Конформист

                Конформист

      "А у нас такой порядок, что вы можете неодобрительно отзываться о солнце,
       о луне, о чём угодно, но храни вас бог трогать либералов! Боже вас
       сохрани! Либерал - это тот самый поганый гриб, который, если вы
       нечаянно дотронетесь до него, обдаст вас облаком пыли".
                А.П.Чехов.

     У Аркадия Гоцмана портилось настроение. Солнце клонилось к закату, того и гляди скроется за горизонт, уже и небо на западе налилось багряным цветом:  день подходил к концу, а Аркадий никак не мог найти то, в чём можно было бы проявить своё недовольство. В этот день всё как-то проходило ровно, гладко, и всё так степенно и складно подходило  к своему завершению, что и придраться было не к чему. Всё, к чему можно было бы придраться, как-то ускользало от Гоцмана, а потребность придраться была.
Словно назло, сегодня с утра и солнце встало как-то правильно, плавно, не прячась за тучи, у всех на виду поднялось на чистый небосвод; и облака его  не заслонили, и небо не хмурилось. Радостный  такой восход приключился, красивый, что даже Аркаше Гоцману грех было быть недовольным. Это его и раздражало. День был ясный. Всё проходило без сучка и задоринки. Никаких тебе сомнительных новостей, где бы можно было с чем-то поспорить и в чём-то усомниться. А потребность усомниться была. Всё как-то в этот день у Гоцмана не получалось за что-нибудь зацепиться, с чем-то да не согласиться, а день того и гляди завершится.
     Будучи либералом, такого, позволить он никак не мог. Так можно зачахнуть и потерять квалификацию. Ведь, кто такой либерал? Либерал это тот единственный, что всегда чем-то недоволен, никогда не соглашается, непрестанно спорит, дескать, только он один и может давать советы, учить народ его правам и обязанностям. В этом смысле день у Гоцмана не задался; настроение его ухудшалось, он нетерпеливо искал, что-то такое, с чем бы можно было поспорить и не согласиться; и в этом несогласии проявить себя в полный либеральный рост.
     Аркадий Гоцман всерьёз начинал опасаться, что день пройдет напрасно. Он посмотрел на кошку, и та не стала с ним спорить, мурлыкнув, покорно отошла в сторону и, присев комочком, не осмеливалась даже смотреть на хозяина. Боялась встретиться с ним взглядом, вдруг он скажет: «Что смотришь? Что уставилась?» И начнется... Кошка, должно быть, догадывалась, что тот явно не в себе сегодня, и вела себя осмотрительно.
Кроме кошки с Гоцманом когда-то ещё жила и его жена, Тамара. Но Аркадий Гоцман стал не согласен с тем, что Тамара с ним живёт и ходит по квартире туда-сюда. Он завуалировано выразил ей это своё несогласие. Тот ещё подлец был этот Гоцман. Тогда жена Тамара сказала ему: «Да пошел ты, Гоцман!» С тех пор Гоцман стал жить один.
      Аркадий Гоцман всё же больше был не согласен не с тем, что его Тамара ходила туда-сюда по квартире, а больше всё же он был не согласен со всем отечественным. За забором трава всегда кажется зеленее, так и Гоцману казалось, что где-то там, за горизонтом, на западе: куда уходит солнце, всё намного лучше, чем у него дома, поэтому с ним стала жить жительница из Туркмении, по имени Айгюль. Ну, как жить? Так... когда Айгюль нужно было привезти и продать то, что растет в Туркмении, но не растет здесь, где живёт Аркадий, она приезжала и вламывалась к нему в квартиру со всеми своими баулами. Торговала на рынке привезенным и, по совместительству, параллельно жила с Гоцманом, одаривая его грехом сожительства, а себя попутно обогащая продажей спелых овощей и фруктов из Туркмении. Кошка им не мешала, а, возможно, в глубине кошачьей души где-то даже и желала хозяину: так тебе и надо, подлец! Кто её поймет, эту кошачью душу, столько лет прожившую с либералом.
Окончание распродажи портившихся овощей и фруктов совпадало с тем, что Гоцман, наконец, начинал понимать, что он не согласен с таким положением вещей, и жительница из Туркмении, Айгюль, уезжала в Ашхабад, а он вновь оставался жить один. Как минимум до следующего урожая.
