Камышин

Глава первая.
Бывают такие случаи в жизни, какие и помнить-то не стараешься. Да что там! Не хочешь подчас вспоминать, а оно лезет в голову невесть откуда, всегда такое непрошенное, неуместное, и не церемонясь тревожит дух. А намеков, что пора бы убраться куда подальше – вовсе не понимает. Но есть совсем другие моменты прошлого. Те, от вспоминаний которых сразу теплится нутро, как от травянистого чая, от какого хлебнул уже пару глотков, вернувшись холодным осенним вечером в дом. И ты сидишь с этой кружечкой между ладонями, даже свет не включил, только из окошка фонарные отсветы на стол упадают – и ничего более тебе и не надо. И, главное, ты этот рецепт минутного счастья вроде бы хорошо знаешь, а отчего-то повторяешь лишь изредка. Будто не заслужил эдакой роскоши. Также и моменты былого, от каких тотчас нега – почему-то упрятываются внутрь тебя далеко, и с каждым разом все далече. И неровен час, придет миг, когда эти картинки давно ушедшего эпизода уж более не всплывут никогда. Ведь и ты сам уж не вспомнишь, что это когда-то было, по крайней мере, без чьей-то подсказки. А ту подсказку жди, пока рак на горе свиснет.
Много раз в жизни и я, нечаянно выудив доброе воспоминание из темной реки памяти, некоторое время размышлял над ним, предаваясь нежному чувству, не до конца сознавая, что, быть может, в последний раз выскочило оно на поверхность, и канет уж через немного совсем в пучину навеки.
Возможно, точь-в-точь произошло бы и с этой историей, если б я вовремя не спохватился, и усилием воли не удержал, взамен собственной мимолетной эмоции потрудившись и восполнив ее содержание сцену за сценой.
Было мне тогда десять лет. Четвертый класс был окончен, контрольные и диктанты сделаны да написаны, и школьная линейка в честь окончания учебного года тоже прошла. Заглядывая издали через года нам многое что не видится, но уже и тот возраст полон невозвратных событий. Вместе с четвертым классом канули в лету продленки, с которых мы совершенно никем не замеченные удирали через овраг, окаёмок которого не пересыхал, а уж в весеннюю пору там блестел синевой приличный прудок, и на нем ютились лебеди с длинными гибкими шеями. Те лебеди нас почти не боялись. Мы взбирались на иву, что вымахала невдалеке от пруда, и болтали всякую всячину, Здорово было там, млеть в весеннем солнышке на той иве с видом на прудик, покуда наши товарищи делали домашнюю работу в сером кабинете с пошарканными полами.  Как только настала знойная летняя пора, ивушка наша с прудом и лебедями вытряхнулись сразу из головы, и не было думки даже, что об этом можно взгрустнуть.
Ведь уже лето! А оно в детстве какое? Ему конца-края не видно! Как и вольностям его нет числа. Пройдет всего несколько лет, и каникулы потеряют однозначность, в них подлым червячком вползет первая тоска пылкого сердца. А потом и еще немного, и первая любовь украдет у лета его главную прелесть – бескрайность, сделает его мимолетным. Но того еще предстояло дождаться. Жить и жить. Объять необъятное. А пока: весь мир открыт – луга, поля и овраги – ходить не переходить, пруды – в каждом купнуться надо, футбол до изнеможения и темноты, когда уж мяч и в упор не разглядеть. В общем, хочешь или нет, а приключений сыщи на голову. Эту летнюю неохватность надо чем-то заполнять. А иначе? Иначе тогда зачем оно вообще нужно такое лето!
Ну мы с товарищами и того – сыскивали конечно, как же еще? Вот только с такими вещами всегда загвоздка – сколько ни сыщи, а чего-то не достает. Так что, вкусив всяких свобод и радостей, закатных зарев и рассветных птах, печеной картохи, стыренных в чьем-то саду в ночи яблок, я продолжил непрерывный поиск разного рода авантюр, и оказался в начале августа с некоторым опережением в борцовском зале. Как понимать это «с опережением»? А вот как: это сейчас в спортшколы и секции детишек набирают чуть не с яслей, а тогда все иначе, и борцовский клуб свои двери распахивал лишь тому, кому силенок хватало каждый день ковер настилать, чаля увесистые ватные маты, и кто дорос до самостоятельности ходить с тренировок пять-семь кварталов в том числе и по сумеркам да сугробам зимой. Короче, с пятого класса. По правилу ждать мне предстояло до сентября. Я же ждать не любил и подключил к этому делу большие связи – то есть подергал за штанину отца, который в том клубе тренер и был, ну а он, как бы, не против порыв поощрить и маленько мальцу сократить ожидание.
Покуда мои одноклассники шастали по улицам и переулкам в подчас и бесплодных поисках увеселения, я уже вовсю осваивал кувырок с прыжка и даже переворот разгибом. Все эти вещи делали меня в собственных глазах настоящим героем в глазах товарищей.
Занимался в той группе Олег. Росточка не дюжего, и веса соответственного. Олег был мальчонка славный, жил недалече, и хоть и постарше меня года на два, а все одно, что ровесники – всего на два кило он меня перевешивал. Так что достался я ему в спарринг-партнеры, чему Олежка очень обрадовался, потому что появился наконец в его жизни хоть кто-то, кого он уверенно одолеть мог. И так он меня за это качество полюбил, что стали мы не разлей вода. На тренировку вместе идем, с тренировки тоже, а то даже кассету мне дал он послушать и простил, когда я ее вовремя не вернул, потому что переписать хотел. Закадычный друган, получается, словом.
Лету, ясное дело, не видать окончания, но как-то, тихим сапом, а уж августу остались считанные деньки, и во рту вечерами ощущалась горечь от предвкушения опять контрольных, и особенно диктантов с изложениями. Бррр! Только Олег, знаете, совсем и не парился по этому поводу. Но вовсе не потому, что отличник был, наоборот, а потому что второго числа, когда у других уроки и первые домашки с последующими двойками за невыполнение – ему вместе с полдюжиной остальных – было даровано продление тех самых каникул еще на целые пять деньков. Вот же везуха!
Пролонгация им всем лета проистекала из грядущих всесоюзных соревнований, которые проходили в далеком Камышине. Венец каникул! Мечта!
