Под черным крылом Горюна. Часть 4. Главы 34-35

 
               
                34


    Следующий визит Варенькой был нанесен княгине Боровой. Варенька не ожидала, что в доме княгини будет полно народу. Хозяйка дома вышла ей навстречу в нарядном розовом платье, приветливо протянула руки.
—Рада видеть вас, Варвара Саввична. Давненько не были у нас. А я сегодня решила праздник организовать для Алекса. Повод есть. Представляете, мой Алекс стал видеть оставшимся глазом. Правда, пока не очень хорошо, наш доктор говорит, что зрение постепенно восстановится. Пусть и не совсем, но он сможет видеть! Представляете, Алекс сегодня разглядел фасон моего платья  и то, что оно розового цвета! Специально для него теперь буду одеваться как можно ярче. Уже заказаны ткани самых праздничных  расцветок.

—Я так рада за вас! — совершенно искренне воскликнула Варенька. — Но мне все же не пристало в моем положении быть среди ваших гостей.
—Примите мои соболезнования, милая Варвара Саввична. Все понимаю. Ваше темное платье навеяло на меня очень грустные воспоминания. Бедный, бедный  Дмитрий Федорович! 
—У меня к вам дело, ваше сиятельство. Если вы заняты, заеду как-нибудь в следующий раз.
    Варенька хотела было откланяться,  но княгиня задержала ее.
—Пройдемте в библиотеку. Для вас у меня всегда найдется время.
—Я скоро уеду отсюда, навсегда, поэтому пришла проститься.
     Варенька села да диван, разгладила складки на юбке. Княгиня опустилась рядом. Лицо ее, до этого сияющее радостью, погрустнело.
—Мне жаль. Как же наше Общество по защите детей от насилия?  Как же  ваши планы?  Неужели им не суждено воплотиться в жизнь?
—Увы, ваше сиятельство, не суждено. Говорю об этом с прискорбием.
— Понимаю. Стараюсь примерить вашу ситуацию на себя и не могу. Вероятно, ваше решение отсюда уехать – единственно верное. Здесь вам будет трудно жить.
—Все мои мечты, все планы разбились, как выроненная из рук стекляшка. Я никого не виню,  кроме себя.  Возможно, что-то делала не так. Возможно, это расплата за грехи. 
—Полноте, — княгиня взяла Вареньку за руку. — Какие у вас грехи?
—Пусть не мои – моего мужа. Мы с ним одна плоть, одна жизнь. Я расплачиваюсь теперь  за его поступки.
—Не знаю, что на это и сказать.

     Княгиня встала, подошла к бюро,  достала из ящика белый конверт.
—Прочтите.
    Она протянула Вареньке письмо. Письмо было от Новицкого. В нем тот признавался княгине в убийстве ее отца и просил за это прощение.
—После такого вы еще принимаете меня в своем доме?! 
   Варенька выронила письмо и закрыла пылающее лицо руками.
—Вы здесь абсолютно ни при чем. — Княгиня снова присела рядом с Варенькой. — Мужа вашего я простила. Бог ему теперь судья. Не я, ничтожная.
—Я бы не простила, — Варенька подняла с пола письмо. — Ни за что!
— Господь учит нас прощать. Я молюсь за Дмитрия Федоровича. Каждый день молюсь.   
—А я не могу, до сих пор в груди жжет. 
   Варенька посмотрела в глаза княгине.  Увидела в них кротость. И ни тени обиды или злобы.
—Вы святая женщина! Мне до вас далеко. 
—Полноте, — грустно улыбнулась  княгиня. — Какая святость! Просто через расплату за свои грехи обрела житейскую мудрость. Теперь хочу, чтобы и вы, еще такая молодая, поняли, что в жизни главное.
—Что главное?

    Варенька перевела взгляд на окно, в которое брызнул яркий солнечный луч.
—Главное – это сама жизнь, без обид и зависти, без злобы и непомерной гордыни. Жизнь по совести. И тогда Господь прибудет с нами.
—Я попробую.
    Варенька поднялась с дивана. Впервые за все это время хмурое, озабоченное лицо ее разгладилось. Княгиня заметила, что в черной пряди волос еще молодой женщины появилась тонкая серебряная нить.  Но она совсем не портила ее.
—Прощайте, ваше сиятельство!
—Прощайте, Варвара Саввична. Спасибо за все, что вы для нас с Алексом сделали.  Поверьте, нет более счастливой женщины, чем я. Чего и вам искренне желаю.

