о рассматриваемой черте практики. Произведенческий аспект дела совершенно не усматривается.

Как бы там ни было, оправдано связывать мерный прогресс с обеими разновидностями практического творчества. Правда, надо иметь в виду, что на каждом конкретном этапе исторического становления человек живет и творит отнюдь не всеми мерами: он не беспределен в данном отношении, способный всегда творить лишь определенными мерами. Однако, нет также никаких «барьеров», которые бы в принципе ограничивали его активность, за которые ему подняться заказано. Единственно, что ограничивает человека, так это лишь он сам, ибо является исторически становящимся, конечным, временным сущим.

Как таковой, будучи всегда обставлен кругом конечных условий и обстоятельств, он, тем не менее, накопив силы, знания, умения, раздвигает на своем пути горизонты доступных возможностей, способностей и потребностей, ширит и глубит свой мир, развивается, восходя к новым мерам жизнеосуществления.

Так совершается исторический прогресс человека, в принципе, бесконечный. Но в каждом конкретном случае, на каждой конкретной ступени — выступающий конечными мерами. Верно и то, что по каким-либо внешним катастрофическим причинам, в том числе «пробужденным» человеком, вместе с тем, неподвластным ему, прогресс практики может оборваться на любом этапе ее становления. Хотя, и то верно, что в природе сложилось, соединилось столь огромное множество факторов, приведших человека в мир, что и допустить его, вдруг, неожиданно-бессмысленное исчезновение, — как-то и не хочется, не верится...

Тем не менее, даже в самой практике, — в ее процессировании на завершающих этапах производства, — человек так далеко уходит в своем самонадеянно-безбытийном рвении, что уже, как говорится, «сам себе нарыл гибельную яму». Потому, своеобразной гарантией, защитой человеку в его творческой активности должна служить близость всего, как он живет и творит, к бытию. Чем полней в делах и помыслах человека бытие (вплоть до осознания его присутствия), тем безопасней человеческое существование, история, прогресс...

В заключение надо заметить, что означенный прогресс, свойственный практике на историческом, общечеловеческом уровне, вместе с тем, наблюдается и на уровне отдельно взятого человека. При этом, поскольку отдельный человек не привязан жесткими скрепами к своей культурной, социальной, сословной, равно, био-физиологической, анатомической данности, он, преодолевая известные меры, способен перестроиться, научиться жить новой конкретно-исторической обстановкой, куда попал. Причем, — ничуть не хуже тех, для кого последняя является изначально привычной.



2.4.3. Предметность практики. Понятие техники.

О предметном характере человеческой деятельности, вообще, существования замечательно сказано у К. Маркса. Как живое, непосредственно природное существо и как существо родовое, деятельное человек живет своей природой, родом, деятельностью как предметами, предметно. Будучи живым природным существом, наделенный природными жизненными силами в виде задатков, способностей, влечений, он является «деятельным природным существом». Как таковой он проявляет свою активность вовне, на другие природные существа, вещи, выступающие для него предметами. И сам он живет, дан себе предметно.

«А с другой стороны, — говорит К. Маркс, — в качестве природного, телесного, чувственного, предметного существа он, подобно животным и растениям, является страдающим, обусловленным и ограниченным существом, т.е. предметы его влечений существуют вне его, как не зависящие от него предметы» [30]. Так что и страдательность человека задает ему предметное существование. И важно понимать, в-третьих, что человек, будучи активно-страдательным сущим, живет предметами как предметами своих «потребностей». То есть, вещами, коими он существует, простирается. Они продолжают его, вместе с тем, соединяют его с действительностью, являют присутствие последней в нем. «Это — необходимые, существенные для проявления и утверждения его сущностных сил, предметы. То, что человек есть телесное, обладающее природными силами, живое, действительное, чувственное, предметное существо, означает, что предметом своей сущности, своего проявления жизни он имеет действительные, чувственные предметы, или что он может проявить свою жизнь только на действительных, чувственных предметах. Быть предметным, природным, чувственным — это все равно, что иметь вне себя предмет, природу, чувство или быть самому предметом, природой, чувством для какого-нибудь третьего существа... Существо, не имеющее вне себя своей природы, не есть природное существо, оно не принимает участия в жизни природы. Существо, не имеющее никакого предмета вне себя, не есть предметное существо. Существо, не являющееся само предметом для третьего существа, не имеет своим предметом никакого существа, т.е. не ведет себя предметным образом, его бытие не есть нечто предметное» [31].

Итак, человек живет предметно, предметами. Причем, — и как многообразными условиями своей жизни, и как средствами, и как целью, и, вообще, как именно человек, осуществляющийся практически. Вряд ли непрактическое сущее имеет дело с предметами.

Предметы, если сказать предельно кратко, — это вещи, включенные в человеческие отношения, вещи, ставшие культурными, несущими на себе известные (не только человекозначимые) смыслы, измерения, функции. Как понятно, далеко не всякие вещи являются предметами, но лишь оговоренные: предстоящие нам и несущие какие-либо цели (меты), служащие чему-то, имеющие место для чего-то.

Далеко не все вокруг нас сущее есть вещи, тем более, предметы. В отличие от сущего, ко котором ничего не известно, кроме того, что оно есть, на него можно указать пальцем, - вещи – это такие сущие, которые уже извещают (из-вещ-ают нас), несут некую весть, информируют о себе и связанном с ними.  Можно еще многое сказать о вещах, но мы оставим их в покое сейчас, надеясь, что в нижеследующем, так либо иначе, придется обратиться к ним.

Из факта предметности практики, среди прочего, вытекает, что человек творит предметы и творит предметно. Подчеркнутое выражение означает, что для создания, получения нужных предметов человек пользуется другими предметами, которые принято именовать орудиями. Часто даже, ограничив человека производящим существованием, предметную характеристику человека сводят к орудийности — изготовлению и использованию орудий. Отсюда определяют человека как «животное, создающее и использующее орудия» (Б. Франклин).

Еще точнее, орудием называется не просто любой предмет, хотя и можно так к нему относиться, стоя на производящей основе, поскольку там предметность выливается в «вещ». Другими словами, — в то, что потребительски используют, что является лишь средством, инструментом для воздействия на другие вещи в таких же утилизаторских целях. Тем не менее, орудием в узком смысле может считаться лишь предмет, изготовленный для выполнения какой-либо операции, причем, наиболее оптимальным, эффективным (в техническом смысле) образом.

Так, камнем вполне можно забить гвоздь, хоть он не приспособлен специально для этого. Вот, молоток создан именно для вколачивания, забивания гвоздей, чтоб молотить. Потому именно его и следует признать в случае забивания гвоздей за орудие, но не камень. Хотя, существуют ситуации, где именно камень (булыжник) как, скажем, «орудие пролетариата» всего более оптимален...

Таким образом, предметный характер человеческого творчества, так либо иначе, проявляется орудийностью. Человек творит орудиями, ибо предмет, с помощью которого создаются другие предметы, есть орудие.

Животное тоже от случая к случаю использует вещество природы в качестве орудий. В целом же мать природа создала живое с готовыми для его жизнедеятельности «орудиями» (клыками, острыми когтями, чутким носом, быстрыми ногами и проч.). Вот почему животному, как правило, нет нужды в орудиях. Если, все же, оно обращается к последним, то лишь спорадически, постольку поскольку, даже изготавливая их на крайне примитивном, допредметном уровне.

Для сущего (в том числе существ) не может быть предметов, коль скоро оно не относится к себе как «существу родовому», не выделяет себя из окружения, не противопоставляет себе последнее, не усматривает свое единство с ним, что, вместе взятое, собственно, и позволяет окружению дифференцироваться на предметности разного рода. Потому-то, орудия животного не дорастают до предметности: это исключительно привилегия сподручных человеку (причем, как родовому сущему) сущих.

Между тем, изначально обделенный естественными орудиями (как у животного), в целях самосохранения, для жизни человек вынужден постоянно находить в природе (включая самого себя) все новые и новые предметы, несущие орудийную способность, в каждом предмете усматривать что-то от орудия. Больше: изготавливать, мастерить предметы для орудования.

Стало быть, человек отличается от животного не просто тем, что пользуется орудиями и изготавливает их, а тем, что без них не может обходиться. Больше. Он, в дополнение к сказанному, создает орудия для изготовления орудий («производство средств производства»). Эта способность у животных не выходит за пределы своего зачаточного состояния (как, собственно, и изготовление орудий).

Человеческие орудия, оформленные предметно, отличны от находимого в природе. Их можно подразделить на два класса. Во-первых, это орудия искусственные («рукотворные»), человекомерные, оперативно-преобразующие и преобразованные (как понятно, сработанные на производстве). Второй класс образуют орудия естественные, натуральные, «природоподобные». Они предполагают произведенческий способ человеческого бытия. В этом смысле весьма важно, как сработано и потребляется орудие, — производяще или произведенчески.

Производяще творящий человек все предметы, в том числе орудия рассматривает, использует как результаты исключительно производства. То есть, — специально изготовленные человеком по собственному усмотрению, интересам и целям. Здесь никакого участия природы не предполагается. Если она и берется в расчет, то лишь в негативном плане, как помеха, что сопротивляется и т.п. Отсюда, как раз, те плачевные результаты, к которым производящая практика неизбежно приводит человека и мир на завершающих своих стадиях.

Совершенно иначе обстоит дело с произведенчески-творческой практикой. Созданные и употребляемые человеком здесь орудия носят столь же произведенческий характер, как и любой продукт его активности. Потому в орудиях, как понимает произведенческий мастер, ему соприсутствует и бытие (природа, Бог). Орудие далеко не просто безличное и потребительски-специализированное техническое средство, но нечто совсем другое. Между таким орудием и человеком, даже другими вещами, в частности, изводимыми на свет его активностью, — весьма непростые отношения, доходящие, иной раз, до мистики, магии, проникновенной взаимности...

Как знать, следует ли мистифицировать роль орудий, в конечном счете, техники (ибо орудие это, другими словами, техника) в творческом процессе? Несомненно, во всяком случае, одно: чем естественней орудия, техника, чем природообразней они, — и по материалу, и по энергетике, и по форме, в том числе функционированию, — тем меньше будут влечь противоестественные результаты, включая побочные. Чем меньше в орудиях, технике человек своемерничает, утилизующе-потребительствует, чем больше он тут человечен в подлинном смысле, — тем естественней окажется и результат их приложения. Тем лучше и без негативных следствий человеческая активность впишется в круг вещей природы. Тем больше пользы принесет не только человеку, но и самой матери-природе. А пропасть между последней и человеком устранится, поскольку накопленные «завалы» ненормального поведения и обхождения с окружением людьми будут преодолены. Человек научится вести себя гармонично в мире и с бытием.

И отрадно видеть, что в последнее время, — время самой глубокой кризисности за всю историю, как свидетельства явной необходимости отказа от производящего существования и перехода к постпроизводству, — на ряде поприщ практики получает растущее применение и распространение так называемая «природоподобная технология». Ее еще называют «аддитивной техникой», «конвергентной техникой». О существе, месте и роли техники, равно соотношении произведенческой и производящей техник речь у нас пойдет ниже. Потому, перейдем к освещению следующих особенностей практики.



2.4.4. Практическое творчество как культурное явление.

Вернувшись к описанию определяющих характеристик искомого предмета, сразу же предстоит несколько уточниться касательно предметотворческого проявления практической деятельности.

Предметность выражается не просто в том, что человек, пользуясь предметами (как орудиями, техникой), продуцирует новые предметы в форме непосредственных, чувственно-данных вещей. В процессе, скажем, производства мы всегда создаем какие-то «вещно»-потребные продукты, товары, услуги, которые часто не обязательно чувственно осязаемы. «Работая» также над собой, творя человека, дела духовной жизни своей, мы, снова-таки, творим предметно. И в подвергаемом нашему воздействию (скажем, воспитанию) человеке, духовном явлении, культурном феномене мы выводим на свет такие структуры, состояния, которые, конечно же, следует расценивать предметами. Кроме того, свой труд, результаты творчества, получаемый опыт, — все это человек тоже воплощает в предметы (из какой бы «материи» они ни состояли). Не важно, что предметные воплощения, результаты здесь по большей части никак не «схватить руками».

Так что, не следует смешивать предметность с каким-либо сущим, данным в наглядно-чувственной форме. Повторимся, некоторое сущее уже потому предмет, что окультурено, несет на себе человекозначимые смыслы, присутствия, вырванное из голой «естественности», бесчеловечности.

