О борьбе со взяточничеством в Узбекистане

Возвращаясь к событиям борьбы со взяточничеством в Узбекистане. Воспоминания и размышления, в том числе, о нарушениях законности.
 
В 2023 году будет 40 лет, как Т. Гдлян принял к своему производству уголовное дело в отношении начальника ОБХСС УВД Бухарского облисполкома Узбекистана Музафарова, которое разрослось в так называемое хлопковое дело. И, с учетом того, что 10 лет назад на тридцатилетие этой даты отдельные члены из следственной группы Гдляна, включая печально известного А. Карташяна, собирались в Москве, о чем тогда написал в «Голосе Армении» некто Б. Кюфарян, который в своих неоднократных публикациях прославляет Карташяна, как великого борца против мафии, я не исключаю, что и сейчас в 2023 году состоится новая встреча с очередным чествованием. Но, есть ли к этому основания? Поэтому, я, как, с одной стороны, простите за тавтологию, человек со стороны, и в то же время, побывавший в Узбекистане, может и не в эпицентре тех событий, но, в определенной степени, в гуще их, в качестве участника борьбы со взяточничеством, посчитал необходимым вспомнить о том, что было, и высказать свое видение того, что это было. Тем более, что время течет, события тех лет становятся историей, люди не вечны, а работа следственных бригад в Узбекистане по так называемым хлопковым делам в связи с выявленными впоследствии фактами нарушения законности при их расследовании вызывала и вызывает разные неоднозначные, порой диаметрально противоположные мнения и оценки. Поэтому, я посчитал необходимым на основании собственного участия в этих делах поделиться, как фактической стороной того, что происходило с моим участием, так и высказать свою оценку событий, действий, поступков людей, как говорится, с высоты прожитых лет. Тем более, что по прошествии многих лет уже можно рассказать и о тех или иных оперативных разработках, разглашение которых тогда, на момент следствия было недопустимо, а кое – что вообще представляло государственную тайну.
По состоянию на конец 1985 года я имел стаж работы по специальности в качестве следователя прокуратуры менее одного года после окончания в 1984 году юридического факультета. Работал на должности следователя Дзержинской межрайпрокуратуры Минской области прокуратуры Белорусской ССР (сейчас моя республика называется Беларусь, поэтому далее я буду употреблять это официальное и правильное название).
Ко времени моего командирования в Ташкент из прессы (а уже в СССР наступило время гласности) всем было известно, что в Узбекистане работает несколько следственных бригад под эгидой следователей по особо важным делам прокуратуры СССР, которые занимаются расследованием уголовных дел о взяточничестве в различных сферах жизнедеятельности, а также о расхищении социалистической собственности, в первую очередь в системе производства и заготовки хлопка. Поэтому, за ними закрепилось название хлопковые дела. Понятия о наличии не просто взяточничества, а коррупции, в СССР тогда еще не существовало, так как она – коррупция, не вписывалось в идеологические догмы того времени: пребывания страны в периоде развитого социализма, которому, дескать, чужда коррупция, так как она присуща лишь загнивающему капиталистическому обществу.
  Отправлен в Узбекистан я был волевым решением заместителя прокурора Минской области по следствию Васильева Л.И., который вызвал меня в Минск, и, не спрашивая какого-либо моего согласия, поставил перед фактом принятого руководством решения о командировании меня в Узбекистан, указав, что билеты на самолет уже заказаны, и в Ташкенте я должен быть через пару дней. Леонид Ильич сообщил, что, как ты понимаешь, направление   в Узбекистан – это, не прихоть белорусских руководителей прокуратуры, а выполнение указаний Генеральной прокуратуры СССР, и что туда направляются и другие белорусские ребята, как и ребята со всего Советского Союза. Я не стал возражать против моего командирования. Более того, я обрадовался такому принятому решению именно в отношении меня, так как ничто меня не держало в небольшом городишке, где я работал. Я был молод, не обременен семьей, проживал в общежитии. Каких-либо сложных уголовных дел (нераскрытых убийств и пр.) в производстве, в которых можно было бы проявить свой молодой профессиональный азарт, особо не было. Мои родители также еще были достаточно молоды и здоровы, чтобы мне, – старшему сыну, беспокоиться за их здоровье, и оказывать им всяческую помощь. Я понимал, что предстоящая командировка – это  определенная важная веха в моем профессиональном становлении, как следователя, так как было очевидно, что те уголовные дела, в расследовании которых предстояло участие - это не расследование тех банальных, в основной массе одно эпизодных фактов хищения путем злоупотребления должностных лиц служебным положением, установка на  расследование которых тогда  в 1985 году шла, и которые прокурор забирал из милиции, чтобы загрузить своего следователя прокуратуры, а также расследование бытовых убийств на почве пьянок супругами друг друга, и совершенных на этой же почве изнасилований, которые относились к подследственности следователей прокуратуры.
