О, память сердца...

Перед зимой

Мой будильник не исправен,
ходит только на боку.
Я бы жизнь свою исправил,
да исправить не могу.

Плачет женщина украдкой.
На зелёных листьях снег.
Ожиданье встречи краткой.
Сбой часов,
и лет разбег.

На несчастье, на разлуку
предсказаний ясных нет.
Лист упал мне прямо в руку -
это на зиму билет.

Буду я смотреть метели
и простудою болеть,
буду ждать тепла, апреля,
в кухне за полночь сидеть.





        * * *

Это было... но давно.
Летний вечер на Арбате.
Я тогда все деньги тратил
на цветы и на вино.
Прочный быт с хорошей дверью
трудно было обрести,
но свободную скамейку
мы всегда могли найти.

У влюблённых лучше зренье –
я тогда всему был рад,
шёл сквозь тёплый аромат
и пионов, и сирени.
Не спешил наговориться,
а прислушаться сперва,
как ребёнок, листья, птицы
говорят свои слова.
 
Дождь окатывал из лейки
грядки-улицы Москвы,
но была одна скамейка
скрыта зонтиком листвы.
Помню смех и восклицанья,
и весёлый блеск зарниц,
всю в сиянье, всю в шуршанье
то ль стрекоз, то ли ресниц

Из черешен две серёжки
примеряла так и сяк.
На прощанье, на дорожку,
жмурясь, спрашивала:- Мак?

То, что было в это лето,
помню всё до шепотка.
Не люблю забвенье.
Лета - нелюбимая река.




    * * *
Сплю и вижу,  сплю и вижу и мне снится -
наконец-то стало и у нас тепло,
словно рядом спит непуганая птица,
с ветки свесив от жары крыло.

В доме сумерки, и окна стали сини.
За оконной рамой мёрзнет зимний сад,
но горит, горит, горит огонь в камине,
и две розы свежие лежат.

Кружат-кружат в небе звёздные метели.
Кто же этот мир дыханием согрел?
Мотылёк с дрожащих пальцев Боттичелли
в зимний парк случайно залетел.

Я иду к далёкому ночлегу.
Только снег, и не видать огней,
и цветы разбросаны по снегу
подкрахмаленных  холодных простыней.

Если в этот мир я верить перестану,
то пускай тогда в последний час
понесут меня четыре капитана
и почтит вниманьем Фортинбрас.




       * * *

Мощный ствол, упавший в бурю,
догнивает на земле.
Мы сидим вдвоём и курим
на поваленном стволе.

Слово "общество" так сладко!
Стынет завтрак на траве.
3елень, блики, тени, складки,
пятна солнца на листве.

Слово "общество" так сладко!
первозданно в словаре –
смех, улыбки, переглядки,
озорство, азарт в игре.

Где-то ласточки в лазури,
вишни, зонтики, жара.
Но царит в житейской буре
повседневная мура...






       Уроки музыки

Гармония семейной жизни,
настроенной по камертону
упавшей в темноте шпильки,
превращается в музыку детского крика.

Вынимая из глубокой тарелки
плавающие в воде горчичники,
ставлю на грудь больному ребёнку
переводные картинки здоровья.




       * * *

Жизнь, как сахарный прозрачный
Сладкий-сладкий петушок.
Жалко есть и невозможно
Утерпеть.
Лизнёшь разок,
И другой –
И тает – тает
Драгоценный петушок.

Хоть и держишь очень крепко,
Вкус ещё на языке,
А в руке – пустая щепка.




       * * *

Я начинаю всё проигрывать сначала,
вникая в парадоксы бытия –
прощанье и вокзала толчея...
Вдруг, словно выпуская жало,
дверь электрички зашипела, как змея,
и времени не стало.

Я долго слышал в полутёмном зале
ночной концерт скрипичных половиц
и видел море синих полушарий
под выгнутыми крыльями ресниц.

