Альтернатива памперсу

   С документами на операцию и результатами анализов я поднялся на четвертый этаж поликлиники. Там было отделение офтальмологии, мне предстояло поменять глазной хрусталик.

   Звонок из поликлиники, за неделю до этого, был неожиданным и застал меня врасплох, на работе:
   - Вы Кулиненко Аркадий?
   - Да.
   - Подошла ваша очередь на операцию по замене хрусталика, вы будете ее делать?
   - Да, конечно, спасибо! Когда, куда, что с собой?

   Я не стал говорить звонившей мне женщине, что уже успел позабыть, что стою в этой очереди на операцию, ведь с момента записи прошло четыре года. Не сказал я ей и о том, что однокашник мой, стоявший в этой очереди передо мной, умер, не дождавшись нового, прозрачного хрусталика.

   Дежурная по отделению взяла мои бумаги и проводила до двери, выкрашенной белой краской, с цифрой пять.
   - Вот ваша палата, свободны три койки, выбирайте. Ну конечно же, я выбрал ту, что у окна.

   В пятой палате было два окна, и у другого, на койке, сидел маленький, щуплый пожилой человек. Правый глаз его закрывала повязка, другим он глядел на меня. Я подошел, потянул руку:
   - Аркадий.
   Он пожал руку, но смотрел молча.
   - Он глуховат, громче ему говори, - посоветовал мужчина лет сорока, с койки у двери.
   - Понял, я прибавил громкости.
   - Аркадий! - ткнул себя пальцем в грудь. Щуплый мужчина оказался способным издавать неожиданно громкие звуки:
   - Григорий! Гриша я.

   Я прижал руку к груди и кивнул. У парня на койке возле двери повязка закрывала верхнюю часть щеки, он протянул руку:
   - Жека!


   Не успел я как следует освоить отведенное мне пространство, пришла медсестра и закапала мне глаз, предназначенный к трансформации.

   Потом были какие-то уколы, хотя я вполне могу теперь перепутать последовательность событий, происходивших со мной тогда. Мандраж, знаете ли. Не каждый день вам, хоть и с вашего согласия, собираются залезть в ваш собственный, любимый и единственный, левый глаз.

   Когда от закапанной в глаз жидкости, зрачок стал почти равен радужной оболочке, пришел хирург, худенький подвижный мужчина лет пятидесяти с небольшим.

   Он отвел меня в темную комнату и сквозь всякие хитрые приспособления заглядывал в потерявшее былую прозрачность, левое отражение моей души.

   Когда я вздрагивал от слишком смелых его прикосновений к зенице моего ока, он довольно дружелюбно спрашивал:
   - Что вы дергаетесь?
   - Страшно, - честно признавался я.
   - Бояться не надо, все будет хорошо.

   Ну правда, я очень хотел ему верить.

   Потом я сидел и ждал. Я был третьим, и оставалось минут сорок. Все что я мог сделать, это отрешиться и принять как неизбежное то, что должно было произойти.
Тяжело ожидать то, что ты не сможешь контролировать и предвидеть, предугадать исхода.

   Наконец пришла медсестричка и повела меня по коридору к дверям операционной. Сердце колотилось. Она надела мне какой-то чепчик, предварительно заткнув левое ухо ватой.
   Я пытался шутить:
   - Это вы для того, чтобы я ничего лишнего не услышал?
   - Да это чтобы вам вода в ухо не попала.
   - А. - Стоило ли спрашивать какая еще вода.

   Девушка подала мне бахилы.
   - А можно мне носки не снимать? Она вопросительно взглянула.
   - Я давеча лежал на столе голый, резали мне паховую грыжу, так ноги ужасно замерзли. Она улыбнулась.
   - Можете не снимать носки, только бахилы наденьте. Здесь ждите, вас позовут.


   Я присел на диванчик у двери, в чепчике и бахилах, с ватой в ухе и со своим мандражом. Жалкое зрелище.

   Ждать пришлось недолго. Двери открылись, и две медсестры выкатили кресло-каталку с восседавшим на нем крупным мужчиной лет за семьдесят.

   Один глаз его закрывала повязка, зато другим он буравил меня несколько секунд.
   - Что, очко жим-жим? - Спросил дядька не отрывая от меня глаза. Спросил безо всякого сочувствия и участия, просто констатируя.

   - Конечно жим-жим! - Я не собирался притворяться героем. - У меня же не десять глаз, как у паука, всего-то два!

   Монументальный дядька кивнул, соглашаясь, и молча укатил, влекомый сменившей операционных сестер, медсестрой отделения.
 