Самое главное, когда речь идет о предметном характере человеческого творчества, — в том, что человек, созидая предметы, созидает изначально самого себя. Предметосозидание выступает условием и средством человекотворчества. Мы, тем не менее, в нижеследующем будем использовать термин «предметотворчество» («предметизация») как отличный от другого, «человекотворчество» («человекосозидание») в том смысле, что здесь речь идет о творчестве как бы «внечеловеческих» вещей, вещей, выступающих средством и результатом человекотворчества, некоторым опредмечиванием человека и человеческого. В частности, в условиях производства предметотворчество противостоит, даже главенствует над непосредственным человекотворчеством, являет нечто «объективное» по отношению к последнему («субъективному»).

Акцентируя на предметности практической реализации, верно и другое. Люди (как и остальные сущие, включая животных) творят не только предметно. Скажем, всевозможные аффективные, переживательные, образотворческие, волевые, подсознательные и сверхсознательные акты вряд ли удастся «втиснуть» в «прокрустово ложе» предметности. Человек не только предметное, но также сверхпредметное сущее, тогда как животному следует отвести уровень допредметности.

Более того. На практике создаются такие предметы, которые как бы неестественны, функционируют, существуют иначе, нежели естественные предметы, а именно искусственно, культурно. Причем, эти качества человек присваивает и тем естественным вещам, которые вовлекает в орбиту (мир) своего существования.

Но, создавая искусственные предметы (орудия), воплощая себя и свои устремления в них, человек в растущей степени отгораживает себя данным предметным множеством от естественного окружения. Возникает поприще культурно-искусственных предметов, которое, собственно, есть культура («вторая природа»).

Человек, стало быть, есть культурное сущее, чего не скажешь о животном. Если оно и обустраивает окружение по своему подобию, — поедая, истаптывая, меча, оставляя на вещах следы присутствия, — то лишь в качестве побочного результата собственной активности, который, по сути, полностью ему бесконтролен. То есть, животное вносит в окружение (в том числе самое себя) перемены столь же естественно, как и любая другая вещь, своим присутствием. Потому, собственно, результаты животной активности так и остаются естественными.

Совсем другое дело человек. Благодаря его деятельности, в природе, действительности совершаются радикальные перемены, весьма сильно влияющие на саму природу. И они без человека никогда бы не появились. Именно следствием и процессом культурного созидания человек утверждается миром, выступает как мировое сущее.

Обустраивая мир, культуру, человек, как понятно, с одной стороны, демонстрирует искусство (в смысле искусности созидать), мощь, могущество, размах строительства. Но с другой — своей, отгороженной от естественной природы, культурой демонстрирует то, насколько далеко ушел от природы, стал жить неестественно, ненормально.

Нормальная культура, правильно полагать, не должна отрывать человека от естественности, натуры, напротив, утверждать между второй природой и природой первой гармонию, взаимопереход, согласие. Мир человека должен вмещать в себя и человека с культурой, и естественную природу. И, если на первых этапах истории, в общем-то, так и было, — человек строил взаимоотношения с матерью-природой, культурно-мирные предметы его активности не противостояли, вписывались в нее, будучи своеобразным продолжением природы, неся на себе законы и порядок природы, — то с приходом производства гармония все больше нарушается, доходя до антагонистического противостояния природы и человека в современных условиях. Культурная мощь человека настолько разрослась, что уже не вместима в естественно-природные рамки. Мать-природа ее не выдерживает. И, коль скоро возникшие антагонизмы между природой и культурой будут продолжаться, разразятся ужасные катаклизмы, грозящие человеку и миру весьма плачевными последствиями.

Стало быть, в области культурного строительства сегодня со всей остротой назрела неоткладная задача: преодолеть «разверзшуюся пропасть» между культурой и матерью-природой, вернуть им былую согласованность, единство, «возвратить» в мир мать-природу.

Но, опять же, живя и творя в фарватере производящей практики, этого ни в коем случае не достичь. Напротив, расхождения будут лишь усугубляться. Значит, и в области культурного строительства перед человеком во весь рост встает необходимость упразднения производства, замены его произведенчески-осваивающим творчеством.



2.4.5. Язык как носитель и условие практически-культурного творчества.

Но продолжим выявлять определяющие черты практики. Потребности предметного творчества, опыт культурного строительства и общения, равно другие аспекты человеческой жизни, не могут формироваться, быть сохранены и передаваемы по механизмам био-физиологической, генетической наследственности, что имеет место у животных. Такой механизм снимается, восполняясь средствами и формами культурной трансляции. Главным образом, — языком.

Язык, действительно, выступает условием и средством существования, функционирования культуры и, вообще, бытия человека. Без его служения ни одно культурное явление не может возникнуть, тем более — быть создано, поддержано и удержано в мире. Чтобы предметы культуры пришли в мир, стали здесь активно функционировать, а люди пользовались ими не только по назначению, но также для создания новых предметов и поприщ (в том числе духовных), — нужно облечь, материализовать всю эту многоаспектную творческую активность в соответствующем языке как сложной знаково-смысловой, символической системе. Иначе просто невозможно.

Лишь посредством языка у людей формируется человеческий опыт творения. Благодаря языку, больше, его работой последний воплощается в значимых результатах. Вместе с тем, возникнув, они, как и опыт, фиксируются, становятся всеобщим достоянием, сообщаются другим культурам, эпохам, истории. Полученный жизненно-творческий опыт, равно опыт творения культурных предметов, общения людей, язык не просто фиксирует, но множит, хранит, удерживает и транслирует. Что важно, — не только пространственно, но также во времени: от поколения к поколению, от прошлого к будущему. Он обеспечивает преемственность и непрерывность культурного созидания.

Вообще, вместе с бытием язык есть поприще и условие протекания, осуществления человеческого творчества. Точнее, они позволяют последнее, вместе с тем, собранные и направляемо-пускаемые (выражаемые) человеком, — осуществляют, совершают предметные перемены. В языке и работой языка люди судят, мыслят. Сочетаются, доступны разнообразному оперированию понятия, образы, предметы.

Пока человек не произнесет (пусть даже молча), сопровождающееся оприсутствляющей «работой» бытия, «Этот дом каменный», никакого дома перед ним не возникнет. Коль скоро и окажется нечто, оно, еще не получив имя, языковую выраженность, определенность, ничего не будет значить, ничего не выразит. Покуда вещи не обретут себе имена, — даже не выступят как «этот», «тот» и т.п., — их для человека просто нет. Отсюда язык, подобно бытию (об этом чуть ниже), есть самая важная и значимая реалия, где только возможен человек и человеческое. Вот почему М. Хайдеггер имел все основания повторять, что «Язык — дом бытия».

Верно, однако, тут и то, что далеко не всякий язык таков. Вряд ли, скажем, искусственные языки могут быть пригодными для обитания бытия. Точно также многие естественные языки, особенно возникающие (причем, часто густо, скажем так, «не нормально») сравнительно недавно, потому неразвитые во многом, отпочковываясь от, так сказать, «материнских языков», тоже способны служить обителью бытия. Но и не могут, по большому счету, это.

Не от того ли, иной раз у людей, которым, в силу выпавших социально-политических перипетий, приходится приобщаться к такого рода ограниченным языкам, возникает антипатия, буквально резкое неприятие. Тем более, — коль скоро языки данные внешне, даже насильственно насаждаются. Не этому ли обстоятельству во многом обязаны ужасно трагические потрясения, вершащиеся сегодня на Украине?..

Но мы о нормальном, бытиеносном языке. Лишь в нем и благодаря ему, как и своему «обиталищу», человек располагает бескрайними богатствами мира, причем вовне и внутри себя. Каждый его поступок, помыслы обеспечены и возможны лишь благодаря работе языка и бытия. Поскольку язык аккумулирует, сохраняет весь жизненно-значимый культурный опыт, добытую и накопленную прежде и другими людьми информацию, любой, входящий в мир заново человек, застает все это, готовым к усвоению: ему не приходится начинать заново, с нуля.

И последнее, на чем мы закончим осмысление места и роли языка в практическом творчестве, это то, что для обеспечения нужд общения, познания мира и т.д., человек вырабатывает и пользуется языком в качестве именно второй сигнальной системы. Нет нужды распространяться, как понимать язык в такой данности: об этом в существующей литературе неплохо написано. Заметим лишь, что язык любого животного как непрактического сущего, — каким бы «умом» оно ни наделялось, каким бы языком, набором сигналов и знаков ни располагало, как бы его язык ни был осмыслен, сколь бы ни был последний сложен, искусен, — он не дотягивает до качества второй сигнальной системы, вопреки хотению кой-кого...



2.4.6. Сознание как определяющая черта практики.

Конечно же, предметно творящему, культурному сущему, пользующемуся языком как второй сигнальной системой, свойственна еще одна неотъемлемая черта. Это сознание. Благодаря сознанию, человек творит осознанно, разумно, целеполагающе, сознательно. Это значит: созидая предметы и предметно, культурно, он осознанно приспосабливается и приспосабливает окружающие условия к своим общественным, мирным, событийным потребностям и устремлениям. Во многом, именно будучи осознанной и сознательной, его деятельность не укладывается в какие-либо ограниченные мерки. А предметотворчество восходит на осваивающий уровень со всеми, вытекающими отсюда, следствиями.

Собственно, бессознательному (не сознающему себя и окружение) сущему недоступно предметное творчество. И поскольку творить предметы и предметно на основе сознания исключительно человеческая «привилегия», животное никогда не дорастает до такого творчества.



2.4.6.1. Осознанность.

Это, как и сознательность, — важнейшая черта сознания. О сознательности у нас пойдет ниже. Говоря же об осознанности, нельзя не заметить, что она позволяет развертывать особенности практики (равно ее в целом) как осознанное творчество.

Осознанность — это состояние, способность, активность сознания, благодаря которым, человек испытывает соучастие, со-присутствие вещам, миру, окружению и последних — себе. Осознанно живущий, поступающий человек понимает, что делает, дает себе отчет в том, несет ответ за вершимое. Его информированность относительно осуществляемых поступков, происходящих событий доходит до фиксации опыта в форме знания, с вытекающими отсюда следствиями.

В силу осознанности, соприсутствие, соучастие человека (его сознания) имеет место не только по отношению к внешним предметам, но также к предметам внутренним. В частности, — элементам, образующим само сознание. Осознанием, как опыт вне сознания сущих вещей, так и элементы сознания, упорядочиваются, функционируют согласованно, взаимодополняясь, целостно.

Можно в этом смысле отнести к осознанию самосознание человека с, образующими его моментами (контроль, оценки, самооценки, совесть, ценности и т.д.). С помощью них измеряются («взвешиваются») наши поступки, дела, положение в обществе, среди других вещей мира.

Осознанность позволяет человеку осуществлять не только оценки, самооценки. В ней также корень того, что человек самоотчетен, самоконтролен, живет долгом, совестью, ценностями, императивами, верой, истиной. Без отрегулированности, скоррелированности деятельности и функционирования различных звеньев сознания, его опыта, мы бы никогда не могли нормально жить, совершить даже элементарный осмысленный акт. И, не будучи осознанными, мы не ведали бы ни о каких предметах. Наше сознание не могло бы носить предметный характер в подлинном смысле. «Способ, каким существует сознание и каким нечто существует для него, это — знание... Поэтому нечто возникает для сознания постольку, поскольку оно знает это нечто» [32].

Итак, зрелое сознание всегда есть самоконтролирующий, саморегулирующийся, самоотчетный, ценящий и т.д. механизм. Как таковое оно осознает окружение и себя в нем. Так что, осознанность осуществляет не только взаимоувязку, согласование функционирования различных разделов сознания, в том числе нашего предметного опыта, но также сознания с действительностью. Осознанность каждого человека всегда индивидуализирована, личностна. Под таким же углом она окрашивает практику в целом.

Исключительно важное место среди перечисленных моментов самосознания (следовательно, осознания, осознанности) принадлежит комплексу «Я». «Я» позволяет мне ощущать, мыслить себя в качестве существующего, отличного от всего другого, в том числе людей. «Я» дает испытывать факт моего присутствия в происходящем со мной как вокруг, так и внутри меня самого. Оно, далее, выступает средством саморефлексии, позволяет мне свидетельствовать, судить о совершающемся вокруг. Именно, благодаря «я», человек сознает, что происходящее вершится в его присутствии, с ним, что он свидетельствует, сознает это. Благодаря же «Я», он способен к противопоставлению вещей самому себе, удерживая при сем единство с ними. Именно, в силу наличия у человека «Я» как выражения осознанности, ему открыт мир, окружающая среда превращается в мир.