Я помню  тех, кто не были со мной,
тех, чьей судьбы едва-едва коснулся,
и долгий взгляд, как шлейф над мостовой,
за уходящей женщиной тянулся.




Перед зимой

Мой будильник не исправен,
ходит только на боку.
Я бы жизнь свою исправил,
да исправить не могу.

Плачет женщина украдкой.
На зелёных листьях снег.
Ожиданье встречи краткой.
Сбой часов,
и лет разбег.

На несчастье, на разлуку
предсказаний ясных нет.
Лист упал мне прямо в руку -
это на зиму билет.

Буду я смотреть метели
и простудою болеть,
буду ждать тепла, апреля,
в кухне за полночь сидеть.





        * * *

        Это было... но давно.
Летний вечер на Арбате.
Я тогда все деньги тратил
на цветы и на вино.
Прочный быт с хорошей дверью
трудно было обрести,
но свободную скамейку
мы всегда могли найти.

У влюблённых лучше зренье –
я тогда всему был рад,
шёл сквозь тёплый аромат
и пионов, и сирени.
Не спешил наговориться,
а прислушаться сперва,
как ребёнок, листья, птицы
говорят свои слова.
 
Дождь окатывал из лейки
грядки-улицы Москвы,
но была одна скамейка
скрыта зонтиком листвы.
Помню смех и восклицанья,
и весёлый блеск зарниц,
всю в сиянье, всю в шуршанье
то ль стрекоз, то ли ресниц

Из черешен две серёжки
примеряла так и сяк.
На прощанье, на дорожку,
жмурясь, спрашивала:- Мак?

То, что было в это лето,
помню всё до шепотка.
Не люблю забвенье.
Лета - нелюбимая река.




    * * *
Сплю и вижу,  сплю и вижу и мне снится -
наконец-то стало и у нас тепло,
словно рядом спит непуганая птица,
с ветки свесив от жары крыло.

В доме сумерки, и окна стали сини.
За оконной рамой мёрзнет зимний сад,
но горит, горит, горит огонь в камине,
и две розы свежие лежат.

Кружат-кружат в небе звёздные метели.
Кто же этот мир дыханием согрел?
Мотылёк с дрожащих пальцев Боттичелли
в зимний парк случайно залетел.

Я иду к далёкому ночлегу.
Только снег, и не видать огней,
и цветы разбросаны по снегу
подкрахмаленных  холодных простыней.

Если в этот мир я верить перестану,
то пускай тогда в последний час
понесут меня четыре капитана
и почтит вниманьем Фортинбрас.




       * * *

Мощный ствол, упавший в бурю,
догнивает на земле.
Мы сидим вдвоём и курим
на поваленном стволе.

Слово "общество" так сладко!
Стынет завтрак на траве.
3елень, блики, тени, складки,
пятна солнца на листве.

Слово "общество" так сладко!
первозданно в словаре –
смех, улыбки, переглядки,
озорство, азарт в игре.

Где-то ласточки в лазури,
вишни, зонтики, жара.
Но царит в житейской буре
повседневная мура...






       Уроки музыки

Гармония семейной жизни,
настроенной по камертону
упавшей в темноте шпильки,
превращается в музыку детского крика.

Вынимая из глубокой тарелки
плавающие в воде горчичники,
ставлю на грудь больному ребёнку
переводные картинки здоровья.




       * * *

Жизнь, как сахарный прозрачный
Сладкий-сладкий петушок.
Жалко есть и невозможно
Утерпеть.
Лизнёшь разок,
И другой –
И тает – тает
Драгоценный петушок.

Хоть и держишь очень крепко,
Вкус ещё на языке,
А в руке – пустая щепка.




       * * *

Я начинаю всё проигрывать сначала,
вникая в парадоксы бытия –
прощанье и вокзала толчея...
Вдруг, словно выпуская жало,
дверь электрички зашипела, как змея,
и времени не стало.