    После посещения княгини на душе Вареньки было светло. Новая жизнь стала обретать четкие контуры. Не надо отчаиваться, выискивать внутри себя лишние поводы к душевной муке. Надо жить. Жить, сообразуясь с новой ситуацией. Именно сейчас она, Варенька, стала свободной женщиной, которая по своему разумению может распоряжаться собственной судьбой. И никто не скажет, что не стоит ей маяться дурью, что все ее задумки – глупая блажь.  Нет над нею диктата отца и мужа. Она свободна!  Разве не к этому  стремилась в своих мечтах? Теперь она не просто свободна, но и богата! Все в ее руках. Рыбная торговля дает хороший доход. Что, если отписать Грише на Югру и совместными усилиями  мягкой рухлядью заняться? Спрос на мех у скорняков стабильный. Надо об этом подумать. В памяти всплыло довольное лицо Бронштейна. Хитрый, скользкий, расчетливый, но умный и предприимчивый. Именно такой помощник ей и нужен. А вдруг они найдут общий язык, и она сможет проникнуться к нему иными чувствами? Он предупредителен, заботлив,  неравнодушен к ней. А что женщине с двумя детьми от мужчины нужно? Немного внимания, понимания, доброго отношения к ее наследникам. Бронштейн, кажется, к детям  неравнодушен. Она заметила, как он играл с Левочкой.
     Варенька попросила извозчика ехать в город. Имение подождет.

    Бронштейна она нашла в лавке и, что неудивительно, в компании с Петрушей. Бронштейн, пользуясь тем, что в лавке не было покупателей, показывал мальчику,  как действует музыкальная шкатулка. Зрелище их взаимного доверия окончательно подтолкнуло Вареньку к разговору с управляющим делами ее покойного отца.
    Бронштейн, привыкший к холодному отношению Вареньки, не ждал от ее визита ничего хорошего. Молча вынул на прилавок амбарную книгу, в которой вел аккуратные записи. Варенька так же молча пролистала страницы, хотя они ее нисколько не интересовали. Затем обратилась к Петруше.
—Петенька, пойди на улицу, дай нам поговорить с Яковом Соломоновичем.
—Что-то не так? — вопросительно глядя на Вареньку, спросил Бронштейн.
—Нет-нет, все в порядке. Я  пришла по другому поводу, Яков Соломонович.
—Весь во внимании, — насторожился Бронштейн.
—Вы в курсе того, что я собираюсь уехать отсюда?
—Да, в курсе, — кивнул головой Бронштейн. — Ваша маменька мне говорили. Вы же не делали секрета из своего решения?

—Я хочу в Петербург. — Варенька дернула плечом. — Хочу заняться каким-нибудь прибыльным делом. Но я мало смыслю в делах, в прибыли, в отчетах.  Мне нужен дельный  управляющий. Я хочу, чтобы  им стали вы. Да, именно вы с вашим умением вести дела, с вашей хваткой.
—Если хотите откровенно, мадам Новицкая, я всегда рассчитывал несколько на большее, чем просто быть вашим слугой.

—Вы забываетесь! — вспыхнула Варенька, хватая открытым ртом воздух.
—Нет, это вы забываетесь. Не вы мне, а я нужен вам, вы же сами только что мне об этом сказали. Во мне кроется ваше будущее благополучие. Не так ли?
—Никогда не стану вашей любовницей, — с вызовом ответила Варенька, совладав с возмущением.
—Меня вполне бы устроил ваш статус законной  жены.
—Мы разного вероисповедания, — Варенька раздраженно хлопнула амбарной книгой по прилавку.
—Это единственное препятствие? Я готов хоть завтра его устранить. В конце концов,  с вашим Христом у нас одна кровь. Что мне мешает надеть на шею крест?
—Из ваших уст это звучит как кощунство!
—Разве не вы заставляете  его совершать?
—Яков Соломонович, я пришла за вашей поддержкой,   вы же  требуете от меня жертвы!
—Ни в коем разе! — воскликнул Бронштейн. — Как раз на жертву вы менее всего похожи. Впрочем, решать вам.

