Джером К. Джером - Новая Утопия

1891

Я провел чрезвычайно интересный вечер.  Я обедал с несколькими весьма "продвинутыми" друзьями из "Национального социалистического клуба". Обед был превосходен: фазан, начиненный трифолями,  просто поэма; и  если скажу, что Шато Лафин 49-го года стоил тех денег, которые мы  за него заплатили, этого будет достаточно.

После обеда, мы курили сигары (должен сказать, что они понимают толк в сигарах в Национальном социалистическом клубе), и  оживленно обсуждали проблему равенства  и национализации капитала.

Сам я не был готов принимать  большое участие в дискуссии, т.к. с юных лет должен был зарабатывать себе на жизнь и не имел возможности изучать подобные вопросы.

Но я слушал внимательно, пока мои друзья объясняли, как так случилось, что в течение тысяч лет до их появления, мир зашел не туда,  и как в скором времени они хотят его исправить.

Равенство для всего человечества было их ключевой темой—совершенное равенство во всех вещах—равенство в имуществе  и равенство в  положении и влиянии,  и равенство в обязанностях, что должно привести к равенству в счастье и удовольствиях.

Мир должен принадлежать всем в одинаковой степени и должен быть поделен на равные части. Труд каждого человека должен быть не его собственностью, а собственностью государства, которое кормит и одевает его, и  должен применяться не для личного возвеличивания, а для обогащения всей человеческой расы.

Индивидуальное богатство—социальная цепь, с  помощью которой  единицы могут связывать многих, бандитский пистолет, с которым небольшая банда грабителей может обворовывать общество—должно быть вырвано из рук, которые его так долго удерживало.

Социальные различия—барьеры из-за которых подъем человечества до сих пор ограничивался и тормозился—должны быть раз и навсегда отброшены.  Человеческая раса должна устремиться к своей судьбе (что бы это ни значило), и не быть  похожей на сегодняшнее разрозненное стадо, в котором каждый ищет корм для себя, мирится с неравенством при рождении – мягкой травкой для счастливчиков и острыми камнями для  остальных проклятых,-- но на организованную армию, марширующую плечом к плечу на просторах равенства и справедливости.

Великая грудь нашей Матери-Земли должна кормить всех своих детей; никто не должен оставаться голодным,  и ни у кого не должно быть слишком много. Сильный  не должен брать больше, чем слабый;  умный не должен хитрить и забирать у не очень умного.  Земля и все ее богатство  принадлежит человеку; и поэтому оно должно быть поделено на равные части между всем человечеством. Все люди равны перед законом.

С неравенством приходит несчастье, преступность, эгоизм, самомнение, обман.  В мире, в котором все люди равны, не будет искушения поступать несправедливо, и наше естественное благородство наконец восторжествует. Когда все люди будут равны,  мир станет Раем—свободным от  принижающего деспотизма Бога.

Мы подняли стаканы и выпили за РАВЕНСТВО, святое РАВЕНСТВО; и затем заказали еще зеленый шартрез и больше сигар.
Я шел домой, погруженный в мысли.  Долго не мог заснуть;   все лежал и думал о новом прекрасном мире.

Какой же восхитительной была бы жизнь, если бы схема  моих друзей-социалистов осуществилась.  Не было бы больше борьбы друг с другом, не было бы ревности, разочарований,  страха перед бедностью!  Государство заботилось бы о нас с момента рождения до самой смерти и обеспечивало все наши потребности от колыбели до гробовой доски,  включая их обеих,  и нам не пришлось бы даже думать о них. Не было бы больше тяжелого труда (по расчетам, три часа в день было бы достаточно от каждого взрослого гражданина,  и никому не было бы позволено работать больше—мне бы не разрешили)—ни жалости к бедным, ни зависти к богатым—никто бы не смотрел на нас сверху—вся жизнь была бы упорядочена и организована для нас—ни о чем больше не надо было бы думать кроме великой славной судьбы (что бы это ни значило) Человечества!
Затем сон меня одолел от этих мыслей, и я заснул. ***