   Все прошло быстро и на удивление безболезненно. Только второй обезболивающий укол заставил меня вздрогнуть и поморщиться. Наверное, чтобы скомпенсировать хоть как-то свою беспомощность на операционном столе и, возможно, в ожидании боли или чего-то плохого, я помимо воли стал покряхтывать.

   - Что вы кряхтите? - Голос хирурга вернул к реальности.
   - На всякий случай.
   - Не нужно кряхтеть.
   - Не буду.

   И меня прокатили на кресле-каталке в палату, предупредив, что ложиться на живот или набок некоторое время нельзя.

   - Ну вот, повязку снимут, и завтра - послезавтра домой пойдешь, - обнадежил меня в палате Жека с койки у двери.

   Очень хотелось верить. Хотелось убедиться, что мутная пелена с левого глаза исчезла и я смогу снова отчетливо увидеть обоими глазами журавлей, возвращающихся по весне домой, клин за клином. Почему-то я очень хотел, задрав голову в небо, увидеть и разглядеть именно их.

   Но вот повязку сняли и... Первая мысль была такой: ничего не получилось! Пелена не ушла, лишь чуточку поредела. До прихода хирурга я мучился нехорошими предположениями.

   Врач снова повел меня в темную комнату и, велев лечь на тахту, стал методично закапывать в глаз какую-то жидкость.

   - Отек роговицы, - успокоил он меня, выслушав. - Пройдет послеоперационный отек, и зрение восстановится.

   У Григория, с койки напротив, скорее всего случился такой же отек, потому что он все несколько следующих дней с утра подходил ко мне и кричал, как большинство тех, у кого проблемы со слухом:

   - Ты видишь?! Я отрицательно качал головой.
   - И я ни хрена не вижу, туман, - Гриша смотрел вопросительно.
   - Туман! - Кричал я и кивал.

   Гриша махал рукой, мол вот они, доктора эти, и шел к себе на койку.

   Триумфальное возвращение домой откладывалось.


   Через пару дней, вернувшись из процедурной после укола и прижимая вату к очередной дырке на ягодице, я обнаружил, что две пустовавшие в нашей палате койки, заняты.

   Двоих мужчин перевели из отделения неврологии, поскольку там не было свободных мест.

   Оба они были с инсультом, обоих привезли из района на реанимобилях. Один из них, Валентин, оказался на койке рядом со мной. Ему было около шестидесяти, мой ровесник. Другой, Виктор, шестидесяти пяти лет, занял последнюю койку.

   И Валентин, и Виктор были водителями, всю жизнь за баранкой.

   Сначала мужикам было не до разговоров; у Валентина парализовало левую руку и плечо, а у Виктора наоборот, правую. Капельницы и уколы, пневмомассаж при помощи какого-то хитрого аппарата. Желание говорить и шутить вернулось к ним примерно через сутки.

   Историй из жизни было в избытке, и мы ими с удовольствием делились. Жаль было Гришу, который грустно поднимал глаза, когда мы начинали громко хохотать, остального он не слышал.

   Валентин рассказывал о своей жизни и семье и было видно, что его угнетает и печалит не столько неожиданная болезнь, сколько то, что его жена, отправляя его в реанимобиле в больницу, положила в сумку с вещами пачку памперсов.

   С одной стороны, ее поступок выглядел нормальным и предусмотрительным, он выглядел рациональным. Особенно если учесть все, что мы знаем по собственному опыту, или из рассказов очевидцев о том, как равнодушен и жесток бывает младший медперсонал к тем, кто беспомощен и беззащитен.

   Но, в то же самое время, то, что она сделала, открывало Валентину глаза на его истинное положение и перспективу, к которой он готов не был.

   Сразу ломалось или подвергалось сомнению абсолютно все: его самооценка, способность быть мужчиной, главой семьи, отношения с домочадцами и планы на жизнь.

   Человек, который кормил и содержал семью, был уважаем и силен, надежен и уверен, признавался немощным, не способным не то чтобы зарабатывать, но даже встать, и будет вынужден гадить под себя, будет вынужден зависеть от чужих рук и чужой воли.

   Многие из нас думают, что готовы к смерти, но готовы ли мы к такому повороту судьбы?

   Виктор, лежавший с правой стороны от Валентина, был не так разговорчив, но наверняка думал о том же. Мужиков было жаль, но как я мог им помочь?

   И все же я решил поделиться своей историей, своим видением проблемы.