—Хорошо, — Варенька  открыла книгу на первой странице, провела по ней рукой. — Найти в Петербурге дельного управляющего, особенно провинциалке без связей, нереально. Вы мне нужны. Но не требуйте от меня слишком многого. Я должна привыкнуть к вам. Там будет видно.
—Преклоняю колена перед вашей мудростью.
    Бронштейн взял Вареньку за руку.  Галантно коснулся ее губами, перебирая нежные пальцы своей собеседницы.
—Тетя Варя, там дядю Якова спрашивают, — заглянул в лавку Петруша.
—Я ухожу, — сказала Бронштейну Варенька и отдернула руку. — Надеюсь, мы поладим.
—Готов ждать хоть всю жизнь!— откланялся Вареньке  Бронштейн.
—Идиот! — произнесла она вслух,  выйдя из лавки. — Но кто я  без него? Даже отец всецело доверял этому типу.  Он мне нужен. И я нужна ему. Ладно, присмотрюсь к нему, а там… Авось да поладим.   
   Она  представила  себя в  объятиях Бронштейна. Поежилась от ледяного пронзительного ветра. Подняла воротник шубки. С досадой  вспомнила о непростых отношениях с мужем и решила для себя, что с Бронштейном ей  хуже  явно  не будет.

               
                35

    Отправив Аленку в приют княгини, чтобы дать девочке  образование,  позаботившись о ее дальнейшем обеспечении и уладив оставшиеся дела  в городе, Варенька вернулась в имение. В последний раз, чтобы  уехать и уже  никогда больше не видеть ставшего ей чужим большого барского дома. Она словно тень бродила по пустым промерзшим и запыленным комнатам,  поражалась, как быстро ушла жизнь из старого особняка. Он словно скукожился, высох, умер. Умерли замерзшие  цветы на подоконниках, почернели и повисли безжизненными  плетями. Умер фикус в кадке. Его Вареньке было почему-то особенно жалко: красивый  цветок  с  зелеными блестящими, словно кожаными, листьями. Она любила с ним разговаривать, и фикус, казалось, внимал ее словам.  Сколько сил и средств она вложила, чтобы вдохнуть жизнь в старое имение. Все напрасно! Она прошла в детскую, где беспорядочной грудой лежало с такой любовью приготовленное детское приданое. Собиралась она впопыхах, поэтому многое не взяла с собой, когда уезжала в город. Варенька подобрала с пола  детскую шапочку, поднесла ее к лицу.  Шапочка еще хранила молочный запах ее сына, но к нему уже примешивался еле уловимый дух  всепожирающей плесени. Варенька решила, что ничего не будет брать из дома,  все необходимое для себя и сына она купит, сошьет, свяжет. Старые вещи – ненужные воспоминания. Ни к чему тащить в будущее старый хлам. Она прошла в гостиную, подошла к пианино, открыла крышку. Пробежала рукой по клавишам, прислушиваясь к их звучанию. Затем села на табурет и стала играть. Играла она с чувством, вспоминая при этом свое девичество, влюбленность в учителя музыки, первые  страдания от неразделенного юного чувства.

  Она не заметила, как кто-то вошел в гостиную и остановился за ее спиной.  Услышала тихое покашливание, резко захлопнула крышку пианино.
—Кто тут? — спросила, не оборачиваясь.
—Барыня, это я.
    Варенька обернулась. Перед ней в тулупе и лохматой шапке стоял Иван Лодыгин.
—Как ты меня напугал!
    Варенька поднялась с табурета.
—Очень хорошо, что ты здесь. У меня к тебе, Иван, разговор есть.
—Барыня, если вы о том, что в доме не топлено, так смысла не было. Вы же не оповестили о своем возвращении. А дети где?
—Дети в городе. И я здесь в последний раз. Иван, мною принято твердое решение после оформления всех нужных бумаг найти покупателя на имение. За любую цену. Пока этого не случилось, ты присматривай за домом. Твое содержание и деньги на поддержание хозяйства в должном порядке  я буду высылать каждый месяц.