- А ты разве не едешь? – Спросил меня покряхтывая Олежка, когда отрабатывал на мне переворот в партере. Я тоже кряхтел – он хоть и двадцать девять килограммов всего, а навалился сверху, как слон, вот-вот раздавит.
- Куда мне ехать? Я даже месяц не тренируюсь. – С трудом выговаривал снизу я, по словцу за раз, в перерывах между перетряхиванием мне всех косточек. – Опозорюсь и только.
- Дык я про состязаться и не толкую. Так – посмотреть. Вроде как на экскурсию. Ты скажи отцу-то…
Что и говорить – идея на миллион! Странно, что я сам до этого не додумался. Так что вечером, подгадав у батяни подобающее настроение после вкусного ужина, я и заявляю ему свое желание увязаться с ними на турнир в качестве… в качестве… группы поддержки.
В общем, задал я ему маленечко задач. Первая – самая простая – в список на освобождение от занятий меня включить. Вторая значительно посложнее – у матери меня отпросить. Мама, это тебе не директор школы, ту убеждать надо.  Что я не пропаду, не отстану от поезда по недогляду, и самое главное, буду там сыт и трусы с носками менять, да зубы не забывать чистить. Что и сказать – непростая отцу вышла беседа. Еще спросила она его, не планирует ли он меня в участники соревнования? Нет? Ну ладно – езжайте.
Первого сентября невзирая на солнышко у товарищей одноклассников кислые мины. От торжественных речей подрагивает нутро. Школьные песенки с заезженных пластинок отдают чем-то прокисшим во рту, что хочется сплюнуть. «Учат в школе, учат в школе, учат в школе…». Красиво поет, да отчего-то аж зубы ломит и щиплет язык. Дружки конечно дергают девчонок за косы, но без видимой радости, будто рефлекс, а те взвизгивают и крутят пальцем у виска – но тоже более для порядка. Другое дело - с Олежей мы! Мы перемигивались на линейке через площадку, щурясь довольные в ярких солнечных лучах, отпускали шуточки: встречаясь в вестибюле, коридоре, на улице – везде мы друг к другу одно и тоже: «Готов завтра ехать? – А то!». То он мне, то я ему то же самое. И смеялись чистым непритворным смехом, как если действительно первое сентября – любимый наш праздник. Я, как мог, приманивал расспросы любопытствующих одноклассников.
- Хорошо хоть домашку сегодня не делать… - Ободрял сам себя хоть любой из них. А я на это, зеваючи:
- Это-то да. Но завтра-то тебе ее все равно делать. Другое дело вот я. Всю неделю еще отдыхать! Уезжаю…
То тут, то там, нагонял своих, хлопал задиристо по плечу и выписывал что-нибудь вроде: «Диктант не обещали назавтра? Нет? Я вроде слыхал кто-то говорил, будет. Но это я так, я ж уезжаю, не буду писать».
Двадцать раз за два часа меня спросили куда еду, да почему, и двадцать раз я, совершенно не утомляясь повторами, рассказывал про свои перспективы.
На вокзал следующим утром мы приехали существенно загодя. День был еще получше, чем вчера: вверху голубело ясное небо, лишь малыми фрагментами покрытое облачками, словно тот дивный прудок подле ивы лебединым белым пушком. Стрелами сквозь кроны тополей лучился солнечный свет. Я б рад живописать, как вслушивался в объявления, как благоговел от локомотивного гудка и разглядывал пассажиров – таких разных, и чемоданы у них были с застежками или без, но я такого что-то не припоминаю. Вспоминаются мне совсем не вагоны, мелькающие мимо нас, а вагон времени, какой у нас образовался. Тренеры наши (их было двое) сводили нас в серенькое с синим кафелем на полу вокзальное кафе, что с белыми столиками, где мы так сяк поводили ложкой по довольно невкусному желеобразному супчику и потыкали вилкой слипшиеся макароны с котлетой. Еще недовыпили совсем несладкий компот с привкусом водопроводных труб. Даже эти жертвы не шибко уменьшили вагон времени, и мы всем гуртом отправились в кинотеатр. Это сейчас я знаю, что от железнодорожного вокзала до того кинотеатра пешком довольно прилично, но тогда вовсе не приметилось то расстояние, как будто мы прямо из вокзального кафе шагнули в кинозал. Зрителей было не то, чтобы много – наша команда (человек десять) практически удвоила кассу. Погас свет, позади сверху полоснул через пространство луч проектора, выхватывая взвешенные пылинки, которые заискрились разными цветами. Забунели и зафонили старые похрипывающие колонки.
Фильм был не сказать, что интересный – огнище, а не фильм! Даже ведь не догадывался, что такие и существуют. Сюжет там что-то такое: девица угодила в тюрьму по ложному обвинению. И начались тут сразу всякие дела: сперва они там их голых в тюрьме из шланга полили. То вот они – эти девки, в бане намыливаются. Дальше же целый час, наверное, ничего особенного не происходило. Разговоры одни. Но терпеливого зрителя-таки ждала награда: вызвали главную героиню к надзирателю прям спозаранку. А она в одном халатике, даже запахнуться не успела, придерживала всё полы халатные белою своей рученькой. Так тот надзиратель злой был и ей что-то там запретил. Может, свидание с кем. Или даже телефонный звонок. Ну девчуля в отчаянии руки уронила, и вот она вся, так сказать, как есть, раскрасавица, крупный план.
Завязку, развязку, концовку – не могу сказать. В чем нет сомнения – душ, баня и распахнутый халат хоть и были все лишь в одном экземпляре, а мне мало не показалось! Во всякий такой момент я в сторону отца косился – что он-то? А он, слава Богу, уснул, намаявшись суетой, еще на первых титрах, бедняга.
Фильм меня здорово впечатлил. Не догадывался я до того момента, что красота женская – столь притягательна может быть и силу имеет неизмеримую. Сказать, что очарован был, пожалуй, что не могу, возраст не тот еще, а вот обескуражен и поражен всячески. Онемел даже. Взрослую жизнь свою стал пуще прежнего торопить.
 А что до долгих часов в поезде – так те пролетели, как одно мгновенье, покуда я внутри себя не виденную мной доселе и виденную теперь красоту озирал снова и снова. Дивясь и немножечко негодуя на неспешность жизни, потому что до взрослости мне еще пропасть. Завидовал даже своему другу Олежке – ему ведь на пару годков поменьше осталось до той благословенной поры! А он, надо думать, завидовал сам – тем, кто его постарше.

