Первые грозы, гл. 2

17.45. Отец приходит ровно в шесть. Всегда. Без опозданий. По пятницам тоже. На заводе короткий день, заканчивают на час раньше, но он всё равно приходит на час позже. Пятница – последний рабочий день, и он просто обязан напиться в хлам. Так, чтобы на все выходные хватило.

На кухне мать гремит посудой. Готовит. Судя по запаху макароны. Через полчаса они окажутся на чьей-то голове. Или стене. Как дело пойдёт. Шмякнуть полной кастрюлей о стену – милое дело. В коридоре до сих пор красное пятно от борща. Цветёт рядом с туалетом. В полумраке похоже на кровь. Может, и правда кровь? Не здесь ли мать ему нос разбила, когда изображала метательницу диска? Диском служила тарелка. Прочная. Даже не разбилась. Только отбросила от себя кусочек, задев по касательной нос отца. Кровь тогда всю прихожую залила. Или не здесь это было?

17.50. Пора к окну. Лучше заранее всё просчитать, заранее приготовиться. Ню посмотрела на свои руки. Вроде не дрожат. Всё нормально. Она успеет. Шустрик накормлена, не станет капризничать. Ню прислушивается. Сестра напевает незатейливую песенку. Мать гремит посудой.

17.55. Автобус уже на остановке. Отец пешком не ходит. Жалуется, что его ноги не держат. Мать говорит, что пить надо меньше, тогда ничего болеть не будет. Он возражает, чего ж ты сама такая больная? Не пьёшь ведь!
Залезть на подоконник, вывернуть шею. Видно, как он идёт от остановки. Ню не может понять, в каком он состоянии. Подходит ближе. Шатается? Вроде нет. Это не показатель. Главное – лицо. Красное и глаза сощурены. Взгляд странный, блуждающий. Может, обойдётся? Шестой этаж всё-таки. Как она могла разглядеть его лицо? Показалось. Точно показалось. Ню высовывается из окна, пытаясь увидеть дверь в подъезд. Опасно, но она должна знать заранее. Если приготовиться, то не так страшно. Топчется у входа. Не может открыть дверь. Ключ от домофона скользит в руке.

Ню идёт за одеждой.
— Мам, мы гулять, — тихо. Ей необязательно слышать. Может не отпустить. Зато потом не нужно будет врать, что ушли без спросу.
17.58. Скребётся в дверь, стучит кулаком. Мать вытирает руки о фартук.
— Шустрик, иди одеваться!
— Мы пойдём на наше волшебное место?
— Конечно, давай быстрей!
— Я возьму куклу.
— Бери! Только побыстрее!

18.00. Вваливается в квартиру. Последний тест – взгляд в лицо.
— Здравствуй, папа!
— Здравствуй, Нюта! — рука на волосах, поцелуй в лоб. Ну, и вонь! Задохнуться можно. Никакая она не Нюта. И не Аня, как называет её мать. Мать, которую собственное горе и несчастье волнует больше, чем переживания её детей. В школе называют Анна. Всегда, когда отчитывают, а отчитывают её часто. Иногда по фамилии – Жвалевская. Кто придумал это унизительное обращение по фамилии? Словно ты в тюрьме, а не в школе. Мало разницы. Однажды она решила, что забудет все прежние имена, и станет просто Ню. Никому из них не придёт в голову так её называть. А она сама откроет своё настоящее тайное имя только друзьям, тем, кто будет о ней заботиться, кто будет её понимать и любить. А с этими у неё нет ничего общего. Это чужую девочку Нюту гладит по волосам пьяный отец, чужую девочку Аню просит замолчать и не говорить ерунды мать, неизвестную ей Анну ругают за синюю прядь в волосах. Она — Ню, и к ним всем она не имеет никакого отношения.

18.03. Мать выходит из кухни. В руках вилка. Решила побыть вилкометательницей?
— Опять нажрался? Да когда ж всё это кончится!
18.05. Схватить сестру в охапку, проскользнуть в подъезд и бегом по лестнице. Шустрик боится лифта. На пятом этаже мальчик заходит в квартиру. Лёша. Пухленький такой, обычно очки носит. Сейчас без них. Посеял где-то. Странный. До сих пор с мамой ходит. В магазин и в сквере гулять. Когда в ДК театр приезжал, он тоже с мамой на постановку пришёл. Сидели вдвоём через три места. Ню очень хотела спектакль посмотреть. Только Шустрик закапризничала, стала в туалет проситься, чуть не описалась. Ню её отвела, вытерла слёзы, умыла, а обратно так и не вернулась. Жалко. Интересно, чем спектакль закончился. Сначала хотела спросить у этого Лёши. Только как? Они же раньше ни разу не разговаривали.

