Детская глупость

Всё правда.
В дошкольном возрасте я жила в Москве, воспитывалась в интернате и не видела людей, просящих милостыню. А в школу пошла в маленьком шахтёрском городе Прокопьевске, жемчужине Кузбасса, как его гордо называли, в 1951 году.
Начало пятидесятых, послевоенное время. Продуктов в магазинах было мало, поэтому по воскресеньям всей семьёй: дедушка, бабушка, мама и я ходили на базар покупать еду на неделю.
На подходе к базару длинный прямой участок дороги. Вдоль дороги с двух сторон на земле сидели десятки калек без рук, без ног. Если без обеих ног, то внизу туловища дощечка. Перед каждым перевёрнутая кепка. Инвалиды войны. Они просили подаяние. Молча.
Люди шли на базар или с базара. Кто-то подавал, кто-то проходил мимо. Бабушка подавала всегда. Дедушка, воевавший и раненый, вернувшийся с войны с руками и ногами, проходил молча с хмурым, неприступным и суровым лицом. Мама не подавала никогда.
Я жила в новой для меня семье с родственниками, которых раньше не знала, и первое время задавала много вопросов, по-видимому, иногда неприятных. Маму мои вопросы раздражали, она передразнивала меня: «А ка-ак это? А па-ачему?» Мама приучала меня молчать и, в конце концов, приучила. Но, пока ещё не приученная к молчанию, я спросила, почему она не подаёт милостыню калекам.
 — Пусть идут работать. Все заборы заклеены объявлениями «Требуются».
 — Как они могут работать без рук, без ног? Кто их возьмёт?
 — Кто хочет работать, работу найдёт. Значит, не хотят.
Я была не согласна с мамой и не унималась:
 — А бабушка подаёт.
 — Подаёт, потому что не работает.
Я замолчала, хотя опять была не согласна и считала, что бабушка подаёт, потому что жалеет инвалидов. И потом, как же она не работает, если на ней вся домашняя работа?
Однажды в какое-то воскресенье, идя как обычно на базар, мы не увидели инвалидов. Они исчезли. Все. Не осталось ни одного. На мои вопросы не отвечали. Дома тему при мне не обсуждали. Зато на улице и в трамвае чужие взрослые люди говорили об амнистии, о выпущенных на волю уголовниках и ожидали подъёма краж и грабежей. Я слушала, дома вопросов не задавала. Подъёма краж и грабежей не произошло, или я пропустила.
Инвалиды исчезли, но по домам ходили люди, которые протяжно просили милостыню: «Пода-а-йте Христа ради». Бабушка всегда подавала, не вдаваясь в подробности жизни просящих. Хождение по домам с просьбами о подаянии принималось мною как совершенно обычное и нормальное явление. И вот, учась в третьем классе, я сделала великую глупость, которая могла закончиться очень печально.
Мы жили на длинной-предлинной улице.  В её начале стояли 2-3-трёхэтажные дома. В одном из таких домов жила наша семья.
В продолжении улицы был частный сектор – дома с огородами. Это по одну сторону. А напротив – длиннющий барак со многими отдельными входами в квартирки. Барак от улицы был отгорожен низким и редким забором. Для каждой квартирки отдельный вход с калиткой, затем несколько  квадратных метров земли, потом вход в сени, а из сеней в комнатку с печным отоплением. Удобства на улице.
В одной квартирке бывала и я. Там жила с мамой моя одноклассница Галя, добрая большая девочка. Училась она слабо: в каждом классе по два года, в нашем – тоже второй год. Кроме Гали на нашей улице, в частном секторе, жили и другие мои одноклассницы: Лида, Ася, Аля и девочка, имени которой не помню, помню только фамилию.
Как-то зимой теплым днем стоим мы трое: Лида, девочка с забытым именем и я в конце нашей улицы как раз напротив Галиной квартирки и не знаем, чем бы нам таким заняться, чтобы было интересно и весело.
И тут меня осенило: переодеться побирушкой и пойти к Гале. Галя сейчас одна, мама на работе. Что будет? – Галя откроет дверь, я зайду, она даст мне кусочек хлеба, вряд ли что другое, тут я признаюсь, и будет весело. Благоразумные девочки одеваться побирушками отказались, ну а меня захватила эта идея. Только ведь надо переодеться, чтобы выглядеть понатуральнее, и потом лучше быть в образе седой старушки, а не  девочки. Старушки бывают невысокого роста, такого, как я – высокая для девяти лет девочка.
