Книга, найденная в полевой сумке

     Титульный лист этой книги читать невозможно, его нужно петь, петь, как во времена Вергилия или Ломоносова. Да и писать лучше слитно.

FLORALUSHHKENSISSIVEENUMERATIOPLANTARUM

Читаешь,  и всплывают строки, увы, на русском:

Рода Энеева мать, о, благая Венера

А ведь это вовсе не поэма, а «Флора», и не богиня цветов, а «Флора Приокско-Террасного заповедника». Можно дочитать эту страницу до конца и насладиться напевностью древнего латинского языка.
Книга эта издана во времена, когда после войны заповедники закрывались и в Подмосковье и по всей стране, природу, считалось, следует покорять, а не охранять. А «флорах» и речи не было, разве что Лужковская флора Павла Смирнова, или флора дикой природы ботанического сада Марии Евтюховой. А нашел я эту книгу, точнее обрел,  действительно в полевой сумке.

    Где только не находят свои рукописи фантасты -  и в Сарагосе,  и даже в ванной. Эта книга свои самые счастливые годы провела в полевой сумке, в солдатской дерматиновой сумке на брезентовом ремне рядом с записной книжкой и простым карандашом. Для историков и тысячелетие не срок.  Эта  книга была найдена всего лишь полвека назад, много поработала, пока не попала на книжную полку. Она выглядит потрепанной по сравнению с соседями, но для трудов заповедника твердый переплет тогда был редкостью, а судьба выпала для книги нелегкой:  и летом в жару пылилась на дорогах, и даже зимой под елкой ночевала. Смирнов приехал в Лужки впервые в 1916 году, за пятьдесят лет до меня. Прошло еще полвека. Каким же предстанет Лужковская флора в воспоминаниях  бывшего  подростка, попавшего в мир удивительных растений?

После зимы приезжали в заповедник мы обычно на майские праздники. Так было и в первый раз. Мы шли от речки Сушки, где ночевали  к южным рубежам.  Солнце сияло ослепительно, птицы заливались, но они нас не удивляли. Не удивляло даже стадо диких зубров, словно стадо коров, его  перегоняли куда-то работники заповедника.  Удивила поляна фиолетовых бокалов прострелов, сон-травы. На этой поляне я раскрыл «Флору» в первый раз. Понравилась первая же фраза: «Составляет одно из украшений приокских боров» и «большая часть прострелов Подмосковья сосредоточена между речками Сушкой и Лопасней». Значит, мы попали куда надо. Не размышляя, конечно, о редкости сон-травы, мы откопали ножами несколько ее  корневищ и спрятали  в рюкзаках. Это был подарок Марии Александровне  Евтюховой. Она высадит прострелы в отделе дикой флоры на ВДНХ.

Второй раз меня удивила  фраза одного из спутников: «Пойду,  проверю, как там поживают мои орхидеи». Сказал и исчез в весеннем лесу. Воображение наивного подростка сразу представило ему теплую влажную оранжерею с роскошными гроздьями   тропических растений, одиноко стоящую в сосновом бору. Оказалось,  речь шла о венериных башмачках. На следующий день  ботаник Клава привела нас на Родниковую поляну к огромной одинокой ели. Из старого деревянного сруба ручеек убегал в еловые заросли  ручей,  и на его тенистом берегу  Клава показала нам крошечный белый росток, скрытый в густой подушке мхов. Это и был венерин башмачок. Фотография белого ростка, как ни странно,  сохранилась. Открыл я «Флору» во второй раз. О Родниковой поляне там ни слова, зато замечен башмачок, как исключительная редкость,  был сто лет назад  у реки Таденки. И вот странно,  через год мы нашли там башмачки в полном цветении в молодом дубняке. Резные дубовые листья и резные золотые туфельки. Разве может зубр сравниться с венериным башмачком? Но вот одна фраза меня поразила: «В конце июня месяца 1946 года наблюдатель заповедника  Н.М.Костерев доставил мне верхушку цветущего образца». Наивный подросток был возмущен – как рука поднялась!? Пройдет  несколько лет,  и  я буду собирать башмачки в сибирских лесах ведрами.  Чего не сделаешь ради науки!?

В третий раз я раскрыл «Флору»  на берегу безымянного ручья. Не так уж много цветущих растений весной.  Обыкновенным селезеночник  был для ботаника Клавы и профессора Смирнова. На берегу  ручья его желто-зеленые заросли казались россыпями  самоцветов, а маленькие округлые городчатые листья и вблизи казались необыкновенными.  И цветение его сопровождалось музыкой, бормотанием ручья.
Но главной целью нашего воскресного похода были, конечно, знаменитые Долы. Взгляните на трети рисунок коллажа. Черными стрелками показаны не набеги степняков печенегов и половцев на Русь. Это набеги степных растений. Степняки рассыпались, растворялись, а Лужковская флора почему-то сохранилась. Всю жизнь изучал это нашествие ботаник Павел (на латинском  Paolo) Смирнов, прошел по Оке от калужской земли до земли рязанской, и убедился ничего прекраснее   крошечного островка у деревни Лужки, что под Серпуховом,  не существует, и появилась его «Флора».

 Весной впадины  на опушке соснового бора  заливаются Окой и приносят река  столько плодородной земли, что она смогла вскормить единственный уголок  заповедный степи в северных землях Подмосковья.  В окружении  цветущей степной вишни и дикой клубники блаженствовали тысячи растений русского рябчика. Во «Флоре» так и сказано: «Растет в огромном количестве». Но в ближайших степях его нет.  Тысячи бордовых колокольчиков, а мне они казались пурпуровыми, как римские тоги. Пока не было Клавы,  мы совершили дурной поступок совсем не для науки: выкопали и съели несколько сладких луковиц рябчика. Жаль, что они были такими мелкими, но аппетит подростка неодолим.

Прошло полвека. В заповеднике я больше не был, да и в Подмосковье тоже.  Заповедник расширился на несколько гектаров, стал биосферным. Тысячи туристов приезжают туда, чтобы пообщаться через стальные изгороди с мохнатыми зубрами.  Конечно, главного сокровища они не могут увидеть. Да можно ли пустить тысячи туристов в Долы на свидание с Лужковской флорой. Все вытопчут. Что сохранилось в памяти подростка? Титульный лист на латинском языке. Представление о  том, что существует мир драгоценных растений, недоступный простым смертным, и мир вымирающих растений,  вымирающих так же,  как вымер латинский язык.