Бруньки и грачи

      
       Скучный и грязный апрель. Наш поезд медленно подвигается к городу, останавливаясь чуть ли не у каждого столба и стоит минут по пять, а то и дольше. Я смотрю в окно, и вдруг скука исчезает. Перед окном забавная картина. На ближнем пути черные лоснящиеся грачи, в самом деле похожие на обугленные груши (Б. Пастернак), важно ходят по шпалам и подбирают то, что им Бог послал. А Бог послал много чего, не только кусочки сыра, которыми когда-то наградил известную всему миру ворону, но и куски хлеба, и даже колбасы, которые непоседливая ребятня выбрасывает в узкую форточку вагонного окна. Какой-то уже блаженствует на ветке хилого дерева. Зажав в лапе бумажный стаканчик, видимо с остатками сметаны, он клювом вытаскивает ее оттуда, запрокидывает голову, пьет. Моим соседям лет восемь-девять, для них эта картина – развлечение чуть ли не большее, чем мультик, они кричат: "Мама, мама, смотри, он пьет из стакана!"
       Мне невольно приходят в голову картины иного апреля, я могу даже назвать точную дату, когда это было. А было это в 1950 году – году не самом голодном, сорок седьмой год уже не то, чтобы начал забываться, а почти забылся, но голодно было еще всем, и взрослым, и детям. Детям было хуже, не все понимали, что хлеба нет, и ничего нет, кроме прошлогодней картошки в погребе, а мать в бригаде с утра и до вечера, не у кого будет поклянчить "А я есть хочу, а я есть хочу!" Наш юный голод был, как теперь говорят, экзистенциальный, удовлетворить его не могло ни радио, ни "Пионерская правда" с рассказами о нашей хорошей и сытной жизни. Нам всегда хотелось есть. И что бы мы ни ели, ни какие-то травки, ни бруньки, ничто не заглушало голод.
       Глядя на пирующих грачей, я невольно рассмеялся. Знали бы они, ворвались бы в вагонную форточку, обрушились бы на меня всей стаей, словно птицы Хичкока, и заклевали. Но они не знали, а я никогда не мог забыть этот эпизод из нашей ребячей послевоенной жизни…
       – Мам, а почему осокоря растут на том берегу, а в селе не растут?
Мать замерла, не донеся чугунок с картошкой до огня в печи. А в самом деле, почему, должно быть, задумалась на миг она, но времени долго думать не было.
       – А ну тебя, в самом деле, не растут и не растут, тебе-то что?
И чугунок продолжил свое движение в глубь печки, и там его стало облизывать пламя… Так вот почему чугунки такие черные, как затухшая головешка, хотя, однажды я видел новенький чугунок, который тетка Нюрка Хирная, наша соседка, купила в Саратове, он был не черный, а сероватый.
       Я тоже не ответил матери, хотя отсутствие деревьев в селе меня давно волновало. А вот в книгах про деревню возле каждой избы что-нибудь да и росло, либо рябина, и в песне про нее поется, но я никогда не видел такого дерева, а может быть это куст, либо это береза, про нее тоже поют, либо это черемуха, и про нее поют, либо это клен… Вот клен я видел, у Мишки меж глухой стеной, это когда на стене нет окон, и соседским забором, он как раз и рос среди всякого мелкого сора, молодой, с оттопыренными ветками, совсем не похожий на дерево. Но Мишка сказал, что он вырастет выше крыши, мы-то тоже с тобой растем…
       Осокорь же особенно занимал мое воображение потому, что когда Волга разливалась на двадцать километров вширь и заливала наши луга и лес, на осокорях вырастали бруньки, похожие на зеленые мелкие ягоды. Это, конечно, не ягоды, но тоже очень вкусные. А нам всегда хотелось есть. И потом, их очень много, и они не раздавливаются, когда их засовываешь за пазуху. Можно целый день ходить и жевать, как козлята, смеялся отец. Только к ним, к осокорям, так не подобраться, а надо на лодке. Мы прошлый год ездили туда, и в этом году собираемся, через денек-другой.
       А было замечательно… В лодку нас набилось человек десять или даже больше. Хозяин лодки Валька Кортес. Он самый старший и настоящий вождь, он все знает и все умеет, недаром он уже в седьмом классе. Он знает, куда и как ехать.
       – Так! Сидеть всем спокойно. Перевернемся, и никто нас не спасет, вода-то ледяная, сразу судороги… Четверо, ты, ты и ты – на весла! Илья – тоже. Иван и Петька вычерпывают воду. Я на корме с правИлом. (ПравИло – это деревянное весло, очень похожее на лопату). И поплыли. Вы на веслах, слушай мою команду: табань! – Значит потихоньку греби назад…
       Сердце замирает, пупырышки бегут по ногам, так хорошо! И мы, как пираты, плывем за добычей…
       – Илья и Шурка! Не отставать, а вы (это он о тех, кто сидит на левом весле), не перегребайте их, ясно ж, вы сильнее…
       Обидно, пираты, и вдруг так! Мы яростно изо всех сил рвем весло на себя, и лодка выравнивается. Снова на душе хорошо, пираты не пираты, а здорово…
       – Козы их сгрызают…
       – Кого?
