Леопардовая клюка

В этот раз я поднял трубку. Обычно не поднимаю… Но тут поднял… И суровым голосом… Нет, не суровым… И холодным голосом сказал: «Слушаю».

– Вениамин Иванович, здравствуйте! – сказал молодой и очень противный голос.
– Слушаю!!! – повторил я ещё более холодно.
– Главное управление Министерства Внутренних дел…

А дальше я перестал слушать. Когда этот сукин сын стал спрашивать, не переводил ли я деньги такому-то и такому-то, моё сердце забилось, но несколько раз сказав, что они мошенники я повесил трубку, а следом заблокировал телефон.

А когда заблокировал, вдруг подумал, что я всё перепутал, и мне ничего не говорили про перевод денег… Ну да ладно! Это не могли быть не мошенники. Или нет? Да полиция бы пришла ко мне и вручила бы какую-нибудь бумагу… Или нет? Не важно!

ЭТО! МОШЕННИКИ!

Ублюдки. Надо было сказать, что у них будет рак яичек. У него. У этого урода, который разводит доверчивых людей. Какую-нибудь слепую бабушку в рубашке со смешными котиками, которые играют с клубком. У неё такой опрятный сервизик на шкафчике, и тут звонит эта мразь и заставляет её продиктовать свой CVV! И эта бабушка умрёт с голоду, и никто ей не позвонит, и никто ей не поможет, потому что её дочь – шлюха и наркоманка, она точно так-же разводит бедных стариков на деньги. И горькая предсмертная слеза отражает бесконечно жестокий мир… Во мгле однокомнатной белой квартиры, совсем не такой, как то, что она видит. А видит она лишь чёрную бездну… Видела…

В конце-концов меня отпустило и я заснул. А снилась мне какая-то белиберда… Что я тону в шоколаде а бабка в розовом спортивном костюме топит меня леопардовой клюкой. А я смеюсь, мне щекотно от недостатка воздуха.

На следующий день моё сердце ёкнуло куда сильнее, когда в офис вошли двое полицейских. Было похоже на то, как Нео увидел агента Смита, только куда банальнее, хтоничнее, что-ли. Я зашёл в туалет. Спрятался там. Мысль у меня была о том, что если меня заберут, будут долго везти куда-то, а у меня СРК… Я вспотел и сердце колотилось. Но какого фига? Это точно не за мной! И я вышел из туалета. Два мента стояли прямо у выхода.

– Вениамин Иванович? – сказал мягкомордый полицай.
– Допустим… Да, это я – сказал я.;– Так это вы, или допустим вы? – сказал жесткомордый полицай.
– Это я… – сказал я.
– Пройдёмте – сказал жесткомордый.

Менты попались молчаливые и, как я понял, невезучие. Их не пустили в наш двор, где находился офис и им пришлось оставить машину на Невском проспекте, так что шли мы достаточно долго. И всё время они молчали. И я молчал. Только мягкомордый сказал разок:
– Чтож вы трубку вешаете?;– Ну, мошенники – сказал я.
– Нехорошо – сказал жесткомордый. ;
И мне действительно стало нехорошо от этого «нехорошо». Мы сели в машину. Водил мягкомордый. Такого лихого разворота через четыре полосы я не знавал. С визгом, как будто бы всю злобу на меня он выместил в этом автожесте. В автожести. Мы чуть не столкнулись с грузовиком «Петрович», бородатый мультяшный строитель с кузова противно улыбался, намекая как-бы: «Тебе ****ец, братишка! Готовься!». В этот момент жесткомордый накинул на мои руки наручники, и так ловко, что я и не понял как это случилось. Зазевался я.

– Мне нужно закрыть вам глаза – сказал он и накинул на глаза повязку.

Через минут двадцать меня освободили от наручников, а потом сняли повязку. Когда мы вышли, это был ещё центр, но я не был в этом месте никогда. Дома были грязными, асфальт растрескавшимся, и что бросалось в глаза – ни одной припаркованной машины. А ещё голые деревья… Весна… Питерская весна с голыми деревьями. Чем-то это место напоминало ад.

– Ничего не бойтесь, следуйте за мной – сказал мягкомордый.

