Любовь нужна всем. Отрывки из 2-й главы

Глава 2. Часть 8

В предпраздничный вечер шестого ноября Анжела оттирала ржавый след в унитазе. Слив воды наконец починили: сантехник из ЖЭКа ограничился бутылкой шмурдяка с громким названием «Яблучне». Теперь можно начать борьбу за чистый белый фаянс в горшке. И дело сдвинулось с мёртвой точки: Анжела почти победила ржавчину. Устав тереть, она выпрямилась, вытерла тыльной стороной ладони вспотевший лоб, посмотрела на наручные часы —  почти восемь, а Павлика всё нет. Вроде и для интуристов не сезон, хотя немецко-английские пенсионеры катаются круглый год, а на дворе пышным цветом цветёт «ПЕРЕСТРОЙКА», вот и летят они как мухи на мёд посмотреть на эту самую перестройку. Что из неё ещё получится? Анжела постояла с минуту и уже собралась довершить дело, но тут затрезвонил телефон. Павлик, скорее всего, он! Наконец, а то она уже заволновалась. Живо вытерла руки и понеслась в комнату. Но когда схватила трубку, услышала не Павлика, а мать.
—  У нас беда, — не своим голосом сообщила она, и после короткой паузы проговорила со скорбью в голосе, —  папа, папа, —  мать не смогла закончить.
— Что папа? Мам, что?
— Папу убило, — голос матери дрожал, она едва удерживалась, чтобы не зареветь, —  током убило. В три часа. Вот.
Анжела потеряла дар речи. Как? Папку? Он же такой хороший, никогда никому зла не делал. И тут —  убило.
— Слышишь меня, — мать почти кричала, —  Анжела, слышишь меня!
—  Мам, слышу, —  Анжела удивлялась самой себе —  она это говорит или кто другой? —  Я слышу тебя. В три часа? А почему только сейчас позвонила?
Она тотчас поняла всю нелепость своего вопроса. Что могло измениться от того, узнай она о смерти отца днём? Но мать ответила, ей нужно было выговориться.
—  Я сама узнала не сразу, потом в морг понеслась, в похоронное бюро, гроб заказать: столько всего, а завтра и послезавтра выходные... В общем, только вернулась, и вот, сразу к телефону, —  она помолчала немного и вдруг перешла почти на шёпот, —  доченька, приезжай, я не знаю как, я не понимаю как, ой, ну приезжай, плохо мне.
Анжела ответила, не раздумывая ни секунды:
—  Мам, мамочка, —  она никогда, ну или очень давно, не называла так родную мать, —  мамочка, конечно, я скоро: поймаю машину и через двадцать минут у тебя. Я сейчас, жди, целую.
Она повесила трубку, схватила первую попавшуюся книгу —  какой-то учебник, вырвала страницу, накарябала на ней короткую записку Павлику и побежала одеваться.
Машину ловила долго, после семи часов таксисты предпочитали промышлять продажей спиртного —  план выполнить успеешь ещё, а пока толкай страждущим водку за пятнаху или даже двадцатку при магазинной цене в 9 рублей. Красивый и лёгкий заработок! Главное —  не попасться переодетому милиционеру, но такое уже почти не случалось. В общем, только третий зелёный огонёк за ветровым стеклом «Волги» согласился довезти до «Кунцевской», первым двум было как-то не по пути. Но зато попался неторопливый: больше шестидесяти не разгонялся, на жёлтый свет тормозил. Анжела от нетерпения даже стала кулаками постукивать по сиденью, за что заслужила замечание: «Девушка, не надо по машине стучать, она от этого быстрее не поедет! Народ нынче нетерпеливый пошёл!» —  уже себе под нос буркнул водила.
Наконец доехали, Анжела быстро сунула трёшку в заскорузлую ладонь медлительного работника скоростного общественного транспорта и выскочила из машины, громко хлопнув дверью с «шашечками». Таксёр не поленился опустить стекло своего окошка и прокричать вслед пассажирке что-то злое. Но Анжела даже не оглянулась. Не до того: «Мамочка моя бедная!» —  стучала в голове одна мысль. Почему-то в эти минуты она думала только о ней, а не о столь внезапно и трагически ушедшем из жизни отце. Отца она ещё долго будет оплакивать, но это потом. А сейчас нужно поддержать мать. Скорее, вот их подъезд с расшатанной деревянной дверью. Лифт, как всегда, или не работает, или занят. Не стала разбираться —  бегом по лестнице на восьмой этаж. Запыхалась, рука дрожит, ключ не попадает в замочную скважину, скребётся о наружную накладку. Получилось с трудом.