Когда я проснулся, то обнаружил, что лежу в стеклянной коробке, в большой скучной комнате.  Над моей головой висела табличка;  я повернулся и прочитал.  На ней было написано следующее:
ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА НАШЛИ СПЯЩИМ В ЛОНДОНЕ. ПОСЛЕ ВЕЛИКОЙ СОЦИАЛЬНОЙ РЕВОЛЮЦИИ 1899 ГОДА. ИЗ РАССКАЗА ХОЗЯЙКИ ДОМА, ОКАЗАЛОСЬ, ЧТО ОН УЖЕ СПАЛ БОЛЕЕ 10 ЛЕТ (ОНА ЗАБЫЛА ЕГО РАЗБУДИТЬ).  БЫЛО РЕШЕНО,  В НАУЧНЫХ ЦЕЛЯХ, НЕ БУДИТЬ ЕГО, НО ПРОСЛЕДИТЬ, КАК ДОЛГО ОН МОЖЕТ СПАТЬ, И ПОЭТОМУ ЕГО ОТНЕСЛИ И ПОЛОЖИЛИ В 'МУЗЕЙ НЕОБЫЧНЫХ НАХОДОК', 11 ФЕВРАЛЯ 1900 ГОДА.

Посетителей просят не брызгать воду через воздушные отверстия.
Интеллигентного вида пожилой джентльмен, раскладывающий чучела ящериц в соседней стеклянной коробке, подошел и  снял с меня покрывало.

 - В чем дело? - спросил он - вас потревожили?

 - Нет, - сказал я; - Я всегда так просыпаюсь, когда чувствую, что переспал.
Какой сейчас век?"

 - Сейчас двадцать девятый век. Вы проспали тысячу лет."

 - Ага! Тем лучше, - сказал я, слезая со стола. -  Нет ничего лучше хорошего сна в гостях.

- Я полагаю, вы захотите, чтобы я занялся обычным делом. – сказал пожилой джентльмен, пока я надевал одежду, лежащую рядом в коробке, - то есть, чтобы я провел вас по городу и объяснил все перемены, пока вы будете задавать глупые вопросы и делать замечания?

 - Да, - ответил я,  - думаю, что должен получить разъяснения.

-Я тоже так думаю, - пробормотал он. – Пойдемте и все проясним - , и он повел меня из комнаты на улицу.

Когда мы спускались с лестницы, я спросил: "Ну, как сейчас, все хорошо? 

- Хорошо  что? – спросил он.

 - Ну, мир, - сказал я.  – Несколько моих друзей перед моим сном, хотели  разобрать его на части и сложить так, чтобы все было правильно. Правильно ли все получилось?  Стали ли все равны, а грехи, несчастья и  т.п. ушли?"

 - О да – ответил мой гид;  - вы сами увидите, что все в порядке.  Мы напряженно работали над массой проблем, пока вы спали.  Теперь все на земле, я бы сказал, в отличном состоянии. Никому не позволено ошибаться или поступать глупо; а что касается равенства, то с нами не живут головастики."
(Он говорит в довольно грубой манере,  подумал я; но не захотел его поправлять.)

Мы вышли в город.  Везде было чисто и очень спокойно. Улицы, помеченные цифрами, расходились под прямыми углами, и все были похожи друг на друга. Не было ни лошадей, ни повозок; весь транспорт был электрический.  Все, кого мы встречали, выглядели довольно серьезно, и были настолько похожи друг на друга, что казались членами одной семьи.
Все люди были одеты так же, как мой гид,  в серые брюки и серую тунику, застегнутую у подбородка и подвязанную на талии поясом. Каждый был чисто выбрит и у каждого были черные волосы.

Я спросил:
"Эти люди близнецы?"

 - Близнецы! Боже праведный, нет! – ответил гид.  – Что вас надоумило?"

 - Ну, они выглядят очень похожими, - отвечал я;  - и у них всех черные волосы!

 - О; это правило для выбора цвета, - объяснил мой гид:  - у нас всех черные волосы. Если у человека естественный цвет волос  не черный, он должен покрасить его в черный."

- Почему? – спросил я.

- Почему! -  спарировал пожилой джентльмен,  с некоторым раздражением.  – Ну, я думал, вы понимаете, что теперь все люди равны.  Что станет с нашим равенством, если одному мужчине или женщине разрешить прохаживаться с золотистыми волосами, а другие должны будут иметь цвет морковки? Люди не только должны быть равными в эти счастливые дни,  но и выглядеть равными, насколько это возможно. Заставляя всех мужчин ходить чисто выбритыми, всех мужчин и женщин иметь черные волосы одинаковой длины, мы исправляем, до определенной степени, ошибки Природы."

Я спросил:
" А почему черные?"

Он сказал, что не знает, но это цвет, который был выбран.

- Кем? – спросил я.