Ну, как не разговаривали? Однажды случилось кое-что. Ню торопилась в школу. Не опаздывала, просто хотела зайти раньше Ирины Станиславовны, директрисы. Иначе начнётся: Да что на тебе надето? Когда всё это кончится? И что у тебя на голове? Ты на себя в зеркало хоть иногда смотришься? И всё в том же роде. Так и хочется сказать: «Не ваше дело!»
Бежала Ню не только из-за директрисы. Вперёд гнал изнуряющий внутренний зуд, не позволявший расслабиться. Ведь стоит только дать слабину, поверить, что всё хорошо и спокойно, как обязательно случится что-то страшное. Расслабляться нельзя. Нужно готовиться. Высматривать в окно отца, пристально вглядываться в лица учителей и одноклассников, беспокойно переступать с ноги на ногу, стучать пальцами по парте, грызть ногти. Останавливаться нельзя. Мать посмеивается, говорит: «У тебя, что, опять зуд седьмого года?» И смотрит недовольно. А Анна Юрьевна, молодая математичка, только из института, кричит, срывая голос: «Жвалевская! Прекрати немедленно!» Ню сразу перестаёт пальцами стучать. Начинает рисовать в тетради длинные бесконечные линии.

Мать сказала: «Невроз». Потом: «Перестань! С чего это у тебя? На войне побывала? Прекращай!» Действительно,  с чего? Мать считает, что у Ню с головой не в порядке. Говорит, в дурку ей надо. Жалко только. Когда-нибудь дождётся, не выдержат нервы, сдаст. Ню её слова мимо ушей пропускает. Это не про неё, а про Аню. Ей на всех наплевать и на директрису тоже. Просто слушать неохота. А так наплевать.
Ню пересекла школьный двор, взлетела на крыльцо и у самого входа столкнулась с Ириной Станиславовной и Ольгой Викторовной, завучем. Обе крупные широкоплечие женщины с толстыми ногами из-под юбок-карандашей. На головах короткие стрижки. Почти близнецы.

— Жвалевская, опять с синей головой! — начинает директриса. — Сколько раз говорила — перекрасься!
— Не синяя, а фиолетовая, — Ню почти нарывается. — И она не смывается.
— Что делать, — вздыхает завуч. — Придётся брить.
Непонятно, шутит или нет.
— Молчи лучше, — машет рукой директор. — А то ещё правда побреет.
Смеются. Не противно ли? Ню отворачивается, торопится зайти.
— Что на тебе надето?
— Форма.
— Форма? А почему гольфы такие яркие? В глазах рябит.
— А вы не смотрите!
— Жвалевская! Ты как со старшими разговариваешь! Мать в школу вызову!
— Эх, Ольга Викторовна, там такая мама...

У Ню внутри всё трясётся. Сердце так стучит, того и гляди выпрыгнет. Могла и промолчать. Кто её за язык тянул? Стояла бы молча.
Ню топчется у закрытого класса. Одноклассники разделились на кучки. Шушукаются. В одной Юлька Полякова ревёт. Умер кто? Нет. Ноготь сломала. Ню смотрит на свои обгрызенные ногти, смеётся. Тоже мне проблема!
— Ты чего ржёшь? — Полякова, сквозь слёзы. — Прикольно тебе? Да?
— Ногу сломаешь, так же ныть будешь или поменьше?
— Дууура! Я тебе рожу расцарапаю!
— Чем? Ногтями?
Юлька вытирает слёзы, пиджак одёргивает. Правда что ли драться собралась? Ню вздрагивает, пулей влетает в туалет, захлопывает дверь. Сейчас ломиться начнёт. Ню ждёт, подпирая дверь, сердце как сумасшедшее. Странно тишина. Потом смех. Дикий. Над ней?
— Ты чего? — в полумраке лицо. Мальчик. Лёша, сосед с пятого этажа. Ню оглядывается. Туалет — мужской! Выскакивает в коридор. Пусто. Подходит к окну.
Приживается к стеклу лбом. Хорошо, прохладно.
— Ты не бойся, я никому не скажу, — Лёша. — Ты случайно...с кем не бывает?
Ни с кем ни бывает! Только с ней! И чего это стекло так дребезжит? Или это она трясётся?
— Ничего страшного, ты не плачь!
Она не плачет. Просто стекло дрожит.
— Ну, ладно. Я пойду.
И почему она всегда во что-то влипает?
   Ню жаль, что тогда в школе она не заговорила с Лёшей. Он всегда казался нормальным. Подумаешь, маменькин сынок. У каждого свои недостатки. Этот не худший. Только вот дурацкий комок в горле мешал выдавить хотя бы слово.

Продолжение - http://proza.ru/2023/04/06/1103