      Возможно, сегодня день и прошел бы напрасно, в плохом настроении, по крайней мере, всё к тому шло, но Аркадию повезло. Забрезжила надежда, что всё же день не пройдет бесславно: Гоцман всё же сможет излить то, что постоянно накапливалось в нём – протест и недовольство всем.
      В квартире Аркадия Гоцмана неожиданно раздался телефонный звонок. С хорошим предчувствием, как к возможному шансу, Аркадий подошел к телефону. Ему просто так не звонили, ему обязательно звонили по какой-нибудь пакости, зная о его страстишке возмущаться по любому поводу, хлебом его не корми, но только предоставь случай для возмущения. Ему звонили по поводу лужи в подъезде, по поводу собачьих куч на газоне, в парке на лужайке, по поводу дождливого лета. По разному поводу ему звонили, иной раз ему звонили и без повода, но и тогда он находил повод возмущаться.
     С нарастающим волнением Гоцман поднял трубку, и из телефона послышалось:
– Ало, это Гоцман?
– Да, это Гоцман!
– Мы приглашаем вас, выйти на митинг протеста.
«Митинг протеста, это хорошо, это совсем другое дело!» – заволновался Аркадий, а в телефон сказал:
– Протест – это большое дело, а вот вы говорите: «Мы», – мы это кто?
– Мы, это общество человеколюбия!
– Так вы верующие?
– Нет, нет, мы реального человеколюбия.
– Уж не меньшинство ли какое-нибудь? – насторожился Гоцман.
– Нет, нет, не меньшинство... обошлось.
– Ну, слава богу, а то я как-то еще не готов!
– Нет, нет, обошлось, не беспокойтесь.
– Человеколюбия!.. Это хорошо, это то, что надо, это звучит хорошо. Это звучит! А почему вы позвонили мне?
Гоцману льстило, что позвонили именно ему, что выбрали  его для участия на митинге, ведь он так старается, так старается на этом поприще, на поприще всякого рода протестов, демонстраций, шествий и пикетов, но не спросить он не мог: ему было приятно еще раз услышать что-нибудь лестное про себя, и он спросил:
– А почему вы, извините, не могу не поинтересоваться, выбрали именно меня?
– Ну, вы же Гоцман?
– Да, я Гоцман!
– Раз вы Гоцман, тогда мы позвонили правильно. Вы обязательно должны быть чем-то недовольны, и быть с чем-то не согласны. Ведь так? Иначе, какой вы Гоцман?
– Это да, иначе какой я Гоцман! Это вы тонко подметили. Ладушки. Митинг – хорошо. Это совсем другое дело. А почём?
– Что почём?– переспросили из телефонной трубки.
– Ну, сколько заплатят?
– Ах, да... вы имеете в виду... Да не волнуйтесь, заплатят, как обычно.
– Впрочем, действительно, что это я на самом деле? – заюлил Гоцман. Помитинговать и то хорошо. Одно удовольствие помитинговать. Очень хорошо, очень!
     У Аркадия Гоцмана поднялось настроение. Как же, ведь ему опять предстояло выразить свою гражданскую позицию, свой протест, своё несогласие с чем-то. Это так захватывающе! Ты стоишь на площади и что-то кричишь в мегафон, в толпу, кричишь неважно что, чепуховину какую-нибудь! Если будешь хорошо кричать, то тебя в следующий раз могут пригласить и на трибуну. Тебя допустят к микрофону. Если будешь гневно что-то кричать. Неважно, какую антимонию ты будешь нести, важно, чтобы это было гневно. Гоцман наговорил уже всякого, и теперь его иногда приглашают к микрофону. Знают собаки, что Гоцман не подведет.