—  Мам, это я!
Татьяна Сергеевна сидела в коридоре у телефона: похоже, как позвонила дочери, так с места и не сдвинулась. Она одна оставалась в квартире —  Машка умотала на спортивные сборы. Мать было не узнать, она стала как завядший цветок, только завядший мгновенно. Ещё на прошлой неделе она выглядела женщиной в соку, хоть и немного уставшей от однообразной повседневности, а сейчас на дочь смотрела старуха —  лицо осунулось, черты заострились, кучно полезли морщины, даже седины вдруг стало заметно больше. «Или я просто раньше не замечала?» —  задала себе вопрос Анжела.
— Ой, Анжелочка моя, горе-то какое! — Мать, которая только что смотрела молча в одну точку, разразилась рыданиями. Она плакала долго, Анжела сначала смотрела на неё, гладила по голове, порой по-детски засовывая руку в волосы матери и теребя их пальчиками, потом не выдержала, всхлипнула раз, другой и тоже заревела. Так они и проплакали добрых полчаса. Наконец Анжела протёрла опухшие от слёз глаза, хлюпнула носом и чётко произнесла:
—  Всё мам, папу не вернёшь, хватит.
Татьяна Сергеевна подняла голову, взглянула на чудом, по мановению волшебной палочки, ставшую взрослой дочь. Ещё весной она считала её подростком: непослушным, распущенным, нагловатым временами, но подростком, а теперь перед ней совсем иная Анжела —  женщина и единственный оставшийся у неё близкий человек, на которого можно опереться, кто поддержит в тяжкую минуту. Родители в деревне померли вот у уже сколько лет: сперва отец, простудившись по пьяни, сгорел от воспаления лёгких, пару лет спустя тихо угасла мать, не проснулась утром —  сердце не выдержало. А она лишь на похороны и подоспела только, всё сделали сёстры. Теперь вот Миша, её Миша, и как такое? Ведь хорошо жили, да, ругались, водки он лишнего бывало выпивал. Но ведь у всех так. И тут. Одна Машка с ней теперь, да и та ещё ребёнок, то в школе, то в лагере, то на сборах.
—  Ох, Анжелочка, моя ты доченька! Как же мы теперь, а? Без папы, без Миши моего? Как жить-то? Скажи?
— Мам, надо немного, ну хоть чуть-чуть успокоиться. Взять себя в руки. Жить надо, Машку растить, я помогать буду. С февраля у меня стипендия будет. То есть сдам так, чтобы была, а то всё время у Павлика деньги клянчить приходится. Я уже решила: буду учиться нормально. Хорошо, что ты наконец-то у себя в парке перешла на нормальную работу с обычными выходными, время на Машку останется. Тяжело будет, но образуется. Да, —  вспомнила Анжела то, что её мучило ещё в такси, —  Машке наверняка можно оформить пенсию по утере этого, как его, кормильца. У нас в параллельном классе одна девочка получала класса до десятого.
— Мне уже растолковали в бухгалтерии, вроде можно, —  вздохнула Татьяна Сергеевна, —  только Мишу это не вернёт. Ой, Боже, и зачем же он полез в этот щит? Всё же обязательно самому и сразу! Предупреждали его: подожди, фонарь нормальный принесём, а он, да я его с закрытыми глазами починю. Вот и лежит сейчас с закрытыми глазами. Навсегда закрытыми.
— Мам, ну нет папки, нет. Слушай, там у него водка, наверное, в холодильнике осталась. Давай тебе налью стопочку, полегчает немного.
— Должна оставаться, —  подтвердила мать, —  вчера принёс. Нынче за халтуру уже водкой расплачиваются. Посмотри.
Анжела открыла покоцанную дверцу «Минска».
— Есть, и кильки почти целая банка. Кильку будешь?
—  Ой, буду, только ты со мной тоже. Одна не могу.
—  Хорошо, мам, хорошо.
Они выпили по рюмке, которые наполнила Анжела, закусили килькой прямо из жестянки с кривой этикеткой. Чтобы хоть чуть-чуть сменить тему, Анжела перевела разговор на Машку, она ещё ничего не подозревала.