«Я» весьма сложно устроено. Оно предполагает время, осознание человеком времени. Пока этого нет, «Я» тоже не может сформироваться. На самом деле. «Я» возникает (дано сущему), когда оно в состоянии выделить прошлое, будущее и настоящее, удерживать различные моменты времени в данном различении, пребывать в них, вместе с тем, находить их единство, слиянность. Вот тогда у меня возникает внутреннее чувство «Я», как некоторой непрерывности в длении прошлого, настоящего и будущего, различных временных состояний «теперь» «уже-не теперь» и «еще-не теперь». Только, когда я могу удерживать в единстве эти различающиеся моменты (тем более, не «однотипные»), — пребываю в них одновременно, — оказываюсь способным к сознанию, самосознанию, к возникновению у себя комплекса «Я», функционирования нормальной осознанности.

Верно здесь также, что само чувство (сознание времени, временности) базируется на деятельном отношении человека к своему окружению и самому себе. Собственно, время само выступает абстрактно-общим выражением, фиксацией человеческой деятельности. И не случайно, что до чувства «Я» человек дорастает лишь с довольно серьезным разделением труда, с фиксацией факта своей обособленности здесь, равно несомыми роли и места в жизни общины...

Вообще, «Я» и чувство времени (своего деятельного со-участия в действительности) у человека возникает, формируется далеко не сразу. Для их прихода новорожденному человеку, младенцу предстоит пройти весьма серьезный путь социализации и окультуривания, сопровождаемые практическим становлением. Точно также, не просто и не сразу складывается индивидуальное, личностное и экзистенциальное «Я» в истории человечества.

Любое сознание характеризуется комплексом «Я». Когда у человека не срабатывает данный комплекс, — когда, например, человек спит, «потерял сознание», — он ничего не понимает, ничто не контролирует, безотчетен: не чувствует, не мыслит. Без «Я» человек, не воспринимая себя и окружение, не дифференцирует их друг от друга, не рефлектирует.

Когда часто говорят, что человек «потерял сознание», «лишился сознания», выражаются не совсем точно. Ибо на самом деле, «утрачено» не столько сознание (Если б было так, дело шло бы о смерти), сколько временно «отключилось» «Я», человек лишился осознанности.

Дочеловеческие существа не обладают «Я». Потому, у них нет сознания, осознанности. Конечно, что-то подобное «Я», у них непременно имеется. В противном случае, они бы не отличали себя от других вещей и существ, не идентифицировали себя, не давали бы хоть какой-то самоотчет о происходящем с ними, с органами тела и вокруг. У животных, видимо, вместо осознанности «работает» то, что можно назвать самоощущением, самовосприятием, поскольку последние присущи психическому и иным формам досознательного (возможно и бессознательного) отражения.

У людей же, даже с деформированным сознанием, — они говорят о себе в третьем лице, «раздвоены» и т.п., — все равно, есть нечто от «Я», следовательно, осознанности. Но встречаются люди, не обладающие комплексом «Я». О таких говорят как о «невменяемых». Они не подлежат суду, полагается, что и, сознательностью они обделены.

Конечно, возможно сознание, человек, не осознающий, не поступающий осознанно. Таков, скажем, малолетний ребенок, человек, временно лишившийся возможности осознавать и т.п. Можно такое сказать и о человеке на самых ранних этапах истории. Здесь без я-сознания (не осознавая) первобытный человек мыслил, сознавал себя, утверждался (в том числе предметами) стадно, коллективно. Отдельное человеческое существо само по себе не способно ни мыслить, ни сознаваться кем-то отличным от общего, единого целого, оно не выделяется из цельности (природной и родовой). Так что, поскольку я-сознательная (осознающая) часть сознания на начальных этапах истории еще не сложилась, постольку она замещена «сознанием», идущим от общественного целого: первобытного «стада», клана, рода и т.п. Другими словами, мыслит, сознает, регулирует жизнь, взаимоотношения людей (точнее, еще нелюдей), очеловечивает их родовое сознание (общинный дух).

Согласно многим исследованиям, отдельные человеческие существа как представители и носители общества, на первых порах истории, довольно долго лишенные собственного «Я», самосознания, также обделены способностью быть вменяемыми, самостоятельными, осознанно относящимися к действительности (что свойственно любому обыкновенному человеку позднейших времен). Самое большее, отдельное человеческое существо, отдельный представитель первобытной общности поначалу располагает психическим отражением. Он как таковой, собственно говоря, еще животное. До человечески-осознанного и сознательного мироотношения ему предстоит дорасти. Повторимся, вместо данного человеческого существа, за него, в его лице мыслит, сознает род, община. И что важно, сознавание такое носит предметно-практический характер. То есть, оно реализуется в действиях, поведении членов общины, в символах, в решениях ими различного рода совместных, коллективно-значимых практических задач, отправлений. Говорят в этом смысле, что «сознание людей вплетено в непосредственный язык жизни, повседневных дел» (К. Маркс).

В некотором отношении здесь наблюдается аналогия с тем, как совершается процесс приобщения новорожденного ребенка на первых порах его жизни к сознанию. Лишь в два-три года данное приобщение достигает черты, когда можно определенно утверждать о присущности ребенку сознания, поскольку он стал осознанно, от имени себя осуществляться. Имея в виду означенную аналогию, многие авторы даже фиксируют ее известной закономерностью: «Онтогенез есть краткое и сжатое повторение филогенеза».

И последнее касательно сознания и осознанности. Сознание, будучи осознанным бытием, когда последнее «есть не что иное, как реальный процесс жизни людей» [33], выступает отражением реальной практики. Вместе с тем, оно является основой, условием дальнейшего ее движения, творчества предметного мира и самого человека. Каково сознание — такова и практика и наоборот. Верно и то, что сознание не привязано к практике жестко. И, вообще, довольно не просто провести водораздел между собственно практическим (в смысле материальности, несознания) и собственно сознанием, сознательным. Оставив эти общеметодологические моменты диамата, обратимся-таки к целеполагающей характеристике практики, вытекающей из осознанного отношения человека к действительности.



2.4.6.2. Практика как целенаправленный процесс.

Практическая деятельность, в отличие от всякой активности животного, есть, сказали мы, деятельность осознанная, сознательная. Существеннейшим же проявлением такой активности выступает целенаправленность.

Действительно, весьма значимым достоинством практики как предметного, культурного, реализующегося посредством языка второ-сигнальной системы, осознанно-сознательного процесса является ее, направляемый целями (целесообразный, целеполагающий) характер. Мы обычно поступаем (во всяком случае, при осуществлении значимых дел), руководствуясь, направляемые определенными целями, намерениями. Строя свою активность, рефлектируя над тем, что вершим, — даже при условии, что мы не одиноки здесь, нам со-присутствует бытие, — мы не можем не довести свое участие в данном вершении до целесообразности. То есть, мы руководствуемся целями.

Цель — далеко не всякое побуждение, желание и проч., движущее человеческой активностью. Коротко говоря, это с самого начала осмысленный побудитель-зов, закон для нашей деятельности, выступающий некоторым идеальным (идеал, идея) предметом, образцом, требующим своего одействления. Цель (мета), пребывая прежде предметных действий по ее воплощению «в голове» (каноном, проектом, идеей), принуждает нас к активности по переустройству не только известной предметности, но и наших творческих актов на любом этапе созидания предмета. Причем, — вовне или внутри нас. Она заставляет, побуждает идти соответствующим путем, используя необходимые средства, опираясь на чины по изведению потаенно-сущего в открытость, дабы быть одействленным предметно.

Как вытекает из вышесказанного, поскольку преобразующе-приспосабливающееся созидание человеком себя и предметности совершается по-разному, — а точнее, произведенчески и производяще, — творчески-созидательные цели человека тоже различаются. В одном случае перед нами производящие цели, в другом — произведенческие.

При этом важно понять, что целенаправленность характеризует не просто созидательный процесс в целом, не просто выступает тем, что достигается в конце предметизации или человекосозидания. Каждый составной момент-этап данного непростого процесса может иметь свои цели, свою целезаданность. Потому-то и нужно видеть весьма разнообразные цели в практическом творчестве. Больше. Целенаправленность выступает чем-то вроде неотъемлемого структурного момента любой практической активности, как бы проста или сложна она ни была.

Особенно это касается произведенческой целенаправленности. В целом, произведенческие цели как таковые не предполагают насильственное, извне навязываемое воздействие человека собственными средствами и силами на вещество природы, что имеет место в производстве. Произведенческие цели созвучны бытию, не ведут к появлению предметов, чуждых природе и человечности. Здесь с помощью целей, живущий в гармонии с природой человек собирает и направляет созидательную активность природных сил на изведение сокрыто сущего в действительность. Собственно, последнее, — его нахождение, изведение в действительность, обогащение его развертыванием мира и самого себя, — и образует целесообразный характер произведенческой активности, объединяющий все промежуточные в данном сложном процессе конкретные цели.

На самом деле. Вычленив, например, отдельно взятый акт предметизации, нетрудно усмотреть здесь ряд целей, выражающих данный акт, моментов. Во-первых, мы с самого начала нацелены на осмотрительно-внимательное проникновение в природу. Во-вторых, строим целенаправленный поиск и обретение сокрыто сущего. Затем, в-третьих, устанавливаем цель, как найденное собрать (развернуть, одействить). Отсюда, в-четвертых, мы обозначаем четкий (далеко не бесцельный) курс собирания, направления и пуска естественных чинов-поводов для изведения найденной закрытости в открытость. Уже сам подбор и пуск изводящих факторов предполагает в качестве неотъемлемого момента такой «чинник», который Аристотель называет «целевым». То есть, обеспечивающим гармонию, целостность их направленности и работы. Наконец, предстоит нацелиться на то, дабы новоявленный предмет вписать в действительность. Причем так, — чтобы и тут без цели не обойтись: он (предмет), обогащая мир, вместе с тем, переносил бы на последний свои ожидания, значения, смыслы. Примерно также обстоит и с другим моментом произведенческой созидательности, человекотворчеством.

Совершенно иначе обстоит с производственными целями. Они организуют и направляют человеческие силы (как средства) на внешнее преобразование природного вещества ради удовлетворения исключительно человеческих, в конечном счете, производственных нужд и потреб. Если свои цели произведенческий человек черпает из самой природы, вещей, то производящий человек полагает эти цели исключительно в самом себе, в своих творчески-фабрикующих способностях, потребностях, которые, как правило, противоестественны.

Заметим также, производящая деятельность как таковая однообразна, проста. Она не состоит из элементов в том смысле, что наблюдается в творчестве произведенческом. Какое бы поприще ни брать, что бы и как бы человек ни производил, он совершает это всегда одинаково, однотипно. Даже сферы и формы деятельности, где изначально и во многом до сегодня проявляется произведенческое начало (искусство, этическое, религиозное, эстетическое, человекообразующее и т.д. творчества), с воцарением здесь производства ничем, по сути, не отличаются от любой другой такой же области реализации последнего. И целенаправленность везде тут однотипна.

Но, как бы там ни было, животное никогда не действует, руководствуясь целями. Другими словами, — воспринимая желаемое, влекущее к себе как цель, которая при этом направляет его активность (в случае произведения, также работу природы) для своего осознанного (до рефлективности) достижения, воплощения.

Важно принять во внимание следующее. Независимо от разновидностей практики, способность человека творить, руководствуясь целями, бывает двух родов: целесообразной и целеполагающей.

Целесообразная активность (творчество), как правило, протекает как бы из объективно заданных, сформированных ходом дел, целей. Целей, — выступающих в форме известной причины, программы, шаблона, инструкции и проч. Они выражают некоторый, уже сложившийся порядок, положение вещей. Тем не менее, по большому счету, данная активность произрастает именно из произведенческого отношения человека к действительности. Продуцируют лишь целесообразно.

Целеполагающая целенаправленная же активность представляет собой творчество, когда цель задается не из прошлого (даже настоящего), как это характерно для целесообразного творчества, а из будущего. При этом, как должно быть понятно, цель здесь еще во многом только строится, вычерчивается, уточняется по мере своего осуществления, воплощения в средствах. И, опять же, целеполагание — преимущественная черта именно производящего творчества.

Легко видеть, что анализ практики под углом зрения целенаправленности, так либо иначе, проливает свет и на другие аспекты (идеал, убеждение, смысл, устремленность и т.п.), выражающие сознательность. Наше краткое осмысление не предполагает задержку на всем этом.