     Предвкушая предстоящее, Аркадий Гоцман вспомнил прошлое собрание, когда на придомовой территории столпились жильцы соседних домов и решали важный вопрос: ставить грибок над песочницей или всё же оставить детей без крыши над головой?!  Как есть: пусть дети роются в песке под  дождем! Как это было волнительно и захватывающе: он, Гоцман, стоял с переносным громкоговорителем и на морозном воздухе, в возбуждении нёс в толпу всякую чепуху и антимонию. Через громкоговоритель кричать в толпу действительно можно что угодно, так как из него вырываются совершенно никому не понятные слова и звуки. Однако толпа от одного только вида этого громкоговорителя приходила в волнение, а когда из него начинала исходить ещё и эта непонятная трескотня, толпа  неистовствовала и что-то отвечала Гоцману, вскидывая кулаки вверх. Это так романтично! Аркадий Гоцман чувствовал себя важным закопёрщиком.  После митинга Гоцман и его приятели закоперщики отправлялись пить пиво с сухариками в ближайшее от места события кафе, где они горячо обсуждали, как врезали этой ненавистной им власти, этим захребетникам.  Аркадий горячился больше всех и громче всех говорил: «А? Видели, все видели! А! Это же, ну просто стихотворение в прозе. А! Вы согласны? Мерзавцы от власти непременно это почувствуют! Так этим чиновникам и надо! Как мы им врезали!". И сами, нарезавшись пива с сухариками, закопёрщики шли домой, придумывая дорогой новый повод для митинга в следующий раз, когда наступит очередная потребность в алкоголе.
– Разрешите спросить, я не уверен, уместно ли это, – поинтересовался Гоцман, – тема протеста?
– Что, тема протеста? – переспросили его из телефона.
– Ну, мы же на митинг идём с протестом на что-нибудь, с требованием, надеюсь?
– Да, да, понимаем. Тему протеста пока не выбрали. Дело в том, что пришло время разрешенного митинга, заявленная прежде тема уже как-то сама собой рассосалась. Над новым противостоянием сейчас работаем, сообщим дополнительно. Вы пока готовьтесь, плакаты, транспаранты, лозунги там всякие, что-нибудь такое, этакое креативненькое бы... Впрочем, вы могли бы и сами подумать над темой протеста. Вы, например, может быть с чем-то не согласны в душе, вот и выскажите это, поделитесь. Мы, поддержим и вместе разом  всё и выскажем этой размазне от власти!
– Непременно, обязательно не согласен. Сейчас определюсь, с чем именно я не согласен, и я уж выскажу всё этой размазне от власти. Вот только определюсь, с чем бы мне таким не согласиться. Под какую такую карамболь мне бы помитинговать, какую бы такую мазурку  устроить. Вот ведь раздолье, вот ведь удовольствие какое предстоит. Да что там тема, что я, в самом деле, себя обманываю, я и без темы протестовать рад. Какая уж там тема на самом деле, и так хорошо – радовался Гоцман.
– Я не согласен и всё тут! Почему бы и нет, что я себя обманываю, да и вас тоже.  Да, да, может быть, может быть. Это интересно. Неожиданно так, пусть себе думают что угодно! Кто с чем не согласен, пускай то себе и думает. Шире круг несогласных протестантов получится. Это хорошо, это хорошо! Ай да я, просто Вольтер какой-то. У Гоцмана резко выросла самооценка.
– Вы понимаете, Гоцман, на митинге главное ни с чем не соглашаться и быть всем недовольным! – наставляли Аркадия Гоцмана по телефону, коверкая русские слова иностранным акцентом.
– Почему, например, в упаковке стало не десять яиц, а девять? Нехорошо, нехорошо обманывать! Скажут, что не обманывают, что дело в удобной квадратной упаковке! Пообещают добавить яйцо, нужно быть недовольным, что не квадратная упаковка получится. Нехорошо, нехорошо! Куда делся квадрат? Квадратная же упаковка удобней. Вообще, вы понимаете нас, Гоцман? Главное быть недовольным властью. Они скажут:  что не власть раскладывает яйца по упаковкам. Нужно, чтобы назначили главного от власти по яйцам. Нельзя всё пускать на самотёк. С властью главное не соглашаться, понимаете, Гоцман? Если она, то есть власть, скажет: «Правильно». Вы говорите: «Нет, неправильно!». Она согласится, и скажет: «Хорошо, неправильно». Вы должны сказать: «А вот и нет, всё было правильно! Ничего вы не знаете!» Главное не соглашаться с властью! Понимаете, Гоцман?