— Давай я завтра поеду к ней, по телефону не надо. Да и привезу заодно. Туда же электричка ходит?
—  С Казанского вокзала, —  пробормотала мать, она едва-едва раскачивалась на стуле, охватив затылок руками, —  налей ещё, Анжелочка. Давай добьём её, не чокаясь.
Анжела не стала перечить, к чему? Пусть, хоть уснёт после второй: она много никогда не пила, быстро пьянела. И сейчас тоже, буквально за несколько минут «поплыла» — сказались потраченные эмоции и накатившее горе. Ещё немного, и пора отвести её в спальню. Они распили остаток водки. Мать подняла голову и, мутнеющим взглядом рассматривая дочь, пробормотала с трудом:
— Ты только не бросай меня сегодня, я не хочу одна тут оставаться.
— Нет, мам, конечно, куда тебе одной. Может, пойдём, ляжешь?
Та кивнула потяжелевшей головой. Они вдвоём попёрлись к кровати, матери без помощи Анжелы вряд ли бы удалось добрести туда, не стукнувшись локтями о стену.
 «Так, одно дело сделано —  мать в постели. Теперь бы звякнуть Павлику, но на коротке, —  рассуждала Анжела сама с собой, бросив взгляд на настенные часы, —  чего это он не звонит так долго, уже полдесятого». Стоило подумать, и раздался звонок. Говорить долго неохота: знала, что самая последняя новость его не обрадует. Поэтому быстро-быстро, почти скороговоркой, рассказала про мать, что её не оставить, значит, заночует здесь, в родительской квартире. Павлик недовольно забубнил о том, что досадно, конечно, то есть очень жалко, поправился он. Но ведь он, Павлик, так устал, почти целый день отпахал: то с этими французами, то барахло сплавлял —  голодный и такой одинокий. В общем, живописал картину жизни, достойную сострадания.
— В холодильнике салат есть. Извини, я мясо хотела поджарить, когда придёшь, а тут такое. Знаешь, как папку жалко, —  она поймала себя на том, что произнесла эти слова не совсем искренне, для Павлика, чтобы завершить разговор. На самом деле, сейчас, в эти минуты она больше жалела мать.
—  Папу твоего, повторяю, мне очень жалко, только его уже не вернёшь, а я вот тут, — с явным неудовольствием эгоистично твердил своё Павлик.
— Ну, милый, ну так, ну, извини, мне к маме надо, зовёт, —  соврала Анжела, —  целую, целую.
Разговор окончился на неприятной ноте. Только теперь когда наступят приятные?

Часть 9

В девять утра позвонила ещё раз, на этот раз сообщить, что уезжает за Машкой в спотрлагерь. Павлик опять обиделся:
—  Что, там телефона нет?
— Ну как ты тринадцатилетней девчонке по телефону такое скажешь? Надо её глаза видеть, за ручку держать. И не отпустят её одну. Павлик, ты думаешь, я сама горю желанием переться туда? Но это необходимо. Или ты на демонстрацию пойти со мной вознамерился? С портретом дорогого Михал Сергеича в первых рядах, чтобы в телевизор попасть?
А это она зря, да ещё издевательским таким тоном. Павлик не любил, у них он главный, а значит не подлежащий критике. Разве что мягко, ласково укорять допускается.
—  Ну, езжай, —  обиженным голосом произнёс он, —  надеюсь, вечером приедешь? Или опять что-нибудь?
—  Нет. Вечером ничего. Правда, завтра хлопот море — поминки готовить, но я успею, похороны послезавтра. Извини, ну отец всё-таки.
—  Ага, я в курсе, —  буркнул Павлик.
—  Может, на кладбище хотя бы покажешься? Ты же так и не познакомился с мамой.
—  Я постараюсь.
Анжела не успела даже робко проронить привычное «целую», а он уже повесил трубку. Вот ещё с Павликом не хватало поругаться. В довершении ко всему! Но нечего рассусоливать, одеваться, и вперёд на вокзал.
