Всех не обогреешь

– Нет, представляешь! Пришла и с порога мне заявляет, что беременна! – выпалила Валентина, едва впустив меня в квартиру.
– Кто?
– Да есть тут одна особа из соседнего подъезда.
– А ты?
– А что я? Отворот-поворот дала. Нечего мои пороги обивать. Не успел сын в городе появиться, как началось. Завтра из второго подъезда придет, послезавтра – из третьего… Дом большой, да и в городе девок немало! Всех не приютишь, не обогреешь. Да и кто знает, чей там ребенок?
– Ты разберись – не руби с плеча!
– Нет, и слышать не хочу! – резко сказала Валентина.
Виделись мы с Валентиной редко, чаще просто перезванивались. Прошло года полтора, она больше про свою молодую соседку и не вспоминала. Как-то зашла я к ней в гости, а у нее на диване сидит маленькая гостья – девочка месяцев десять. Чистенькая, ухоженная, видно, мать о ней неплохо заботилась. Для ребенка, которому не исполнилось и года, она была как-то необычно тиха.
– О-о-о! Кто это? – удивилась я.
– Лиза. Внучка!
– Почему молчишь?
– Самой не верится! Сноха по делам побежала, просила присмотреть.
– На сына твоего малышка похожа.
– Похожа! Прямо Ромка – портрет писанный!
– А ты отнекивалась.
– Было дело! А увидела – сердце екнуло. Мое! Помогаю ро;стить. Когда продуктами да вещами, а когда и деньжат подкидываю. Мой оболтус не столько зарабатывает, сколько спускает где-то. Да и работу за работой меняет, ни на одной долго не держится.
Лиза смотрела на нас огромными черными глазами, грустным не по-детски взглядом, будто понимала всю непростую историю своего появления на свет. Молодые отец и мать нечаянно, не задумываясь о последствиях, сотворили маленькую жизнь. Девочка была на редкость спокойной, она поглядывала на нас, взрослых, и молчала, словно изучала или ждала что-то, как ждут пожившие вдоволь, уставшие от ожиданий и обещаний люди, терпеливо, безропотно, как-то обреченно принимая жизнь как необратимую долю, как крест, который нести и нести – до скончания века.
Прошло еще года полтора. Валентина решила уехать из города. Ее младшая сестра с семьей поселилась в Смоленске, перевезла туда мать, а затем настойчиво стала звать Валентину. И та, наконец, решилась на отъезд.
– Зря, – пыталась я ее отговаривать. – Привыкли твои родственники кочевать. Поверь, они не задержатся там надолго и в Москву по возможности направятся, да и мать с собой снова заберут, а ты в одиночестве останешься.
– Нет! Решено. Уеду. Надо квартиру продавать, да там варианты подыскивать.
– А Лиза как?
– В гости пусть приезжают. Есть у меня еще причина. Не хотела говорить, но скажу. На игле мой Ромка. Увезу, может, уберегу его от худого.
– Ой, ли? Если пошел по наклонной, то не спасешь ты его этим отъездом. Он и там себе все устроит.
– Знаю. Но это, может быть, последний шанс для него.
– Лечить надо, а не прятать.
Больше мы к этой теме не возвращались. Валентина – женщина волевая, сказала, как отрезала. Сильный характер ковали и многолетняя ее армейская служба, и то, что сына одна поднимала. Ее муж погиб, когда Ромке был год. Да и не стоит уговаривать женщину, прожившую полвека, привыкшую не просто работать, а «вкалывать», как говаривала она сама. Да и то верно, без работы никогда не сидела. Бывало, придешь к ней на часок, а она то шьет, то вяжет. Говорит с тобой, а сама глаз от работы не отрывает. Когда в продуктовом магазине работала продавцом, то там же пол мыла. Ни одной копеечки не пропускала – за любую работу хваталась. То одеяло из лоскутков шьет, то верхонки брату, то наволочки для диванных подушек для себя и на подарки, то пестрые коврики какими-то особыми способами. В санатории санитаркой работала – сотрудникам наряды вязала. Кучу журналов накупила, смотришь, уже себе что-нибудь интересное приглядела – через несколько дней в новой кофточке, а там и заказы потянулись. На столе одна работа ждет, рядом другая, третья… Мешочки с разноцветными клубками кругом.
– Как ты сразу несколько вещей можешь вязать? – спрашивала я.
– А я девица-семиделица! – смеялась она. – Большие детали только дома вяжу, а мелкие можно и в автобусе. Пока до работы еду – несколько рядков готово, после – опять. Смотришь, а дела-то движутся.
– Ох, и мастерица ты у нас, – хвалила я ее.
– Не завидуй, бери крючок в руки, да за дело берись. Где ты такое купишь. Единичный экземпляр!
– И то правда! Знаешь, как подумаешь, что ты уезжать надумала, грустно становится.
– В гости приедешь!
– Скажешь тоже. Далеко ведь от Алтая!
Осенью Валентина продала квартиру, собрала вещи и уехала. Поначалу мы с ней переписывались. Чаще писала я, а она всегда медлила с ответом. Я знала, что и на новом месте Валентина вся в делах. Уж такая она непоседа. Прошло еще два года. И неожиданно случилось мне ехать через город, где поселилась Валентина. В одну сторону поезд проезжал поздно вечером, когда в вагоне уже все спали, умаявшись от московской суеты. Хотела не заснуть, да не получилось. Меня разбудил телефонный звонок. Поезд стоял, и я, едва обувшись, стремительно побежала к выходу. Вдали мигали редкие городские огни, только что прошел дождь. Тепло. Тихо. Влажно. Почти пустой перрон, немного пассажиров на посадке и провожающие, а поодаль стояла знакомая фигура: «Валентина!..»
Возвращалась я через неделю. Был пасмурный день. Холодный ветер гнал последние листья с деревьев, их кроны стали полупрозрачными. Казалось, что деревья черными измокшими ветвями, словно цепляясь за небо, пытались удержать ускользавшую постепенно осень. Пассажиры, пригревшись, не решались выходить из вагона, и только с любопытством поглядывали из окон. А у входа с чемоданами и баулами толпились новые путешественники. Проводники неспешно изучали билеты и паспорта, сверяя имена, сурово вглядываясь в лица и фотографии. Я выглянула из вагона. Пестрые зонтики, надежно укрыв людей от посторонних взглядов, скользили по перрону. Они немного оживляли унылую бесконечную серость. Наконец я заметила женщину, стоявшую поодаль, а рядом с ней ребенка в красной курточке. Это были Валентина и Лиза.
– Как выросла!
– Выросла! – с гордостью сказала Валентина, прижимая к себе девочку. – Сноха вот привезла Лизу пожить. Замуж вышла, новую жизнь пытается наладить, и ребенок, видно, не удел... А сына я недавно схоронила. Дай-то, Бог, мне силы – подниму Лизу. Она одна теперь моя радость.
Лиза как стебелек – тоненькая, бледненькая. Она жалась к бабушке, словно прячась невзгод в ее широкую юбку, и лишь изредка поглядывала на меня черными глазами. И были в этом полу испуганном детском взгляде какая-то смиренная покорность и почти взрослая безучастность.
2017, январь