 - БОЛЬШИНСТВОМ –ответил он, подняв шляпу и сузив глаза, как если бы молился.

Мы пошли быстрее и встретили больше мужчин. Я спросил:
"Есть ли женщины в городе?"

 - Женщины! – воскликнул мой гид. – Конечно, есть.  Мы прошли сотню их!

 - Мне показалось,что я одну видел, - заметил я;  - но не запомнил ее."

- Ну, вот идут двое, - сказал он, указав на парочку около нас, обе были одеты в  обязательные серые брюки и тунику.

- Откуда вы знаете, что это женщины? – спросил я.

- Ну, видите металлические номера, которые каждый носит на своем воротнике?

- Я как раз думал, что это номера полицейских и удивлялся, где остальные люди!

 - Ну, четные номера для женщин; нечетные для мужчин."

- Как это просто, - заметил я.  –Я полагаю, что после небольшой практики, можно отличить один пол от другого с первого взгляда?

- О да, -  сказал он, - если в этом есть необходимость.  Мы шли некоторое время в молчании.
-
Потом я спросил: "Зачем  каждому давать номер?"

 - Чтобы отличить его от других, - отвечал мой попутчик.

- Тогда значит у людей нет имен?

 - Нет.

- Почему?

 - О, из-за имен было столько неравенства.  Некоторые называли себя Монморенси, и смотрели свысока на Смитов; а Смиты не хотели, чтобы их путали с Джонсами: поэтому, чтобы убрать эти недоразумения, было решено устранить имена и дать каждому номер."

- Были ли возражения со стороны Монтморенси ?

 - Да, но Смиты и Джонсы были в БОЛЬШИНСТВЕ.

- А не смотрели ли Первые и Вторые номера сверху на Третьих и Четвертых и т.д.?

- Сначала, да. Но с отменой богатств, числа потеряли свое значение за исключением производственных целей и кроссвордов, и сейчас No. 100 не считает себя ни в какой мере выше, чем No. 1,000,000."

Я не умывался с тех пор, как встал, т.к. в музее  не было такой возможности и начинал чувствовать себя потным и грязным. Я сказал:
"Можно ли мне где-нибудь умыться?"

 - Нет; нам не разрешено умываться самим. Вы должны подождать до половины пятого, и тогда вас умоют перед чаепитием"

- Умоют! – воскликнул я. - Кто умоет?

- Государство.

Он сказал, что было обнаружено, что они не могут сохранять равенство, если людям позволить себя умывать.  Некоторые люди умывались по три- четыре раза в день, в то время, как другие никогда не дотрагивались до  мыла и воды на протяжении года, и как следствие, возникали два различных класса: Чистые и Грязные.  С ними возрождались все старые предрассудки. Чистые презирали грязных, а грязные ненавидели чистых.  Поэтому, чтобы покончить с этим раздором, Государство решило само умывать граждан,  и теперь каждый гражданин должен быть умыт дважды в день правительственными чиновниками;  а частное умывание запрещено.

Я заметил, что домов как таковых не было, только большие блоки барачного типа, одного и того же размера и формы.

Иногда, на углу,  мы видели небольшое здание с надписью «Музей», «Больница», «Зал собраний», «Баня», «Гимназия», «Академия Наук»,  «Промышленная выставка», «Школа речи»,  и т.п.;  но ни одного жилого дома.

Я спросил:
"Кто-то живет в этом городе?"

- Вы задаете глупые вопросы; честное слово. Где, вы думаете, они живут?

Я сказал:
"Именно об этом я думаю. Я не вижу никаких домов!"

Он сказал:
"Нам не не нужны дома—дома, о которых вы думаете. Мы социалисты; живем в братстве и равенстве. Мы живем в блоках. В каждом блоке помещается тысяча человек.  В нем тысяча кроватей— по сотне в каждой комнате—и ванные комнаты и гардеробы и столовая и кухни в соответствующей пропорции.  В семь часов каждое утро звенит звонок,   люди встают, и прибирают постели. В семь-тридцать они идут одеваться, моются, бреются и причесываются.  В восемь приносят завтрак в столовую.  Он состоит из пинты овсяной каши и пол- пинты  теплого молока для каждого взрослого гражданина. Мы строгие вегетарианцы.  Голос вегетарианцев значительно возрос за последние полвека, и сейчас их организация настолько сильна, что они побеждают на всех выборах вот уже 50 лет.  В час дня звенит другой звонок и люди идут на обед,  который состоит из бобов и тушеных овощей,  с ролли-полли пудингом дважды в неделю  и сливовым пирогом по субботам.  В пять часов чай,  в десять гасят свет и все ложатся спать. Мы все равны и живем одинаковой жизнью—клерк и мусорщик, и  жестянщик и аптекарь—в братстве и свободе. Мужчины живут в блоках на этой стороне города,  женщины – на другой стороне."