В праздничный день в электричке было свободно. Анжела взяла с собой книжку, схватила с полки первую попавшуюся, но читать не получалось. Не читалось, и всё. Смотрит на буквы, а видит папино лицо. Теперь догнало. Вчера всё о матери беспокоилась, сегодня очередь отца. Не беспокоиться, а оплакивать. Она захлопнула книжку, даже не прочитав название, и смахнула слезинку: «Папка мой, папка!». За одной слезинкой покатилась другая, третья. Напротив подсела полная женщина в годах, долго смотрела на неё, потом понимающе произнесла: «Парень бросил? —  и, не дождавшись ответа, затараторила. —  Ох уж эти мужики! Все беды от них, точно! Любовь, любовь, и зачем она на нашу женскую голову валится? Забудь о нём, девушка, вот тебе мой совет». Анжела по-прежнему не отвечала, а лишь утирала слёзы. Почему-то слова этой недалёкой, скорее всего, глуповатой бабы возымели действие, Анжела стала успокаиваться, но на нежданную советчицу даже внимания не обращала, лишь упорно смотрела в окно, за которым мелькали деревья, заросли кустов и поля, станции и посёлки. Наконец нудный голос из репродуктора объявил, что следующая остановка —  её. Анжела протиснулась между рыбаком со здоровенным рюкзаком и той самой толстой тёткой и пошла к выходу.
Спустившись на платформу, поспрошала, как добраться до спортивной базы. Оказалось, не близко: либо ждать автобуса, который ходит раз в два часа, либо топать по грейдерной дороге четыре километра, а то и все пять. Ждать она не могла, лучше уж идти —  какое-никакое, но занятие.   Может, в пути меньше тяжёлых мыслей в голову будет лезть. Правда, раскинуть мозгами пришлось, ибо как сообщить страшную новость сестре, Анжела не знала. Это Павлику она объясняла про руку, которую надо держать, про смотреть в глаза. А были ли силы выдержать встречный взгляд? Совсем не представляла себе. Просто тихо произнести: «Папа погиб?» И всё? Но получилось совсем не так.
Она с полчаса ждала Машку, у той была тренировка, и когда сестра появилась в коридоре, Анжела, не глядя в её сторону, приказным тоном выпалила:
— Собирайся, поедешь домой. Папа погиб, послезавтра похороны.
Брови Машки вздыбились как кони на старых парадных статуях царей, она ахнула, поднесла ладонь ко рту и с минуту стояла не в силах произнести ни слова. Насилу выдавила из себя:
—  Как погиб?
— Так, погиб, —  Анжела помолчала, —  током убило на работе. Вчера. Собирайся.
Сестра не заплакала, она постояла ещё несколько минут и двинулась в свою комнату за вещами.
И ехали они молча. Как и утром, за окном мелькали голые осенние леса, перепаханные после уборочной пустые поля, деревни и огороды с чёрной, перекопанной после картошки землёй. До дома добрались лишь к девяти часам. Пешком до платформы электрички с Машкиными вещами не пойдёшь, а автобус, как назло, прямо перед носом хвостиком вильнул. Пришлось проторчать на остановке почти все обещанные табличкой расписания два часа. 
Домой завалилась усталая, «домой» —  поймала она себя на слове, по идее, дом Анжелы в другом месте. Она к нему уже привыкла, она его отдраила, выскребла, отмыла, она там хозяйка. И с Павликом, к которому жаждала прижаться всем телом сейчас, прямо сию минуту, почувствовать его дыхание, ощутить его в себе, заорать громко, никого не стесняясь, от переполнявшего её наслаждения. Но сил никаких не оставалось. Совсем. Ни физических, ни душевных. Слишком много их ушло, укатило, унеслось куда-то. Посмотрела внимательно на мать. Та казалось подозрительно возбуждённой: глаза, ещё вчера замутнённые горем, сегодня горели яркими огоньками. От чего бы это? Так и есть, от матери пахло вином. Наверное, соседка притащила: она любила поболтать с мамой Анжелы, частенько приносила с собой слабенького домашнего вина из дачных яблок. И сегодня, значит, тоже. В любом случае, придётся остаться здесь. Завтра, наверное, тоже. Только как Павлику сообщить?
Разговор с Павликом, на самом деле, оказался нелёгким.
— Послушай, любимый, мне опять придётся переночевать с мамой. Так надо. Не могу её оставить.
Павлик ответил не сразу.
—  И завтра?
— Не знаю, вероятно, э-э-э, всё может быть, ты должен понять, — Анжела прикрыла микрофон трубки ладонью, и прошептала, —  я тебя очень, очень хочу, но сейчас никак, пойми.