– Да я, потомственный либерал, я всё понимаю! Нет, нет, конечно, нет, я с властью никогда не соглашусь! Почему я с властью должен соглашаться, если я с ней не хочу соглашаться? Да хоть вы что... Вы хоть что мне объясняйте, хоть какие здравые доводы приводите мне! Если я с властью не хочу соглашаться, я с ней никогда не соглашусь! Нет, нет, вы, что себе думаете? Вы напрасно себе думаете, что я с кем-то буду соглашаться! Когда это такое было, скажите мне? Чтобы я, либерал, да вот так запросто взял да и согласился с кем-то! Это что: если я с кем-то соглашусь, то всё и получится? Я не соглашусь, ни за что! А сколько дадите? – не дожидаясь ответа, Гоцман продолжил:
– Да сколько бы ни дали, я за такую сумму не соглашусь ни за что! Ни за что не соглашусь за такие деньги! Это настолько принципиально, что даже не знаю, сколько вы дадите? Принципы в наше время – это о-го-го сколько! Это вам не просто так, знаете ли. А особенно, если вы с нами, либералами, имеете  дело, то это, знаете ли.… Очень принципиально... Настолько принципиально, что даже не знаю... хватит ли у вас того, что вы мне предлагаете. Мои принципы – это... такая, о-го-го какая сумма! Может быть, даже два процента.
– Ало, ало, Гоцман, Го-о-цман, вы где? Вас плохо слышно, Гоцма-а-н? Господин Гоцман, было бы неплохо и даже было бы очень хорошо, если бы вы пришли на митинг не один, а привели бы с собой, скажем, своих сторонников, единомышленников каких-нибудь, что ли. У вас же есть такие почитатели? Мы видим, вы человек харизматичный, ярко выраженный лидер! Ведь так? Ало, Гоцман, вот и хорошо! – на том конце положили трубку.
      Аркадий Гоцман  ходил по комнате из угла в угол. Возбуждённый телефонным разговором он продолжал рассуждать.
– Как вам всем повезло с нами... либералами! Как нам всем повезло с либерализмом, какое же это всё-таки явление!.. Не сказать, ни описать невообразимое какое-то явление, просто чудо какое это явление... либерализм! Я до гробовой доски, до мысли моей последней, умирать буду со словами: «Какой же я всё-таки либерал! Никому не удастся меня в чём-то убедить. Вот какой я либерал! Я ещё тот либерал! Я либерал о-го-го, какой я либерал. Это же какая особенность, что даже не знаю, как и передать, так я – никто, просто Гоцман, а так я – либерал Гоцман, чувствуете разницу?»
Гоцман остановился перед зеркалом и попытался увидеть там либерала и почувствовать разницу. Возможно, он бы его и разглядел и почувствовал разницу: но в дверь постучали, к Гоцману заглянул его сосед, Петрович.
    На первый взгляд, Петрович производил обманчивое впечатление простодушного человека. Только за первым взглядом, если внимательно присмотреться, можно было разглядеть совсем непростую сущность Петровича. Вот и Гоцман, второпях, решил сосватать в подельники не совсем предсказуемого Петровича: с налёта примерить, так сказать, на него кафтан единомышленника либеральных взглядов.
– Петрович, как ты относишься к либералам? Не торопись с умозаключением, намечается возможность, не напрягаясь заработать, так сказать…,  если ты к нам присоседишься?
    До того как Петрович, ещё не начал отвечать на поставленный вопрос, ещё не начал выражать своё отношение к либералам, Аркадий Гоцман в мыслях уже наметил его своим соратником на предстоящем митинге. Но рано Гоцман потирал руки! После того как Петрович начал говорить, о его неоднозначном и категоричном отношении к либералам, это разрушило хрупкую иллюзию Гоцмана видеть в Петровиче сторонника не только на митинге, а где бы то ни было. И даже лучше бы его вообще не видеть, а скорее уносить от него ноги.
Петрович, в свете происходивших повсеместно событий, уже успел почерпнуть где-то, что либералы – это еще те собаки, которые лишь прикрываются заботой о народе, на самом деле глубоко презирают его. Они брезгливы к народу и высокомерны ко всему русскому. По мнению Петровича, выходило, что он согласен с утверждением: «вздорная баба – эти либералы».