       Я настолько ушел в свои воспоминания, что перед глазами у меня мутная весенняя вода, клочья пены, коряги и щепки, плывущие по течению, где Валька без устали то подгребает воду к лодке, то отгребает ее, что не видно ни печки, ни матери…
       – Ты же спрашивал, почему в селе нет деревьев…  только посадишь, а они тут как тут!
       – Аааа! – и я снова ухожу в себя: вот уже и осокоря перед нами. Мы причаливаем к дереву, Валька срывает несколько бруньков, жует их и выплевывает в воду:
       – Еще рано, через денек будет в самый раз!
       – Есть у кого спички? – Спички находятся.
       – А чё?
       – Айда грачей драть!
       Мы  пускаем лодку по течению. Течение несет ее очень быстро, покачивая и разворачивая то влево, то вправо, пока меняется команда гребцов. Теперь можно рассмотреть все, что вокруг. Все вдруг стало незнакомо, нет ни дорог, ни оврагов, все залито водой. Отдельно друг от друга высятся островки деревьев, еще недавно бывшие рощицами, вода под ними кажется зеленой и волнистой, это тихий ветерок подымает рябь, а кроны деревьев в самом деле кажутся кудрявыми, ветви деревьев чуть колышутся, шелестят, «тихохонько шумят – зеленый шум, весенний шум» (Н. Некрасов).
       Мы заплываем на луг. Тут течения почти нет, гребцам легко, они стараются изо всех сил, но кормчий, это тот, кто сидит на корме, то есть, наш капитан, одергивает их:
       – Осторожно! Тут мелко, весла воткнутся в землю, сломаются!
Лодка сбавляет ход. Мы плывем близ темной массы дубравы над тихой водой. Теперь я вспоминаю, что перед леском был овраг, там осенью мы собирали грузди. Я не находил их совсем, не видел, не понимал, что тот небольшой бугорок как раз и есть примета, под листами обязательно живет груздь, нужно только палочкой раздвинуть листья, и вот он перед тобой, груздь – упругий и крепкий. Всему надо учиться, ко всему приноравливаться, все надо испробовать в жизни.
       Лодка как раз идет над оврагом. А слева видны большие острова с купами осокорей. Они настоящие великаны, а на их верхушках – темные безобразные шляпы грачиных гнезд. Лодка снова замедляет свой бег, мы пробираемся тихо, как воры, не осознавая того, что это и есть воровство, то, что мы собираемся сделать.
       Лодка вылезает носом на землю. Тут уже не страшно опрокинуться. Мы сыплемся в воду – что она нам, босоногим, пусть она даже и холодная, но она гораздо теплее, чем на самой реке, стоячая вода быстро нагревается, хоть сейчас купайся, но надо заниматься делом. Жаркое солнце не жалеет своих лучей, они отражаются от ребристого зеркала воды, слепят, но это ничего. Можно прищуриться.
       – Ну что? Полезли! Только двое пусть разжигают костер, угля надо побольше…
Мне лезть неохота, я боюсь высоты, но не показывать же страха перед ребятами! Я вспоминаю, как лазил на заколоченную церковь в Саратове, на самый верх. Но там была лестница, а все равно страшно! Церковь-то гораздо выше осокорей!
       А ребята уже карабкались вверх. Надо! Я подымаюсь на нижнюю крепкую ветку, прижимаюсь животом к стволу, ногою ищу опору повыше, рукой хватаюсь за следующую, инстинктивно следя, хотя еще не зная альпинистского правила – иметь все время три точки опоры! И вот уже ставший тонким ствол дерева качается вместе со мной, а гнездо рядом, чуть сбоку. Я запускаю туда свободную руку, беру голое тельце грачонка, потом второе, кладу их за пазуху. Грачата пищат, царапают мне живот. А вверху беснуются взрослые грачи, их крик, кажется, заполнил весь мир, но клевать нас они даже не пытаются, мы слишком большие враги для них…
       Костер уже горит. Многие уже на земле, мы насаживаем грачат на тонкие прутья, я учусь этому искусству… Вскоре уже вся наша орава вокруг огня поворачивает свою «дичь» над горячими углями. Огонь не должен гореть, он просто сожжет нашу добычу.
       В деревню мы возвращаемся почти сытыми. Да разве наешься парой таких маленьких и худых цыплят! Но все равно – это еда. Не то, что картошка в мундире из черного чугунка. Но и картошка очень вкусная. Эх, если бы еще соленый огурчик!..