И смех, и грех

Ирка драила полы! Она терла шваброй с остервенением, возила тряпкой по деревянным крашеным доскам туда-сюда, туда-сюда. Выпрямила спину, уголком рта сдунула русую чёлку,  перевела дух. Потом решительно утопила тряпку в ведре, отжимала её с такой силой, будто хотела выжать всю душу из этой тряпки, и швыряла  с глухим деревянным стуком швабру от бедра. «Сволочи, сволочи», - повторяла она сквозь зубы. Кто были, эти сволочи, никто не мог бы сказать: ни Ирка, ни её мать, сидящая на кухне, ни соседи, ни родня – никто на белом свете, потому что произошло в Иркиной жизни страшное - нет теперь  у неё на этом белом свете ни отца, ни брата!
- Ма-а-ам, а под кроватью мыть?
- Мой, доча, всё мой - раздался усталый Машин голос.
---------
Потолок навис молчанием… страшным, тяжелым. Давил своей белизной, зажимая плечи, как в тиски.
На большом кухонном столе одиноко дымилась тарелка борща. Рука с ложкой зависла в ожидании. Взгляд застыл.
- Надо идти. Надо подняться на второй этаж. Надо себя заставить это сделать. А как? Вдруг я невпопад, не к месту. Даже не знаю, как поступают в таких случаях. Может всё это неправда, не может же такого быть, чтобы всего через полгода после одних похорон в семью пришла беда опять.
Ещё полчаса тому назад Наталья шла после работы вполне довольная и счастливая, и уже подходя к своему дому, встретила соседку, та и поведала страшную новость: у соседей, что квартирой выше над Натальей, умер сын.  Взрослый парень лет двадцати пяти, прошедший войну в Чечне. Статный, сильный парень закончил военное училище, но тут грянула перестройка, его отправляют служить, и попадает он в самое пекло – в Чечню. Выжил он в той войне и вернулся домой, чтобы работать вместе с отцом. Крутил баранку своего Камаза, возил грузы, кормил свою семью: отца, мать и младшую сестрёнку. И жизнь вроде бы стала входить в своё правильное русло, но нелепая случайность прервала её. Он должен был вернуться из рейса вечером. Сначала в семье решили, что задержался в пути, а утром заволновались, решили сходить в гараж.  Гараж был открыт. Внутри гаража в  машине сидел сын и его девушка. Оба мертвые. Задохнулись. После рейса решили поужинать и погреться, день был осенний, холодный. Включили печку и угорели. На панели перед ними осталась разложенная еда, они так и не поели курочку, не притронулись. Стояла открытая бутылка с шампанским, они только пригубили пластиковые бокалы. Вот так просто и страшно. А за полгода до этого от рака скончался его отец.
Жила-была семья из четырех человек, и вдруг не стало семьи ровно на половину меньше, остались только женщины: мать Маша и дочь Ира.

   А было время, когда дружно вселялись в этот дом, квартиры получали почти одновременно, от государства, бесплатно. Строили дом на Чижовке, старинной окраине Воронежа, военные строители, проектировал институт «Военпроект», что располагался в центре города, и квартиры получали тоже военные. По тогдашней советской традиции часть квартир получил и город, часть – завод, работавший на оборонку. На огромном заводе трудились рабочие, многих из которых набирали с окрестных деревень. Так в одном подъезде оказались соседями те, кто жили и росли когда-то в одной или в соседних деревнях.
В общем, в одном подъезде жили и офицеры, и рабочие, и главный хирург госпиталя, и генерал – начальник военного училища, что находилось рядом, и инженеры, и библиотечные работники. Вот такой бульон.
Надо сказать, жили дружно. Приветливо здоровались при встрече, выходили на субботники и убирали двор, сажали деревья и цветы, вместе гуляли с детьми, что росли, как в сказке: не по дням, а по часам.
Наталья не была особенно дружна со своими соседями, что жили над ней. Жизнь в ритме: работа-дом, дом-работа практически не оставляла времени на общение с соседями.
 