Жизнь била ключом. Предстояло знакомство, и через профессию познание Востока нашей тогда общей необъятной Родины, так как до этого времени я побывал лишь в студенческие времена в Вильнюсе и Москве, куда с однокурсниками на выходные выезжали погулять, попить литовского пива.  Правда, еще в 7- летнем возрасте с родителями ездил к маминым братьям-шахтерам в теперь уже известный во всем мире г. Снежное Донецкой области, где был сбит малазийский боинг.
На момент моего прибытия в Ташкент, там уже, как я выше указал, работала следственная группа под руководством следователей по особо важным дела при Генеральном прокуроре СССР Гдляна Т.Х. и Иванова Н.В. Были другие следственные группы под руководством также следователей Генеральной прокуратуры. Так, помнится фамилия руководителя следственной группы Свидерского, члены которой занимались непосредственно хлопковыми делами, т.е. установлением фактов приписок количества собранного хлопка, и, соответственно, установлением количества похищенных денежных средств, выплаченных за этот приписанный хлопок. В то же время, сейчас в Википедии применительно к набору ключевых слов «хлопковое дело» почему-то открывается упоминание лишь о Гдляне и Иванове, как руководителях следствия по хлопковым делам. В том же Интернете звучат цифры, что по хлопковым делам было возбуждено и расследовалось примерно 800 уголовных дел, по которым было привлечено к ответственности свыше 4 тысяч человек. Гдлян же, ведет речь, что их с Ивановым группой было привлечено к уголовной ответственности чуть больше 60 человек. Поэтому, неправильно борьбу со взяточничеством в Узбекистане в те годы увязывать лишь со следственной группой Гдляна и Иванова. Так, я в составе данной следственной группы никогда не состоял, хотя пару раз мне приходилось пересекаться с вышеуказанными следователями по тем или иным вопросам, которые возникали в ходе работы. В частности, чтобы получить разрешение на допрос по своему делу того или иного фигуранта, который был арестован группой Гдляна- Иванова, числился за ними, и без разрешения этих руководителей следствия нельзя было допросить такое лицо. Конвоиры не приведут его для допроса.
По прибытию в Ташкент 28 октября 1985 года, я был представлен начальнику следственной части прокуратуры Узбекской ССР Лаптеву Виталию Юрьевичу, который определил меня для работы в составе следственной группы прокуратуры республики, которой руководил такой же как и я, ранее прикомандированный - следователь прокуратуры Орловской области Логвинов Николай Николаевич. Другое дело, что я был тогда мальчишка с годовым стажем и со званием, соответствующим воинскому, младший лейтенант, а Логвинов был следователь со стажем, опытом, в звании младшего советника юстиции, соответствующем званию майора.
 В этой нашей группе было около 10 человек. Кое кого уже, к сожалению, не помню. Хорошо помню земляка – следователя прокуратуры Пинского района Брестской области Лешкевича Виктора (к сожалению, давно уже покойного), следователя из Целинограда Казахской ССР Георгиади Александра, следователей из разных областей российской федерации Савиновских Алексея, Шитова Валерия, следователя из прокуратуры Еревана Чилингаряна Артема Сергеевича, военного следователя - моряка, вроде из Таллинского гарнизона Вараксина Анатолия. Некоторое незначительное время в группе состоял прибывший из Ашхабада следователь военной прокуратуры Эдуард Садурский, родом  из Новороссийска, откуда и  был инициативно призван на службу с тем, чтобы впоследствии , как он выразился, делать партийную карьеру.