Что надо для костюма? Куртка ветхая, платок, мука, чтобы посыпать мои чёрные волосы и изобразить их седыми. Где это взять? – У меня дома подходящей одежды нет, да и моя бабушка не поймёт эту затею. Девочка с забытым именем сказала, что дома мама и к ней идти не надо. Осталась Лида. У Лиды дома только бабушка, и она, скорее всего, не станет разбираться что, почему и зачем. Мы отправились к Лиде. Нашли всё. Теперь куртка на мне, платок надвинут на лицо, волосы перед зеркалом присыпаны мукой. Согнулась. Девочки одобрили мой вид —  похоже. И мы пошли к Гале.
Далее в планах начался сбой.
Я постучала. Галя открыла. Я завела протяжно:
— Пода-айте…
Галя закричала как-то дико и ненормально, захлопнула дверь.
Я вышла к девочкам. Веселья не получилось.  А я в образе, и выйти из него  трудно. Мне надо его отыграть. Поэтому предлагаю пойти к Асе. У Аси дома бабушка, но, может быть, откроет Ася, и тогда будет весело.
Пошли... Калитка, огород, частный дом, дверь. Я стучу в дверь. Но открывает не Ася, а бабушка. Протяжно пропеваю положенные слова. Бабушка уходит, возвращается и подаёт мне два пирожка. Вот это да! Асина бабушка меня не узнала, хотя видела раньше не раз.
Как-то игра идёт не по задуманному плану: Галя вскричала, бабушка Аси дала пирожки. Всё не то. Мы не голодные, есть пирожки совестно, но вернуть, понятно, ещё хуже. Грустно съели. Что делать?
Тогда я, продолжая упорствовать в своем желании повеселиться, предлагаю пойти к Але. Правда, у Али пьющий отец, предупреждают девочки, а уже вечер, и он, возможно, дома. Но я надеюсь, что дверь откроет Аля, а не он. Девочки знают семью Али и хотят меня остановить. Но я не останавливаюсь, и мы отправляемся к дому Али.
Девочки предусмотрительно остаются на улице. За калитку захожу одна я. Прохожу огород. Вот крытое крыльцо —  две стены и потолок, открытая входная дверь, сени, закрытая дверь в комнату. Стучу в закрытую дверь, жду, приоткрываю… Вижу слева стол, справа печь. За столом лицом к двери, то есть лицом ко мне, сидит мужчина, кто-то ещё сидит за столом, но спиной ко мне. Открываю рот:
— Пода-а... В один миг мужчина срывается с лавки, бросается к печи, хватает топор и с криком: «Ходят тут всякие, высматривают!» — с топором за мной. Я за дверь. Бежать не имеет смысла — некуда, догонит. Доля секунды. Я юркнула за открытую входную дверь на крыльце. И замерла. Узкое пространство — щель.
Мужчина с жуткими матами-перематами вылетает вслед за мной на крыльцо. Я стою за дверью, он рядом. Я жду смерти от топора, но он пулей сбегает со ступенек в огород, продолжая орать страшные ругательства, с криками носится по огороду... Никого не находит. Возвращается. Я замираю за дверью в ожидании неминуемого конца. — Ведь он никого не увидел. Не может же человек за секунду исчезнуть! Вот сейчас на обратном пути сообразит заглянуть за дверь. А за дверью вот она —  побирушка, то есть я. В ужасе жду смерти. Но он не сообразил! В нескольких сантиметрах от меня с топором прошёл в злобе с руганью мимо и захлопнул дверь на запор.
Я продолжаю стоять, боюсь пошевелиться. Жду. Вдруг вернётся? — Не возвращается.
Испуганная, выхожу на улицу. Девочки тоже перепуганы. Они уже стали думать, что он меня таки убил: видели, как носился с топором по огороду.
Веселье не состоялась. Молча идём к Лиде. Переодеваюсь в свою одежду и в самом кротком расположении духа возвращаюсь вовремя домой — к ужину. Мой пришибленный вид никого не интересует. Где была, никто не спрашивает. Сама я молчу. От меня требовалось не создавать проблем и побольше молчать. Я старалась.
Тихая и смиренная, сидела я за ужином и размышляла о том, что могла бы и не сидеть здесь сейчас и вообще уже не быть насовсем навсегда, что только одно мгновение отделяло меня от этого. И что значит «не быть»? И как это понять?
Столько лет прошло, а запомнила удивительно подробно.
Не было в той моей выдумке желания посмеяться над нищими, тем более над Богом. Была одна лишь глупость. Детская.
2021 Рисунок автора
Справки:
1. 27 марта 1953 года Указом Президиума Верховного Совета СССР была объявлена амнистия, ставшая самой крупной по числу освобождённых за всю историю России и СССР.
2. Инвалиды были отправлены в специнтернаты для воинов-инвалидов.
3. Зима моего третьего класса пришлась на конец 1953 года – начало 1954. В какой-то день этой зимы произошла описанная история.