Глава вторая.
Когда доехали до Петрова Вала думались мною немного другие думки. Про Наташу, с какой в детстве играли. Уже теперь целую вечность назад, когда я был еще даже не первоклассник, а только купили мне портфель в школу, она с родителями приезжала к нашим соседям в гости на каникулы. И весь июль мы с той Наташей, как с Гердой Кай и Том Сойер с Беккой в одном – везде и всюду. Целыми днями – все закоулки облазили, на все сколько-нибудь крепенькие деревца я перед нею взобрался, подталкиваемый неведомым мне доселе побуждением, и даже ракушку и рака для нее из пруда вытащил. Но более всего мы любили проводить часы на дубе, который невесть откуда взявшийся посреди заброшенных садов, возвышался над окрестностями. Взбираться на него не составляло нам большого труда. Сперва я подсаживал Наташу, чтобы только смогла дотянуться ручками до первой ветки, а потом подставлял ей спину, по которой она шагала, как по стремянке вплоть до плеч, ну а дальше – сноровки ей вполне доставало: ступить ножкой в дупло, разок-два перехватиться и – вот уж она сидит на той ветке, будто жар-птица в своем ярком платьице. Ну а я? В один прыжок хватался, подтягивался и усаживался рядом. Конечно, самая нижняя ветка была для слабаков. С ловкостью шимпанзе мы вскарабкивались выше и выше, чуть не на самый верх. Час или два кряду могли провести мы на дубе, озирая сверху наш мир. Вон Петька бежит, вот Сережка. Вот невдалеке топает к себе во двор с авоськой тетя Тамара. Нам это доставляло неописуемую радость – сознавать: мы видим всех, а нас – никому не видно.  Да и сами улочки «из поднебесья» преисполнялись неожиданных красок, выглядели по-иному. Иногда мы дурачились так: выкрикивали чье-нибудь имя, к примеру «Ванька-а-а, привет!» и тихонько в ладошку посмеивались, наблюдая, как Ваня крутит головой по сторонам и разевает рот, не в силах понять откуда кричат. За нашим баловством приметила нас-таки тетя Тамара. И сердце у бедняжки упало от ужаса – так высоко показались мы ей. Вечером, разумеется, получали мы нагоняй, выслушивали и кивали на запреты. Да только мы все одно не забыли наш дуб. Лишь стали осмотрительнее, лучше прятались и с тех пор помалкивали, когда млели в солнечных лучах на его верхушке, слушая переливы залетных птах.
Когда наступало обеденное ли время, иль время ужина – мы с Наташей опять не расставались. Трапезничали то у нас, то у соседей, везде нам была открыта дверь и намаслен бутерброд, да и колбаска к нему подрезана. А уж компота из обоих погребов выпито банок сто. Ну а помидор какой или огурец, если есть захочется – так и спрашиваться не надо – вот они, на грядке, только оботри об себя и кусай.
Чудесная она была девочка, та Наташа, казалась мне лучше всех на свете. И смелости ей доставало и ловкости, и задор через край. А еще отпечатались в памяти ее большущие карие глазищи, черные бровки и вздернутый носик.
В общем, Наташа эта была как раз-таки из Камышина, который мне в ту пору представлялся бесконечно далеким, как будто в другой галактике. И когда уехала она к себе домой, так я головою сник настолько, что и передать нельзя. Только мечта увидеть ее через год удерживала на плаву. Но целый год – это же невероятно долго!
Стоит ли говорить, что впредь я ее никогда больше не видел? На следующее лето она не приехала, как обещала, а еще спустя сколько-то сменили район и мы.
Время шло, вспоминалась мне Наташа хоть и регулярно, но уже без печали, лишь с некоторым любопытством, мол, как она там. Какие у нее друзья? Выучилась ли плавать? Какие оценки по математике и за сколько она может стометровку пробежать. А три километра, как я, может? Ну и другие животрепещущие всякие вопросы. Только и это выветрилось, и настали деньки, когда я почти совсем о ней не думал. Но не думать – не значит, забыть, так что при первом же упоминании Камышина вспыли в сознании красочные картинки наших с ней совместных давнишних каникул. А в момент, как моя поездка была на семейном совете утверждена, озадачил я родителей еще одной трудностью – выяснить как-то Наташин адрес. Потому что я ее в Камышине обязательно должен навестить! Бесполезно было убеждать меня, что времени на это не будет, что Камышин – город не маленький и одному мне там разъезжать в поисках давней подружки никто не даст, да и вообще – у нее ведь школа, ей тоже будет не до этого – все напрасное. Настаивал, шастал хвостиком, приводил и свои, тоже веские аргументы. Ведь она же должна увидеть, как я вырос, да и поведать ей, что я теперь борец, я же попросту обязан! Она должна это знать. Да и мне очень нужно посмотреть, какая она стала теперь еще более красивая! Хотя это, последнее, я вряд ли родителям говорил.
Так как я был настойчив, пришлось отцу и маме включить хитрую тактику. А что стоит взрослому перехитрить ребенка? Заверили, что выяснят все мне необходимое. И что даже возможно отец меня куда надо сопроводит, оставив команду на попечение второго тренера. На деле же – просто выигрывали время, надеясь, что эта блажь из меня сама собой улетучится. И то сказать, вспомнил какую-то девочку. Сколько уж лет прошло? И шум подымать глупо, и соседей тревожить странно. Все это детство. Таких девочек впереди будет множество. Так все взрослые про детей почему-то думают.
Естественно, в канун отъезда взволнованный забыл я проконтролировать, добыты ли нужные сведения, и вспомнил об этом только лишь, когда проводник объявил Петров Вал. Следующая – конечная. Вот тут я погрузился вновь в печаль, безысходность объяла меня. Неужели я так и не узнаю, как там Наташа? Нафиг мне без нее этот Камышин тогда?
И когда прибыли, на вокзале – тоскливо спрашивал сам себя тоже самое. Как же так – я не узнаю, как она тут? Мы топали к автобусной остановке, опять я глазел по сторонам, и задавался вопросом, где же она, Наташа? Отвлечься было нельзя. Вдруг я случайно ее не замечу. Ведь она без сомнения прямо сейчас где-нибудь здесь! Шагает в школу, в беленьком фартучке и с портфельчиком в руках. Увижу если, узнаю ее? Те карие глазки и бровки? И носик? Да, без сомнения!