Кстати, в других следственных группах, которые также как и мы, работали под эгидой прокуратуры Узбекской ССР, были следователи из разных регионов Украины. А вот из Прибалтики из гражданской прокуратуры припоминается лишь один литовец, фамилию которого вспомнить не могу. Были следователи различных военных прокуратур, в частности был следователь военной прокуратуры Минского гарнизона Ш. Все мы друг с другом пересекались, были знакомы, так как жили в одной гостинице под названием Ташкент.
  Что касается наших вышестоящих руководителей следствия. Упомянутый мною выше начальник следственной части прокуратуры Узбекской ССР Лаптев Виталий Юрьевич также из приезжих. Он ранее работал следователем прокуратуры Красноярского края, откуда также в свое время был командирован для оказания практической помощи, а затем, в  связи с тем, что в системе прокуратуры Узбекистана, как и в партийных органах, органах власти, управления, судебной системы была замена  многих местных кадров, которых посчитали  неблагонадежными, на приезжих, он и был назначен начальником следственной части. А потом уже и сам он подбирал кадры следователей для своего отдела. Как это было затем со мной, спустя 2 года моего пребывания в командировке, когда Лаптев не хотел отпускать меня и закрывать командировку, я расскажу в конце своего повествования.
Приезжими варягами на тот момент были и прокурор Узбекской ССР Бутурлин, а также его заместитель - Гайданов Олег Иванович. Именно с последним, не считая Лаптева, и пришлось наиболее часто общаться на совещаниях, обсуждениях, когда необходимо было получить санкцию прокурора, которую давал именно он, как заместитель прокурора республики по следствию, а также, когда коллективно обсуждались и принимались решения о наиболее важных процессуальных действиях по делам: предъявлении окончательного обвинения, согласовании его текста, принятии решения о направлении дела в суд, либо о его прекращении.
Как я уже указал, жили мы в гостинице Ташкент в двухместных номерах. Рабочее же место, по крайней мере, первый год, фактически располагалось в здании центрального аппарата КГБ Республики Узбекистан. Здание это находилось на расстоянии 5- 10 минут ходьбы от гостиницы, что было очень удобно. Для входа в здание КГБ каждому был выписан пропуск, который необходимо было предъявлять прапорщику всегда не только на входе, но и на выходе из здания. Не является секретом, что именно сотрудники КГБ осуществляли оперативную работу по нашим делам, которые расследовались в отношении действующих и бывших сотрудников МВД, о чем ниже.
В состав нашей следственной группы под руководством Логвинова, помимо названных мною выше ребят - следователей системы органов прокуратуры, был включен и местный следователь КГБ Сайфутдинов Алишер. Для чего - не буду строить конспирологические версии. Может и для присмотра, в том числе и за нами, не знаю. Но впечатления о нем, как о человеке, коллеге, товарище, остались хорошие. Такой же молодой парень, каким был тогда и я, добросовестно выполнял поручаемую ему руководителем группы следственную работу. В свободное время вместе отдыхали, пили чай, и не только. После моего возвращения домой в Беларусь, связи с ним прервались. По неподтвержденным данным, вроде он впоследствии дослужился до начальника службы охраны или безопасности Каримова в бытность последнего Президентом Узбекистана.
Первое время после прибытия в Ташкент наша группа нарабатывала материал в отношении председателя Навоийского облисполкома, в связи с чем с кем-то из ребят я выезжал в г. Навои. Вместе с оперативниками КГБ, которые притаскивали нам свидетелей, собирали какие - то доказательства, допрашивали людей. Конкретики, уже не помню, так как дело в моем производстве не находилось, а выполнялись те или иные поручения руководителя группы.