Глава семьи у соседей занимал весьма солидную по тем временам должность – начальник автоколонны в военной части. Должность гражданская, но ответственная, при ресурсах, технике, топливе и других благах, возможных при социалистическом строе тех времен.  Он с женой родом были из одной деревни. По-воронежски, крепкие, светловолосые, круглолицые с розовым румянцем на щеках, как говорится: "кровь с молоком".
В этих краях природа выпестовала в большинстве своём красивых людей, как  утверждают учёные: «с устойчивым генотипом», но характер воронежцев не простой – напористый: палец в рот не клади. Умеют и за себя постоять, и за правду. Не простой народ!
По осени подъезжала к подъезду грузовая машина, и отец семейства поднимал на второй этаж мешки с картошкой, луком, капустой, что привозили из деревни от родителей, а по весне дружно всей семьёй ехали в ту же деревню, чтобы сажать картошку, полоть её и помогать родным.
 Праздники проводили бурно и весело. Отец брал в руки гармошку и наяривал на ней разные мелодии, а гости и семья пели, и пели они не просто дружно, а очень хорошо, раскладывая мелодию на несколько голосов. Что вы хотите – воронежцы издревле славились своим пением. Музыкальный народ! Красиво и ладно пели – заслушаться можно, потому, никогда Наталья не выражала никакого неудовольствия вечеринкам своих соседей сверху, которые могли  затянуться и  за полночь.
Её соседи – народ не хилый, если пускались в пляс – трясся потолок. "Эх! Раззудись плечо, размахнись рука…». Петь - так петь, плясать - так плясать, жить - так на всю катушку! И хоть комплекция у всех была не хилая, но танцевали они с удивительной грацией, присущей некоторым полным людям. И откуда только появлялись эти изящные  движения, эта плавность, эта отточенность? Смотреть на них в танце приятно, так, что  глаз не отвести.
Шумные были соседи, но только по праздникам великим или семейным. И вдруг – тишина. Сначала перестал показываться на глаза глава семейства. Наталья и не догадывалась, что случилась беда, а потом стихли соседи: ни песен, ни топота, ни шумных застолий.  Очень тихо скончался отец, похоронили его в родной деревне. Весть пришла с запозданием, когда всё уже произошло.
И вот, как обухом по голове!
Надо идти.
- Мам, ты куда? - Дочка-подросток стояла в коридоре и удивленно глядела на мать.
- Я на минуточку поднимусь к соседям. Надо выразить соболезнование, а то как-то не по-человечески это всё, не по-людски.
- Ты же  не поела!
- Ничего, приду – поем. Я быстро.

  Дверь открыла Мария. И сразу стало ясно - всё правда. Не было ни истерики, ни отрешенности в её взгляде, а была только безмерная вселенская печаль. Наталья боялась увидеть убитую горем женщину и не знала, с чего начнет разговор. Как сказать слова и при этом  не ранить тяжело, не вызвать волну неудержимого отчаяния. Но не было ни рыданий, ни слез, ни причитаний – слёзы выплаканы, только  сухие глаза с темными кругами глядели печально, как на иконе.
- Проходи,- просто и тихо сказала Маша, - помянем.
Наталья молча прошла на кухню. Людей, за исключением одной соседки, уже не было. Поминки закончились, все разошлись.
- Садись
Наталья села. Стол, застеленный клеёнкой, чисто вымыт. На столе одиноко стоит глубокая тарелка с двумя красными солеными помидорами.
Всё убрано. В глубине квартиры слышно, как Ирка моет пол. Маша устало и грузно осела на табуретку. Маша женщина красивая и статная, натуральная блондинка с голубыми глазами,  сидела в черной кофте и с траурной кружевной повязкой на голове.   
   Соседка Тоня засуетилась: «Надо помянуть, надо помянуть мальчика-то».
Только Наталья хотела открыть рот, чтобы сказать, зачем пришла, как Тоня достала откуда-то  полутора литровую пластиковую баклажку с какой-то прозрачной жидкостью и поставила на стол.  Тут же появились три рюмки-стопочки.
Тоня быстро наполнила стопки самогоном. Что за жидкость находилась в баклажке, Наталья не спросила, но подумала, что самогон.
Говорить, что она не пьёт постеснялась, скажут ещё, что выделывается. А Наталья действительно плохо переносила спиртное, организм не принимал эту жидкость, и посему редко участвовала в застольях. Не любила это дело и не знала, как себя вести.  Но тут такой случай, можно сказать особый…
- Царствие Небесное  сыночку моему. Пусть ему земля будет пухом!
Женщины перекрестились и просто, без задержки выпили по рюмке.
Все посмотрели на тарелку с помидорами, но никто не притронулся к ним. Хозяйке не до стола, не до угощений… Наташе не нужны никакие объяснения: сама пережила смерть мужа, уже знала, как ничтожно в этом мире многое. Многое, кроме жизни близких, дорогих сердцу людей.
 