Но вот мы сели в автобус-гармошку, каких я прежде никогда, кроме как в фильмах, не видывал, вот в окошко сперва мелькнула необъятная Волжская синева, а чуть спустя открылась уже и полностью; вот мы уже и в гостинице, которая была такая, что просто ух. С тремя лифтами! У нашей команды номера были на восьмом этаже, мой с отцом номер с видом на город, а у Олежки с его соседом – как раз на Волгу. Волга, конечно, круто, зато у нас телевизор!
Мысль про Наташу, нет-нет! не ушла, но как-то вдруг отложилась, не сама собой, как полагали наивно мои родители, ясно ж, что не сама, а от всякого дивного, что я вокруг себя наблюдал.
Началось взвешивание в борцовском зале. Мало, что там светлынь, красотень и портреты местных чемпионов по стенам, да с чемпионскими кубками неописуемой красоты, так еще аж три целых ковра, да такие дивные, такие яркие, что даже защемило в груди тоской за наш зальчик, где ковер точно бабушкина фуфайка: ватненький, полурваный, и серенькая покрышечка. От обилия спортсменов застило глаза. Там Волгоградские, тут Грозный, вон Самара, вон Москва. А вот и Азербайджан, Рига. Ну и мы вот тут, тоже, наверно, не лыком шиты.
Что «не лыком» я ни на мгновенье не усомнился, и, когда мы вместе с другими выбежали на ковер поразмяться, меня поразило, как один малец то и дело задирал моего закадычного товарища – Олежку. Даже разок тот как будто бы вмазал моему другу пенделя. Как такое стерпеть?
- Олег, - говорю я своему приятелю, - он ведь тебе пендель отвесил. Ты собираешься отвечать?
- Ты не лезь! – Дерзнул и на меня тот малец, - и не гони! Я ему пинка не давал. – И в ту же секунду, наглея, пнул Олега легонько под зад еще разик.
- И что теперь сделаешь? – Развел я руками, обращаясь к Олегу. – Этого нельзя попускать. Надо же давать сдачу!
Олег почему-то сдачи не давал и похоже, что не планировал, а только все мялся как-то, стараясь не привлекать к происшедшему слишком много внимания.
- Ты чего дерзишь? Зачем заливаешь? – Подначивал и меня тот мальчишка. – Люлей хочешь? Иди сюда!
Я уже и тогда прямолинейный был и слабостью духа не выделялся. Понимал, что сейчас мне скорее всего наваляют, но разбираться придется. Обвел пацана глазами, прикинул его возможности, и, расценив угрозу хоть и критичной, но не смертельной, шагнул бойко навстречу. Мир в мгновенье крутнулся перед глазами, так, что не сразу и разберешь, где потолок, где пол, и вот уже я прижат сверху к матам, точно гвоздем приколочен, а наш с Олежкой общий визави навалился сверху и дышит жарко и с хрипотцой в голосе от напруги требует признать его правоту.
- Давал я ему пинка? Говори!
- Давал, - отвечаю. Раз уж повержен, то и смысл теперь какой отпираться? Ведь хуже, чем теперь, он мне навряд уже сделает. Тот сверкнул глазами, как от бессильного гнева; будто смирившись, отпустил меня, дал подняться и опять тоже самое спрашивает. «Говори!» - мол. Ну и я опять с той же логикой – тот же ответ. Снова молниеносный бросок, и пол с потолком опять местами меняются.
- Давал? – Опять он. – Давал! – Я ему. Так несколько раз еще после. После четвертого или пятого «полета» я уже и совсем расслабился. Лежу только и думаю, чего это он меня то и дело нашвыривает, когда по-хорошему тумака мог бы отвесить? Заглянул в его глаза, а там и злости-то нет – глаза-то веселые.
Он, это я успел заметить, хорошо бросок за руку и кочергу навострился проводить, в то время как я за две недели тренировок еще не успел как следует узнать, как от таковых полагается защищаться. Возможно, он еще б сколько-то раз метнул меня, словно чучело, но вскоре подоспел его старший товарищ и освободил меня от его крепкой хватки, да заодно перспективы новых полетов вверх тормашками. Старшой тот хороший был малый. Поболтал с нами, извинился за товарища по команде. Выяснилось, что ребята из еще более далекого, нежели Камышин, Баку. Я тогда дюже собой возгордился, что ввязался в такую схватку, потому что подобным подвигом в наших кругах вполне можно будет похвастаться. Только нужно подумать, как эту ситуацию лучше подать: что сократить и где добавить. Однако ж моя не то смелость, не то упертость вознаградилась гораздо раньше - этот старшой их каждый день потом, как меня в гостинице видел, покупал мне мороженое.
А задиристость такая, то я спустя годы уяснил – то никакая вовсе не злость. Психологическая атака называется – показать чтоб всем прочим навыки. Запугать. Вот и этот малец определил сперва Олежку в качестве инструмента воздействия на всех прочих, но тот уклонялся – пришлось тогда мне занять сие непочетное место, да пособить парню продемонстрировать будущим соперникам «мощь».
Однако, Одиссея наша только едва началась. Отец выдал нам суточные по семь с полтиной рублей на три дня, и мы отправились в кафе, где основательно подкрепились, а потом снова в гостиницу. Глянем мы с Олежей из его окошка на Волгу, и понимаем – лишь там благодать, и чайки кричат. Мы тотчас же шмыг из номера к лифту да вниз, и на набережную. У реки походим близ водицы туда-сюда малость, поглазеем на то, как чайки рыбу из воды выхватывают, и опять как-то неймется нам – к лифтам да к себе (или к Олегу) в комнату. Не представляю сколько раз мы такое вот в точности проделали за тот день, но иногда мне кажется, что раз пятьдесят. А так как нами такими неугомонными была вся гостиница по верхний этаж забита, то комендант забеспокоился за исправность лифтов, и вгорячах велел все их на время выключить. Ну а нам что с этого? Лифты – не лифты. В комнате ж все равно не усидеть. А молодецкую прыть даже волжская красота с чайками надолго не сдержит. Бегали бегом по лестницам, с восьмого на первый и с первого на восьмой. Тоже раз тридцать, наверное.
Комендант тот в итоге один лифт-таки включил, и сам заступил за лифтёра, чтобы нас, хулиганье, от покатушек пресечь. Вот ведь балда он! Думал что ли, что мы лифтов не видали? У моего двоюродного брата в доме между прочим был лифт. Так что не покатушки причём, все дело в неуемном желании действия!