Я долго слышал в полутёмном зале
ночной концерт скрипичных половиц
и видел море синих полушарий
под выгнутыми крыльями ресниц.

Я помню  тех, кто не были со мной,
тех, чьей судьбы едва-едва коснулся,
и долгий взгляд, как шлейф над мостовой,
за уходящей женщиной тянулся.



Перевод из самого себя

Я живу только прошлым, где,
как старая рухлядь на чердаке,
дорогие мне вещи пылятся,
богатства хранятся в чулке,
где давно почернел,
паутиной зарос потолок,
где не яблоко - вызревший плод,
не клубок,
а какой-то комок,

где на асфальте чернила
тополиных серёжек весна разлила,
где дождь моросит, а на клумбе –
душистый табак, на ладонях – смола,
где парус экрана тугой,               
и весь зрительный зал
он влечёт за собой,

где всегда в ожиданье
спокойно  сидит на своём рюкзаке
синеглазая девочка с васильками в руке,
где в лучах одуванчик кудряшек на шее,
на щиколотке укус комара,               
понимающий взгляд,
влажный сумрак ночной,
 незаметный уход от костра,

 где далёкое счастье               
я тайно, как рану, носил под плащом,
где зелёное время
закатано мощным катком…
В пустоте ежедневной любимые лица 
живут лишь во снах и от снов,               
словно слабый, оставшийся в лифте,
запах духов.

Поднимается медленно в гору
подённой работы арба,
и срывается жизнь,
как у скрученной гайки резьба.
И зачем мне фонтаны деревьев, органы
сосулек под крышей,
слова и всё это враньё,   
если целую жизнь я прожил без неё?
Для чего мне в пустом переулке
на школьном дворе голубей воркотня,               
если целую жизнь она прожила без меня?

А душа, как детдомовский
мрачный ребёнок, не плачет
и не ждёт по весне
перелётную птицу удачи.
И какой в этом прок,
если радость и щедрость
ушли, как в песок?









 


* * *

Я с любым человеком
кристальными узами связан.
В незнакомые лица смотрю
и никак не могу наглядеться.
Сколько смысла таят пустяковые фразы
для журчащего речью
полноводного сердца!

А душевная боль – как пароль.





     Слушая Вивальди

Осень, дождь,
вода струится,
двор до веточки промок.
А в окне на тонкой спице -
Ярко вспыхнувший цветок.
Звезды плещутся, как рыбы
в тёмном омуте небес.
Долго слушать мы могли бы,
как Вивальди, ночь и лес.
А в Венеции, наверно,
хлещет дождь по мостовой,
мокнут ласточки прищепок
на верёвке бельевой.
В тихом тайном разговоре
шепчет женщина, смеясь:-
-Это просто ветер с моря
сильно действует на нас.





       * * *

Я буду дарить вам цветы
Лишь белого цвета –
Зимой на морозном стекле
Прозрачные розы рассвета,
А летом кувшинки в реке,
В картинах сирени букеты…
Я буду дарить вам цветы
Никто не узнает об этом.





       * * *

      "Ты плачешь? – Послушай,
      далеко на озере Чад
      изысканный бродит жираф."
                ( Н. Гумилёв )

Послушай,
ведь там, куда птицы летят,
от наших ненастий устав,
далёко-далёко на озере Чад
изысканный бродит жираф.
А в нашем краю на дворе листопад,
и в парке дождливый четверг.
Мокнут скамейки летних эстрад,
и вреден им гром дискотек.

Но пары танцуют под этим дождём
с зонтиками в руках.
Мы только посмотрим и мимо пройдём
сквозь дождь в разноцветных лучах.
Листья слетают на свет фонаря
и падают, как мотыльки.
Мы вместе, друг друга друг другу даря,
а прочее всё пустяки.