—Барыня, стоит ли об этом? Вы же знаете, я за вас хоть в огонь, хоть в воду. Не продавайте имение. У вас же дети. Не вам – так им здесь жить.
—Нет, Иван. Я твердо решила. Меня ничего не связывает с этим домом. Не хочу, чтобы и  детей связывало. Левочке не быть барчуком. Я ему дело дам. Не купцом, так промышленником станет. Я, наивная, раньше думала, что быть помещицей хорошо, у помещиц  мало забот. Езди себе по балам  да спи до обеда. Нет. Забот не меньше нашего, купеческого. А условностей больше. То, что примут купцы, никогда не примут в так называемом светском обществе. Не хочу я быть частью  этого самого общества, понимаешь, Иван, не хочу. Поэтому и имение мне ни к чему.  Чужое здесь все.
—Мудрено, но уразуметь можно, — вздохнул Иван.
   Понял, что уговорить барыню ему не доведется. У нее свои резоны.
—Спросить вас хочу. Ведь все, что между нами было, из памяти не выкинешь. Как быть?
    Варенька  подошла к замерзшему окну, подышала на стекло,  стала смотреть на улицу.

—Весна скоро, — она повернулась к Лодыгину.
—Что? — не расслышав слов хозяйки, переспросил управляющий.
—Я говорю, весна скоро. Вон как весело синицы тинькают. Тиньк-тиньк. Весело им, птахам. Солнышко пригрело – они и рады.
— Я все понял, — смущенно произнес Ладыгин  и опустил глаза. — Простите меня за все.
—Это я виновата – ввела тебя в грех.  Но то от жгущих сердце обид и от неумения укрощать страсти. Так что не ты у меня, я у тебя просить прощение должна. Знаешь, я очень хочу, чтобы ты встретил достойную женщину, которая станет доброй матерью твоим детям.
—Есть женщина. — Лодыгин  снял шапку и смущенно, словно  нечаянно  выдал Вареньке секрет, стал  мять ее в руках. — Отец уже сватов засылал.
— Хорошо, что засылал. Не век же быть одному. Не должен человек быть один. Тебе о детях надо думать. Как им без матери?
—Жаль мне расставаться с вами, барыня.  Добрая вы хозяйка были. С понятием. Может, все же передумаете?
    Управляющий  вопросительно посмотрел на Вареньку. Она отрицательно мотнула головой, дала понять,  что разговор закончен.
    Через четверть часа наемный экипаж навсегда увез ее из имения.

    Доктор Назаров в последние дни не находил себе места. Что и  было тут же  замечено Грушей. За обедом, когда доктор доедал суп, Груша вдруг спросила его:
—Викеша, у тебя что-то случилось? Я заметила, что ты ночами не спишь, а ежели и засыпаешь, так во сне мечешься.
—С чего ты так решила? — насторожился Назаров и резко отодвинул от себя тарелку.
—Я знаю, что ты считаешь меня глупой, хотя я не настолько глупа, Викеша, чтобы не заметить твоего состояния. Я  по-бабьи чую, что тебя что-то мучает.
—Ничего меня не мучает! — Назаров отгородился от жены газетой, сделав вид, что читает ее. Но мыслями был далеко.
—Нет,  мучает, — упрямо сказала Груша, накладывая  в  тарелку котлеты.
    За чаем она долго и пристально смотрела на мужа.
—Викеша, ежели ты расскажешь мне о своих заботах, я тебе открою свою тайну.
—Груня, ну какие тайны у тебя могут быть? — раздраженно произнес Назаров. — И я, поверь мне, совершенно спокоен. Небольшие служебные проблемы, которые легко разрешить.
—Вот и нет, — Груша подвинула к мужу вазочку с вареньем. — Вовсе не небольшие. Почему ты мне не доверяешь? Разве я когда-нибудь подводила тебя?
    Назаров отложил газету в сторону.
—Право слово, репей. Вот ведь характер! 