Наряду с участием в этом расследовании, достаточно быстро после прибытия в Узбекистан и начала нашей работы в составе следственной группы, нам – перечисленным выше членам нашей группы поступило задание руководителя, выехать с сотрудниками КГБ в один день в разные места республики для задержания с целью заключения под стражу ряда действующих и бывших сотрудников системы МВД Узбекистана. Я был направлен в г. Андижан, где был задержан заместитель начальника следственного управления МВД Узбекистана. Фамилия его, насколько помню, была Султанов. А вот его слова после объявления ему мною постановления об аресте, что он подозревается в совершении взяточничества, запомнил навсегда. Он сказал: «Это какая-то нелепость». Тогда же были арестованы и другие старшие офицеры – в основном бывшие руководители управлений МВД. В частности, начальник следственного управления МВД Калустьян С., начальник управления БХСС МВД Юлдашев Ю., его заместитель Нарижный Н., начальник управления исправительно-трудовых учреждений МВД Алимов М., бывший начальник ОБХСС УВД Ташкентского горисполкома Урунов А. Все эти лица были арестованы на основании постановлений, вынесенных руководителем нашей группы Н. Логвиновым с санкции руководства прокуратуры Узбекской СССР в лице заместителя прокурора О. Гайданова. Группа Гдляна отношения к этому не имела, хотя не секрет, что основаниями для заключения этих лиц под стражу в основном были первичные материалы, наработанные группой Гдляна.
Естественно, после ареста в один день данной немалой группы лиц, сразу навалилось много работы: осмотры, обыски, предъявления обвинений, допросы, рассмотрение и подготовка ответов на жалобы, доклады информации руководству прокуратуры. Все это легло на плечи руководителя нашей группы Николая Логвинова. Мы же - члены следственной группы, приходили на работу и выполняли те или иные его поручения. А, если он не успевал из - за собственной занятости, дать то или иное поручение, так как постоянно из здания КГБ, где мы дислоцировались, отлучался в прокуратуру республики, то и вообще, мы могли день фактически пробездельничать. Но ответственным за все оставался именно он, и он заваливался работой, не успевал. К тому же, ему было необходимо заканчивать дело по Навоийскому председателю облисполкома Асатову Поэтому, через некоторое время руководство сообразило, что надо что-то менять, и внесло коррективы в организацию нашей работы. Уголовное дело, которое было до этого общим применительно ко всем вышеназванным фигурантам, которое находилось в производстве у руководителя группы Логвинова, было разделено на отдельные уголовные дела в отношении каждого арестованного, и расследование уже этих отдельных дел было поручено конкретным следователям из состава нашей следственной группы. Мне было поручено расследование дела в отношении бывшего начальника ОБХСС УВД Ташгорисполкома Урунова А.  Естественно, это сразу наложило отпечаток на работу каждого, кто принял дела к производству, ибо теперь ты становился ответственным за результаты работы, которые ты должен будешь докладывать непосредственно руководству прокуратуры Республики. Тут уже не побездельничаешь.
Может немного забегая наперед, скажу, что не все дела в отношении указанных выше лиц, дошли до суда, несмотря, на то, что мы - следователи делали все от нас зависящее для доказывания их вины. Конечно, в основном мы работали над проверкой и закреплением доказательствами материалов, предоставленных нам сотрудниками КГБ. Почему не все дела дошли до суда? Отвечу, что не в последнюю очередь и потому, что наша группа незаконных методов следствия не допускала, насилия не применяла, и в лица допрашиваемым, о чем повествование будет ниже, не плевала. А доказывать получение взятки без поимки с поличным, ой как не просто. Поэтому, по некоторым делам после полугодичного содержания арестованных под стражей Генеральная прокуратура СССР сроки ареста не продлила, и люди были выпущены на подписку о невыезде. Правда, мне Генеральный прокурор СССР Рекунков срок содержания Урунова продлил еще на положенных 3 месяца.
Теперь, более подробно, что касается Урунова, следствие в отношении которого было поручено вести мне.