Мы вошли в парадную безликого пятиэтажного дома через деревянную покосившуюся дверь. Фасад его был совершенно дворового типа – никаких орнаментов. Дворовый классицизм – полная симметрия. Внутри была парадная, от которой веяло следующей историей: перекрасили семьдесят лет назад и больше тут никто не появлялся. Пыль, совершенно оставленная атмосфера. Мы долго поднимались мимо дверей, который явно не открывались много-много лет. За матовыми от пыли окнами виднелся неизвестный мне район. Если бы у домов были глаза, то глаза этих домов, которые я видел были бы сравнимы с глазами мертвецов. Серые и пустые. В тот момент мне хотелось, чтобы там никто не жил. Потому что если тут кто-то жил… Я не знаю что это за человек был бы.

Но мы добрались до самого верха и встали перед большой красной дверью с цифрой 56. На стене был канделябр Что может значить цифра 56? Что может значить? Я заметил, что менты перед тем как позвонить в квартиру стали креститься. Даже у меня дёрнулась рука… Но я не стал. Дверь нам открыла бабка в розовом спортивном костюме с леопардовой клюкой. Она была почти такой же, как в моём сне, только я не видел её лица. А тут я видел. Ничего особенного. Простая такая бабка Ёжка с длинным носом и фантастически роскошными тёмными очками с бриллиантами. Она улыбнулась своими идеально белыми венирами и сказала:

– Проходите, пожалуйста, Вениамин Иванович.
– давай! Давай! – подталкивал тихонько жесткомордый.

Я ущипнул себя за мочку уха. Ничего не изменилось, это был не сон. Мы оказались в фантастически гигантской квартире, покрытой паутиной и мраком. В конце нереально длинного коридора стояла статуя Иисуса Христа. Серебрянная статуя, на которую падал свет из самой далёкой комнаты. Свет был выключен почти во всём коридоре. Только в прихожей горела лампа Илича.

– Не бойтесь, там никого нет. – ласково сказала бабка, – проходите в комнату, только наденьте тапочки.

У входа в комнату стояла стойка для тапочек. Почему они были все красные в белый горошек? Менты старательно фырчали снимая тесные ботинки. В этот момент я услышал вдалеке коридора что-то. Неописуемый тихий звук.

– Там никого не-ет! Проходите! – сказала бабка.
– Живо – шепнул жесткомордый.

Комната была небольшой. Потолок высокий. У одной стены шкаф с книгами. Советские редкие издания Пушкина, Толстого, Достоевского. Узнал только то, что было у меня самого. Ничего особенного. Мебель где-то семидесятых годов двадцатого века производства. В каждом углу большая ваза с растениями, а-ля пальма. Два окна. В окнах виден этот мёртвый район. Между окнами стоял старый телевизор к которому было подключено Денди. Менты расселись на стульях у двери, которую они заперли на ключ. Бабка стала играть в игру Circus Charlie. Я стоял и ждал. Ужасающая музыка и доброжелательность персонажей игры в совокупности со всей атмосферой пугала меня до устрачки.

Где-то через час неподдельного счастья от того, что эта бабка не может пройти даже первый уровень со львом, она вдруг заговорила:

– А ты что, не помнишь меня?
У меня аж сердце остановилось. Я присмотрелся. Не помню. Кто это?

– Нет - сказал я.
– В том то и дело – улыбалась бабка – Никто не помнит!
– Что не помнит? – сказал я.
– Зла… – сказала бабка.
– Я правда не помню, какого зла? – сказал я.
– Таково.

Она поиграла ещё немного, и рассказала историю, как я послал её на ***, где-то пятнадцать лет назад, в переходе метро Гостиного двора, когда она просила на хлеб. А я реально не помнил этого.

– Это какая-то ошибка! – сказал я.
– Да не ошибка, Вениамин… – сказала бабка, и мягкомордый мент вскочил, достал из-за пазухи кассету, подключил к телевизору видак и показал мне фильм, где действительно я, молодой иду, ко мне обращается бабка, но только в коричневом пальто, худая и несчастная, протягивает руку, а в ответ на это я ору на неё. По губам можно прочитать, что я посылаю её именно на ***.

– Ну, вспомнил? – спросила бабка.

Я промолчал. Что тут можно было сказать? Случай действительно всплыл в моей памяти, как этот странный мёртвый район.

– Вспомнил – улыбнулась она – придётся отплатить.

Расплатой за это было следующее. Я должен был каждый день приезжать к этой бабке чтобы… Чтобы… Как бы это сказать… Пемзой отшелушивать её «пяточки». Её каменные старческие пятки, пока она купалась в ванной с пенкой.