—  А уж как я тебя хочу, —  прозвучали в ответ такие сладкие слова, они просто обжигали страстью сердце Анжелы, и оно забилось учащённо, —  вот уже второй день так хочу, что просто не знаю.
—  Ну потерпи, милый! Всё образуется. Потерпи.
— Постараюсь, —  и, помолчав несколько секунд, добавил, —  хоть к вам переезжай.
Анжела опешила.
— Ну тут нет места, нет условий, давай немного потерпим. Завтра увидимся. Успеем ещё оторваться.
—  Угу, —  пробормотал Павлик, —  потом.
И повесил трубку.
Но на следующий день не получилось.  Мать попросила Анжелу закупить еду для поминок, а сама, пока не открылись винно-водочные магазины, села обзванивать друзей и знакомых. Родственников в Москве у них не имелось: родной брат мужа проживал в Иркутске и ограничился ответной телеграммой с соболезнованиями, двоюродных в деревне Татьяна Сергеевна тоже оповестила на всякий случай, но без всякой надежды. Да и куда их селить-то всех? Чай, не гостиница! Однако товарищи по работе, друзья, воскресные напарники по пиву и картам, соседи, кое-кто сам позвонил — в подъезде уже эта смерть стала предметом обсуждения, новости распространялись быстро.
В итоге, набралось человек двадцать. Даже посадить всех проблема, а ещё накупить закусок и выпивки, экономя каждый рубль! Анжела хотела звякнуть Павлику, чтобы помог, но отказалась от этой мысли: сейчас, в праздники, у него не жизнь, а коммерция бьёт ключом. В итоге всё делала сама. Она устала искать колбасу по два рубля, а не по два семьдесят, сыр попроще, для салатов разные ингредиенты, венгерский зелёный горошек и прочее. В один раз не уложиться. Только поиски нормальной картошки заняли больше часа. Пришла, нагруженная сумками, из второго похода по магазинам, перекусила на скорую руку и ринулась помогать на кухне матери с соседкой, тётей Валей. После похорон времени не будет. Одной картохи почистить надо ведро. Даже для Машки работёнка нашлась. Закончили часов в восемь. Анжела побежала к телефону. Но Павлик не поднимал трубку. «Наверное, опять барахло своё толкает», —  посчитала Анжела и вернулась в кухню. Там мама поставила чайник. Посидели, лясы поточили втроём, вспомнили прошлое, поплакали опять немножко, и размякшая от воспоминаний мать предложила:
—  А давайте откупорим одну бутылочку?
Анжела воспротивилась:
—  Мам, не сто;ит каждый день-то, так и спиться с горя недолго.
—  А не каждый день у меня муж умирает. Наверное, уж больше не умрёт, ни Мишка, ни тем более другой кто. Кому я нужна? Эх, да чего там!
И при молчаливом одобрении соседки стала доставать стаканы.
— Ну, составишь матери компанию? — вопрос обращён к Анжеле.
Она бы с бо;льшим удовольствием составила компанию Павлику, но не появляться же у него («у него» —  отметила Анжела) под градусом, а с мамой следовало посидеть, увести её в нужный момент, да и у самой, если честно, настроение под стать материнскому. Значит, ответила положительно.
Павлик объявился в десятом часу. У Анжелы после трёх стаканов креплёного вина уже стал заплетаться язык, и это от него не укрылось: «Да ты там квасишь каждый день! Ну и оставайся у мамочки: сопьётесь дружно, мама и дочка!»
На похоронах он, конечно, не появился. Даже тётя Валя спросила, чего это её молодого человека нет. Но Анжела выдавала любопытствующим домашнюю заготовку: мол, постеснялся, при живом отце не показывался, поэтому счёл неприличным. А в основном церемония прошла как положено, и могила была готова, хоть и попросили гробокопатели ещё по рублю на брата, и гроб ничего, и костюм лучший (единственный) на отце сидел будто на живом. Землицы бросили, по стопке выпили, продрогли на ноябрьском ветру и к шести добрались до дома, и поминки удались. В целом, проколов не было, «всё как у людей», сказала мама и вытерла слезу.
Ночевать Анжела снова осталась с матерью, в такой день её точно бросать на младшую сестру нельзя. «Будь что будет», —  решила и даже звонить не стала. Её возлюбленный, впрочем, тоже не дал о себе знать.