2.4.7. Родовой характер практического творчества.

Следующая черта практики вытекает из сказанного. Она (практика) всегда есть творческая активность общественного, мирового (мирного) человека. Другими словами, практическая деятельность непременно совершается коллективно, сообща, в мире и даже — с бытием. Ни один человек никогда, ни при каких условиях не поступает самостоятельно в строгом смысле. Он не способен практиковать (творить) изолированно от других людей, общества мира. И это так, как бы ни «атомизировала», расщепляла (отчуждая) человека производящая деятельность.

Скажем, я в своей мастерской что-то мастерю, строгаю, строю, вроде бы, полностью оторванный от остальных людей. В этом случае я творю тоже сообща. Ибо мне приходится пользоваться опытом мастерения, накопленным коллективом, обществом. Точно также, — обращаюсь к инструментам, созданным другими. Довольствуюсь временем, высвобожденным другими. И Материал, условия, где работаю, — не созданы мной, а обществом, матерью природой, пребывают в мире. Опять же, силы, чины, привлекая которые я создаю, ввожу в мир предметы, далеко не мной придуманы и существуют. «Но даже и тогда, когда я занимаюсь научной и т.п. деятельностью, — деятельностью, которую я только в редких случаях могу осуществлять в непосредственном общении с другими, — даже и тогда я занят общественной деятельностью, потому что я действую как человек. Мне не только дан, в качестве общественного продукта, материал для моей деятельности — даже и сам язык, на котором работает мыслитель, — но и мое собственное бытие есть общественная деятельность; а потому и то, что я делаю из моей особы, я делаю из себя для общества, сознавая себя как общественное существо» [34].

Когда, с другой стороны, решаясь совершить какой-либо жизненнозначимый шаг, осуществляя его, — я, вроде бы, самостоятелен, свободен. Однако, и здесь мой шаг (часто густо неведомо мне) обставлен, обусловлен, обязан бесчисленному множеству «повинностей», «привязок», «нитей», опыта, воли и жизненной энергии, которые во мне, в данном деянии от других, от мира, наконец, от бытия. И такое имеет место в любой человеческой ситуации, вплоть до отправления людьми самых элементарных потребностей, акций. Одним словом, я оказываюсь со всех сторон обеспечен, обставлен и предоставлен бытием, миром, обществом, другими людьми. И из этой «обставленности» мне некуда деться. Хорошо по этому поводу и, продолжая мысль, говорит Маркс: «Прежде всего следует избегать того, чтобы снова противопоставлять «общество», как абстракцию, индивиду. Индивид есть общественное существо. Поэтому всякое проявление его жизни — даже если оно и не выступает в непосредственной форме коллективного, совершаемого совместно с другими, проявления жизни, — является проявлением и утверждением общественной жизни. Индивидуальная и родовая жизнь человека не являются чем-то различным, хотя по необходимости способ существования индивидуальной жизни бывает либо более особенным, либо более всеобщим проявлением родовой жизни, а родовая жизнь бывает либо более особенной, либо всеобщей индивидуальной жизнью» [35].

И, конечно же, не в том просто дело, что человек на практике проявляет свою родовую характеристику, и даже знает об этом. Все куда глубже. Вот, как об этом говорит Маркс: «Человек есть существо родовое, не только в том смысле, что и практически и теоретически он делает своим предметом род — как свой собственный, так и прочих вещей, но и в том смысле — и это есть лишь другое выражение того же самого, — что он относится к самому себе как к наличному живому роду, относится к самому себе как к существу универсальному и потому свободному» [36]. Так что, продолжает великий мыслитель, «если человек есть некоторый особенный индивид и именно его особенность делает из него индивида и действительное индивидуальное общественное существо, то он в такой же мере есть также и тотальность, идеальная тотальность, субъективное для-себя-бытие мыслимого и ощущаемого общества, подобно тому, как и в действительности он существует, с одной стороны, как созерцание общественного бытия и действительное пользование им, а с другой стороны — как тотальность человеческого проявления жизни» [37].

Но практическая деятельность, человек вообще, как мы знаем, не ограничивается жизнью общества. Общество лишь первая сущностная характеристика человека и его практики. Сущностью второго и третьего порядков выражены в человеческом бытии миром, с бытием. Вот, как об этом Маркс пишет в «Экономическо-философских рукописях 1844 года». «Родовая жизнь как у человека, так и у животного физически состоит в том, что человек (как и животное) живет неорганической природой, и чем универсальнее человек по сравнению с животным, тем универсальнее сфера той неорганической природы, которой он живет. Подобно тому, как в теоретическом отношении растения, животные, камни, воздух, свет и т.д. являются частью человеческого сознания, отчасти в качестве объектов естествознания, отчасти в качестве объектов искусства, являются его духовной неорганической природой, духовной пищей, которую он предварительно должен приготовить, чтобы ее можно было вкусить и переварить, — так и в практическом отношении они составляют часть человеческой жизни и человеческой деятельности. Физически человек живет только этими продуктами природы, будь то в форме пищи, отопления, одежды, жилища и т.д. Практически универсальность человека проявляется именно в той универсальности, которая всю природу превращает в его неорганическое тело, поскольку она служит, во-первых, непосредственным жизненным средством для человека, а во-вторых, материей, предметом и орудием его жизнедеятельности... Что физическая и духовная жизнь человека неразрывно связана с природой, означает не что иное, как то, что природа неразрывно связана с самой собой, ибо человек есть часть природы... Поэтому именно в переработке предметного мира человек впервые действительно утверждает себя как родовое существо. Это производство есть его деятельная родовая жизнь. Благодаря этому производству природа оказывается его произведением и его действительностью. Предмет труда есть поэтому опредмечивание родовой жизни человека: человек удваивает себя уже не только интеллектуально, как это имеет место в сознании, но и реально, деятельно, и созерцает самого себя в созданном им мире. Таким образом, общество есть законченное сущностное единство человека с природой, подлинное воскресение природы, осуществленный натурализм человека и осуществленный гуманизм природы» [38].

Животная деятельность в принципе не носит «родовой», характер, если, разумеется, эту черту ей не присвоит человек по аналогии с собой. «Животное, — говорит Маркс, — непосредственно тождественно со своей жизнедеятельностью. Оно не отличает себя от своей жизнедеятельности. Оно есть эта жизнедеятельность. Человек же делает самое свою жизнедеятельность предметом своей воли и своего сознания. Его жизнедеятельность — сознательная. Это не есть такая определенность, с которой он непосредственно сливается воедино. Сознательная жизнедеятельность непосредственно отличает человека от животной жизнедеятельности. Именно лишь в силу этого он есть родовое существо. Или можно сказать еще так: он есть сознательное существо, т.е. его собственная жизнь является для него предметом именно лишь потому, что он есть родовое существо. Только в силу этого его деятельность есть свободная деятельность» [39].

Этого никак не скажешь о деятельности животного. Она не поднимается до общественного выражения в, означенном выше, смысле. И, разумеется, — никогда не коллективна, что свойственно подлинно общественному бытию людей. Отсутствует коллективность (общество) и у существ, вроде бы, живущих явно общественно, демонстрирующих совместным проживанием разделение труда, функциональную специализацию, «кооперацию» и т.д. Тем не менее, мы не можем признать, что активность, например, конкретной пчелиной особи коллективна. Ибо она совершает свою «работу», как преимущественно предзаданную, заложенную известными биогенетическими наследственными механизмами, «кодами».

Строго говоря, даже многие, наблюдаемые ныне совместные дела, свершения людей не могут считаться коллективными. Где нет соборности, советскости, заботы, ответственности и подлинной свободы людей [40], где царит частнособственническая присваивающая конкуренция, где человек отчужден, проявляет себя нечеловечески, «вещно», манипулируемый, — разве там обитает коллективность? Видимо, тут, самое большее, речь может идти лишь о псевдоколлективности... Правда, качества общественности у людей не отнять ни при каких обстоятельствах... Это же можно сказать и о состоянии мирности. Однако, в обоих случаях дела обстоят далеко не просто. Существуют такие разновидности человеческого бытия (обусловленные той же производящей практикой), где общественность и мирность приходится видеть лишь в серьезно опосредствованной форме. Не станем, однако, углубляться здесь в существо дела, перейдем к следующей особенности практики как творчества.

Все же, прежде заметим следующее. То, что практика характеризуется родовой особенностью, серьезно обязывает человека. На самом деле. Родовая характеристика не есть одна из рядоположенных черт практики: назвали ее — и пошли дальше. Вообще-то, все атрибутивные особенности весьма много значат для понимания и реализации практики. Тем не менее, так называемая «родовая черта» несколько стоит особняком. Как знать, не от того ли это, что в современных условиях именно ее люди как-то обходят, игнорируют, отрицают, в лучшем случае, превратно толкуют и выражают. Оно и понятно. Ведь производство настолько отдаляет людей друг от друга и общества, настолько их «атомизирует», что усмотреть подлинную суть человеческую, явленную их родовой принадлежностью, родом, просто становится трудным.

Между тем, выбравшись из превратных и ложных видений своей сути, человек проникается: в его жизни прежде всего и главней должно быть именно родовое начало. Лишь служа последнему, своей сути, заботясь о полноте его развертывания, совершенствования, человек, в конечном счете, проявляет заботу и о своих ближних, равно о себе самом. Жизнь отдельного человека потому должна быть так обставлена, чтобы на первом месте стояла забота (служение, обогащение, развитие) родового начала в человеке. И лишь на этой основе — начала личного, индивидуального. Любой человек, — независимо, личность он, экзистенция или просто индивид, — с самого начала призван так проявлять человечность, чтобы она светилась, раскрывалась прежде со стороны своей сути, рода.

Именно в этом, между прочим, состоит своеобразие социалистического и коммунистического обществ, где, соответственно их названию, общественное, мирное (выражающее род) начало имеет приоритет над личным. Ибо лишь заботясь, служа роду (всем, для всех в роде), «ассоциированные индивиды» (К. Маркс) непременно служат, облегчают жизнь, совершенствуют и свою жизнь. Тем временем, служа лишь себе, каждый представитель «общества атомарной пыли» мало как или вообще не служит роду, не утверждает родовое, служит лишь дальнейшему углублению пропасти, оттесняющей его от остальных таких же, от мира, общества.



2.4.8. Практика как продуктивно-репродуктивный процесс.

Из целесообразной и целеполагающей (как и других) особенностей вытекает еще одна черта практического творчества. Оно выступает двояким, продуктивно-репродуктивным процессом. Другими словами, в практической активности следует различать два взаимополагающих начала: продуктивное и репродуктивное.

Репродуктивное творчество характеризуется осуществлением людьми действий, предметных, чувственных и умственных операций, заданных из уже готовых стандартов, шаблонов, образцов, рецептов. Это, проще говоря, запрограммированная, рецептурная (вплоть до манипулятивности), исполнительская деятельность людей, как правило не самостоятельных, не целезадающих.

Понятно, протекая лишь репродуктивным творчеством, практика мало чем по сути отличалась бы от означенного «умнеющего» автомата. Ясно также, что данная активность сама по себе крайне недостаточна: она не может обеспечить практике (тем более, человеку как ее субъекту) действительное становление, жизнь.

Потому в качестве незаменимого и существеннейшего момента практика вмещает активность продуктивную, протекающую под знаком целесозидания. Другими словами, — программирующую, целеформирующую, нестандартную, выходящую за рамки инструкций и готовых шаблонов, создающую принципиально новое...

Не станем дольше разбираться в существе понятий «продуктивное» и «репродуктивное» касательно творчества. Собственно, на сей счет можно прочитать в любом справочнике, да и ниже, так либо иначе, об этом будет идти речь. Пока лишь заметим, что в продуктивной активности, когда последняя наиболее полно и подлинно явлена, — а явлена так она лишь произведенческой деятельностью, — практическое творчество приобретает, как бы сказал Платон, «поэтический» характер.



2.4.9. Практика как поэтическое творчество.

Иначе говоря, практика как продуктивное творчество в своем высшем и подлинном значении выступает созиданием человека вместе с бытием, и потому зовущимся поэзией (poihsiz). Вид творчества, где человек действует, вершит совместно с бытием, т.е. при участии в его работе бытия, Платон справедливо именует поэсисом, поэзией. При этом великий мыслитель поступает в полном соответствии с духом своего времени, а главное, истиной. Кстати, весьма своеобразно эта истина выражена в статье В.И. Мильдона в «Вопросах философии» за 2004 г. [41].