Урунов – это своего рода Чурбанов местного узбекского масштаба. Благодаря тому, что он женился на дочери министра внутренних дел Узбекистана Яхъяева, который был кунаком 1 секретаря ЦК Компартии Узбекистана Рашидова, карьера Урунова резко пошла вверх по служебной лестнице, и к 26 годам он успел поруководить ОБХХ и г. Ташкента и в Ташкентской области. При этом, благодаря своему родству, как говорится, ногой открывал кабинеты МВДшных узбекских полковников и генералов – заместителей Яхъяева, которые к капитану ( а потом майору) Урунову обращались заискивающе, не иначе, как Алимжан Салиевич. Конечно, может не все заместители, но Бегельман Пиня Борухович точно. И вот, открыв в один из дней таким образом двери кабинета Бегельмана, Урунов пересказал последнему содержание разговора, в котором Бегельман в узком кругу (из которого кто - то его и сдал) негативно высказывался в адрес Яхъяева. При этом, Урунов высказал предположение, что Яхъяеву информация о таком разговоре может очень не понравиться, с чем Бегельман не мог не согласиться. Испугавшись, Бегельман стал просить Урунова поспособствовать, чтобы для него не наступили негативные последствия. На это Урунов сказал, что он решит данный вопрос, но для этого необходимы деньги, как он выразился, на ресторанчик для Яхъяева. После чего, по словам Бегельмана, им были переданы Урунову семь с половиной тысяч рублей. Так как эти действия, в результате которых зам министра передал не маленькую денежную сумму своему подчиненному майору, не могли быть квалифицированы, как получение Уруновым взятки, они были квалифицированы, как подстрекательство Уруновым Бегельмана к даче взятки Яхъяеву, с чем согласился и суд. При этом, не могу не признать, что изначально Бегельман дал показания об этом группе Гдляна. Затем подтверждал их нам на следствии, а также и в суде, в связи с чем Урунов был осужден на 7 лет лишения свободы. Были ли правдивы показания Бегельмана или нет, сейчас сказать однозначно сложно. Но, то, что они в то время были убедительны для нас - для следствия, и для суда оказались таковыми, это факт.
Я не исключаю, что впоследствии, когда группа Илюхина, о чем мною написано здесь ниже, стала искать доказательства виновности Гдляна и его следователей в нарушениях законности, в связи с чем многие, а, возможно и все, к этому времени осужденные и подследственные арестованные, начали отказываться от своих ранее данных показаний, от этого эпизода по передаче денег Урунову мог отказаться и Бегельман. Мне это не известно. Но, если такого реального факта не было, то, спрашивается, зачем о нем изначально давал показания Бегельман, кто его тянул за язык, кому были нужны показания на некоего Урунова, которого к тому времени уже выгнали из системы МВД. Тем более, что этот факт, что генерал откупался деньгами от подчиненного майора, никак не красил замминистра. Я еще могу понять, если бы Бегельман дал очередные показания на кого-либо из вышестоящих руководителей системы МВД, что было важным Гдляну для раскрутки его дела, но придумывать, что передал деньги своему нижестоящему подчиненному, – какой смысл.
 И, для нас - представителей следствия, тогда, и для суда, я думаю, основным доводом в подтверждение того, что Бегельман говорит правду, были собранные значительные материалы, касающиеся исследование личности Урунова. В ходе следствия был допрошен не один десяток, как действующих, так и бывших сотрудников милиции, как вышестоящих по отношению к занимаемой им должности, так и его подчиненных – руководителей и рядовых сотрудников районных отделов БХСС. Я не припомню, чтобы кто-то сказал доброе слово в его адрес, то есть дал положительные показания о нем.  Все характеризовали Урунова, как молодого зарвавшегося выскочку, который в общении с подчиненными вел себя нагло, бесцеремонно. При этом, не взирал на разницу в возрасте, что особенно болезненно воспринималось узбеками – людьми, воспитанными в традициях уважительного отношения к старшим. А многие из числа лиц, на которых Урунов указывал, что они ему якобы передавали взятки, просили меня провести очные ставки с ним, чтобы можно было в ходе очной ставки «заехать ему в морду». Но, необходимости в очных ставках в основном не возникало, так как в ходе следствия было установлено, что все эти лица, на которых он указывал, как на передававших ему взятки в бытность его руководителем ОБХСС, это как раз те лица, которые  пострадали не без его участия, то есть были или по его инициативе уволены, или понижены в должности, или иным образом наказывались. Как поясняли мне эти лица, именно за то, что они не передавали ему взятки, он их и гнобил тем или иным образом. Поэтому, ни у кого не возникало сомнений, что Урунов мог поступить так в отношении Бегельмана, не смотря на субординацию. Для него тогда, с учетом его характера и наглости, не существовало какого-либо табу.
