Тревожная весна 1964

***
     После полного приключений лета в шестой класс шел с интересом. Учебники Истории средних веков и Зоологии, пролистанные на каникулах, обещали что-то новое, непознанное. Стандартно-бестолковые две первых недели с повторами забытого и утрясанием расписания уроков прошли, и выяснилось, что у нас те же проблемы со скучным пересказом параграфов учебников, непонятными и нудными для большинства учеников предметами, оторванностью повседневной жизни от школьных требований. Детишки за лето выросли, и дерзить стали грубее.
     По состоянию здоровья вышла из строя учитель истории Юлия Дмитриевна. В середине ноября пришла историчка из 4-й школы, очень жесткая дама средних лет, и ввела палочную дисциплину. Двойки и удаления с уроков укрепили прилежание, а письменные опросы и зубрёжка дат почти отбили интерес к истории. Спасался я чтением романов Ф. Купера, М. Рида, Г. Сенкевича, В Яна, Данилевского, Лажечникова. «Князь Серебряный», «Дмитрий Донской», «Тарас Бульба», чей-то роман о Яне Жижке и Яне Гусе и конечно романы Вальтер Скотта.
     Тут в школе, кстати или некстати, мы подобрались к крестовым походам и феодальным сословным отношениям. Помните? «Вассал моего вассала – мой вассал». Через день в узком мальчишеском кругу я озвучил свой вариант отношений сюзерена к вассалам: – Кто нассал на моего вассала, я на того сам нассу! (пардон муа).
     Пацаны оценили. Услышала ли мою сентенцию учительница – не знаю, но это была единственная годовая четвёрка по истории с 5-го по 10-й класс. Мама сохранила итоговые листы ведомостей дневников.

В конце года достроен и открыт Таганрогский универсальный магазин – ТУМ.
     С этим хорошим событием мы и встретили новый 1964-й год.

«МАМА ВЫШЛА ЗАМУЖ»
     То есть, мужчина, который до этого иногда, потом часто приходил к нам и уводил маму в кино или на прогулки, теперь получил постоянное место в семье. Медленно-медленно и непросто началась притирка. Резкого отторжения не было, но и панибратства тоже. Я не свистел из окна «дяде Лёше», привлекая его внимание, только потому, что не умел свистеть. Главное для меня было, чтобы маме с ним было хорошо.
     Высокий, за 190 см, сильный, спокойный. Моряк. Работал старшим механиком на транспортном судне. Проводил нас с мамой в Порт на стоящий у Северного мола, хоть и маленький, но настоящий корабль. Это было здорово. Много нового я не только увидел, узнал, но и пощупал своими руками. Помогало сближению и то, что, пребывание на берегу, а значит в одной комнате с нами (где он не знал чем бы полезным себя занять), было намного короче, чем отсутствие (во время выходов в море). Паузы давали время подумать, побыть в прежнем режиме, сравнить...

***
     Узнав о переменах в жизни его жены, в апреле 1964 примчался из добровольной ссылки отец Владимир. Таганрог город не маленький, но общие знакомые снабжали маму информацией о её бывшем. Да и саму её застать в магазине под благовидным предлогом не составляло труда.

     В какой-то момент они договорились и в нашей комнате состоялась встреча. Подробностей разговора я не знаю – меня выпроводили во двор. Отец Владимир попытался было вернуться в семью, но его аргументы оказались не убедительны. Разошлись без скандала, даже по-моему выпили мировую.

     Отец Владимир устроился рабочим, через месяц кладовщиком на своей первой овощной базе № 4 Горплодовощторга. Алименты против «воркутинских» стали намного меньше. Какое-то время он заходил иногда к маме на работу и вызывал меня на улицу со двора.
     Возможно от сознания вины передо мной, он перед встречей выпивал для храбрости, я скукоживался и выпускал иголки. Разговора не получалось. На прощание отец бурчал: – Вот ты вырастешь и тогда всё поймёшь. Но мама не хотела, чтобы я совсем порвал отношения с отцом.
     В конце мая, в одну из таких встреч, отец вынул из кармана брюк ручные часы, без коробочки и без ремешка, и протянул мне, как подарок к прошедшему дню рождения. Это были мои первые собственные часы, пусть и б\у. Друзья во дворе и потом в школе с завистью спрашивали у меня: – Который час или – Сколько осталось до конца урока.