- Вот ведь, Наташа, как всё бывает, – начала Маша, - жили-жили не тужила, а беда пришла – отворяй ворота.
- Я пришла сказать, что мне очень жаль. Я только что узнала, про вашу беду. Примите мои соболезнования. Я по-соседски зашла.
Наталья замолчала, печально глядя на Машу.
- Горе моё горькое,- отозвалась Маша. Спасибо тебе, давно ведь живем, бок о бок, а видимся редко.
- Ну, между первой и второй перерывчик небольшой, - почти пропела Тоня. И быстренько разлила по этой самой второй.
Тоня жила по соседству с Машей, что называется дверь в дверь, на одной лестничной клетке, в двухкомнатной квартире. Тоня небольшого росточка, маленькое личико, мелкие черты лица. Всё, что знала о ней Наталья, это то, что Тоня с мужем  квартиру получила от завода, на котором работала вместе с мужем. Муж был инвалидом , без ноги. Мужа Тоня любила и ласково называла «мой Ильюшенька». Но муж умер, и Тоня осталась одна с дочерью.

С Машей они жили когда-то в одной деревне, и здесь, в доме оказались так же по соседству.  Держалась Тоня неуверенно, всё время заискивала, заглядывала в глаза, как бы прося поддержки, но при этом не прочь была посплетничать, что придавало ей значимость в своих собственных глазах.   
  Наталья попыталась откреститься от рюмки, но Тоня пододвинула стопку к ней грозно со словами: «Отказываться нельзя. У меня вон одна почка, а я же не отказываюсь. Ты знаешь, что у меня была операция, и мне удалили почку? Ничего, живу!»
  Наталья с удивлением посмотрела на Тоню. Как это она умудряется жить с одной-то почкой?
- Не чокаясь! – Тоня приняла на себя роль ведущего, если можно так сказать.
Выпили.С тоской посмотрели на помидоры. Помидоров два, а за столом трое сидят. Наталья подумала, что надо бы закусить, она же с работы, голодная, сейчас развезет с этого самогона, но неудобно объедать людей. Всего два помидора.
После паузы рука Маши потянулась к помидору, и он был съеден. Второй помидор с шумом  высосала  Тоня.
- Ну, вот и хорошо, - подумала  Наталья, - теперь и выбирать не надо, брать или не брать!
Голова оставалась совершенно ясной. С удивлением  Наталья подумала, что всё происходящее на кухне видит и осознает вполне спокойно, почти без эмоций. И женщины, сидящие рядом, такие простые, такие несчастные!