Я не знаю, для чего Урунов давал показания, называя разных лиц, якобы передававших ему взятки. Надо полагать, чтобы отвлекать нас на пустую работу. А вот, когда мною была проведена ему очная ставка с неофициальным хозяином Алайского (основного) рынка в Ташкенте Наджимутдиновым Салахитдином, который изобличал его в вымогательстве взятки в 25 тысяч рублей, то на ней Урунов «рвал и метал», угрожал и мне и Наджимутдинову. А спустя непродолжительное время после этой очной ставки выяснилось, что, сидя в СИЗО, Урунов разработал план устранения Наджимутдинова. Для этого он собственноручно написал ряд писем к потенциальным исполнителям будущего убийства, в которых прямо заказал совершение убийства Салаха, и написал, что орудие для убийства - пистолет Вальтер можно взять в Самарканде у его - Урунова брата. После этого мы с сотрудниками КГБ поехали в Самарканд, взяли пистолет, а заодно и брата.
Мне интересно было бы узнать, смог ли впоследствии брат Урунова простить его за свою поломанную судьбу, когда он, занимая по тем временам не пыльную должность торгового инспектора по Самаркандской области, сел на несколько лет в тюрьму за хранение оружия из-за самоуверенности своего выскочки  брата, который хвалился тем, что он окончил специальную Омскую школу милиции с уклоном на оперативную работу, и что в бытность его работы в ОБХСС у него 200 агентов работали по камерам в ИВС, и после таких заявлений, находясь в СИЗО КГБ, вдруг сам стал писать письма, и передавать их «потенциальному киллеру на свободу».
При обыске в квартире Урунова был обнаружен автореферат диссертации на соискание кандидата юридических наук, тема которой также была связана с оперативной работой. Так как на диссертации был гриф для служебного пользования, она была мною направлена в тот самый институт МВД где-то в Москве, при котором Урунов состоял соискателем, хотя бабушка Алимжана Салиевича в свой жалобе, направленной в 12 адресатов в Москве, указала, что я совершил «плагиатское воровство» этой диссертации.
Поэтому, в связи с всплывшими фактами организации убийства свидетеля, а также хранения вместе с братом пистолета, после направления в суд описанной мною выше части дела о получении денег от Бегельмана, по которому Урунов был осужден на 7 лет, имелась необходимость продолжения следствия.
И вот тот период следствия, в ходе которого мною расследовался эпизод организации убийства свидетеля «великим» милицейским оперативником в период его нахождения под стражей в сизо КГБ, для меня – молодого амбициозного следователя доставлял неимоверное удовольствие. Психологическая дуэль следователя и преступника, с постепенным предъявлением допрашиваемому доказательств, здесь была, простите меня за нескромность, не менее крутая, чем дуэль Порфирия Петровича и Раскольникова в «Преступлении и наказании», поэтому, не могу ее не описать. После задержания в Самарканде его брата с пистолетом, поднимаю в кабинет на допрос Урунова, и предлагаю рассказать, кого это он решил убить и откуда у него оружие. Естественно, выслушиваю возмущение и негодование в свой адрес за, дескать, провокационные, неуместные по отношению к нему – порядочному человеку, вопросы. Достаю, показываю Вальтер, и спрашиваю, откуда в Узбекистане, где не было войны с немцами, такая красивая немецкая штучка. Опять же, возмущение и негодование, что не знает никаких Вальтеров. Следующий вопрос: не хотите рассказать о пистолете, тогда расскажите, когда, кому, сколько писем с просьбой убить Наджимутдинова написали, через кого их передали из сизо на свободу. Негодование Урунова нарастает. Какие письма, что ты несешь, следователь. После этого предъявляю письма, не одно, а несколько, которые адресованы вроде какому-то вору в законе. Это не мои письма, я их не писал, - следует ответ. После этого, предъявляю заключение почерковедческой экспертизы о том, что письма написаны его рукой, и что они написаны им в добром здравии ума. После этого слышу угрозы в свой адрес, а также угрозы, что в Беларуси они найдут не только меня, но и моих родителей, а также отказ отвечать на мои дальнейшие вопросы с требованием отвести его в камеру. Отпуская его с того допроса, я переживал, чтобы он не сошел с ума от переваривания всей полученной от меня информации. Тем более, что ему было сказано, что ты же понимаешь, что мы взяли не только пистолет, но и хранителя пистолета, т.е. брата.
