Повесть об отце-2 Глава 20. Роковой день

               
 На похороны приехала только Дина. Игорь был в дальней командировке, Зоя не смогла выбраться из-за своих семейных проблем.   
Поминальный обед готовили соседки Тася Герман и Нина Баннова, с которыми Нюра бок о бок прожила не один десяток лет. Обе женщины были простыми, добродушными, отзывчивыми. Нередко забегали на чай с пирогами да новостями поделиться. Дальняя родственница Дуся Бодрина взялась готовить пироги. Она работала в районной столовой и считалась непревзойдённой мастерицей.
 В маленькой кухоньке было тесно, поэтому Тася с Ниной возились у печи, а Валя была на подхвате. Готовили всё, что требовали поминальные традиции: суп-лапшу, каши, блины с сытой. Дина привезла много продуктов, которых в Кизнере невозможно было купить, так что на стол было что поставить.
Бемыжским родственникам о смерти Михаила сообщили, но ждали только одного – Петра Ёлышева – двоюродного племянника. С Комсомольской должны были прийти Николай с Катериной.
****
 В наш просвещённый век никак не хотелось верить в какие-то наговоры, заговоры, порчу и колдовство. Помнится, когда молодой семье пришлось уезжать из Васильева, соседка очень пожалела Валентину: «Ох и жалко мне тебя, помотаете вы там соплей на кулак. Там же колдун на колдуне…» Эти слова та не приняла всерьёз. Но потом убеждалась не раз, что тётя Зоя была права. Слухов по деревне было предостаточно. Да и на себе испытано.             
О том, что жена Петра Ёлышева Настя грешит этим нечистым делом, дома говорили не раз. Михаил отвергал все домыслы, но Нюра почему-то верила. И с машинкой швейной всё не так просто было. И возвращаясь от родных, муж всегда был каким-то не таким, как обычно. Взвинченным, напряжённым, готовым взорваться по любому поводу. А она повода не давала. Поэтому конфликт гасился в зародыше. 
 Настя – худущая особа с лицом, вызывающим, если не страх, то тревогу, иногда приезжала в райцентр. Мимо родных не проходила. За столом сидела неспокойно, высматривала фотографии, которые висели в рамке над комодом, обязательно трогала их рукой. От обеда не отказывалась, но её раздражающий громкий голос выводил из себя не только Нюру. Она постоянно поучала хозяйку, рассказывала какие-то страшные истории, допытывалась, как они живут с Михаилом, и почему она перестала ездить в Бемыж.

 Валя боялась смотреть ей в глаза. На худом лице Насти выделялись большие скулы, а глубоко посаженные глаза смотрели всегда пронзительно и недобро. Под разными причинами она пыталась уйти от разговоров с родственницей или с книгой забиралась на полати. После отъезда гостьи, у Михаила всегда начинались какие-то обидные воспоминания и обязательно – придирки к жене. Что интересно, все родственники Александра, первого Нюриного мужа, принимали Михаила, как самого близкого человека. Всегда по-доброму встречали, интересовались как дела, что нового, какие планы на будущее. Что-то советовали, хотя по возрасту он был старше некоторых сестёр и братьев Русиновых. Даже ничуть не сомневались в том, что дети привыкли к неродному отцу, и он их не обижает ни словом, ни делом. 
 Бывая в Бемыже, как правило, во время летних каникул, Валя никогда не приходила в дом к Насте. И даже радовалась, что они живут не в самом селе, а рядом в небольшой деревушке Ключи. Гостила обычно у Ёлышева Василия, где быстро сошлась с его внучкой Валей, дочкой старшего Ивана. Они вместе с деревенскими ребятишками ходили в лес за земляникой или лазили по склонам логов в поисках спелой клубники. Было её всегда видимо-невидимо. В жаркую пору купались в пруду.
 
 На похороны племянник не приехал. Зато в дом ввалилась Настя и с порога громко запричитала: «Ой, дядя Миша, на кого это ты нас покииинул?..» Ощупав гроб и ноги покойного, заверещала: «А для кого такую большую домовину сделали? Кого ты, дядя Миша, с собой забрать хочешь?»
 На самом деле, гроб сделали не по размеру, и это сразу бросалось в глаза. Даже соседи перешёптывались. Звучало всё это жутковато. Те, кто приходил попрощаться, долго не задерживались, в комнате было тесно, а желающих отдать дань памяти покойному было много. Немного посидев, они уходили, освобождая место другим. 
Настя сняла свою плюшевую жакетку и по-хозяйски бросила её на большую кровать, где обычно спала Нюра. Валентина незаметно взяла одежину и повесила в прихожей на крючок. Она помогала соседкам, которые возились на кухне, постоянно выходила в чулан за продуктами, но неблагонадёжную родственницу старалась не выпускать из поля зрения. Дина всё время находилась рядом с матерью.
  – Ты, Валя, вылей-ка эту Настину самогонку, не к добру она принесла. – Тася подала полуторалитровую бутыль с мутноватой жидкостью. – Да руки потом с мылом вымой.
 