За чаем раскроем семейный альбом,
там дух коммунальных квартир,
там годы военные хлещут огнём
и горек вернувшийся мир.
Там тихо играет, шипя, патефон,
там лучшее слово "живой",
и в форме военной, надеждами полн,
смеётся отец молодой
.
А чем дорожу и что берегу -
берег и бродит жираф.
Я пью, и напиться никак не могу,
к ладоням губами припав.
Мы вместе и это значит - всегда
под зонтиком в дождь танцевать.
Ты за день устанешь - я буду тогда
печали твои утолять –
скажу тебе тихо, отдам, чем богат,
руку в своей задержав,
- Послушай, далёко-далёко
на озере Чад
изысканный бродит жираф.

Пускай за погасшими окнами спят,
В шуршанье и шорохе трав
Далёко-далёко на озере Чад
Изысканный бродит жираф.




       Москва-река

Опустил я в воду руку,
чтоб река меня несла,
чтобы дальняя дорога
прямо к дому привела –

мимо свай и рыболовов,
мимо дыма от костров,
мимо крепостей еловых
и поросших островов,

мимо стада, мимо поля,
под грохочущим мостом
мимо ветхой колокольни
с покосившимся крестом.

Громоздятся в небе горы.
В речке стрелы пескарей.
Из лесов горланят горны
пионерских лагерей.

Извиваясь, как лекало,
в брызгах, в блеске, в наготе
словно волосы русалок,
космы водрослей в воде.

Я увидел, проплывая,
те места, где был любим.
Но река уже другая.
Да и сам я стал другим.

И опять мне будут сниться
блеск воды, луга, стога,
лодки нос на фоне ситцев,
покрывавших берега.




         * * *

Вспомни летние в городе дворы.
Во дворах слышны крики детворы.
И ещё жива старая Москва,
во дворах дрова, мальва и молва.
Мы глядим вперёд слишком весело,
вся страна поёт:  "Индонезия..."
На Москве-реке лодки-ялики,
а в Хамовниках скачут всадники.
А по Чудовке всё гремит трамвай,
а в Кропоткинском три окошка в рай.
А на Чудовке чудо до сих пор -
три твои окна к нам на школьный двор,
Извини меня - ведь наверняка
и тебе сейчас где-то к сорока,
а за столько лет было многое –
мы полны людьми и дорогами.
А за столько лет были радости,-
но в несбывшемся больше сладости.


Позвоню тебе, телефон твой есть.
Наберу опять как тогда, Г-6...
Много лет прошло да не забудется.
Где бы ни был я, всё мне чудится,
как по Чудовке прогремел трамвай,
а в Кропоткинском три окошка в рай.
Символ берега и другой судьбы –
три твои окна слева от трубы.
Три твои окна... а за шторами
облака плывут над озёрами.

На дворе январь, на дворе темно.
За полночь горит лишь моё окно...
А по Чудовке всё гремит трамвай,
а в Кропоткинском три окошка в рай...





* * *

Я садовником родился,
но садовником не стал.
Это в юности о лаврах
и о славе я мечтал.

В старом, милом – на Мещанской –
ботаническом саду
вишней в плошке восхищался
и викторией в цвету.

Двадцать лет в глухие годы
на печи своей сидел,
но на бедствиях народа
руки ложью не согрел.

А удачи и успехи –
утешители души –
как картонные доспехи
в детских играх хороши.

Если б не было ошибки
 если б слух мой был здоров,
 я сыграл бы вам на скрипке
телеграфных проводов.

 И в сентябрьских аллеях,
если б живописцем был,
дождь тетрадочных линеек
косо вам изобразил.

В сизых сумерках с потёками
осенняя Москва.
Сквозь закапанные стекла –
жёлто-мокрая листва.

А в апреле, в лёгкой куртке
выйдя словно  из щели,
видишь фантики, окурки
из-под снега проросли.

Но теперь всего дороже –
чтобы просто, ясно жить.
Толстокожий подорожник
надо к ране приложить.

Вы не верите? – не верьте,
ну а я упрям и тут –
верю, что сухие жерди –
будет время – расцветут.