Впоследствии, по – прежнему, считая себя самым умным и хитрым, способным всех переиграть, Урунов даст первичные показания, что письма на свободу из сизо он, якобы, передавал через сокамерника – майора советской армии, русского по национальности, который за что-то был привезен из Афганистана, арестован, и помещен в сизо КГБ (тогда, мы помним, что шла война, инициированная старцами-идиотами из ЦК КПСС).  Когда, после допроса данного майора, я сообщил Урунову, что последний не подтверждает его показания, Урунов поменял позицию, заявив, что на самом деле он передавал письма через другого сокамерника, какого - то узбека. Есть хорошая народная, или, быстрее всего, библейская, мудрость – кто поверит тебе, единожды совравший. Когда и этот второй категорически отрицал свою причастность, Урунов стал давать показания в отношении очередного сокамерника, который также отрицал свою причастность. В результате, будем считать так, данный момент остался не выясненным. Специалисты меня поймут. Он следствие, скажем так, особо не интересовал, так как на доказанность вины Урунова в организации убийства Наджимутдинова, которое, говоря юридическим языком, не было доведено до конца по независящим от Урунова обстоятельствам, принципиально не влиял.
На сегодняшний момент, когда в Беларуси (полагаю, что и в Узбекистане тоже) имеется Закон «Об оперативно-розыскной деятельности», в котором есть такое средство доказывания, как оперативный эксперимент, суть которого в том, что гражданину, в отношении которого имеются сведения о его преступной деятельности, создается обстановка, максимально приближенная к предполагаемой преступной деятельности этого лица, в целях вызывания определенного события, а также получения сведений, необходимых для выполнения задач оперативно-розыскной деятельности, нет никаких сомнений, что за те совершенные им в условиях сизо вышеописанные действия по организации убийства свидетеля, Урунов был бы осужден, к тому же, на немалый срок. Но в те годы такого процессуального средства доказывания умысла и вины не было. Поэтому, допуская, что оперативная разработка Урунова может быть расценена, как провокация, после обсуждения судебных перспектив по данному делу на совещании у руководства прокуратуры, мною было принято решение о прекращении уголовного преследования в отношении Урунова в этой части. Уже не помню, по какому основанию: за недоказанностью его вины, или же за изменением обстановки, в связи с тем, что он понес наказание, подлежал отправке в места лишения свободы, вследствие чего перестал быть опасен для общества. Соответственно, прекращено было и дело в части вымогательства от Наджимутдинова 25 тысяч рублей по основаниям недоказанности. О проблеме доказывания взяточничестве без изобличения взяткополучателя с поличным, я в конце своего повествования, как уже и ранее обещал, выскажусь более подробно.
Сейчас хочу остановиться на моем участии в расследовании уголовного дела, так сказать, о более «мелких» сотрудниках МВД Узбекистана, применительно к которым, действительно, возникает вопрос, не допущены ли были нарушения законности при их аресте, расследовании дела в отношении их, и т. д. После того, как после направления первой части дела в отношении Урунова в суд, возникла определенная пауза в работе по второй части дела в отношении его, в связи с тем, что он определенное время числился за судом, и производство следственных действий с его участием фактически было невозможно, начальник следственной части Лаптев попросил переключиться, срочно принять к производству уголовное дело в отношении четверых сотрудников милиции, которое ранее было направлено в суд с обвинительным заключением, и которое суд возвратил в прокуратуру для производства дополнительного расследования. Все эти четверо сотрудников милиции, привлекаемые к уголовной ответственности, содержались под стражей. А уголовно-процессуальное законодательство того времени гласило, что срок содержания арестованных под стражей после возвращения дела для производства дополнительного расследования составляет всего один месяц. И за этот месяц необходимо было выполнить  указания суда о восполнении недостатков следствия, которые послужили основаниями для возвращения дела для производства дополнительного расследования, перепредъявить всем обвинение, допросить их по этому новому обвинению, проверить их новые доводы, выдвинутые в свою защиту, если таковые появятся, а также ознакомить всех обвиняемых по новому с материалами дела, каковых было не один том.
