Пробы. рассказ

                Пробы
                рассказ.


                В давней-давней молодости я несколько месяцев проработал на медном руднике на Урале в шахте на триста семидесятом горизонте, то есть на глубине 370 метров,  рабочим у опрокида и контролером качества руды. Опрокид - это большой механизм, в который подземный электровозик загоняет по две вагонетки с рудой, рабочий их опрокидывает в  бункер, а шахтный подъемник поднимает руду на поверхность, где ее загружают в железнодорожные полувагоны и увозят на обогащение, а потом на медеплавильный комбинат.
    Но у меня была еще одна не менее важная задача: брать из вагонеток, привезших из забоев руду, пробы этой руды и передавать в лабораторию, где определяли количество меди в руде. Эти пробы влияли на начисление шахтерам, добывавшим руду, месячных и квартальных премий.
   Вот эти пробы и стали для меня, молодого неопытного парня, настоящим  психологическим испытанием на  честность в работе, человечность и, как бы сейчас сказали, коррупционную неподкупность. В те далекие времена слово «коррупция» я не знал, а психологические мучения, разъедающие мою совесть: - брать или не брать! – испытал вполне, хотя и был всего-то рабочим у опрокида.  Как я их понимаю, этих современных многочисленных больших и маленьких коррупционеров!  Как тяжело им порой приходится! 
    Первый раз мне предложил скромную взятку в виде коробки конфет заместитель начальника добывающего участка, который приехал на опрокид в шахтном электровозе с шестью вагонетками руды. Он приветливо поздоровался со мной за руку и сразу удивил: «Я учился у твоей мамы, Анны Владимировны, в школе. Она лучший учитель математики, каких я знал… Большая просьба от всех шахтеров нашего участка: добавь сегодня во все пробы руды с нашего участка по одной горсти вот из этого мешочка… Ну, ты знаешь. Дело простое.- Он подал мне тяжелый мешочек и красивую коробку конфет: -Говорят, ты сладкое любишь.» 
     Сладкое я, действительно, любил, но что делать с пробами решил не сразу. Бывший ученик моей мамы помог мне быстро опрокинуть вагонетки с рудой, пустой состав, уезжая, загрохотал в штреке, а я сел на скамью у опрокида и уставился на коробку конфет, лежащую рядом. Постепенно до меня дошло, что я должен нечестным способом улучшить качество руды с участка, чтобы работникам участка дали премию, подержал в руках тяжелый мешочек, оставленный заместителем начальника участка, даже развязал его и заглянул внутрь, соображая, где взяли руду с высоким содержанием меди.
    Потом начались тяжелые мысли: участвовать ли в обмане или не участвовать? «Неужели в лаборатории, где обрабатывают пробы, не увидят, что они обманные?»- думал я и решил честно поговорить с подругой моей мамы Зиной Ошман, которая работала в лаборатории. Я был с ней близко знаком и дружил с ее сыном Женькой. Зина потрепала меня по голове и душевно сказала: «Конечно, нам все известно. Но мы понимаем, что нехорошо лишать шахтеров премии – сам знаешь, какая у них тяжелая работа... Ну, а тебе самому решать с пробами… Совесть – штука сугубо личная. Решай, мы тебя не осудим».
    И я решил: добавлять в пробы богатой руды не стал и на следующий день с машинистом подземного электровоза вернул коробку конфет заместителю начальника участка, который мне ее дал. Совесть вроде бы победила. Но начались мучения моего разума. Я никак не мог понять: правильно ли поступил; моя личная совесть – это  общечеловеческая совесть или обман моей слабой души?  Я мучительно ждал реакции шахтеров участка, которых я решил лишить премии. На следующий день машинист электровоза привез мне  на опрокид целый пакет какой-то еды и сунул в руки что-то в бумажке. Потом я увидел в бумажке пятьдесят рублей - в те времена для меня большие деньги. Еду выбрасывать было жалко, я ее съел, а деньги в бумажке вернул с машинистом следующего состава руды. Улучшать пробы я снова не стал.