Один из таких походов к Волге особенно отличился. Захотелось мне маленечко ноги в речку опустить, чтобы потом можно было себе в этом деле зачет поставить, дескать, не лаптем ведь щи, в Волге ноги мочил. Спустился я малость по бетонному настилу к воде. А тут как раз баржа шла, и волна от нее накатила, намочив мох. Я не удержался, и заскользил вниз. Удерживаться было не за что – так и скатился весь, в чем был, в довольно холодную сентябрьскую Волгу. Барахтаюсь по шею в воде, а выбраться – никак не получается. Скользкий мох-то. Стал уже оглядываться, куда сумею доплыть, где выход из реки есть более подходящий. Слава Богу один наш, из старших, увидал, да и вытащил меня за шкирку. Так что в тот раз можно сказать «отзачетил» я не только «намочить ноги» но и сам весь, как есть, в кроссовках и шортах – искупался.
И мы опять бегом – к лестнице и к себе. Переодеться же надо!
Бегали ли мы, ехали ли на лифте – вверх-вниз, вверх-вниз; делали мы это аж до позднего вечера, прервавшись разве что на ужин в кафе, но и после продолжили, а когда мир охватили сумерки, то мы, уже порядочно подуставшие, заметно удлинили простои у реки или в номере. Наконец стали почти по-взрослому созерцать. Наверху любовались Волгой и хотелось к ней, а у Волги – всматривались в отдаленное заречье, темные очертания той стороны, на другом берегу. Там тоже сверкали новогодними гирляндами огоньки города, Николаевска. Не знаю, как Олегу, а мне в ту секунду жутко хотелось туда, на ту сторону, чтобы глянуть, как же там все на самом деле, но более этого – чтобы посмотреть оттуда сюда, увидеть, как видимся мы из-за широкой реки тем, кто там, как мы здесь.
Утром соревнования.
«Не расстраивайся! Еще не все потеряно» – Ободрял я Олега после того, как он проиграл первую встречу. Только делал я это напрасно, потому что, вскоре проиграв и вторую встречу, он мигом подскочил к моему отцу и спрашивает риторическое: «Я вылетел?». Услышал он заветное «да» и: «Слава Богу!» в ответ воскликнул. Я сперва растерялся, ведь как же так, а Олег быстро сознался, что ему те соревнования до фонаря. И добавил, что теперь зато весь город его. Не знаю, весь или не весь ему открылся Камышин, но где-то Олег пропадал аж до вечера, и, хотя смотреть поединки мне очень нравилось, все-таки было как-то неуютно во всем этот средоточии без друга.
Наши ребята боролись по-разному. Кто-то не сильно отличился от Олежи, но были и поопытнее, которые поупирались как следует, и одержали одну, две, а кто даже и все три в первый соревновательный день победы. Таковым был, например, Щебелев Виталя. Парнишка для своих четырнадцати мелковат, но прыткий и, видать, с чутьем. Мало что он выиграл три поединка кряду, так еще и сумел организовать потом целое предприятие. Отец нам, как я уже говорил, выдал суточные сразу на три дня – ему, наверное, так было сподручнее учет вести. Ну а для Щебелева только этого было и надобно. Он «завтрашним» деньгам не дал в кармане отваляться, а решил в оборот пустить. Уж не знаю, как у него такое вышло, учитывая, что он еще и боролся, как подобает – только за вторую половину дня он умудрился совершить четыре или пять «ходок» на рынок, где покупал арбузы и дыни, сколько был горазд унести, а в гостинице все их, да с хорошей накруткой, сбывал. В общем, в то время, как у нас в кошелечках оставалось рубля по три (как тут удержаться и не истратить лишнее), Щебелев к концу вечера имел десятку. Нас с Олежей очень заинтересовал секрет его схемы. Тем более, что математика не складывалась. Автобус-то туда-обратно должен был ему стоить существенных денег - за столько поездок минимум два рубля. «Еще бы я за автобус платил!» - отмахнулся от нас, мелюзги, Виталя.
Вечером вся наша команда отправилась на прогулку. Перемигивания сотен окошек многоэтажных домов, оживленные улицы, плывущая неспешно вдалеке баржа, дающая протяжный мелодичный гудок – все это удерживало на себе мой взгляд и побуждало то и дело разевать рот. Олег делился со мной своими похождениями сегодня и идеями на завтра, коль для него соревнования, слава Богу, закончились, и можно делать теперь, что хошь. Сегодня, например, он успел выяснить, где можно покататься на пароходике и завтра непременно это дело осуществит. А еще, говорил мне Олежа, в гостинице у нас есть видеосалон, где за тридцать копеек в дневной сеанс и за пятьдесят в вечерний можно посмотреть какой-нибудь крутой боевик со Сталлоне или даже со Шварцом. Ну или можно съездить туда-то или сюда-то. В общем, у него ж целый день завтра. Он из борцовского зала быстренько улизнет (кто там за ним следить будет?) и появится только ближе к обеду, чтобы тренеров не разволновать, а потом опять умыкнет – вплоть до ужина. Главное, чтобы я его не выдавал. Дык я и не собирался, хотя, каюсь, жутко завидовал. Такая вольность в чужом городе детскому сердцу мечта! Я тоже стал измышлять свой план, как бы и мне покататься на пароходике и посмотреть три-четыре крутых фильма! По одному на Сталлоне, Шварца и Брюса Ли с Ван Даммом.
- Сколько у тебя денег? – Спросил я у друга, потому что хорошо в уме считать умел, и понимал, оставшихся средств на подобные замыслы маловато будет.
- Пятерка. Я у Щебелева три рубля занял. Через неделю четыре должен отдать.
- А для меня займешь?