Часть 10

Утром Анжела встала рано, ещё семи не было. Быстренько всполоснула лицо, почистила зубы своей, жившей тут ещё со старых времён щёткой, и в кухню. Горы посуды встретили её заветренными ошмётками вчерашних харчей. Всё то, что накануне столь аппетитно выглядело на столе, сегодня вызывало одно отвращение, вплоть до рвоты. Ну что ж, первой парой придётся пожертвовать. А ведь специально завела будильник на такую рань, чтобы успеть заскочить за тетрадями. Но матери нужно помочь, а то она, глядя на всю эту «красоту», ещё и продолжит возлияния, и Машке наказать, чтобы от неё не отходила. Большая уже, поймёт. «Ну не поселяться же мне здесь на постоянку», — всплеснула руками Анжела и принялась за посуду.
В полвосьмого в двери нарисовалась заспанная Машка. Протерев глаза, с удивлением посмотрела на суетящуюся около мойки сестру, спросила:
—  Ты что, снова с нами жить будешь?
—  Ещё чего, посуду перемою, ну хотя бы бо;льшую часть, и двинусь. Мне на факультет сегодня кровь из носа надо попасть. А ты в школу не ходи, пропусти денёк, ничего страшного. От мамы не отлучайся: тяжело ей, поняла меня?
— Поняла, —  с заметным удовлетворением в голосе пробормотала Машка. Две хороших новости сразу: во-первых, в школу не идти, во-вторых, комната снова будет в её полном распоряжении, а она уже привыкла там хозяйничать одна, и присутствие Анжелки стало напрягать младшую сестрёнку.
—  Да, ещё, смотри, чтобы мама не прикладывалась к этому, —  Анжела кивнула головой в сторону кучи пустых бутылок, —  хватит ей. А тётя Валя завалится, сиди с ними, при тебе мама постесняется. Потянется за выпивкой, умоляй, кричи «не надо», заплачь. Усекла?
— Угу, я тогда пойду ещё посплю.
Машка поплелась в свою комнату, а Анжела с удвоенной энергией принялась отмывать следы прошедшего застолья. За одной кучей тарелок разглядела початую бутылку водки и, не раздумывая, вылила содержимое. «Так спокойнее», —  сказала себе и принялась довершать начатое.
До дома на Профсоюзной она добралась лишь к десяти часам. Почти бесшумно открыла скрипучую дверь в надежде не разбудить Павлика, если ещё спит, тихонько сняла туфли и на цыпочках стала красться в кухню, где в шкафчике держала свои институтские тетради и учебники. Ко второй паре хорошо бы успеть: лабораторная, она и так предыдущую пропустила, проспала после бурной ночи. Вдруг сзади заскрипели деревянные половицы. Анжела обернулась. Перед кухонной дверью стоял Павлик. Абсолютно голый. Такой родной, такой желанный, такой тёплый, он будто источал тепло из себя. Анжела почувствовала, как её стала захлёстывать какая-то волна, она словно тонула в ней.
— Наконец-то, —  всего-то и произнёс Павлик и обнял её.
— Мне нужно, — забормотала Анжела, теряя всякую способность сопротивляться, — мне нужно ко второй паре успеть.
 —  Успеешь, — заверил Павлик, —  завтра успеешь.
Свитер уже лежал на полу, когда Павлик ловким движением расстегнул лифчик и провёл ладонью по плотным шарикам её грудей. Анжела застонала, Павлик умел управлять её телом.
К третьей паре он всё же отпустил любимую, потом ещё следовало приготовиться к завтрашнему семинару по диамату. Анжела ненавидела и этот диамат, и историю КПСС, но задалась целью обойтись без пересдач. И по всем экзаменам получить четвёрки.  Чтобы мимо стипендии не пролететь и иметь свои деньги. Так что, как говорил товарищ Ленин: «Учиться, учиться и ещё раз учиться!» Уходя, она для собственного спокойствия набрала домашний номер. Ответил сонный голос матери. Она ещё не заметила, что посуду дочь перемыла. Потрещали накоротке, Анжела уже торопилась. Вроде мать в нормальном состоянии, только бы Машка не подвела. Бедная мамочка! Внезапная гибель отца совершенно переменила отношение Анжелы к матери: раньше она её только раздражала, теперь о ней нужно заботиться.