    До конца квартала оставалось еще несколько дней, и реакция последовала неожиданная для меня.  С очередным составом руды из электровоза вышла женщина-шахтерка, подошла ко мне, на ходу снимая шахтерскую каску. Она отцепила с каски лампу на шнуре, засунула ее в карман спецовки, каску прицепила к ремню на талии, расстегнула несколько верхних пуговиц спецовки, развязала на горле бантик белого белья, которое одевали под спецовку, и встряхнула головой, распуская красивые волосы. Я ошалело смотрел на нее. А она переместила из-за спины на живот брезентовую сумку на ремне, висевшую у нее на плече, и стала выставлять из нее на маленький столик, на котором я ел во время смены,  бутылку вина и какие-то сладости.
    -У тебя ведь сейчас кончится смена, - улыбалась она. – У меня тоже… Выпей немного со мной. Вино сладкое, и конфеты хорошие… Где у тебя чайные чашки?... Не переживай: руду потом вместе вывалим, электровоз подождет…
     Женщина была красива немолодой женской красотой. Я где-то видел ее раньше в поселке, запомнил ее смуглое лицо с большими восточными глазами, но кем она работает в шахте - не знал. Когда она положила на стол тяжелый мешочек с добавками в пробы и раздвинула на своей груди верхние полы белья, будто ей было жарко, я пришел в замешательство, решив, что она может раздеться совсем в грязном штреке. Я затоптался и пошел, а потом чуть ли не побежал по штреку шахты в сторону подъемника. Мне тогда было  двадцать один год и, кажется, я был еще девственником.
    Одумавшись, я бессвязно поговорил о чем-то с рабочим около подъемника шахтного ствола, услышал, как загрохотали вагоны уезжающего рудного состава,  и вернулся к опрокиду. На столике не было ни бутылки, ни сладостей, ни мешочка с богатой рудой. Я понял, что руду из вагонов вывалили без моей помощи машинист электровоза и странная красивая женщина, которая могла раздеться передо мной в грязном прохладном штреке шахты.
    Видимо, она думала, что я прямо при ней добавлю в пробы богатой руды и вступлю в сговор с их добывающим участком. 
     На следующий день я посоветовался с Зиной Ошман из лаборатории, спросил у нее: на кого мне писать заявление о грубом шантаже для улучшения качества руды в пробах. Ошман категорически возразила:
     - Не вздумай никому ничего докладывать! Это опасно и для тебя и для твоей семьи! Мы тут в лаборатории кое-что подправляем в пробах уже много лет, но никому не жаловались. Пойми: так устроена жизнь, она всегда такой была и такой останется. Каждый борется за себя! А тут сотня людей зависят от тебя, и не только начальники, а самые простые, настоящие люди, с их семьями и детьми! Это справедливо, когда они, как могут, борются за свои деньги! Наверное, тебе лучше сменить место работы на шахте. Я помогу.
     Через несколько дней я работал в геологическом отделе шахты пробщиком забойного опробования. Снова носил в рабочей сумке мешочки с пробами, которые отбирал уже не из вагонеток с рудой какого-то рабочего участка, а молотком в забоях и отдавал геологам. Эти пробы помогали выбрать проходчикам правильное направление в добыче руды и никак не влияли на чьи-то премии. А может быть, и влияли, но я этого не знал.
    Мысли о том, «брать или не брать!»  крутились в моей голове еще  долго. Разные мысли, можно сказать, философские.  Я иногда встречал красивую женщину-шахтерку и в шахте, и на улицах поселка. Она всегда мило улыбалась мне, но никогда не здоровалась. А вот заместитель начальника участка, ученик моей мамы, с которого начались мои коррупционные испытания, наоборот всегда здоровался со мной за руку, спрашивал, как живу и просил передать привет моей маме.