- Вот как теперь жить, Наташа? Как? За что нам такое с Иришкой? Когда муж умер, я думала, что сын мне помощник, мужчина в доме, защитник матери и сестры, а оно вон как получилось!
  Сын у Маши и вправду парень был, хоть куда! И характером спокойный и умом удался, и внешностью ладный. Он, да сын Натальи  были почти ровесники, вместе росли во дворе,  вместе в футбол и хоккей гоняли, вместе за сестренками приглядывали. 
Как-то пришла домой Наталья, видит, что на кухне потолок мокрый – соседи сверху залили. Позвала она сына, сыну лет восемнадцать было, и хоть не велик возраст, но уже надежный был, помощник.
- Не волнуйся, мам, я сейчас всё решу!
Поднялся он на второй этаж и вернулся уже с Машиным сыном. Спокойно зашли мальчишки. Без ругани, без эмоций, по-деловому, по-мужски стали обсуждать, что делать. Поднялись снова наверх, что-то крутили, что-то рядили, но исправили поломку. А Наталья смотрела на них и думала, что хороших сыновей они с Марией вырастили. Эти ругаться и скандалить не станут, эти друг дружке в жизни помогать будут!
Вот эту историю и вспомнила Наталья, рассказала сидя за столом. И посветлело лицо у Марии, вспомнили о сыне, как о живом. Хорошо вспомнили, нежно. И тихий Ангел пролетел! Помолчали.
- Маша, вы столько пережили, столько горя перенесли! Вы не представляете, сколько людей сейчас вашей беде сочувствуют! Все сейчас мысленно с вами, поэтому у вас обязательно всё будет хорошо!
 Наталья произнесла свою короткую речь так уверенно, что Мария подняла на неё глаза с надеждой и удивлением.
- Правда? Ты так думаешь? Мы сможем жить дальше?
- Обязательно! Верь мне!
- Ты думаешь, что это можно пережить?
- Если принять, что смерть – это продолжение жизни, то можно! Ты же верующий человек?
Наталья посмотрела на Машу, а потом перевела взгляд на Иринку, которая, как оказалось, стояла в дверях кухни, прислонившись головой к косяку,  и тихо слушала разговор женщин.
- Мне пора! Я, пожалуй, пойду, - сказала Наталья.
- Нет, надо по третьей! Бог троицу любит! – вступила в свои права Антонина. – Мальчика надо помянуть три раза!
Почему надо обязательно пить? Зачем?- пронеслось в голове Натальи, но возражать она не стала. - Сознание в порядке, в глазах ничего не двоится. Может и не самогон это?  Ладно, выпью и домой. 
Выпили по третьей.
- Хорошо пошла, - крякнула от удовольствия Тоня.

Наталья стала подниматься, и вдруг, к своему удивлению поняла, что голова работает хорошо, а вот ноги совершенно отказываются идти! Просто ватными ноги сделались, не идут и всё тут! Это стало заметным не только Наталье, соседки кинулись помогать и поддерживать. С трудом преодолев три метра пространства кухни, Наталья зацепилась руками за ручку двери.
Иришка смотрела на неё широко раскрытыми глазами: «Тётя Наташа, вам помочь? Вас довести до дома?»
- Вот стыдоба-то, подумала Наталья, а вслух сказала: «Нет, спасибо, не надо. Я дойду сама».
Уцепившись руками за перила, она потихоньку спустилась на свой первый этаж и позвонила в дверь. Дверь открыла дочка: «Мам, ты где так долго? Ты же мне обещала помочь…» и вдруг осеклась на полуслове, с удивлением разглядывая мать, а потом звонко расхохоталась.
- Мама, ты чего? Ты же сказала, что на минуточку пошла к соседям!
- Доченька, я сейчас тебе ничем помочь не смогу! Вот съем свой борщ и пойду спать!
Борщ остыл, но был съеден до дна медленно и верно. Всё, теперь спать!

Мальчика, называется, помянули!

Прошло время, жизнь взяла своё. Вышла Иринка замуж, родила двоих крепких детей: сына и дочку, и снова застучали детские ножки по потолку у Натальи, и снова запела певучим голосом Иринка, и опять раздается смех в их доме. Жизнь продолжается! Жизнь сильнее смерти.
И если кто-то начинает жаловаться на шум у своих соседей, вспоминает Наталья глухую, страшную тишину наверху в квартире у Марии, и многое выглядит иначе, и по-другому представляется всё вокруг.