Музыкант

Свернув со Свечного, я привычно  оказался на Лиговке и направился к Обводному каналу. Вдруг, словно ниоткуда, послышалась  минорная мелодия Шопена. На улицах Питера достаточно много уличных музыкантов, но такой инструмент, как фортепиано услышишь нечасто. Приблизившись, я увидел пожилого мужчину, который стоял у инструмента.  Бродяга был одет в длинное тёмное мешковатое пальто из-под которого виднелись некогда модные вельветовые брюки с разорванной штаниной и заношенные кроссовки, на голове у него была демисезонная вязанная шапка, а шею утеплял стеганный шарф. Концертный костюм совсем не соответствовал питерской погоде. Лицо мужчины было настолько спокойным, словно в этом городе не существовало больше никого, кроме него и его инструмента. Двухцветная палитра нот стёрла на время всё плохое, что происходило с ним в реальном мире и заменило черную полосу, белой. 
Я сразу обратил внимание на то, как легко и волшебно уличный музыкант творил печальную мелодию. Подушечки его замерзших пальцев ловко касались черно-белых клавиш старого инструмента  и ноты забирались под одежду прохожих, заползали прямо в душу, тихонько зажигая в её глубине огоньки.
Этих бедолаг объединяло одно: инструмент и музыкант оказались под открытым небом, они оба выброшены  на кладбище сломанных жизнью вещей, забыты и никому не нужны. Сломанное редко кому-то  нужно, даже если его еще можно починить. И только сломанное сердце умеет любить, понимать и беречь такое же сломанное.
Несмотря на моросящий дождь, разгулявшившийся ветер и спешку, прохожие задерживались на музыкальном перекрестке. Каждый думал о своём. На лицах проступала светлая грусть. Поток эмоций обволакивал каждого, кто задержался на импровизированном концерте. Эта, светлых тонов музыкальная гамма, зацепила и меня. Я остановился. Мелодия, которую я слышал была до кома в горле прекрасна. Расстроенные ноты звучали словно робкие стоны и вызывали во мне смешанную бурю эмоций. Тональность боли сломанной души была одновременно и уродлива и красива. Парадокс, но мне никогда раньше не доводилось слышать столь мощного и виртуозного исполнения Шопена. И даже хмурый осенний Питер был солидарен и вдруг посветлел.