  Не теряя ни минуты, Валя вынесла в огород бутыль и вылила подальше от дома. Вернувшись, заметила, что жакетка Насти опять лежит на кровати. Она отнесла её в прихожую и повесила на вешалку, прикрыв шторкой. Так повторялось ещё пару раз. Наконец она не выдержала:
    – Тётя Настя, вы чего свою жакетку на мамину кровать кладёте? Есть же вешалка.
Та гневно посмотрела своими пронзающими глазами и ничего не ответила. 
Когда стряпкам потребовалась мука, Валентина вышла в чулан, чтобы за одним проверить, как остывают кисель и компот. Дверь в подсобку открывалась с трудом: мешала крышка гроба. Сквозь полуприкрытую дверь увидела, что к дому подходит Толя, сын Насти. Молодой, высокий розовощёкий парень держал что-то за пазухой. Зайдя в сени, долго шарился на полке, где стояли пустые вёдра, и очень смутился, когда увидел Валентину: «А мамка у вас?»
     – У нас, у нас. Заходи, Толя. – Пропустив родственника вперёд, она задержалась в сенях.
 Интересно было узнать, что же искал Толя на полке. Увидела небольшой аптечный пузырёк, на котором было написано: «Настойка лимонника». В бутылочке была мутная жидкость, а на дне болтался клок волос.
Соседки-помощницы отреагировали бурно: «Ты ещё и в руки брала? Немедленно выбрось это из дома, а заодно и вылей самогонку. И этот принёс нам на кухню такую же бутыль. Едут мать с сыном из одного дома, везут две бутыли. Не могли что ли в одной четверти привезти? Да руки-то потом не забудь помыть. Мало ли чего».

  Про Настю и её сына знали и Тася, и Нина. Молодого краснощёкого парня в Бемыже называли попом. У него не было ни друзей, ни подруг. Похоже, что и он занимался этим чёрным делом.
 Попрощавшись с покойным, Толя вышел из дома. А когда Валя решила опростать бутыль и выкинуть злосчастный флакончик, его на месте не оказалось. Она видела, как родственник ходил во дворе вдоль поленницы и что-то высматривал. Найти ту бутылочку так и не удалось.
 В нужное время подошла машина, гроб поставили в кузов, и родные стали рассаживаться рядом с покойным. Нюру посадили в кабину. Настя тут же подошла и потребовала подвинуться, чтобы сесть рядом. Валя и вмешаться не успела, как водитель дал просительнице от ворот поворот: «Тут место только для одного пассажира». Пришлось всю дорогу до кладбища ощущать на себе недобрый взгляд родственницы.

  Похоронили Михаила на краю старого кладбища рядом с родственницей, бабкой Марией. Поставили небольшой лёгкий, покрашенный в голубой цвет памятник-пирамидку, верх которого венчала красная звезда. Позднее и фото прикрепили. На нём Михаил в форме морского офицера. Наверное, он был бы доволен такой памятью.
Вернулись поздно, когда уже начало смеркаться. Стол был накрыт, все стали занимать места. Нюру посадили у окна, и соседки наказали Дине строго-настрого не подпускать Настю к матери. Сами они подавали кушанья, следили, чтобы на столе не пустовали тарелки. 
 Когда всем налили по стопочке водки и предложили помянуть покойного, Настя громким голосом попросила, чтобы Нюре принесли полный стакан самогонки.
     – Эй, девки, налейте-ка Нюре моей. Ей сейчас полезно будет выпить для сугреву и за помин души дядьки Михаила.
Чтобы успокоить неугомонную родственницу, налили. Только не ту, что она просила.
 Одна из соседок принесла на поминки целую трёхлитровую банку.  Настя тут же схватила стакан, попробовала и возмутилась, что её обманывают, и самогонка чужая. Пришлось соврать, что на ночь и сами выпьют, и Нюре нальют, чтобы всем спалось крепче. Сказано было так достоверно, что она поверила.

  Как ни желала Настя остаться ночевать, не получилось. Соседки и тут выручили. Сказали, что они останутся с хозяйкой и её дочками. Да и уборки много. Недовольной уходила недоброжелательная родственница. На дворе вечер. Как до дома добираться? Выручила Татьяна – дочь Николая Ёлышева. Увела недовольную родственницу к себе.
 Когда остались одни, Нюра попросила валенки: что-то зябко стало. У неё были любимые – лёгкие, тоненькие подшитые чёсанки. Снимая их с печи, Валентина обратила внимание на то, что они прибавили в весе. Оказалось, что в одном валенке заткнута бутылка самогона с пробкой из газеты. И её содержимое отправилось в огород, а бутылку унесли подальше от дома.
Всё, что происходило на похоронах, на другой день долго обсуждали соседки, которые стали очевидцами всего произошедшего. Так или иначе, замыслы у Насти были самые тёмные.
 Никто тогда и подумать не мог, что оставила она после своего ухода, и чем обернулось всё её кликушество.