Древние греки выделяют две разновидности поэсиса и, вообще, творческой активности. Одну из них Аристотель называет «техне» (tehne). Кстати, отсюда слово техника. Другая же разновидность поэсиса, человеческой активности есть, согласно мыслителю, «праксис» (praxis).

В тэхнэ, благодаря ей как технике, создаются (причем, не только поэтически: при участии Богов) вещи, предметы. Таким образом творятся внешние человеку явления: строятся корабли, дома, утварь. Здесь человек мастерит, живописует, продуцирует, — словом, что-то делает с предметами при участии Богов (и даже без оного).

Праксисом же как вторым родом творчества (тоже не всегда поэтическим) люди непосредственно воздействуют друг на друга. Иначе и точнее говоря, это деятельность, где человек поступает: влияет на человека, его ум, ценности, волю, убеждения.

Как раз, из такого понимания формируется понятие «практика», означающего: творчество по созданию людьми самих себя, преобразование сознания, характера, представлений человека другим человеком. И в философии до наших дней термин «практика», как мы могли убедиться, весьма нередко используется, выражающим воздействие людей друг на друга, творчество их поведения, поступков, воли. Правда, затем, вследствие расширительного толкования практики и акцентирования внимания на предметотворческой стороне дела, с легкой руки марксизма, утвердилось понимание практики, где преимущественно речь идет об именно этом самом предметотворчестве. Преодолеть такой подход — одна из задач нашего исследования.

Прежде, чем перейти к следующей черте практики, заметим, что не все и не всегда на практике даже древними осуществляется и воспринимается в поэтическом плане. С одной стороны, ведь существуют, особенно в повседневности, в вопросах рутины, действия акты, где люди впрямь самостоятельны, и никакой поэзией тут не пахнет. Достаточно в этом смысле не терять из виду, что человек сам есть природа; бытие и в нем, через него проявляет себя; а многие человеческие действия, операции настолько шаблонны, манипулятивны, репродуктивны, рутинны, что, опять же, выражают творчество, сводящееся на нет. С другой стороны, довольно часто упускается из внимания работа бытия, и люди начинают держаться представлений, что совершенно самостоятельны в своих делах. Со стороны третьей, и в древности люди не могли допустить, что неправедные дела, поступки, где они совершают греховное, противоестественное, недозволенное, — тоже носят поэтический характер.

Действительно, как признать поэзию в актах, которые выполняешь из-под палки, с ненавистью, злобно, даже порча как орудия, так и продукты (подневольный, рабский труд)? А как квалифицировать неуемную активность кое-кого из представителей имущих классов (порождаемых также традиционными обществами), гонящихся за наживой, жаждущих денег, преумножающих владения, идущих на любые преступления ради всего этого?

Обыкновенно эти и подобные дела связываются с вмешательством других «сверхъестественных сил». Говорят в таком ключе, например: «Бес попутал», «от лукавого поступает», «темные силы виновны», «тельцу и мамоне предался» и проч. Но, как бы там ни было, из данных представлений вырастает также обыкновение силы эти усматривать в самих людях, им самим (пусть и в силу их «злокозненности», «гордыни», «алчности») присваивать совершенные дела.

Собственно, из означенных представлений и вырастает, подкрепляясь, к тому же, объективными условиями, производящая модель практики. Но современная действительность уже со всей очевидностью требует от человека решительного отказа от последней ради осуществления жизни на более высшей ступени, которая, по логике отрицания отрицания, восстановит заново, предельно расширив и дополнив, все то положительно-значимое, чем характеризуется натурально-личная практика традиционного человека. Эта-то созидательная деятельность в подлинном смысле и получит наименование произведенческой практики.



2.4.10. Практика как единство предметотворчества и человекотворчества.

Этой черты мы выше уже касались. Практика есть деятельность, где человеком творятся как предметы (предметотворчество, предметизация), так и сам человек (человекотворчество). «Согласно материалистическому пониманию, — говорит Ф. Энгельс, — определяющим моментом в истории является в конечном счете производство и воспроизводство непосредственной жизни. Но само оно, опять-таки, бывает двоякого рода. С одной стороны, — производство средств к жизни: предметов питания, одежды, жилища и необходимых для этого орудий; с другой, производство самого человека, продолжение рода» [42].

Люди всегда на практике так организованы, что, с одной стороны, заняты созиданием нужных для своей жизни, человеческого осуществления предметов, продуктов, условий, услуг, преобразованием внешних обстоятельств. Эту предметизующую активность многие сводят к тому, что у догматизированных марксистов ходит под названием «производительные силы». Того хуже, — «труд», «материальное производство», «производство вещей». С другой же стороны, активность людей сосредоточена на творчестве собственно человека (отношений, связей между людьми, их сознания, поведения и проч.). Обычно под такую деятельность подводят сферу образования, воспитания, то, что называется «духовной работой». В конечном счете, — потреблением.

Важно понимать при этом: оба момента творчества протекают не рядоположенно, не просто внешне влияя друг на друга. Между ними внутренняя, противоречивая связь. В этом плане мы могли бы, вслед за Марксом, сказать, что практика (как предметизующий труд), изменяя вещество природы, создавая предметы, осваивая их, творит также самого человека. А вместе со всем этим — преобразует и самое себя.

В каком-то смысле именно таким образом труд сформировал человека. Ибо, создавая предметы, преобразуя их, приспосабливаясь к природе, внешним условиям жизни, приобретая, тем самым, предметный опыт, человек обогащается не только последним, но также опытом бытийствования. Вбирая все это в себя, живя так, он естественно растет, набирается знаний, ума, духа и т.д.

В этом смысле надо подчеркнуть: в предметизующей активности, по большому счету, важно не столько созидание предметов, сколько созидание человека посредством предметизации (предметотворчества). Так что, уже в самой предметизации практика — творчество, в строгом смысле не столько нацеленное на окружающие условия, предметы, природу, сколько на человека. В том числе — на самого себя, мир, общество, других людей, поскольку все это теснейшим образом взаимосвязано. Надо лишь не забывать: речь идет не столько о производящем предметотворчестве (сводящемся к вещепроизводству), сколько о предметизации произведенчески-осваивающей.

Преобразование, творение предметов не должно принимать за самоцель. Ибо предметотворчество, в конечном счете, для существования людей. Оно, — как бы ни мыслилось, какими бы достоинствами ни наделялось, сколь бы ни отчуждало человеческую жизнь в известных условиях, — выступает с самого начала лишь средством обеспечения человеческого существования, человекотворчества (праксиса). Если можно было бы, если б не испытывалась человеческая нужда, люди никогда бы не осваивали природу, окружение, не создавали никаких предметов и благ. Но в том-то и дело, что они создаются вновь и вновь. И создаются, не ради самого процесса создания, не ради самих предметов, что бы они ни представляли (пусть, в известных условиях люди только этим пробавляются), а ради жизнеобеспечения человека. Причем, — как именно человека, (который, среди прочего, способен осуществляться со-бытийно и даже событийно).

Вещи, предметы создаются людьми, — и бытие позволяет, дает им это, — из необходимости жить, из необходимости собственного воспроизводства, в качестве средства и условия человеческого существования. А также — в качестве того, что связывает человека с бытием. Поэтому в любом вершимом людьми деле (тем более, предметном) человек, — его благо, интересы, побуждения, устремления и проч., — выступают главенствующим моментом. Для любого нормального человека важней, прежде всего, отношение, общение с другим человеком (и бытием, коль скоро человек проникся осваивающей сознательностью). А предметы при этом не только средство, пособие, но и условие строительства данных отношений и человеконаправленной активности. Важно только, чтобы человек выступал и виделся здесь, далеко превосходя мерки, куда производство «втискивает» последнего.

Создавая предметы, мы всегда создаем их для кого-то, для какой-то человеческой цели: для обогащения (причем, не только вещного) человека, для его развития или, напротив, порабощения и т.д. повторяем, посредством любого предмета мы как бы относимся к другому человеку, воздействуем на него; везде в данной предметной форме как-то выражаем свою связь, сопричастность другому человеку. Именно поэтому в любом предмете присутствует человек, он «закристаллизован» здесь. По данному конкретному предмету всегда (во всяком случае, в произведении) можно узнать, кто его произвел, для кого, что представляет из себя его автор, либо адресат. И цену, достоинство наш предмет получает лишь в той мере, в какой тут запечатлен, овеществившись, человек, человеческое. Лишенные человеческого начала, предметы перестают иметь цену и значение.

Оговоримся еще раз. Имея в виду человека в качестве общественного, мирового сущего, экзистенции, человеческого бытия, будет несколько неточным характеризовать предметное окружение, вообще, предметизацию лишь в прямой связи с человеком. Как бы ни подмывало так думать, вслед за идеологами Нового времени, модерна и т.д. (носителей и представителей производства), все же, человек — не мера всех вещей. Есть в предметах (особенно как вещах) и нечто не от человека, от матери-природы, бытия. И это не следует упускать из внимания никогда. Точно также и то, что природное, бытийное начало человеку открываются не иначе, как через начало человеческое (в означенном, широком смысле).

Из сказанного очевидно, почему практика не сводима к процессу, где создаются предметы. Она, главным образом поприще, где всегда налицо творческие взаимодействия, взаимоотношения между людьми и природой, правда, опосредствуемые предметностью, вещами. Отношения, связи между людьми — это тоже практическая деятельность. Причем, по сути, главенствующая, определяющая в структуре практики в целом. И данная человекосозидающая активность (отношения, связи между людьми) на практике есть, как ясно, непосредственное поприще, где люди преобразуют, творят друг друга. Творят же, поступают друг по отношению к другу люди далеко не только предметным образом...

Понимаемая как воздействие людей на людей, человека на другого человека (причем, не только предметным образом), практика сводится к тому, что нам известно под нравственностью, моралью. Прежде всего, как мы видели, в таком смысле явлен термин «практика» старой философией. Творческое наследие каждого мыслителя непременно содержит раздел, называющийся «практической философией». Как правило, речь здесь о нравственных процессах, о проблемах морали, об этике. Кроме того, сюда включается также политика, право. Иначе говоря, та сфера, где осуществляется общественная, публичная жизнь людей, где люди воздействуют друг на друга непосредственным образом. Все это называется практикой, все эти непосредственно человекообразующие явления образуют предмет практической философии.

Таким образом, направленная на человека разновидность поэтического (и не только) творчества, — что объемлет морально-этические, политические, правовые и иные аспекты жизни людей, их отношения, дела, — получает развитие под названием практики. В традиционных (вплоть до капиталистического общества) культурах ее преимущественно акцентируют. Продолжительное время в условиях добуржуазной истории, традиционных обществ другую сторону активности людей (Тем более, технический поэсис) просто оставляют в тени. О ней говорят мало, во всяком случае, редко устами философов. Считается, что техне, техническая (в смысле предметотворчества) сторона дела никакого отношения к практике не имеет, вообще, не заслуживает особого внимания.

Это объяснимо, конечно. В самой общей форме можно сказать так: «Общественные порядки, при которых живут люди определенной исторической эпохи и определенной страны, обусловливаются обоими видами производства: ступенью развития, с одной стороны, — труда, с другой — семьи. Чем меньше развит труд, чем более ограничено количество его продуктов, а следовательно, и богатство общества, тем сильнее проявляется зависимость общественного строя от родовых связей» [43]. На самом деле. Людям в описываемых условиях, главным образом, важно не столько создание вещей, манипулирование с предметами, не столько знание, как из одних вещей продуцируются другие вещи, сколько умение совладать людьми и самим собой, управлять, подчинить другого, добиться успеха, признания, влияния. Было значимей умение воздать должное, подобающее, выразить соответствующее отношение другому, вести, распоряжаться судьбами подопечных, предвидеть возможные реакции другого человека, племени, как более всего важного момента в жизни и т.д.

Надо не забывать: описываемые предпочтения, видения сплошь протекают в условиях натурально-личного способа существования человека, основаны на отношениях личной зависимости (о чем ниже).