На первых порах своё отношение к либералам Петрович пытался высказывать в мягких выражениях. Но, по мере того, как он приближался к полному, расширенному ответу, его голос наполняла ярость, и эта ярость говорила и выражала больше, чем смысл самих слов Петровича.
– Вот ты, Гоцман, спрашиваешь, как я отношусь к либералам? Их не сразу и поймешь, что они такое?! Правильно говорят, что только либерал так усердно отрицает то, чем он является на самом деле. Только либералы и шизофреники не соглашаются с тем, кем они являются на самом деле! Только либералы и шизофреники! Ну, может быть, и ещё кто-то – им подобный. Это примечательно, не правда ли? – язвительно, не то спрашивал, не то утверждал Петрович.
 – Только либерал думает, что это неправильно называть его либералом. Вот какая штука! Он не хочет быть либералом, а он либерал. Вы можете понять это? Вот какое это явление – либерал. Редкая скотина этот либерал, – между тем продолжал Петрович.
– Когда настоящего либерала спроси, как его называть, он теряет свою ориентацию, и мимикрирует под удобное для него название. Вот это и есть настоящий либерал. Редкий случай этот либерал! Раз, и его в природе нет! Это такой редкий вид мимикрирующих насекомых, что даже его спроси: «Ты кто, либерал или что ещё хуже? Что-то настолько плохое, что уж и хуже некуда? Ты, то или другое?»
« Да, как вам сказать? – начинает крутить либерал. – Здесь ведь как, здесь ведь может оказаться и так, что...»
– Всё... Вот это настоящий либерал. Редкая зараза этот либерал! Редкая по глупости тварь этот либерал! Если, что не понимает, а он редко что понимает с первого раза, да и со второго раза редко что поймет, да, пожалуй, и с третьего тоже ничего не поймет. Жди, этот либерал обязательно что-то ляпнет назло, что называется. Как будто не соглашается из упрямства, а сам ждёт, когда ему, ленивому на мысль, начнут разжевывать – что почём. Либерал выслушает все соображения, не впитывая суть анализа, не поймет, сделает тупое лицо и ещё раз переспросит... якобы не соглашается. И этой тупой либеральной особенности вынуждены зачем-то объяснять всё по нескольку раз. В шапке дурак и без шапки дурак, этот твой либерал! – заключил Петрович.
– Ничего зарабатывать с вами я не намерен... знаю вас!
Петрович разошелся не на шутку, что уже и забыл, зачем пришел к Гоцману. Он вспоминал: что имел прискорбный опыт общения, как выяснилось, именно с либералом, так что, как утверждал Петрович: он знал, о чём говорил.
– Это же надо, до чего этот либерал упрямый осёл! Холера его побери! По-русски ему изложил, на одном языке, казалось бы, разговариваем... А он заладил... одно своё повторяет: «Так - то оно так, а ежели насупротив поставить... Вот тебе и на... И, как бы, вроде, и никак иначе, а если насупротив поставить? Ну вот, если насупротив, то вот тебе и на...»
– Тьфу, баран. Ей – богу, баран! Какого... я с ним связался? Откуда он взялся такой? Бывают же экземпляры. Ну, просто редкий дебил! Простите, слов других нет.  Не хотел пёс признавать справедливое – очевидное утверждение, а как очевидное скроешь? Вот он кружился, как пыль на ветру, паршивец! – рассуждал Петрович. – Ну, что тут непонятного? Ну, казалось бы, согласись! Так нет... Ну, даже, что-то и придумывать-то и придумывать-то нечего! Что за человек? Ясно же всё, как божий день!
Ворча и негодуя, Петрович ушел, так и не вспомнив, зачем приходил. Описывая этого паршивца, Петрович невольно, сам того не ведая, нарисовал словами с годами сформировавшийся облик самого Гоцмана, в котором тот не мог не узнать себя.
Потеряв единомышленника и сторонника в лице Петровича, Гоцман рылся в записной книжке, стараясь найти номер телефона и уточнить про митинг.
– Где? Когда? В котором часу?  Он обязательно придёт.