   Я спросил Валентина, не читал ли он книгу Поля Брегга "Чудо голодания"? Оказалось, он оней даже не слышал.

   - Какая голодуха? Зачем?

   Я рассказал свою историю, как я в 90-е годы был вынужден возить товар с китайской границы в Москву и из Москвы обратно, годами фактически живя в плацкартном вагоне поезда.

   Как я в Москве, на книжных развалах купил книжку Поля Брегга и решил последовать его рекомендациям по еженедельной разгрузке организма, отчасти даже из желания сэкономить, а не из побуждения следовать здоровому образу жизни.

   Каждую неделю я уходил на 36-тичасовое голодание, иногда держался без еды и больше, по нескольку суток, на воде.

   Кто-то, конечно, сочтет это глупостью, но уже через полгода меня оставили простуды, которым я был неизменно подвержен, я позабыл о насморке, исчез мой хронический гайморит, который я безуспешно лечил годами.

   Я спал на верхних полках плацкарта, под сквозняками, на вокзалах и в аэропортах, даже некоторое время в лесу и на заброшенной стройке, сушил выстиранное в бане белье на себе, но простуды не было.

   Я понял, что, дав с помощью голодания организму время и возможность очиститься от лишнего, от грязи и шлаков, я позволил ему, моему организму восстановить, перезапустить систему терморегуляции и способность адаптации к внешним воздействиям.

   Нормальную, врожденную, дарованную каждому из нас способность к адаптации.

   - Вы же оба водители, говорил я ребятам. Вы все знаете о двигателе, как он работает, каковы его возможности и ресурс и отчего эти возможности и этот ресурс зависят.

   Станет ли двигатель работать лучше, если не проводить в установленное время техобслуживание? Разве не станет двигатель барахлить, чихать, стрелять и коптить, терять мощность и глохнуть, если вовремя не менять масло, не чистить фильтры, насосы и прочее?

   А теперь представьте, что к забарахлившему, засорившемуся двигателю пришел человек, и, не меняя масло и не промыв фильтры, ставит ему капельницы, делает уколы, фигурально, конечно, или надевает на патрубок пневмомассажер?

   Сравнение безусловно, некорректное и никуда не годится, но оно позволяет увидеть общую картину.

   Инсульт это кровоизлияние из-за разрыва стенки сосуда или закупорка сосуда тромбом, из-за чего остается без кислорода и гибнет часть нейронов мозга.

   Сосуды лопаются, когда теряют эластичность стенок, теряют способность воспринимать и передавать дальше давление кровотока. Закупорка тромбами сосудов, это следствие загрязнения путей кровотока избыточным холестерином.

   И всего этого можно избежать, если просто вовремя и регулярно разгружаться. голодать.

   Конечно, болезней и смерти не избежит никто, но это подсказка для разумных и сильных, простая подсказка, как продлить активную и необременительную для близких жизнь.

   О да, для многих это звучит страшно! Как?! Лишить себя возможности вкусно покушать? Да это, ни много ни мало, покуситься на свободу человека! На одну из его заслуженных, безусловных радостей, которых и так мало в этой жизни.

   Слабаки и обжоры оправдание себе найдут всегда. Одни говорят, что они голодать не могут, потому что у них начинает болеть голова. О том, что это простой токсикоз и его необходимо преодолеть, перетерпев, они слышать не хотят.

   Другие утверждают, что голодать просто не могут. Но разве может человек сделать что-то, если он сам признал себя неспособным к этому?

   Можно ли победить, сказав себе, что победить не сможешь?


   Ты должен выбрать, говорил я Валентину, ты должен выбрать, кто хозяин над тобой, ты, или твое брюхо.

   Сначала оно будет бунтовать и уговаривать тебя, будет скулить и просить, изобретать оправдания твоей слабости, твоему отступлению, твоему поражению. Стань хозяином над ним и над собой.

   Наградой тебе станет самоуважение, укрепление воли, взлетевшая самооценка. Наградой будет острый, чистый, обновленный вкус и запах пищи после голодания.

   Наградой будет легкость походки и ясность мысли, желание жить и действовать и возможность это делать.

   Ты сделаешь свой выбор, выбор остаться мужчиной, мужем, отцом, остаться человеком, конечно, пока позволяет жизнь и Господь Бог.


   Через неделю я покидал отделение офтальмологии, зрение мое, к моей великой радости, стало восстанавливаться.

   Пожимая на прощание руку Валентина, я заглянул в его глаза, и ясно увидел там желание властвовать собой - нормальное желание нормального человека.