Личное начало усматривается не только между людьми, но также между вещами, в природе, космосе, — словом, везде. Кстати, этим можно объяснить, почему на самых ранних этапах традиционных культур именно предметотворчество (как общение человека с природными стихиями) доминирует над человекотворчеством. Вернее, такого разделения и нету: оба момента выражают для людей одно и то же. Ведь и там и тут, как представляется, в силу антропоморфизации окружения, люди заняты созиданием (творческим обеспечением, прокормлением, защитой) себя. Потому, помогая матери-природе в творчестве вещей, находя, собирая и изводя их, сокрыто сущих, в открытость миру (общине), они созидают (опять же, «помогая матери-природе») и себя. Созидают — и в смысле поддержания жизни, и в смысле обретения предметного опыта вещей, природы. В таких условиях, — господства отношений личной зависимости на ранних этапах традиционных культур, непосредственной связи человека с природой, — между прочим, предметный опыт, логика вещей ближайшим образом усваивается людьми, непосредственно входит в их «плоть и кровь», образ жизни.

Следует не упускать также, что позже именно эксплуатация человека (рабский и крепостной труд) выступает в традиционности главным источником обогащения и преуспеяния. Опять же, это, ставя отношения личной зависимости во главу угла, выдвигает на первый план человекотворческие аспекты, затеняет вещесозидание.

Однако, начиная с Нового времени, особенно в сегодняшних условиях, стало не просто разделить собственно практику в узком смысле (праксис), и практику, где человек орудует, взаимодействует исключительно с вещами (тэхнэ). Оба момента крайне тесно взаимопереплетены. Больше того, для сознания становится очевидным, что именно техническая (предметосозидательная) сторона практики является более значимой, нежели праксическая.

Параллельно данному открытию собственно техническая активность (тэхнэ) перерождается в производство, производственно-техническое творчество. Натурально-личный способ создания необходимых для людей благ сменяется производственным способом существования человека. Утверждаются отношения «вещной» зависимости. Богатство, процветание, благополучие приходит (в чем воочию убеждаются сами люди) отныне именно с этой, производственно-технической стороной, созидающей предметы как «вещи». Накопление и умножение их, использование ради новых таких же приобретений, капитализирование, в конечном счете, утверждает капиталистический общественный строй.

Таким образом, по мере утверждения капитализма технический момент стал, бурно нарастая и перерождаясь, затмевать собственно праксический момент в практике. И так уже сложилось, что под практикой понимать начали, стали иметь в виду, прежде всего, производственно-техническую работу: внешнюю, насильственную переделку природы, создание «вещей» как товаров, капиталов по нуждам человека и т.п. Производящий момент практики, вернее, техническая активность людей, приобретшая производящий характер, став главенствующей, даже вытесняет праксический элемент из практики. Отсюда — всевозможные негативы, отчуждающие человека и бытие (в частности, почти полная депоэтизация творчества), которых пока мы не будем касаться. И само господство предметизации над человекотворчеством приобретает уродливый характер. Ведь речь здесь идет не о производстве предметов в подлинном смысле, но о производстве «вещей».

Уместно, хотя бы кратко оговориться касательно часто используемого нами термина «вещь» и производных выражений. Под вещью, как сказано, мы понимаем сущее, коль скоро оно извещает о себе, служит для нас некоторой вестью. Отсюда, собственно, сам термин. Так что предметы, сущие вне культуры да и внутри нее, коль скоро что-то извещают, даже информируют, советуют, постольку могут приниматься за вещи. С утверждением же производства, по мере его распространения и прочения у вещей появляется своеобразный «двойник», «вещь». Данный термин стал использоваться в несколько ином, более конкретном значении. А именно, как то, что пригодно для использования, утилизующего потребления (потребительства). «Вещь» — то, из чего можно извлечь выгоду, средство для достижения других таких же «вещей», капитализирования и т.п. Потому, говоря о вещах, когда к ним в условиях производящей практики, относятся в означенном плане, мы будем их заключать в кавычки. Как раз в этом смысле полагать, что в производящей практике имеет место предметотворчество, в строгом смысле неверно, поскольку на самом деле тут совершается производство «вещей», «веще»производство. И, как очевидно, если «вещь» и связана с предметностью, то в весьма специфическом, превращенном смысле.

Тем не менее, скажем это повторившись, как бы в производстве соотношение праксического и технического моментов ни обстояло, оба они непременно и взаимосвязано присутствуют на практике. И упускать данное обстоятельство недопустимо. Правда, подобными «упусканиями» сплошь да рядом страдают многие видения практики. Причем, такие, — где преимущественное внимание зациклено именно на производяще-технической («веще»-производящей) стороне дела.

При этом под «техникой» понимается еще один, весьма характерный момент, выражающий специфику протекания предметотворчества, вообще, производящей активности именно как техники, когда процесс берется со стороны своей формы, оперативности, алгоритмики и т.д. На этом мы ниже остановимся.

Практика в современных условиях с очевидностью удостоверяет: человекотворчество и особенно предметизация, взятые порознь, не связанные внутренне и не реализуемые взаимно дополняя друг друга, весьма мало что значат. И, если самого человекотворчества без увязки с предметотворчеством совершенно еще недостаточно для утверждения человека, раскрытия его жизнепроявлений, то на что может претендовать в данном отношении производство («вещефицирующее») как таковое?..

Лишенное подобающе подготовленных людей, вне человекотворчества оно ни на что не пригодно, бессмысленно, невозможно. Без человекотворческого момента, без «человеческой инженерии», «человеческого капитала» производство (тем более, современное) просто не способно функционировать, нечего говорить о развитии. Не из факта ли невозможности современного производства без соответствующих классных специалистов, — умеющих совладать с запущенной тут высокой технологией, способных управлять, организовывать, создавать не только машины и вещно-информационную сторону дела, но и людей, — наблюдающаяся в индустриально-развитых странах ныне, тенденция включать в непосредственный процесс производства уже не просто квалифицированных работников, а работников (бакалаврат), имеющих высшее образование? Не отсюда ли веяние превратить высшее образование во всеобщую норму?

Особенно велика значимость человекотворческого момента в условиях информатизации производства, где для создания и работы сложных производственных комплексов, высочайших технологий оказываются нужны всесторонне развитые, творчески богатые, даже поэтически подготовленные специалисты. Здесь уже речь, по большому счету, идет не столько о человеке-функции, человеке-придатке соответствующей производственной техники, машины, процесса, вообще, не столько о человеке в качестве поставки производства, сколько о полномерно утверждающем себя человеке. Причем, — творце не просто машин и вещей (сколь бы сложны и тонко устроены они ни были), а самого себя. И что важно, «самого себя» — не в качестве производяще мыслящего и творящего (иначе, ни к чему хорошему и подлинно историчному это не приведет), но как человека, положительно преодолевающего производящий тип практики, утверждающего себя и мир событийно. Об этом тоже речь впереди и сказано нами в других публикациях [44].

Кстати, в современных условиях перехода от индустриального к постиндустриальному (информационному) обществу много говорят о так называемом «человеческом факторе» в производстве, о «человеческом капитале». И феномен человеческого фактора (человекообразования) выдвигается на первый план самим производством[45]. Ведь, по случаю изменения места и роли человека здесь, явственна нужда в переакцентировке прежних установок и реальном развитии именно человеческого фактора (нынче чаще используют выражение «человеческий капитал»), как уже вышедшего за пределы непосредственного производства. Однако, производство, — какие бы очертания ни принимало, на какой бы уровень технологичности ни поднялось, — когда, к тому же, информатизация здесь протекает  оскопленно, уродливо), - никогда не способно обеспечить условия, чтобы человек («человеческий фактор») выступал самоцельным, всемерно себя осуществляющим, не превращенным в поставку производства, осваивающим действительность субъектом. А между тем, без должного обеспечения человеческого капитала, без развития его, причем, как человекотворческого (выходящего за рамки того, что может дать производство с уродливой реализующейся здесь информатизацией) начала практики, дальнейший прогресс и рост не только производства, но и практики в целом, — отсюда, общественного благосостояния, самой культуры, в конечном счете, истории, — невозможны.

Собственно, производство всегда требовало соответственно подготовленного человека
(профессионалов, кадры, функционеров) своему нормальному протеканию. Именно потому капиталисты, кстати, тратят огромные средства на выучку кадров, рабочей силы в нуждах частнособственнического производства. Но, повторимся, своеобразие современного положения вещей в том, что, если до сих пор протекшие способы производства всегда нуждались не столько в человеке в подлинном смысле (тем более, всемерно себя реализующем), сколько в оскопленных, односторонних специалистах-функционерах в качестве «клерков, «кновкодавов», «винтиков» производственного процесса, то нынешнее производство (тем более, постпроизводство) растущим образом и объективно нуждается в иного рода тружениках. Они призваны уже осуществлять себя, мир, историю в сотворчестве с бытием, выйдя за пределы непосредственного производства. Следовательно, — действительно по-человечески. Однако, само же современное производство, - из-за неимоверно разросшихся здесь негативов как следствия его (производства) перезрелости и закатного загнивания, - делает все, чтобы именно таких людей, такого человеческого капитала не оказалось, не могло быть. Больше. Руками выражающих его социально-политических структур, властью ситуация так обставляется, что человек всяко нивелируется, извращается, вплоть до полного уничтожения. Среди прочего, - уповая на НТП...

Ниже обо всем этом будет специальный разговор. Пока же лишь заметим, что имеются очень даже веские основания усомниться, что, разразившийся уже давно, глобальный системный кризис, который на наших глазах разворачивается новой общеистребительной войной и поглотит мир, - может быть преодолен руками наличных людей. Не важно, — на каком экономическом, общественно-политическом «посту» они пребывают, несут бремя хлопот, в том числе властные обязанности. На самом деле. Уже давно в поисках выхода из кризисной инфернальности небольшая кучка «бриллиантовых» хозяев транснациональных корпораций, самоназначившихся «мировой элитой», вместо того, чтобы стать на подлинно спасительный для человечества, мира путь, который так либо иначе, уже обозначился, движимая либерально-депопуляторскими, хапожнически-утилитарными мотивами, вознамерилась «соорудить»  на планете такой «новый, дивный мир» (спасительный для себя «ковчег»), - точнее, «социальные заповедники», дигитальные гетто» с  фашистско-кастовыми трансгуманными порядками, - куда будут загнаны, не готовые пока для новой жизни, люди для дальнейшего и окончательного расчеловечивания, постчеловекизации. Что важно, — и сегодня крайне опасно, — власть предержащие силы через политику метропольных стран безоговорочно поглощены этой античеловечной, противобытийной, империалистской, экспансивно-пожирательной активностью, проводящий означенные либерально-депопуляторские устремления [46]. «Суперкапитализм — в последнее время его называют стейкхолдеркапитализмом, - это их голубая мечта, ради достижения которой они не побрезгуют ничем. Однако всем остальным надеяться на благоприятный исход просто глупо. Как кучкой богатых захвачены сегодня недра России, Земля, так с помощью роботов они будут захватывать другие миры и планеты» [47]. Автор приведенных слов, академик В.А Золотухин, писавший эти строки задолго до происходящих сегодня на наших глазах событиях и делах, не без основания уверяет, далее: «Вселенная бесконечна, и насытиться их прожорливое бездонное брюхо никогда не сможет. Как получают десятки миллионов россиян минимальный размер оплаты труда, на который невозможно жить, как получают другие десятки миллионов среднюю зарплату, на которую можно жить, пока что-нибудь не случилось (заболел, уволили, стихия), так или даже хуже будет через сто, пятьсот или тысячу лет. Идея "золотого миллиарда" явно устарела, ей на смену движется идея "бриллиантовой кучки", которая превратит "чернь" в бессловесное стадо и начнет регулировать его численность и качество в зависимости от возникающих личных нужд — кому-то же нужно восхищаться роскошью и счастьем господ» [48].

И следует подчеркнуть, эта деструктивная, античеловечная политика сплошь продиктована, соткана «полотном» производящей практики. Для подлинного и полного превозмогания краха, — предуготовленного современным процессом производства и паразитическим капитализированием, в частности, самозваной глобально-мировой элитой, — вообще, для упразднения буржуазного уклада жизни в целом, погружающего сегодня мир в беспролазные тупики и смертельные риски, нужны иные люди, силы. Они призваны мыслить и поступать непроизводяще. Да, нужны люди, движения, с новым, постпроизводственным, событийным кругозором и мироориентацией. Однако, к великому сожалению, их-то в современном мировом политикуме, хозяйствующих кругах и истеблишменте нет...

Самое же главное — не столько в том дело, что нужды именно производства ныне предполагают всеобъемлющую реализацию человекотворческого начала практики. В том дело, что в этом нужда самой практики, самого человека, в конце концов, как осваивающего субъекта практики. Благодаря такой трансформации, практика, наконец-то, приобретет форму, где не производство, даже шире, предметотворчество будет задавать тон человекотворческому началу, а, напротив, последняя — первому. Причем, — задавать, выражаясь Гегелевой терминологией, не «в-себе» (что наблюдается при господстве натурально-личной практики), а «для-себя».