***
     Пришла пора отправить меня в деревню и заодно предъявить Алексея родне, и мы все отправились в гости к тёте Дусе в Неклиновку. Тут я в первый и последний (пока) раз был пострижен «под Котовского». У Бондаренко в этот день была тотальная стрижка и баня. В преддверии жаркого лета т. Дуся лично стригла взрослых мужчин – коротко, а сына Сашку и меня – налысо.
     Не доводя, при ещё не отчиме, дело в гостях до скандала, я сцепил зубы, уговаривая себя, что за две недели (на которые меня оставляли в Неклиновке) волосы немного отрастут, и я смогу вернуться в Таганрог без позора на свою курчавую голову.
Во время экзекуции какой-то местный папарацци сделал несколько снимков голой головы. Фотографии пришлось уничтожить (может, погорячился?).
     Тётя Дуся, понимая сложность момента, под стрёкот ручной машинки разряжала обстановку весёлыми рассказами из своей жизни. Помню, как мы смеялись над её миниатюрами, об отговорках при опозданиях на работу:
     – Встала я утром, глянула на себя в зеркало – така хвора, така хвора – нэ пiду сёдня на работу.
     В другой раз она долго искала засунутый накануне куда-то мешок (чувал). А ее фраза: – Без чувала на работу нэ пiду! – стала крылатой. Чувал в селе, как авоська в городе, был непременным атрибутом: каждый старался прихватить что-нибудь для дома, для семьи.
     Мы с Сашкой бегали на Миус купаться в чёрной воде и ловить бубырей – малюсеньких речных бычков. Сашка показал, где можно на огороде тайком от тёти Дуси полакомиться молодым горошком, посаженным по кукурузе, с какой грядки выдернуть морковку, и, обтерев о трусы, тут же сгрызть. Он же показал, как таскать яйца и неоперившихся птенцов из воробьиных гнёзд под стрехой. Из карточных игр признавал одну – «пьяницу». Шашками предпочитал играть в «Чапая».

***
     За издевательство над головой мне купили на Новом рынке по паре разных красивых аквариумных рыбок, не понимая совместимы ли они. Иметь дома живое подобие красочной жизни кораллового рифа и наблюдать вблизи миниатюрных, невиданных раньше существ, было достаточно интересно. После проб и ошибок пришел к пониманию, что оптимальный вариант – гуппи, меченосцы, неоны, чулочки и сомики на дне. Гурами, вырастая, забивали мелочь – пришлось от них отказаться.

     Тётя Вера (вторая дочь «мамы Тани») из Калуги прислала мне в подарок на 13-летие коньки с ботинками 38-го размера и красивый стильный джемпер (который в отличие от других обновок я полюбил сразу и до полного изнашивания. Скорее всего, потому что у него не было воротника и пуговиц). И то и другое было великовато, как говорится, на вырост. На этих коньках я катался и играл в хоккей до отъезда в Новокузнецк с ногой 41-го размера. А джемпер берёг для школьных вечеров и других торжественных случаев.

***
     Из колонии, в которую в 14 лет он «сел по малолетке», вышел Генка Скляров в наколках, приблатнённым, и с кандидатским в мастера разрядом по настольному теннису. Не намного выше нас, худой, очень дёрганый, как будто из параллельного мира. Заглянул по старой памяти однажды в наш двор, усмехнулся, услышав, о чём мы разговариваем, взял ракетку, и мы увидели, что такое настоящий теннис.
     Под занавес он «выкрутил» такой финт, что когда шарик на его стороне взлетел вверх метра на полтора, Генка вспрыгнул на столешницу и «загасил» его, как в волейболе. Это было, конечно, не по правилам, хулиганство, но очень эффектно. Приходил ещё пару раз, и мне показалось, что у нас ему спокойно, безопасно, что ли, а месяца через три…

     Гроб с телом стоял в середине его двора (на Ленина, 43?) на двух табуретках. Наши взрослые подошли к Генкиной бабушке и маме, а мы, подталкивая друг друга, остановились метрах в полутора с другой стороны. Через «не хочу» я посмотрел на Генку, но лица его не запомнил. Меня поразили его руки, сложенные на груди. Точнее одна рука, с которой сползла ажурная кисея. Кожа на запястье и пальцах выглядела так, словно к руке приложили доску с набитыми гвоздями и ударили сверху киянкой. Такие следы у утопленников образуются при относительно долгом пребывании в воде от укусов острых зубов мелкой и средней рыбы, обитающей в заливе, или от соприкосновения с песочно-каменистым дном на мелководье при приливно-отливном движении воды. Слухи ходили недвусмысленные, но менты криминала не искали – утонул, мол.