  Наутро Анатолий забрал всех в деревню.  Погостив пару денёчков в Верхнем Бемыже, сестра стала собираться домой, а Нюру решили оставить. У дочери она выдержала только неделю и настроилась ехать в Кизнер: «До сорокового дня буду дома жить. А там видно будет». Как её ни уговаривали, настояла на своём.
Шёл март месяц, в подполье лежала картошка, поэтому дом необходимо было протапливать. Нюра планировала так:
    – К лету в доме приберёмся, вы поможете вскопать огород, всё посадим, и будем мы с Людмилкой жить в Кизнере. Чего дому пустовать? Да и огород простаивать не должен.
 Анатолий увёз тёщу домой, отправили ей продуктов и стали ждать звонка. Она через день ходила на почту и сообщала о своих делах. Когда дежурила Валя Пивоварова, разговоры затягивались на полчаса и больше.   
 Спустя время, Нюра стала недомогать, появились боли в сердце, одышка, слабость. Но она продолжала держаться, надеялась, что всё это пройдёт.  И соседки убеждали, что это от потрясения, от такой скоропостижной кончины Михаила. 

  Действительно, тот день не предвещал ничего трагического. Утром, по обычаю, позавтракали, Нюра с вечера растворила тесто и собиралась печь пироги. Пришла Акулина, давнишняя соседка, которая с Нюрой делилась всеми своими радостями и горестями. Правда, радостей было меньше. Бедовали они со своим Филаретом в стареньком домишке, сын с женой жили отдельно, младшая Татьяна собиралась замуж, а Любка, которая нарожала целую кучу детей, летала в поисках своего счастья. И приходилось старикам быть и няньками, и стряпками, и добытчиками.
Акулина частенько приходила к Ёлышевым. Любила поговорить, перекинуться шутками, сыграть в картишки. В тот день играли особенно азартно. Михаил то и дело вытирал пот, выступающий не только на лице. На светлой нижней рубахе расплывались огромные сырые пятна 
    – Ну, Корнилыч, здорово, лупишь картами, аж до пота», – шутила гостья. – Смотри, вся поддёвка промокла.
 Ближе к обеду она отправилась домой кормить своего Филарета, а к Нюре на примерку пришла заказчица. Шура Бурмышева работала бухгалтером в пищекомбинате. Симпатичная, высокая, дородная женщина очень любила наряжаться. Все платья, как на подбор, были яркими, вызывающе красивыми.
 
  Ещё в молодости она попала в аварию, и одну руку до локтя пришлось отнять.  Но это не мешало ей не только наряжаться, но и вести хозяйство. Стирала, готовила, убиралась – всё было как у здорового человека. В доме чистота и порядок, муж накормлен и обихожен, растёт сын-подросток. Оптимистка, шутница она в любой компании была заводилой. Никто не видел Шуру в каких-то домашних обносках. Любила пофорсить, как не раз говаривала Нюра. Она была рада обшивать такую заказчицу. Некапризная, всё удавалось ей с первой примерки. Да и Нюре иногда приносила небольшие отрезики ситца или штапеля. Просто в подарок. Для любой портнихи они дорогого стоили. 
    – Давай-ка, Корнилыч, шуруй на кухню, мне платье примерить надо, – улыбаясь, заявила Шура.
    – А то я не видел голых баб, – пошутил хозяин и вышел из комнаты.
Пока примеряли, пока разговаривали, он не появлялся.
    – Ничего себе, человек больной – аппетит тройной, – шутила заказчица, слушая, как Михаил ложкой постукивает о блюдо.

  Немного поговорив, Шура распрощалась и пошла домой. После её ухода Михаил прилёг отдохнуть, а Нюра принялась за мытьё посуды. Убирая со стола, обратила внимание на то, как много он съел. Такого никогда не было. И пирогов поубавилось, и суп с добавкой ел. Что это с ним?
 Услышав, как в комнате что-то упало, вышла и увидела, что Михаил, спустив ноги с кровати, сидит, сгорбившись, и тяжело дышит. Он растирал грудь, говорил, что мёрзнет. Лёг и попросил накрыть его полушубком.
Спустя время, пришлось вызвать скорую. Нюра побежала на почту, вызов приняли, но машины на месте не оказалось. Вернувшись домой, увидела, что муж еле ходит и ищет хоть какое-нибудь лекарство.

  А лекарства никакого не было. Вообще. Никто в семье не жаловался на боли в сердце, ни у кого не болел желудок. Застарелый радикулит лечили подручными средствами, а лекарства от туберкулёза получали в больнице. Михаил сам не понимал, что происходит. Такой загрудинной боли он никогда не ощущал. Ко всему добавились какие-то хрипы в лёгких, тело стало синюшным.
  Когда Нюра пошла делать повторный вызов, завернула к Акулине с просьбой посидеть у больного, пока она будет на почте. Та сразу согласилась. Вернулись домой, а Михаил уже не дышит. Скорая пришла с опозданием. Возможно, своевременная помощь продлила бы ему жизнь.

  Врач, производивший вскрытие, отметил, что такого изношенного сердца он ещё не видел. Установленный диагноз: «Острая сердечная недостаточность».
  Не дожил Михаил Корнилович до своего 65-летия несколько месяцев.

   
  На фото: Михаил. Последние годы жизни.

  Продолжение: http://proza.ru/2023/04/12/512