Тогда станет азбучной истиной: человек, общество, мир, история существует не в интересах производства и создания обеспечивающих последнее предметов (как это обставляет производяще ориентированное сознание). Люди откажутся от пустого предметосозидания (в виде все новых и новых товаров, услуг, приманок «вещного» потребительства) и технизации, призванных служить производству. Если любой предмет по сути своей есть, как замечательно выразился К. Маркс, «человеческое бытие человека для другого человека», то должно быть ясно: ни в коем случае не следует упускать из внимания человекотворческий момент практики. Ни в коем случае нельзя подчинять, порабощать его предметотворчеству. Напротив, дела и порядки человеческого существования должно так обставить, устраивать, дабы человекотворческое начало практики непременно доминировало над предметотворчеством.

Между тем, именно этого нельзя пронаблюдать в текущей истории. Именно данное требование никто из авторов, осмысливающих практику, не принимает в расчет, не говоря уже о следовании ему. Потому-то, среди прочего, не преодолевается, господствующее до сих пор в делах и умах людей, производство. Не добившись этого, в принципе, достигнуть реального доминирования человекотворческого начала над предметизующим невозможно. Производство, стало быть, должно положительно упразднить. Но как, на каких путях? Удовлетворить эти вопросы постараемся в нижеследующем изложении.

Итак, практика есть всегда двуединый процесс: предметотворчество (предметизация) и человекотворчество (самоутверждение человека). И в такой своей данности она выступает, независимо, сознают это люди, сознательно строят свою жизнь в данных направлениях, или нет. При этом в различных условиях истории то один, то другой аспект реально (часто без ведома мыслителей, тем более простых людей) приобретает главенство. Имеют место эпохи (Например, давно существующая, с Нового времени человеческая история), где предметотворчеству уделяют подавляющее внимание, и оно затмевает собой человекотворческий аспект. Тогда кажется, что действительно, практика есть процесс преобразования (производства) «вещей», мира и т.п. и предметосозидание (производство) единственно выражает существо практики.

Случались также этапы в истории культур, обществ, причем, весьма не долго, не часто, — несомненно, они ожидаемы в будущем, к тому же, навсегда, — когда человекотворческое начало (даже без соответствующего волеизъявления людей) достигает главенство над предметопреобразованием. Именно в эти периоды взлет человеческого творческого гения обнаруживаем в высшей степени. Именно тогда история и прогресс обретают невиданный размах, согласный, к тому же, зовам бытия... Но как бы замечательно вершилась история, как бы совершенно человек раскрывал свое назначение, устраивал жизнь на Земле, коль скоро осознанно, с пониманием дела, нормально утверждался, подчиняя человекотворчеству предметизацию! Ведь так и должна (уверены мы, так будет) вершиться практика, если претендует на полноту, всемерную, а не оскопленную свою реализацию...





2.4.11. Практика как потребление.

Непосредственно человекообразующие аспекты, вместе взятые, могут быть объединены в понятие потребление. Еще точнее: всевозможные явления человекообразования, а также сторона предметизации, ближайшим образом служащая образованию человека, выражают сферу всякой практики, которую нужно называть потреблением.

Данное понятие чрезвычайно значимо для характеристики практики вообще, поскольку свойственно последней всегда и всюду. А, с другой стороны, оно значимо в том смысле, что именно с него производящий человек, пусть и в извращенной форме, стал осознавать вхождение человекообразования в практику, следовательно, его роль в последней. С приходом же постиндустриального общества, соответственно, практики потребление приобретает исключительную актуальность, выдвигается на передний край не только сознания, но и созидания в различных направлениях. В том числе, — с целью стимулирования экономики, общественного движения. Потому, нам теперь следует несколько сосредоточиться на данном понятии. Причем, — имея в виду, что в дальнейшем разговор о нем еще пойдет, а также, памятуя неоднозначность трактовок его в имеющейся литературе.

Понятно, что потребление — процесс, точнее, творчество, довольно непростая практическая деятельность. Оно не сводится, как кажется, к простому удовлетворению людьми потребностей. Обычно дело представляется так, что человек, его тело, душа, дух, даже органы, части последних, как бы испытывают некоторую нужду (недостаток, недовольство, потребу, спрос) в чем-то. И этим, недостающим как предметом потребности (благом) они удовлетворяются. То есть, заполучив соответствующие блага (ублажившись), потребности восполняются, успокаиваются, испытывают довольство, «отдыхают», вплоть до исчезновения. Потребность, таким образом, предстает как некоторое ожидание-побуждение относительно известных предметов (благ) и самого субъекта потребности. Будучи «надобностью, нуждой, в чем-нибудь, требующей удовлетворения» (С.И. Ожегов), потребность предполагает положительный результат (удовольствие, удовлетворение) в случае своего обеспечения и негативы — при отсутствии оного. Каждая потребность требует удовлетворения себя одним, или же несколькими благами.

Не станем разбираться в механике всей этой психологии. Из нее следует: потребление выступает удовлетворением (уд-овле-творением), успокоением, довольством пришедших в нежелательную активность от испытывания потребностей, органов, частей тела, души и духа человека (как по отдельности, так и вместе взятых) подобающими им благами. Как понятно, оно, — как потребность наведения порядка с потребностями, ублажение потребностей, обеспечение спроса, — также устраняет соответствующие негативы в нас, коль скоро означенное удовлетворение не совершится.

В таком процессе человек видится чем-то пассивным, наподобие известного опустошенного сосуда, который требуется заполнить (ублажить, удовлетворить), что и совершается потреблением (обеспечением потребностей, спроса). Причем, не важно, сам ли человек восполняется потребным, или его наполняют...

Как очевидно, из такого понимания потребления полностью выхолащивается созидательная сторона, творческая активность, общественно-мирная и даже связанная с бытием, суть потребляющего человека. Правда, хотя бы в нежелательном виде, как нечто негативное (в виде различно осуществляемого извещения, требования удовлетворить объект нужды, поскольку иначе ожидают деструктивные последствия), активность данная (мало чем отличная от животной активности) сохраняется, и цель потребления, как раз, в том, чтобы ее «утихомирить», извести. В лучшем случае, — привести в довольство, удовлетворенность, состояние отдохновения, «ничегонеделания», отсутствия потребностей.

Господствующие в производящем сознании установки (формирующие буржуазное мироотношение), — примат вещепроизводства над человекотворчеством, отношения вещной зависимости, технико-манипулятивный подход, атомизация и отчуждение человека, — обрекают понимать потребление как удовлетворение потребностей означенным образом. Такое представление, естественно, полностью созвучно созерцательским, примитивно-просветительским представлениям человека, опять же, проистекающим из существа означенных установок. Здесь каждая «вещь», включая человека, — совершенно самостоятельная, индивидуальная, — нуждается в других вещах не как в самих себе, не как сродных, составляющих с ней одно, взаимодополняющее, непрерывное целое. Она нуждается в других «вещах» лишь как в средствах, материале, пособии для своего самоутверждения путем их использования, утилизации.

Вот, в таком соотношении с другими вещами, так пребывая среди других «вещей» такая «вещь», как буржуазный человек и формирует свое утилизующее, использующе-потребительское отношение к окружению. Вернее, потребление низводится до такой своей данности. Это в известном смысле даже самое большее, на что способно буржуазное сознание относительно понимания и реализации потребления.

Стало быть, коль скоро речь идет о потреблении, отталкивающемся от «потребности», дело, в конечном счете, зацикливается на потребительстве, вплоть до так называемого «потреблятства»).

Человек буржуазного мироотношения, по сути, не может не относиться ко всему вокруг утилизующе, как к средствам, пособиям, материалу для реализации собственных корыстных интересов. «Вещи» вокруг человека (робинзонатически-атомарного индивидуума) — не более чем «поставка». Другими словами, нечто служащее (даже вопреки их собственной природе, воле, предназначениям, интересам) извлечению из себя прибыли, выгоды, «пользы» для носителя потребностей.

Потребитель, удовлетворяя свои потребности (потребляя), всегда внешне использует предметы, в том числе людей. Причем, — внешне не только для потребляемого, но и для самого себя, поскольку обходится с «вещами», значит, самим собой также неподобающе, не адекватно. Такое обхождение ведет, в конечном счете, к уничтожению, порче, деструкции как потребляемого, так и потребляющего и потребностей, следовательно, потребления вообще.

Вот, так и складывается ходячее (вульгарное) представление потребления. Оно, как и потребительское отношение к жизни, усугубляется, в добавок, тем, что при господстве производящей практики, когда человекообразование, доступное пониманию людей здесь, вовсе отрывается от производства, практики, выталкивается где-то в область явлений надстройки, и полностью подпадает под каток «вещности», техники, утилизации, отчуждения.

Ближайшее осмысление, тем более, с позиций понимания человека как практического созидателя самого себя и своей действительности, простертой общественно-мирным и событийным пространством, обнаруживает крайнюю несостоятельность описанных представлений потребления. Наш подход позволяет видеть, что сам термин "потребность" довольно емкий, не простой. Ограничивать его лишь удовлетворением узко потребительских нужд людей (на что нацелен и чем ущербен капитализм) — ой, как недостаточно! Главное — слишком опасно. Как раз, господствуя в современных условиях, данное заужение обретает крайне негативные проявления, почему, между прочим, презрительно, негодующе-уничижительно расценивается «потреблятством».

В вульгарных потребительских представлениях потребность, как мы видели, исчерпывается теми значениями, которые предполагают удовлетворяющий результат посредством утилизации (в означенном смысле) надобного блага, для имеющего потребность, индивида («Робинзона»), исключая всех остальных, не считаясь ни с кем и ни с чем. Потребности, таким образом, выдаются исключительно как нужды, спрос вот, этого единичного человека (или фирмы, корпорации, всегда персонифицированной). Они не имеют отношения ни к кому другому. Если и касаются, — то лишь внешне, постольку, поскольку.

Но в том-то и дело, что действительно человеческие потребности, конечно же, не только потребности того («атома»), кому они предназначены. Ведь человек, тем более соборно, советски живущий, осваивающий действительность, открытый бытию, человек как носитель и представитель своего общества, мира (ближайших и нет) далеко не «атом». В его лице означенная потребность также общественно, даже всемирно значима. Замечательно обо всем этом говорит К. Маркс на известных страницах из «Экономическо-философских рукописей» [49]. Не мешало бы основательно разобраться с высказанными здесь великим мыслителем идеями. Однако, мы не станем делать это. Надеемся, тем не менее, что наше изложение как осмысливаемых сейчас вопросов, так и других, послужит развертыванию хотя бы некоторых из данных идей.

Коль скоро человеческие потребности понимают вне их подлинно человеческой представленности (означенным образом), они в серьезном смысле ничего не выражают, не значат, не могут даже считаться человеческими. Ибо ничем не отличаются от потребностей животных. В этом смысле, поскольку человек изначально и по сути своей есть общественное, мирное, со-бытийное сущее, постольку испытываемые им потребности также несут на себе печать ожиданий, нужд (требований, зовов, соответственно, оценок, долженствований, интересов), которые общество, мир и даже бытие возлагают на данного человека. И не важно, — личность он или индивид, крестьянин или горожанин... Данными аспектами потребности, среди прочего, очерчивается место, роль, назначение, которым он призван ответствовать как интересный (интер-ес-ный — от «inter-esse») со-участник, со-зидатель, носитель и представитель своего общества, мира.

Потребности человеческие, опять же, следует понимать весьма широко и в ином смысле. В частности, они означают возможности человека развиваться, расширять круг своих запросов (надобностей) и возможностей, глубить взаимоотношения с миром, расти человеком, способным творить, существовать со-бытийно, раздвигая горизонты своего бытия. Одновременно человеческие потребности предполагают расширение возможностей и значимости (нужности, потребности) человека для своего ближайшего (и не только) окружения, общества, мира. И даже — бытия.

Так что, недопустимо оскоплять человеческие потребности лишь узкими телесными (и даже душевными) эгоистическими нуждами. Но именно это обычно делается с понятием потребности, отталкиваясь от что называется "потребление" (в том буржуазном смысле, как это понятие фигурирует в экономике).