—Тогда ты не узнаешь моей тайны, а она очень важная.
—Что за ребячество!   Хорошо, после обеда расскажу.
    Ни после обеда, ни вечером, когда вернулся домой с  больницы, он не завел с женой разговор о мучавшей его проблеме. Груша молчала, он молчал. И это становилось невыносимым.
—Викеша, — Груша прижалась к плечу мужа. — Я все же расскажу тебе свою тайну.
— Ну, —  Назаров погладил жену по распущенным волосам.
—Ребеночек у нас будет, — тихо сказала Груша  и закрыла лицо руками.
—Это правда? — воскликнул Назаров и, отведя ее руки от лица,  пристально посмотрел в глаза жены. — Это правда? Ты уверена?
— Викеша, ты же доктор, неужели сам не догадался? Какой же ты у меня невнимательный!
    Груша тихо засмеялась. Неожиданно Назаров уткнулся ей в грудь, и плечи его стали сотрясаться от рыданий.
— Викеша, что с тобой? Ты не рад? — испугалась Груша и обхватила голову мужа руками. — Успокойся, на этот раз ребеночек наш непременно будет здоров.
—Груша, его отец преступник!
    Назаров полными слез глазами посмотрел на жену. Она никогда раньше не видела мужских слез и была обескуражена.  Но еще более ее поразили слова Назарова.
—Да-да, преступник. Если бы ты знала, Груня, какое преступление я совершил!
—Ты расскажи, облегчи душу,
    Груша поцеловала мужа в лоб.
—Груня, ты помнишь господина Новицкого?   
—Помню, — сказала Груша, хотя совсем не помнила данного господина.
   Мало ли их землю-матушку ногами топчет, докторам своими болячками досаждает. Тем более что Назаров был скуп на слова о своих пациентах.
—Так вот.  Недавно ко мне  в больницу  привезли тело этого самого господина Новицкого. Надо было дать заключение о характере его смерти.
—И что? — Груша снова поцеловала мужа, только на этот  раз в щеку.
—Он покончил с собой. В своем заключении я написал, что имели место насильственные действия, направленные  против его персоны. Что характер повреждений указывает на то, что его повесили, причем уже мертвого. Я пошел на должностной подлог. 

—Зачем? — удивленно воскликнула Груша.
—Он хотел быть похороненным рядом с любимой девушкой. Дай я заключение, что имело место самоубийство, его бы похоронили  без отпевания  за воротами кладбища. Мне, Груша, стало жалко его. Просто по-человечески жалко. В сущности, господин Новицкий был несчастным, запутавшимся человеком.  Хотя  далеко  не безгрешным. Имею ли я, сам многогрешный, право осуждать его?   
—То не преступление, Викеша,  — Груша погладила мужа по волосам. — То большой грех. Но ведь ты его совершил из человеколюбия, из жалости к данному господину. Значит, Бог тебе это зачтет и непременно простит.
—Мне теперь как с этим жить? Скажи, Груня! 
—Я баба глупая, многого не разумею, но, думаю, тебе не стоит так мучиться. Господин тот упокоился с миром, его теперь судит Бог. Полиция вряд ли оспорит твое заключение,  что касаемо тебя, Викеша, ты молись, и Бог простит. Не может не простить. Он милостив к покаявшимся грешникам. 
—Значит, Груня, будем жить?
—Будем, Викеша. Будем жить, грешить, каяться. Ребеночек народиться – его растить. Все у нас будет хорошо, я в этом уверена.
    И она нежно, по-матерински  прижала его голову к своей  груди.

               
                Эпилог 

    О  птице Горюн, волкодлаке, иной нечисти  вскоре забыли и еще долго не слышали в тех краях. Прошло десять спокойных лет, и, разжигаемый бесовщиной,  лютыми  страстями, недобрыми подстрекательствами,  пошел войной  брат на брата. Охватило безумие Русскую землю. Еще долго птица Горюн летала над усеянными трупами полями. И сверху видела  горе-поле, поле  брани  между добром и злом. Удивлялась птица безумию человека. Она ничего не знала о сокрытых  тайниках человеческой души, сознании и познании, добре и зле. Она  сама была воплощением горя и человеческих страданий. Птица Горюн  садилась на коньки крыш, и все знали: в этот дом пришла беда. Шел плач-стон  по земле Русской.   Боялись люди  одного появления вещей птицы.  А она все летала и летала, осеняя  землю черным крылом, неугомонная. 
   Волкодлак вернулся из небытия,  поселился в  людских сердцах. Выходил человек-волк, человек-оборотень, словно зверь на охоту. И убивал. И  терзал. И  мучил себе подобных. Смеялся злой демон, побеждая божье творение – человека, плакал, отступая, добрый ангел. Человек зверел, скотинился, но подчас,  вспомнив о своем подобии Богу,  проявлял чудеса высокого духа. Человек был свободен в своем выборе. Он делал выбор. Чем незаметно для себя творил историю. И удивлялся, почему в этой истории добро и зло находятся в вечном противостоянии друг другу.