Вечером Анжела влетела в квартиру лишь в семь часов, Павлика не было. Она быстро, не рассусоливая, забацала салат, почистила и порезала картошку, бросила её на сковородку и с тревогой в груди пошла к чёрному аппарату осведомиться, как там мать. С минуту раздумывала, сто;ит или не сто;ит. Наконец решилась. Надо. А вдруг всё же. И точно. Ответила сестра. На вопрос, где мама, поникшим голосом призналась: «На кухне, с тётей Валей». Что ж, всё ясно: даже до пришпиленного к стене коридора телефона доносились слова какой-то песни о тяжёлой женской доле, мать уже чувствовала себя певицей. Совсем как на похоронах, когда двое напарников отца по картам, поднабравшись, забыли по какому случаю их собрали и затянули залихватский шлягер из репертуара Юрия Антонова.
Анжела намеревалась ещё глаза подвести и брови подправить до прихода Павлика, но куда там! Она стояла над сковородкой, перемешивала скворчащую картошку и злилась на мать, на себя, на то, что так всё по-дурацки складывается. И Павлик придёт, а её опять нет.
Но Павлик зашерудил ключом, когда она обувалась, — это был самый худший вариант.
—  Ты куда? —  удивился он.
—  Да понимаешь, там мать, она с соседкой выпила опять, надо остановить её, а то плохо кончится.
—  И чего теперь так каждый день будет? —  Павлик словно надувался пузырём, прежде чем лопнуть. —  Пришла, потрахалась и домой, к мамочке родной?
Лицо Павлика перекосило от злости. Анжела даже отпрянула от неожиданности: она никогда не видела своего любимого таким.
— Ну и чеши вытаскивать свою пьяницу-мать, давай! —  Павлик подвинулся и махнул рукой в сторону двери. —  Сегодня не возвращайся! Давай! Тебя там мама ждёт с бутылкой. Два сапога пара — мама и дочка.
Анжела не могла поверить своим глазам.
—  Давай, давай, чего ждёшь! Я вижу. Даже сумку в институт прихватила на завтра.
Анжела наконец смекнула, что следует быстрее прекратить эту сцену. И самый простой способ —  не оправдываться, не отнекиваться, не клясться Павлику в вечной любви. Всё это бесполезно: в таком состоянии люди не способны ничего воспринимать, кроме того, что у них уже в голове. Она проскользнула мимо продолжавшего что-то кричать Павлика и понеслась по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Скорей, скорей отсюда. Бежать.
Она даже не заревела, она просто сидела в автобусе и невидящим взглядом смотрела в окно. Там под светом уличных фонарей суетились пешеходы, сновали автомобили, капал осенний дождик, но её глаза ничего этого не видели, они вообще ничего не видели. Потому что не хотели. Ей от всего этого было тошно: от этого города, от этих людей, от матери, от себя самой.
Маму она угомонила легко — та довольно быстро стала повиноваться старшей дочери. «Ты моя умница, —  бормотала мать пьяным голосом, —  ты у меня разумница. Всё знаешь, всё сама догоняешь. Да пойду я завтра на работу, пойду, куда ж я денусь теперь? Завтра работаем, Валюша, слышишь? Хорош, пора завязывать! Мишку не вернёшь, а Анжелка права: пора и честь знать!» Соседка не противилась и, обслюнявив щёчку Татьяны, ретировалась восвояси. Анжела составила маме компанию ненадолго, беседу вели ни о чём, лишь бы время занять не вином. Потом подождала, пока у подвыпившей матери не начал заплетаться язык и слипаться глаза, пожелала ей спокойной ночи и выключила свет, уходя. Машка уже посапывала, а Анжела долго не могла уснуть. За окном стучали капли дождя. Стучали равномерно и успокаивающе, обычно они действовали как снотворное, но не сейчас.
Наутро она сама приготовила всем завтрак, проводила протрезвевшую за ночь мать на работу, и — в институт. Успела лишь на вторую половину первой пары. На семинаре по диамату прочитала приготовленный накануне доклад по Гегелю и заработала благосклонное отношение старого маразматика рабфаковского призыва тридцатых годов: «Ну что ж, Анжела, а вы у нас молодчина, молодчина. Вот, видите, уважаемые, как готовиться к предмету. Садитесь, садитесь, полагаю, сдать зачёт для Вас не составит труда!»