Повторимся, в вульгарно-буржуазном видении, деятельно-творческая, человекосозидательная, общественно-мирная, событийная стороны человеческого бытия полностью игнорируются, остаются абсолютно неведомой областью. А ведь это-то — самое главное в человеке, оно только и дает последнему быть человеком. Иначе, при рассмотренном понимании потребностей и потребления вообще, человек даже до животности не дотягивает, оставаясь неким пассивным удовлетворителем потреб своего организма, или же — результатом удовлетворения органами тела, как и им в целом, себя.

Кстати, само состояние довольства (отдохновения), как следствия потребления в вульгарном понимании, предполагает, что довольствующееся, — неважно, орган ли, душа, дух, человек в целом, — проявляет, выказывает себя в таком (довольном) состоянии активно, совершая подобающую ему деятельность. Скажем, насыщаемый желудок фиксирует состояние своей удовлетворенности, пускается в работу по усвоению заполняющей его пищи. Точно также, набирающийся сил, энергии, мозг (любые другие органы тела) начинает источать мысли, образы, другие продукты своей активности, обеспечивающие жизнедеятельность системы, куда он включен. Любой, нормально обучающийся, человек, приобретая информацию, знания (как человеческую потребность), одновременно старается их реализовать, пустить в работу. То есть, его образование как элемент духа, восполняясь, одновременно и работает, задействовано в практических взаимоотношениях человека со своим окружением.

И, вообще, отдых (довольство) как таковой предполагает активность (деятельный отдых). Причем, — не только для себя, но и для своего окружения. Больше того: также и от всего этого. Вне активности человек даже не поймет, не почувствует, что отдохнул, потребил, удовлетворил свои потребности. Преодолел усталость, воздал своему окружению подобающее: от одних отдалился, к другим привязался, обезопасился и укрепился... Все нуждается (имеет потребность) в своем движении — это старая и непоколебимая истина, работающая и в нашем случае.

Тем более очевиден активный характер потребления, коль скоро, реализуя потребности, практически живущий человек не просто восстанавливает свои силы, но преодолевает грозящие опасности в случае не принятия нужных (потребных) мер, целенаправленно, осознанно напитывается для новых, более сложных, трудоемких дел, целей, для более глубокого и интенсивного взаимодействия с окружением. Правда, здесь же, — поскольку дистанция между непосредственным использованием накопленных сил, энергии и самим процессом их накопления часто как бы растянута во времени, — непосредственное производство и досуг, время после работы и время работы, — как раз и служит формированию означенного обманчивого представления о потреблении как каком-то пассивном предмете. К тому же, — оторванном от производства, что, как замечательно показывает Маркс, совершенно недопустимо [50]. Оно понятно. Как верно подмечает Маркс, такая редукция страдает ущербностью.

Недопустимо ограничивать потребление потребительством, несмотря даже на то, что в буржуазной действительности замещение потребительством потребления является нормой. Великий мыслитель показывает, — и это исключительно значимо, — что потребление в подлинном смысле (как и потребности) всегда несет в себе образующий момент. То есть, в процессе потребления мы, равно обнимаемые нами как некоторой целостностью, органы части, составные элементы, образуемся, вос-питываемся не просто в смысле вос-становления своей растраченной данности, приводя себя в исходное до растраты состояние. В потребляющем процессе мы восполняемся, образуемся новыми способностями, запросами, умениями, навыками (науками), соответственно, потребностями. Мы раздвигаем рамки своего прежнего бытия, оттачиваем и совершенствуем себя, свои составные (физические, душевные и духовные) элементы, устремления, формы активности. Так, тем самым, мы не только восполняем прежние силы, но, научаясь (образуясь), становимся сильней, «продвинутей», способней, нуждающимися в куда большем, располагающими новыми созидательными возможностями. Одним словом, — растем, развиваемся как образующиеся потребляя. И это все происходит как потреблением нами внешних факторов, предметов, реалий нашего существования, так и посредством потребления факторов внутренних, человеческих в узком смысле: знаний, переживаний, воли, опыта, оценок, отношений к нам других людей. То есть- всем тем, что, собственно, и обнимает процесс непосредственного человекообразования (праксиса).

Очень важно (скажем это, несколько повторившись) понимать: не будучи «Робинзонами», буржуазными индивидуалистами, мы потребляем не в одиночку. Мы потребляем совместно с остальными людьми, с миром: как социальные, мировые, с бытием живущие сущие (личности, индивиды, граждане и проч.). В этом смысле каждый, так живущий человек потребляет отнюдь не ради своих эгоистических, корыстных интересов и целей. Он потребляет и для своего окружения, общества, мира. Причем, прежде всего — от их имени. Он, потребляя, обогащает, умножает сокровища мира. Последний его активностью улучшается, становится краше, разнообразней. Человек множит свои интересы в мире, но и последний заинтересованно пребывает в нем, соединяя его с остальными сущими-в-мире...

И вот, в таком, широком смысле потребление, действительно, всегда есть, как бы порой извращенно ни представлялось, неотъемлемый и главенствующий момент любой практики. Это так, какие бы перипетии последняя не претерпевала в своем историческом становлении. В частности, — на стадии производства. Лишь осваивающе-произведенческая практика и основанная на последней действительность впервые в истории разворачивает потребление во всей его полноте, всеобъемлюще и неурезанно, не оскопленно, как это имеет место в протекшей истории.

Сказанное несомненно при понимании человека практически-созидающим сущим, обнаруживающимся своей общественно-мирной сутью. Больше того. Эта суть раскрывает и утверждает в человеке такие потребности (соответственно, потребление), которые, как раз, выражают ее и никак по-другому, в частности, непрактическими представлениями человека и потребления не явлены. Так, данные потребности представительствам человека, обусловливающим вульгарные и извращенные видения потребления, просто ни к чему. Человек как бытийно-практическое, общественно-мирное сущее, которого мы держимся, стало быть, характеризуется, например, такими потребностями, как:

— творчески-созидательное отношение к себе и своему окружению,

— совершенствование своих творчески-созидательных способностей и возможностей,

— экзистенциально-озабоченное бытие в мире,

— обретение спасительного выхода из тупиков, куда современный мир обрекает капитализм, производящая практика вообще,

— поиск и обретение достойного человека и бытия будущего,

— обновление себя и действительности в подлинно-историческом прогрессе,

— поиск и утверждение смысла жизни, истины, добра, красоты,

— развитие производительных сил, общественных отношений, культуры, духа,

— постоянное совершенствование и обновление знаний, информации, познавательной активности, науки и техники, НТП,

— подлинно справедливое обустройство жизни на планете,

— утверждение действительной свободы, счастья, высокой человечности в открытости бытия...

Как нетрудно понять, круг огромного множества данных потребностей охватывает все то, что волнует современного человека, что ему предстоит преодолеть, вместе с тем, утвердить, на каких задачах следует сосредоточиться, как двигаться вперед. Поскольку каждое такое деятельное поприще служит человеку, высвобождает и развивает его продуктивные силы, творческую энергетику, одновременно не должно остаться не решенным вопросом, проблемой, а связанные с ним завалы с опасностями минуют, не станут нести негативы, не будут усложнять жизнь еще больше, — они суть потребностями современного человека. И мы, по мере возможностей, именно о них и ведем речь в нашей работе.

Коль скоро, далее, производить термин «потребление» не от того, что называется «потребность», — насыщаемой, к тому же, буржуазными и вульгарно-экономическими смыслами, — «потребление» во многом совпадает с другими терминами, выражающими, как сказано,  «образование». Там и тут речь идет об обеспечении человеку человеческих качеств, форм, о восстановлении (вос-питании) человека в человеке. Главное — о творчестве, обновлении: формировании, углублении, совершенствовании, развитии человека.

Разве что, потребление будет отличаться от обозначенных понятий своей конкретно-целевой привязкой. Ведь потребление всегда как бы нацелено на формирование, восстановление, развитие человека в каком-то смысле, направлении: как рабочего, врача, летчика, музыканта... Правда, образование тоже зачастую так понимается и даже сводится к формированию, обучению людей на того же врача, музыканта художника и проч.

Однако, по большому счету, образование к такой своей данности не сводится. Здесь, в общем-то человек должен созидаться именно как человек. А то, будет ли последний врачом, инженером или кем-либо еще, — это уже несколько иной вопрос, что, разумеется, не отменяет необходимости образовываться (учиться) названным специальностям.

Что еще отличает потребление от образования, так то, что оно не столь определенно, организовано, упорядочено и, соответственно, осуществляется как образование. Особенно — в качестве так называемого «школьного образования». Потребление во многом и в современных условиях, в общем-то, совершается, протекает как бы «за спиной» людей.

Современный капитал, вроде, попытался приложить к нему руку более определенно в расчете спаразитировать на нем (о чем ниже). В итоге, этот паразитизм привел к весьма плачевным результатам по части сформированных таким образом людей. «Людей», — почти полностью отпавших не только от бытия, но также от человечности как таковой, не способных ни на какую созидательную активность, одержимых волей к смерти.

Итак, под углом видения человека как сущего, утверждающегося в мире практически, созидательно, процесс потребления выступает как творческая деятельность, где человек образует (вос-питывает, формирует, творит) самого себя. И образуется человек через совершенствование, развитие своих способностей, потребностей, запросов, умений, навыков, суждений, понимания и т.д. Все данные проявления человеческой деятельности (наученности, образованности) предполагают необходимое для их продуцирования формирование, совершенствование средств, механизмов, органов, частей тела, сил, элементов, из которых человек состоит. Поскольку же праксическому началу в образовании принадлежит главенство, постольку, как понятно, потребление именно в данной сфере и выступает главенствующим моментом в потребляющем процессе. Во всяком случае — сегодня.

С приходом постиндустриализма данный факт в качестве истины стал прорастать в сознании и делах людей, в частности, созидающих социализм. Верно, правда, что эта истина различно осознается, приобретая весьма уродливые очертания, особенно при капиталистическом развертывании постиндустриальности. Тем не менее, становится общим местом: именно потребление (человеческий фактор, «человеческий капитал») приобретает главенство в становлении и развитии как экономики, так и общества в целом. Именно здесь таятся те созидательные резервы, поприща, которые, собственно, и обеспечивают этому развитию интенсивность, внутренние истоки и ресурсы.

Что это за «источники» с «ресурсами»? Да, речь идет, главным образом, о духовно-практических образованиях, предметах. Это новые знания, идеи, сознательность, морально-нравственные, волевые качества человека, его способности и потребности созидательного творчества. И конечно же, речь о новом (осваивающе-произведенческом, событийном) мироотношении. Оно позволит людям решать предстоящие и возникающие сложные задачи строительства, преодолевать накопившиеся в различных областях жизни перекосы, завалы, утверждать в мире, на планете вообще, отношения, порядки жизни, которые бы служили подлинному прогрессу, движению в, достойное человека и бытия, будущее наиболее полно, безболезненно. Собственно, как бы охватывая все эти направления движения, прежде всего, касательно экономики и формируется так называемая «инновационная экономика».


Примечание

29. Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. 2-е изд. — Т. 42. — С. 95-96.

30. Там же. — С. 164.

31. Там же.

32. Там же. — С. 194.

33. Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. — Т. 3. — С. 20.

34. Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Там же. — С. 119.

35. Там же. — С. 120.

36. Там же. — С. 94.

37. Там же. — С. 120.

38. Там же. — С. 95.

39. Там же.

40. См. об этом: Алиев Ш.Г. Философские основания образования событийного человеческого бытия //
41. Мильдон В.И. Мед и молоко. Судьба художника в современной эстетике //Вопр. философии. — 2004. — № 1. — С. 100-112.

42. Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. — Т. 21. — С. 25.

43. Там же.

44. См., например: Алиев Ш.Г. Философские основания образования событийного человеческого бытия //         ёrmacionnomu-miru/.

45. См.: там же; а также: и др.

46. См. об этом: Золотухин В.А. Перспективы развития цивилизации (футурологическое эссе) См. также: Алиев Ш.Г. Человек: способ и смысл существования // Там же. — 6.3.4. Ценностные установки производства.

47. См. об этом: Золотухин В.А. Перспективы развития цивилизации (футурологическое эссе) //Указ. Соч. – там же. См также: Игорь Олин. Ужасное далеко. Мир капитала готовит для будущего социальные гетто // http://forum-msk.org/material/economic/13938204.html.

48. Там же.

49. См.: К. Маркс. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Там же. — С. 120-124.

50. Маркс К. Экономические рукописи 1857-1859 гг. // К. Маркс, Ф. Энгельс. Собр. Соч. — 2-е изд. — Т. 46. — Ч. 1. — С. 31-32.