Пропажа

Мы встречались в кофейне. Просто пили чай (я) и кофе (она) за соседними столиками, уплетали пирожные или перекусывали блюдами из ланч-меню.

Однажды я кивнул ей в знак приветствия — всё-таки, когда видишь человека несколько раз в неделю три месяца подряд, он становится вроде знакомого. Она ответила. Так мы стали здороваться.

Следующий шаг сделала она.

— Можно я присяду? — через наушники до меня донёсся тихий смущенный голос.
Я нехотя оторвался от эмоциональнейшей сцены на экране смартфона, но поспешил ответить:
— Конечно. Пожалуйста.
— Я, наверное, помешала? Простите.
— Нет-нет.
— У вас было такое заинтересованное лицо. Смотрели что-то увлекательное?
— Ерунда.

Она села напротив. Браслет-цепочка на тонком запястье звякнул о стол. Меня поразила эта тонкость — казалось, запястье можно легко обхватить указательным и большим пальцем. Да и вся моя кофейнгеноссе была какая-то невесомая, хрупкая и чуть ли не прозрачная.

— Меня зовут Лина. Смотрю, вы часто здесь бываете.

Я представился и объяснил, что прихожу сюда на обеде — не могу насладиться перерывом, если не вырвусь из рабочей обстановки.

— А я сбегаю из офиса.

Она улыбнулась, но как-то печально.

Мы стали время от времени перекусывать за одним столиком. Подсаживалась ко мне именно она. Если Лина не хотела разговаривать, мы здоровались, но она садилась отдельно, и я не беспокоил её. Мы об этом не уславливались — так повелось само собой.

Болтали о всяком. Она говорила тихо и немного застенчиво. Взгляд её больших серых глаз частенько был направлен не на меня, а на стол.

Я узнал, что ей 27 лет, что она филолог по образованию, училась в Орле, любит Байрона и «Потерянный рай» Мильтона, что ей не нравится тяжёлая музыка и рэп, но нравится французская эстрада 60-х и Мари Лафоре, что она сладкоежка, но совершенно не толстеет.

Меня удивляла печаль в её глазах. Лину явно что-то угнетало, но мои попытки разузнать подробности разбивались об обтекаемость и уклончивость ответов. И всё же по рассказам о жизни и работе, обрывкам фраз, случайным репликам и историям «об одной подруге», я понял, в чём было дело.

Лина работала в солидной фирме, на хорошей должности с большим заработком. Туда её устроили родители. Естественно, по блату. Непосредственный начальник Лины — друг родителей и её благодетель — явно считал, что заслужил определённую благодарность, и стал позволять себе лишнее. Лина оказалась между молотом и наковальней: с одной стороны, дерзкие поползновения начальника, с другой — по офису поползли слухи и сплетни. Кумушки в деловых костюмах начали делать пошлые намёки, шушукаться по углам, мелко пакостить.

Уволиться? Лина решила посоветоваться с родителями, но не нашла поддержки: «Такое место, такая зарплата! С таким трудом устроили! Живи и радуйся! Да и чем тебе не угодил Егор Михалыч?! Солидный, серьёзный, обеспеченный, ещё не старый... Помог тебе, когда было нужно. Не дури — такими шансами в жизни не разбрасываются!»

Лина не хотела ссориться с отцом и — особенно — с матерью, ценила их заботу и старания устроить её жизнь, не хотела быть неблагодарной. Но и переступить через себя не могла. Так и мучилась, не зная, что делать.

Я осторожно пытался советовать: говорил, что нужно думать о себе, что благодарность не означает самозаклания и принесения себя в жертву, что если с родителями и возникнет размолвка, она будет недолгой, и всё скоро устаканится.

А потом я оплошал — пригласил Лину на свидание.

Она мне нравилась. Даже очень. А вот её во мне привлекало, видимо, именно то, что я — абсолютно посторонний человек. Так бывает: иногда легче делиться переживаниями и сомнениями с незнакомыми, чем с близкими.

Когда я предложил погулять или посидеть где-нибудь вечером после работы, она испугалась и расстроилась. Я помню её разочарованно-печальный взгляд: она резко вскинула голову и в этот раз посмотрела мне прямо в глаза, будто услышала нечто ужасное или узнала обо мне что-то плохое. Потом смутилась, потупилась, пролепетала «спасибо, не стоит, это уже лишнее» и поспешила попрощаться.

Больше я её не видел.

Позже я понял свою ошибку: «И этот туда же», — видимо, так она подумала.
А может, я просто не привлекал её как мужчина. В итоге, ей стало и неприятно, и неловко.

Я продолжал ходить в кофейню: надеялся, что увижу её и смогу всё исправить. Но Лина так и не появилась.

А потом и кофейня закрылась. Как будто со сцены убрали декорации отыгранного акта.