- Где вы держите женатых? – спросил я.

- О, у нас нет женатых, - отвечал он; - мы отменили замужество сто лет назад. Понимаете, замужество не работало хорошо в нашей системе. Домашний уклад жизни, как мы выяснили, оказался сугубо антисоциальным в своих проявлениях.  Мужчины думали больше о своих женах и семьях, чем о Государстве.  Они хотели работать ради своего маленького круга знакомых и близких, чем ради сообщества.  Они больше заботились о будущем своих детей, чем о Судьбе Человечества.  Любовные и кровные связи в маленьких группах были крепче, чем в большом обществе в целом. Вместо того, чтобы думать о продвижении всего человечества, люди думали о продвижении своего потомства.  Вместо того, чтобы бороться за счастье как можно большего количества людей, они боролись за счастье тех, кто им был дорог. В тайне от общества они работали на  своих близких и отдавали им все самое лучшее. Любовь порождала зависть в сердцах мужчин.  Чтобы завоевать улыбку любимых женщин, оставить свою фамилию детям, которые могли ей гордиться мужчины старались подняться выше среднего уровня, свершить нечто, чтобы заставить мир  уважать их, оставить после себя более глубоких след, чем остальные граждане.  Фундаментальные принципы Социализма были попраны. Каждая семья оказалась революционным центром индивидуализма.  Из теплого семейного очага полезли ядовитые змеи,  Товарищество и Независимость, которые жалили Государство и отравляли умы. Доктрины равенства открыто обсуждались.  Мужчины, любившие женщин,  считали их выше остальных и даже не скрывали своего отношения. Любящие жены верили, что их мужья умнее и смелее остальных мужчин. Матери были убеждены, что их дети самые лучшие. Детей воспитывали в ужасной ереси о том, что у них лучшие в мире родители.

- С какой стороны ни посмотреть, Семья оказалась нашим врагом.
У одного человека была очаровательная жена и двое милых детей;  его сосед женился на стерве, и оказался отцом одиннадцати крикливых негодников – где здесь равенство?

 - И потом. Там, где были семьи, везде витали конкурирующие ангелы Радости и Горя; а там, где есть радость и горе, Равенство невозможно. Над одной коляской стоят плачущие папа и мама. Над другой - молодые родители смеются от счастья. Где тут Равенство?

- Эти вещи недопустимы.  Любовь, как мы убедились, наш враг. Она делает равенство невозможным. Она приносит радость и боль, спокойствие и страдание. Она разрушает веру в людей и в Судьбу Человечества; поэтому  мы ее отменили.

 - Сейчас нету свадеб, и поэтому, нет домашних ссор; нет ревности, и поэтому нет сердечной боли; нет любви, и нет грусти; нет поцелуев и нет слез.

- Мы все живем вместе в равенстве. Свободные от радостей и болей.

Я сказал:
 - У вас должна быть очень мирная жизнь; но скажите мне—я спрашиваю исключительно с научной точки зрения—как вам удается поддерживать количество мужчин и женщин?

 - О, это очень просто. Как вы поддерживаете количество лошадей и коров? Весной,   количество детей, по требованию Государства, организуются и выращиваются под медицинским наблюдением. Когда они рождаются,   их забирают у матерей (которые могут их полюбить), и помещаются в публичные ясли и школы , пока им не исполнится четырнадцать. Затем их проверяют государственные инспекторы,  которые решают, чем должен заниматься тот или иной ребенок. В двадцать лет,  они получают звание гражданина и право голосовать.  Никакого различия между мужчинами и женщинами. Оба пола имеют одинаковые привилегии."

Я спросил:
 - Что это за привилегии?"

- Ну, я уже вам говорил о них.

Мы прошли еще несколько миль, но улицы по-прежнему были заставлены одинаковыми блоками. Я спросил:
- Есть ли магазины в этом городе?"

- Нет, - был ответ.  – Для чего нам нужны магазины? Государство кормит нас, одевает, лечит, умывает, подстригает и хоронит.  Что нам делать с магазинами?"