Вечер был ясный, ни облачка, отчего с наступлением сумерек стало совсем прохладно. Да и от Волги тянуло уже по-осеннему холодом, пронизывало до косточек. Однако звезды вверху были настолько яркие, дивно отражаясь в черной во тьме реке, и деревья от дуновения с Волги так сладостно перешептывались, что в гостиницу совсем не хотелось – напротив, хотелось еще немного разнежиться в этот прекрасный вечер и шагать, шагать и шагать, пока шагается. Озноб, гадина, не давал разомлеть. Благо Андрей (из старших в нашей команде) одолжил мне свою ветровку, которую я накинул поверх своей и быстро согрелся. Что до самого Андрея – так он сказал, что ему не холодно и так и гулял до конца в одной футболке. В какой-то момент, забывшись, я сунул по привычке руки в карманы. Чувствую, что-то да не хватает. В карманах совсем нет моих вещей! Взамен что-то шелестело между пальцами. Я извлек находку - то была трешка (купюра в три рублика). Интересно, и откуда она тут взялась? Я тотчас смекнул, что трешка та не моя, как и карманы, и сразу червячком вгрызлась в сознание мысль, что эта трешка была бы мне завтра кстати, но я тотчас раздавил этого червячка и, спешно вернув деньги на место, вынул руки обратно – от греха.

Глава третья
Наступило утро. Ребята со всех краев и республик брели в сторону борцовского зала: кто-то, чтобы продолжить соревнования, а многие – уже так, посмотреть. И только Олежа и я шли туда для отвода глаз. Он намеревался вскорости улизнуть, о чем я, как и было сказано, хорошо знал. Я тоже собирался с ним вместе, но поскольку план мой был под вопросом, Олегу я о нем еще не сообщал. План был такой: уломать Андрея мне подыграть. Поскольку и он «вылетел», пускай через полчасика отпросится у моего бати в гостиницу. Ну и я с ним. Он же почти взрослый – с ним можно. А там разойдемся каждый в свою сторону. Андрей, об этом узнав, маленько артачился. Вдруг я где пропаду, а он за меня ответственность перед отцом, получается, примет. «Не дрейфь, Андрюха! – убалтывал я парня. - Скажешь, что до номера проводил. А дальше уж я сам, коли что, получится, ослушался и пропал. Только мы с Олежей не пропадем. Он тут в округе уже все знает!»
Пробыли мы в спортзале с часок, понаблюдали, покричали для пущей убедительности «давай! давай!» да и ушли прочь, следуя намеченному – вершить дела! Я прямо тут занял два рубля у Щебелева, приняв обязательство вернуть ему через неделю трёху. Больше он мне ссудить не хотел – оставил маленько для вечерней торговли арбузами-дынями. Вот мы втроем (и Андрюха, который теперь нам друг, потому ведь как соучастник) направились сперва в кафе – подкрепиться перед вояжем. Андрей помялся было с ноги на ногу, отказываясь идти: «У меня, братцы, денег совсем по нулям! Вчера наверно потратился на что-то, уж и не помню где, вот и пустые карманы». – Он вывернул все и действительно – только подкладка и воздух. Я еще подумал тогда, вот же Андрюха двоечник, хоть и скоро шестнадцать. Не знает, сколько у него денег. Чтобы такое со мной вот, да никогда! Всегда четко знаю сколько было, сколько есть, и куда дел.
«Никуда ты ничего не истратил. Посмотри в ветровке, у тебя там треха лежит!»
Мы с ним пулей в номер, где он спешно пожамкал свою полузабытую курточку, да и вытащил заветную денежку: «Живу!» – Просиял Андрюха и меня к себе притянул – на радостях.
После кафе мы трое отправились к пароходику. А тот, вот непруха, сегодня не катает. Кто-то его под другие дела зафрахтовал. Ладно, не горе, ведь у нас в распоряжении «целый город». А потом еще видеосалон. Прокатились на автобусе туда-сюда, съели пирожное, съели мороженое, съели и сахарную вату. Сыгранули разок, другой, пятый и в автоматы. Где-то между всем этим потеряли Андрея. Когда собрались возвращаться в гостиницу, стали подсчитывать наличные. Вот те на – не то, что на четыре сеанса, на один в натяг! Когда мы успели все израсходовать? Благо, тренеры сегодня вернутся поздно (у них банкет) – значит, на ужин можно не тратиться. Да и после сахарных ват и пирожных есть совсем не хотелось. За автобус платить тоже нельзя – иначе вовсе без фильма. Мы вспомнили Щебелева и спрятались где-то позади салона, делая вид, что не существуем. Походила возле нас кондукторша, словно лисичка, то справа зайдет, то слева, но и мы прямо два ежика, только холки и выпячиваем, свернувшись чуть не в клубок. Даже взгляда нашего не поймала. Покачала обессиленная головой, да и возвратилась, понимаючи, на свое место.
Первый фильм был, как по заказу – Рокки IV! Мы, как настоящие патриоты, поворчали, что американец нашего победил, помусолили многие нестыковки сюжета, в остальном, опуская мелочи, фильм, конечно, ну ни фига себе! Довелось же посмотреть и такое, значит, не зря на свете живем. Удручало нас только то, что в следующий сеанс будет Коммандос со Шварцом - а у нас уже денег нет. Конечно, тот Коммандос уже по паре раз видели, ну и что? Это же лучший на свете фильм! Там Шварц с самолета выпрыгивает, человека на вытянутой руке над пропастью держит и ломом пригвождает в конце главного негодяя к кипящему баку: «Выпусти пар, Беннет!». Еще сигара у него постоянно в зубах! Много чего там есть – пальцев не хватит загибать. Странно вообще, что такому вот Оскара не дали!
Оказаться так близко и не посмотреть этот фильм ощущалось нами чуть ли не преступлением. Отложив муки совести, решили вот что – раз в автобусе, где мы на виду, сумели отвертеться, то и тут обязаны пробовать. Спрятались мы после Рокки, когда всяк правился к выходу, в уголке, присели за стульями и сидим, не дышим даже. Только сердечки колотятся от куража. Таиться пришлось немало. Пока туда-сюда вышли все, да пока главный обилетил новых достаточно, чтобы и нам слиться с толпой. Очень мы это дело ловко провернули. Главный вернулся, явно довольный кассой, пригасил свет и запустил дорогого детскому сердцу Шварца с его пластинами из мышц по всему телу. А как замерцали экранные отсветы по лицам, так уж и не разобрать, кто там и где. Сиди, балдей, ни о чем не волнуйся.
Находились мы, конечно, в хвосте, далековато, но это ничего, ведь бицепсов, мордобоя и бессмысленной стрельбы было так много, что и слепой бы пресытился, в ушах у нас звенело от взрывов и стоило на мгновенье закрыть глаза, как все это непотребство являлось перед тобой, будто взаправдашнее. И за такое Оскара не давать? Странные они, эти академики! Зато Человеку дождя дали, где в главной роли какой-то дрищ, у которого ни бицухи, ни крыльев.