В тот день, всё шло по плану, только одно Анжеле не давало покоя —  что с Павликом, как дальше быть? Вечером, в любом случае, придётся проконтролировать мать. Уложить её и заявиться на Профсоюзную на ночь глядя, как ни в чём не бывало? Нет, решила, надо дать Павлику остыть. Так и поступила, только трусики с носочками пришлось перед сном постирать и повесить на батарею сушиться. Но больше откладывать объяснение с Павликом не следовало. Терять его Анжела совершенно не желала.
Назавтра она допоздна работала в библиотеке. Поднялась сдавать книги, когда только большая стрелка часов лениво переползла через цифру «8». Скоро всё равно выгонять будут, пока доедет до Профсоюзной, будет хорошо за девять. Должен быть дома.
Она не воспользовалась ключом, нажала на кнопку державшегося на соплях дверного звонка. Долго никто не открывал, надавила на чёрную кнопку ещё и ещё раз. Наконец дверь распахнулась. Павлик, видать, пришёл недавно, даже синий, в цвет джинсов, французский свитер не успел снять. Хмурое выражение лица не предвещало ничего хорошего. Тем не менее, он подвинулся и буркнул:
—  Заходи, —  затем, рассматривая, словно в первый раз, Анжелины ботинки, процедил сквозь зубы, —  вещички собрать?
—  Как скажешь, —  выдавила из себя Анжела, —  могу и собрать.
—  Как твоя мама? —  вдруг сменил тему разговора Павлик. В голосе прозвучало неожиданное сочувствие.
«Играет в свою игру?» —  мелькнуло у Анжелы. 
— Хорошо, кризис миновал, вчера даже не заикнулась о спиртном. Но перед сном в кровати у себя долго плакала.
— Понятно, понятно, — с напускным сочувствием протянул Павлик и многозначительно продолжил, —  ну я не мешаю: делай, что задумала.
Прозвучало так, будто он передавал Анжеле инициативу. И она не замедлила ей воспользоваться. Играть так играть.
— Для начала мне бы переодеться, —  извиняющимся тоном произнесла Анжела, —  там у меня одежды не осталось. Даже постирать кое-что на скорую руку пришлось.
Она порылась в шкафу, вытащила оттуда новый джемпер, купленный в «ГУМе» ко дню рождения, джинсы-бананы и поверх всего демонстративно сложила вдвое ажурный итальянский бюстгальтер. Не глядя на Павлика, по-прежнему жавшегося в коридоре, с гордо поднятой головой (вспомнилось из школы «величава, словно пава») проследовала в санузел. Дверь не стала запирать на щеколду. Не спеша разоблачилась до трусиков и намеренно долго вертелась перед зеркалом, специально по её просьбе приобретённом вместо старого с проплешинами отслоившейся амальгамы. Снова оценила свои упругие мячики с аккуратными пимпочками сосков. «Жаль, что нельзя на пляже без верха купальника фигурять, как в Европе!»
Из коридора послышалось шевеление, скрипнула половица. Анжела потянулась за лифчиком, словно для примерки приложила его к груди, и в этот момент открылась дверь. Красный как рак, в проёме стоял Павлик и поедал глазами её округлости. Анжела изобразила недоумение и картинно вопрошала:
—  Ты чего? Дай переодеться, —  при этих словах одна рука сползла вместе с прозрачным бюстгальтером вниз, оголив прелестный холмик, Павлик обожал впиваться губами в него.
— Ничего, — прорычал Павлик и набросился на полуголую Анжелу.
Он бы овладел ей прямо в этой тесноте между умывальником и распахнутой дверью на жёстком полу, но Анжела стала привыкать к комфорту и потащила его в привычную кровать.
Час спустя, обнимая одной рукой Павлика и затягиваясь услужливо прикуренной им Мальборо, она вдруг осознала, растянувшись на мягкой перине, что от любви осталась лишь одно половое влечение, секс, как стало модно говорить. Во всяком случае, у неё. Во всяком случае, пока. Или так только кажется? Чувство вернётся? Должно.

Полностью книгу можно прочитать на платформе "Литрес" и приобрести  в книжных магазинах Санкт-Петербурга и  в сети "Буквоеда" и "Читай-города"