Я начал уставать от прогулки и спросил:
 - Можно куда-нибудь зайти и выпить чего-нибудь?"

Он сказал: "Выпить!  Что значит выпить?  Нам дают полпинты какао в обеденное время. Что вы еще хотите?"

У меня не было никакого желания объяснять что-либо, и он наверное меня не понял бы;  поэтому я сказал:
-Да; я имел ввиду это самое.

Мы прошли мимо одного очень симпатичного человека, и я заметил, что у него только одна рука. Потом я заметил еще двоих или троих довольно больших одноруких мужчин и меня это поразило. Я сказал об этом своему гиду.

 - Да; когда рост мужчины выше среднего, мы отрезаем ему одну  ногу или руку, тем самым способствуя выравниванию ситуации; мы его чуть подрубаем, так сказать. Видите ли, Природа здесь несколько отстает  в развитии;  но мы делаем все возможное, чтобы ее исправить.

 Я спросил:
- Я полагаю, вы не можете ее отменить?

 - Ну не совсем, – отвечал он.  – Мы хотели бы, но.., мы сделали многое. – добавил он извиняющимся тоном."

Я спросил:
 - А как насчет исключительно умного человек? Что вы делаете с ним?

 - Ну, мы не особенно беспокоимся по этому поводу, – отвечал он.  – Мы не находим ничего опасного в мозгу уже давно. Раньше мы проводили хирургические операции по размягчению мозга до среднего уровня.

 - Я иногда думаю, - размышлял пожилой джентльмен,  - что, конечно, жаль, что  мы не могли поднять уровень мозга выше,  вместо того, чтобы его опускать; но это оказалось невозможным.

Я сказал:
- Вы считаете, что у вас есть право таким образом калечить людей?

- Конечно, есть.

- Вы слишком самоуверенны,- возразил я.  Кто вам дает это право?

-  БОЛЬШИНСТВО.

- Как оно может быть правым? – спросил я.

- БОЛЬШИНСТВО никогда не ошибается, - отвечал он.

- О!  Покалеченные люди тоже так думают?

- Они – отвечал он, пораженный вопросом, – в меньшинстве!

- Да;  но даже меньшинство имеет право на свои руки и ноги и головы, вам не кажется?"

- У  меньшинства НЕТ прав, - отвечал он.

Я сказал:
- Нужно принадлежать к большинству, чтобы жить здесь, не так ли?

Он отвечал:
- Да; большинство так думают. Они думают так удобнее.

Город мне показался неинтересным, и я спросил, можем ли мы поехать в сельскую местность в качестве перемены места.

Мой гид сказал:
- О да, конечно; но вы не должны ожидать чего-то особенного.

 - О, но за городом было так чудесно раньше, - возразил я. Там были высокие деревья,  травы на ветру,  маленькие коттеджи, утопающие в розах, и..."

О, мы поменяли все это, - перебил пожилой джентльмен; - теперь это один большой рынок-огород, разделенный дорогами и каналами под прямыми углами.  Нет никакой красоты за городом. Мы отменили красоту; она мешала нашему равенству. Было несправедливо, когда некоторые  люди жили среди красот, а другие на пустырях. Поэтому мы сделали везде одинаковый ландшафт, чтобы ни у кого не было преимуществ.

- Может ли человек эмигрировать в другую страну? – спросил я;  - неважно в какую именно – вообще в любую страну?

- О, да, если он хочет, - отвечал мой попутчик; - но зачем это ему? Все страны одни и те же.  Весь мир теперь один народ — один язык, один закон, одна жизнь."

- Разве нет какого-либо разнообразия, перемен где-либо," спросил я. – Как вы проводите свободное время? Есть ли места для отдыха? Есть ли театры?"

- Нет – отвечал мой гид. – Мы отменили театры. Драматическая игра оказалась совершенно непригодной для  принципов равенства.  Каждый актер думал о себе как единственном и самом лучшем. Не так ли было в ваше время?"

- Точно так же, - отвечал я, - но мы не придавали этому значения."

- А мы придавали, - отвечал он,  - и впоследствии закрыли все театры.
Кроме того, наше Общество Бдительной Белой Ленты заявило, что все места развлечений были порочными и низкими; и будучи непримиримыми борцами за справедливость, Общество вскоре завоевало мнения БОЛЬШИНСТВА, так что все развлечения сейчас запрещены."

Я спросил: «Вам разрешают читать книги?»