Коммандос прошел настолько на «ура», что мы едва живые были от впечатления.
Нам бы домой надо, тем более, что время уже на девятый час вот-вот перевалит. Мы же, вкусив это дело, видать, маленько лишнего схватили куражу, так, что захотелось и еще праздника. А тут ведь, тем более, вечерний сеанс, «детям до 16-ти воспрещается». Эммануэль – очередная по счету. Была – не была! Затаились сызнова, как и в тот раз. Ждем – не дождемся, пока «коммандосовы» зрители все выйдут, а «эммануэлевы» рассядутся. Тут уж, конечно, на глаза попадаться нельзя никому – с позором вытурят. Хорошо б уши не оборвали. Так что таились мы в уголочке, не просто присев на корточки позади стульев, аж ноги затекли, но даже головы мы склонили до максимума, чтобы не сверкнуть нечаянно белыми лицами, отчего и шеи ломило. Русые же наши затылки издаля не особо и видно. 
Зрителей, однако, было не слишком много, все они скучковались на первых рядах, и когда погас свет, мы, наконец, выдохнули и высунули уже головы, как птенцы из гнезда, разинув рты. Уселись поудобнее. Началось. Фильм этот, понятное дело, с Коммандосом и рядом не стоял. Он даже оказался навряд притягательнее того, что мы смотрели в день отъезда в кинотеатре. Только сцен всяких таких тут было немного больше и дальних планов чуток поменьше. Поскольку же мы сидели в самом углу, для нас все было дальними планами. Да, Шварцовы гигантские мускулы оттуда хорошо проглядывались, то этакие красоты были порядком помельче и хотелось на них поглядеть чуть-чуть с более близкого расстояния. Зал был более чем наполовину пуст, на рядок сместиться мы смогли абсолютно никем не примеченные. Вот те здрасте, но и оттуда показалось нам как-то далековато! Снова на рядочек перескочили. Короче, нам бы тут и успокоиться, но нет! Так что, когда мы в шестой раз это проделывали – то был последний пустой ряд: впереди сидящие обернулись и увидали нас.
«Тут дети!» - «В зале есть дети!» - «Остановите сеанс!» - Понеслась эстафета реплик. Мы сорвались, мухой ринулись к двери, врезались в нее, чуть не разбив лбы и к себе бежать.
Жаль не узнали, чем в том кино дело кончилось. Для нас же дело кончилось очень хорошо, потому что Андрей (тот самый) в благодарность за обнаруженную его трёху, нас здорово перед отцом прикрывал, сочиняя, что видел нас вот только буквально пару минут назад – носимся где-то по коридорам.
- Ты бы хоть мне показался! – Упрекнул отец. – А то я уж собирался на поиски, думал, если и в девять не объявитесь – тревогу поднять. Хоть поужинал? – Я кивнул. – Даже на «Спокойной ночи, малыши!» не явился.
До девяти, между прочим, всего какие-нибудь пару минут оставалось, и Хрюша уже махал до свиданья. А на что нам эти Хрюши с Каркушами, когда там у нас Шварц со Сталлоной!
Про тот видеосалон добавить более почти нечего. Назавтра, уже перед поездом, было у нас пару часов, и мы с моим дружищем Олежей их не истратили на поход в спортзал, чтобы смотреть награждение, а пошли прямехонько на фильм с Брюсом Ли. Потому что Брюса-то нам для полноты счастья только и не хватало. Главный в том салоне долго в нас всматривался, как будто заподозрив в наших детских невинных физиономиях какую-то искорку от вчерашних проказников-нарушителей. Но сеанс был утренний, касса невелика, и наши общие шестьдесят копеек показались ему важным аргументом не натрепать нам ушей. Пощурился раз-два в нашу сторону, головой качнул, да и отправился заводить видеомагнитофон.
Брюса Ли мы смотрели с первого ряда, как почетные гости! Смелый взгляд его, капли пота, молниеносная реакция и вопли бьющихся не на жизнь, а на смерть, похожие на пение мартовских котов. До клеточки просматривалось Брюсово разодранное когтями пузо. Красотища!
Однако ж, это все, и Брюс, и кунг-фу, и кровавые полосы через кубики пресса, будут только лишь завтра. Сейчас еще всего-навсего девять вечера, и отец присел перед телевизором посмотреть программу «Время», явно обрадованный, что тревогу поднимать не придется и можно спокойно посмотреть новости. А я снова сбежал – в номер к Андрюхе, где собирались каждый вечер все наши, потому что в том номере, единственном, кроме моего с отцом, тоже был телек. Батя чуть поворчал, что мне всегда на месте не сидится, но больше, надо полагать, для приличия, и добавил у телека громкости, давая понять, что эти новости он весь день ждал.
У Андрюхи было шумно и весело. Никто не смотрел «Время», старшие травили совсем уже взрослые байки, а мы с Олегом в них внимательно вслушивались. Байки естественно про любовь. У кого какая уже произошла. Все события дня вмиг померкли, до чего всё было интересное. Когда через пять минут истории кончились, затеяли мы с Андрюхой играть в шашки. Меня отец дюже ловко в шашки успел к тому времени научить, так что Андрюху, не сомневался, обыграю. Причем нужно было это предприятие осуществить так, чтобы все были в курсе. Пусть, мол, у вас, старшечки, есть уже про любовь чем похвастать, но и мы кой на что тоже горазды. Знай нас, мелюзгу!
Партия была уже более чем наполовину сыграна. У меня на доске неоспоримое преимущество – на две шашки больше. Еще какие-нибудь пять минут, и всё, план выполнен, удивляйтесь старпёры на нас молодых, ступающих уже вам на пятки! Но вот несчастие – Щебелев, тот самый, на какого еще сегодня ровнялись с Олежей, потому как явно большое будущее парня ждет, шагнул в возбуждении нечаянно задом и перевернул доску. Шашки посыпались на пол, щелкая о паркет и раскатились, какая куда: под тумбочку, под кровать, одна остановила движение только лишь в дальнем уголке, аж где входная дверь. Глядя, как разлетаются шашки, как катятся они звучно по полу, кольнуло в сердце от обиды и горечи.
- Давай! – чуть не кричу Андрею. – Еще партию давай!