В ванной, которая была просто безразмерной. Сама комната находилась в самом конце коридора, в котором никогда не зажигали свет. Дверь была рядом со статуей Христа. Я рассмотрел её поближе. Это была изящная серебряная статуя. Мне казалось, что она немного двигается, но… Мне точно казалось. А ещё мне казалось… Что она издаёт звук… Но что это был за звук я никак не мог распознать…

В ванной, которая наверное была поставлена здесь ещё в 1913 году, бабка могла полносью погружаться под воду, настолько она была велика. Каждый день я был обязан ждать этих двух ментов после работы и они меня увозили в этот мёртвый район. Я никак не мог нагуглить, где же это находится. Ничего похожего в интернете я не мог найти. В полицию не обращался. К врачам – тем более. Жене я тоже ничего не мог объяснить, где я пропадаю по вечерам, и мне дали фиктивную бумажку о том, что я прохожу профпереподготовку, учу язык программирования Python. Меня привозили домой где-то в час ночи.

– Когда это всё закончится – спросила меня жена.
– Не знаю – сказал я.

Пока я шелудил старухе пятки, которые с каждым днём становились нежнее и нежнее, она слушала одну и ту же пластинку – Алла Пугачёва «Поднимись над суетой!». Жесткомордый мент ставил пластинку, потом уходил. Потом приходил и переставлял сторону. Он работал ритмично, он точно знал, когда надо действовать, когда закончится песня. Бабка всегда подпевала первой песне:

Все силы даже прилагая,;признанья долго я прожду.;Я жизни дружбу предлагаю,;по предлагаю и вражду

Не по-мещански сокрушаясь,;а у грядущего в долгу;со многим я не соглашаюсь;и согласиться не могу

Потом она просто мычала, улыбаясь. Её добродушие меня угнетало. Моя психика не могла никак свыкнуться с тем, что происходит. Бабка чувствовала это. Однажды я спросил её, когда это закончится? Когда я отработаю свой долг? Она в ответ рассмеялась. Ничего не сказала. Мне показалось, что я обречён на вечную жизнь с этой обязанностью.

Правда, однажды мне повезло. Бабка где-то задерживалась, а мягкомордый велел мне ждать в ванной. Кстати, в городе наступил май и стали распускаться деревья, но в этом районе они не спешили. Были белые ночи. В тот день мне пришлось долго ждать и я не вытерпел. Тихонько вышел в коридор – никого. Я прислонил ухо к статуе Христа, а она окзалась тёплой. Тёплой как тело человека. Я отпрял. Я пополз, я побежал было. Потом стал красться. В тёмном длинном коридоре было много дверей. Моё сердце колотилось, но я заглянул в замочную скважину одной из них. Там я увидел человека, который смотрел в окно. Он был обездвижен. Меня объял ужас и я побежал прочь из этой квартиры.

Лестница, канделябры. Мёртвый район за окном. Мёртвые двери. Я выбежал на улицу. Бежал, бежал по бесконечно пустым улицам, пока не добежал до пыльного конструктивистского здания «Столовая». Где я? Почему тут нет людей? Если вы играли в Silent Hill, вы поймёте, что я видел. Я услышал лай собак. Своры собак.

– Где ты? – кричал мягкомордый.

Лай собак становился громче.

– Я тут! Я тут!

Меня вели обратно. Жесткомордый причитал: «Идиот… Идиот! Все вы такие! Все такие! Расстреливать надо!». Мягкомордый молчал. Меня привели в комнату к бабке. Она играла в Curcus Charlie. На этот раз она не стала меня долго мучить.

– Чтож… Я научу тебя иначе…

Жесткомордый воткнул мне в шею что-то похожее на шприц. Когда я пришёл в сознание, я оказался на месте статуи Христа. У меня пропало желание есть, пить и спать. Я видел и слышал всё, что происходит вокруг меня и время стало тянуться бесконечно долго. Бесконечно. Одна минута длилась по ощущениям как день. Я видел, как волокут по коридору на кухню моё тело с вскрытой черепной коробкой и грудной клеткой. По ночам двери в коридоре открывались… Оттуда выходили тени… Не люди. Тени читали мне молитвы.;;Монотонными голосами…

Утром они уходили. А к Леопардовой Клюке привели очередного обидчика… Он должен был оказаться на моём месте.