- Ну, отвечал он. - их немного.  Понимаете, поскольку жизнь у нас такая совершенная,  в ней нет пороков, горя, радости, надежд, любви и т.п.,  и все так правильно, что не о чем, собственно, писать — за исключением, конечно, Судьбы Человечества."

 - Верно -  отвечал я, - я понимаю.  Но как насчет старых работ, классики?  У вас был Шекспир, Скотт и Теккерей, и даже в мое время несколько неплохих вещей. Что вы сделали с ними?"

- О, мы сожгли все старые работы," отвечал он. В них было много старых, неверных понятий; это были порочные времена, когда люди были рабами и  влачили жалкое существование."

Он сказал, что все старые картины и скульптуры были также разрушены, частично по той же причине,  частично потому что были признаны негодными Обществом Бдительной Белой Ленты, которое в настоящее время обладает большой властью;  в то же время, все новое искусство и литература были запрещены, поскольку нарушали принципы равенства.  Они заставляли людей думать, а люди, которые думали, становились умнее тех, кто не хотел думать; а те, кто не хотел думать, т.е. БОЛЬШИНСТВО, естественно возражали по той же причине.

Он сказал, что по тем же причинам были отменены спорт и игры.  Спорт и игры вызывали конкуренцию и приводили к неравенству.

Я спросил:
"Сколько ваши граждане работают каждый день?"

- Три часа – отвечал он; - после чего, весь день в их распоряжении.

- А это как раз, что я хотел выяснить – заметил я.  – Чем вы занимаете себя в оставшийся двадцать-один час?"

- О, мы отдыхаем.

- Что! Весь двадцать один час?

- Ну, отдыхаем, говорим и думаем.

- И о чем вы думаете и говорите?

- О том,какой несчастной была раньше жизнь, и насколько мы счастливее, и..и..-- о Судьбе Человечества!

-  И не тошно вам все время думать о Судьбе Человечества?

- Нет, не очень.

- И что вы понимаете под этим? Что такое Судьба Человечества, по вашему?

- О!—ну...ну... продолжать жить как мы живем. Только чтобы каждый был еще более равный и чтобы больше электрических вещей, и чтобы у каждого было два голоса вместо одного ,и --"

- Спасибо. Понятно.  Есть еще что-либо другое о чем вы думаете?  Например, религия?"

- О, да.

- И у вас есть Бог?

- О, да.

- Как вы его называете?

- БОЛЬШИНСТВО.

- Еще один вопрос — Вы не против того, что я задаю вам столько вопросов?

- О, нет.  Это часть моей трех-часовой работы на Государство.

- Я рад это слышать. Мне не хотелось думать, что я покушаюсь на ваше время отдыха;  но вот что я хотел еще спросить,  много ли людей здесь кончают жизнь самоубийством?

- Нет;  такое никогда не приходит им в голову.

Я смотрел на лица  проходящих мимо мужчин и женщин.  На их лицах  было выражение почти патетического терпения. Я постарался вспомнить, где я видел подобное выражение; оно показалось мне знакомым.

И сразу вспомнил.  Это было выражение спокойного страдальческого терпения, которое я наблюдал на лицах лошадей и быков, которых мы разводили в старом мире.

* * *
Странно! Какие скучные и невыразительные лица вокруг меня! И где мой гид? И почему я сижу на тротуаре? и — определенно это голос миссис Бигглс, моей пожилой хозяйки.  Она проспала тоже тысячу лет? Она говорит, что уже двенадцать часов—только двенадцать?
И что -  я должен оставаться неумытым до половины пятого? и голова раскалывается. Ага! я в постели! Это был сон и я опять в девятнадцатом веке !

Через открытое окошко я слышал шум и грохот старой жизни. Мужчины сражались за собственную жизнь, оттачивая ее своей волей.  Люди смеялись, грустили, любили, делали неправильные дела, делали великие дела,--падали, вставали, помогали друг другу -- жили!

  И у меня сегодня достаточно дел, более, чем на три часа, и я должен был встать в семь; о, боже!  и не должен был столько пить вчера и курить!

A free ebook from http://manybooks.net


vip05/04/2023



[Комментарий ВП. Я не мог удержаться, чтобы не перевести этот "пасквиль на социализм"  английского классика. Поражает его прозрение насчет барачного социализма в СССР. Внимательно вчитываясь  в рассказ, я вижу провидческие моменты, использованные Джеромом задолго до  "классических" антиутопий Замятина, Хаксли, Орвелла и Брэдбери.]