А тот смекнул, что для него перевернувшаяся эта доска – большая удача, взял и отнекался: «Не хочу больше!». В общем, влупил я Щебелеву в сердцах и обидах хорошего пинка. Тут уж и он завелся. Схватились мы с ним, как Илья Муромец со Змеем Горынычем, только без мечей и трех ручных огнеметов. И вот что странно: Виталя, какой тут три встречи выиграл, и меня на четыре года взрослее, никак не справлялся меня перемочь. Видать, ярость мне сил предала сколько нужно. Лбы наши упирались один в другой, пот с них перемешался, и я видел, как наливаются бессильной злобой Виталькины глаза. Прицелился он как следует, да и рубанул меня левым боковым прямо в правое ухо. Зашумело в голове, резнула боль, сверкнули звезды. Я ослабил хват. Сели на кровать, отдышаться не можем. Ярость стала помаленьку спадать.
- Изви…ни, что… у..дарил. – Еще не схватив дыханье как следует, по слогам выпалил Щебелев.
- Всё нор… мально… - Отвечал я, ощущая разве что гордость – ведь в полной мере, можно сказать, побился аж с девятиклассником. Пусть одним из самых в своем классе мелких, но точно не самым слабым. Четвертое место между прочим на всесоюзном турнирище взял!
 Пока мы шумно хватали воздух да успокаивались, другие собрали уже шашки, и Андрей даже предложил мне еще партеечку, чтоб ободрить.
- Пойду я… - Говорю. - Отец волнуется.
Виталя нагнал меня в дверях, удержал, чуть не взмолился.
- Ты только отцу не говори. Оно ж почти случайно вышло. Ты вон как сильно меня прижал, я чуть не задохнулся! Можешь мне треху не отдавать.
- Не скажу. – Обещал я. – Треху, как договаривались, отдам.
Вернулся я в свой номер, зашел в ванную умыться, да и глянул с любопытством на свое ухо. А оно помидорово-красное и распухло. Заметил это дело через минуту и батя.
- Как вышло? – Забасил он так зычно, что я перепугался и маленько заплакал. Но Щебелева не выдал. Тот сам себя выдал, когда отец их всех через немножко собрал и спросил, мол: «Кто?». Выслушав, однако же, всю историю, принял ее за оправдание и никого наказывать не стал. Так мне потом, утром, Олег рассказал. Как раз перед Брюсом Ли. Ухо же мое к тому моменту сделалось баклажаново-синее. 

Послесловие
Дома мне предстояли бесчисленные рассказы о своих подвигах: про кино о тюрьме, как в Волге в рубашке, кроссовках и джинсах плыл не меньше, чем полкилометра, чтоб выбраться; как схлестнулся с парнишкой из далекого Азербайджана (то он меня бросит, то я его), как смотрели Коммандоса, не заплатив ни копейки, ну и про очередную Эммануэль до половины тоже упомянул. А самой главной историей стала та, где побился я с Щебелевым, что с девятого класса. И в доказательство предъявлял свое баклажановое ухо, фиолетовые оттенки которого были моей главной гордостью на протяжении целой недели, пока не прошли.
Понятное дело, увидела ухо и мама. Накинулась с попреками на отца, что не сдержал данное ей слово и поставил меня участвовать в соревнованиях. Но мы еще в поезде выдумали ей легенду, как это на обычной разминке вышло, баловались мы, и в меня головой Олег вдарился. У того, между прочим, шишка. А если мама пойдет его головушку ощупывать, так у Олега же шишка всамделишная – стукнулся лбами еще в первой схватке!   
Большой проблемой для меня оказался долг в три рубля, которые я все никак не мог придумать, где добыть. Пришлось спешно и тайком продать бинокль, с договоренностью выкупить однажды его обратно. Выкупил? Не-а.
Через годок я снова отправился в Камышин – но особых приключений там у меня уже не было. Как и Олежа, я проиграл две встречи и выбыл, болея теперь за своих «обидчиков» - естественно, для самооправдания, что, хотя б проиграл достойным. Повезло хоть в этом: один из «обидчиков» занял аж первое место, да и второй не подкачал – третье.
Еще в ту, в другую мою в Камышин поездку, как я годок прежде, скатился по мокрой, зеленой от водорослей, бетонной плите наш меньшой – Денис. Забултыхался в Волге и даже немного хлебнул, потому что плавать умел еще плохо. И это уже я бросал ему полотенце и тянул из реки.
Про Наташу в этот раз я уже не помышлял, и кажется даже не вспомнил – почти вывеял вихрь событий ее из памяти. И ни с кем, конечно же, к сожалению, в тот раз так и не подрался. Ну а видеосалон? Тот тоже приказал долго жить: на обветшалой дверце болтался маленький навесной замок, да и стенка, в прошлом году вся завешанная афишами, была пуста, обнажив сплошь исцарапанную и истрескавшуюся серую покраску.
Еще годок после мы вновь собирались в Камышин. Я выиграл незадолго до этого первенство области среди своих лет, одолел на отборочных 12:2 своего друга Олежку и в этот раз в Камышине на что-то рассчитывал, возможно, что и на призовое месте. Накануне отъезда вернулся я со школы весь в предвкушении грядущих приключений, меж тем как отец сидел за столом и пристально разглядывал какое-то письмо. «Удар ниже пояса». – Сказал он и отдал мне отпечатанный листик. Теперь уже я раз за разом перечитывал содержание, не сразу поняв, что оно означает – потому что написано было витиеватым деловым языком. С каждым новым прочтением прорисовывался печальный смысл: турнир в Камышине в силу каких-то причин отменяли.
В тех местах с тех пор я никогда не был. Порой, признаюсь, меня посещала грусть и желание навестить те края. Я говорил себе не однажды, что хорошо было б когда-нибудь съездить туда, но дальше этой невнятной мечты дело не шло, потому что вслед ей всегда возникала мысль: «широка Волга, и столько воды ее утекло с тех пор».
Сейчас же, спустя немало лет, припоминая это все, и будто бы по странице разворачивая перед собой давние те события, я задаюсь вопросом, как же вышло, что, пережив столько разных соревнований, так много эмоций я собрал воедино только лишь там, в том «первом» Камышине, где еще даже и не выступал, а должен был только глазеть? И приходит простой ответ. Камышин пришелся на стык эпох. Это оно, удивительное сочетание детского и недетского, созидало вокруг реальность, не похожую ни на что.