Данное дело до этого расследовалось одним также из прикомандированных в прокуратуру Узбекистана следователей военной прокуратуры, которого в связи с ненадлежащим расследованием этого дела отстранили от расследования, и вообще уволили со службы и выгнали из органов прокуратуры. Лаптев сказал: срочно изучай дело, принимай его к производству, чтобы при доследовании ты оперативно устранил недоделки предыдущего следователя, кстати, твоего земляка, и вновь направил дело в суд. Изучив данное уголовное дело, я был в определенном шоке. Мне тогда стало понятно, почему я со своими ребятами из нашей следственной группы каждый рабочий день ходили на работу, а следователь Ш., расследовавший данное дело, вместе с другим его коллегой по службе в военной прокуратуры - следователем Т. периодически шли с утра не на работу, а загорать на Анхор - речку, протекающую в Ташкенте.
После изучения дела я пошел к Лаптеву, и сказал ему: Виталий Юрьевич, я готов принять дело к своему производству. Но я заранее должен довести до Вашего сведения, что в таком случае я, как лицо, принимающее процессуальное решение о всех процессуальных действиях по делу, а также о дальнейшем движении его, выпущу всех арестованных из-под стражи, так как за месяц, которым мы располагаем, невозможно «спасти» это дело, и направить его в суд без проверки показаний лица, изобличающего этих сотрудников ( фамилия этого особо опасного рецидивиста-изобличителя была Трифонов) по всем другим называемым им фактам, а прокуратура СССР однозначно срок дальнейшего содержания этих арестованных под стражей не продлит. Данное дело при таком его поверхностном расследовании в месячный срок не может быть реанимировано, никакой суд не вынесет по нему обвинительный приговор. Нельзя фактически на одних показаниях работавшего по камере агента, на котором самом, как говорится, клейма негде поставить, которого сотрудники милиции на свою беду расконвоировали, и который, благодаря этому, сел в поезд, приехал в Москву и заявил, что он тоже борец со взяточничеством, так как преподносил работавшим с ним милиционерам те или иные мелочные подарки, осуждать людей. При том, что в ходе проводившегося до этого в течение полугода следствия никоим образом не проверялись, и не нашли подтверждения его росказни о других аналогичных его взаимоотношениях, похождениях и подношениях.
Такой вариант Лаптева не устроил. Ведь, он стоял у истоков возбуждения данного уголовного дела, с его ведома и согласия были арестованы все обвиняемые сотрудники милиции, которые к этому времени уже в СИЗО провели немалое время. Лаптев сказал, что, в таком случае, он поручит принять дело к производству иному следователю, а меня попросил лишь поездить в следственный изолятор, чтобы помочь оперативно ознакомить обвиняемых, которых, как я указал, было четверо, и с каждым нужно было сидеть при ознакомлении, с материалами дела. При этом, он высказался, что, дескать, как же так, они – эти местные начальнички, милиционеры здесь в Узбекистане обнаглели, зажрались, обложили людей данью и т.п. На это я парировал, что, дескать, нельзя всех грести под одну гребенку, нужно в каждом конкретном случае давать объективную оценку имеющимся доказательствам, вне независимости от того, касается это узбеков, или же русских с белорусами, имея ввиду Лаптева и себя. При этом я свою позицию применительно к данном делу изложил в своем рапорте на имя заместителя прокурора республики Гайданова, в котором также указал, что считаю, что на сегодняшний день по данному делу лишь имеется достаточно доказательств для привлечения к уголовной ответственности за злоупотребление служебным положением вышестоящего начальника этих четверых арестованных ребят -начальника 6 отдела УУР МВД УзССР Шиманского В.Д.( судя по фамилии, его предки видно выходцы из Беларуси, так как такие фамилии у нас распространены), по команде которого и был расконвоирован особо опасный рецидивист Трифонов, а также ему предоставлялись всяческие льготы, включая возможность близкого общения с женщинами с выпивками. Лаптев принял у меня данный рапорт, расписавшись на копии его, сообщив, что он сам его доложит Гайданову. В итоге, дело принял к производству местный молодой следователь, который не спорил с Лаптевым, корректировал с ним новый текст обвинения. Я лишь сидел в СИЗО при ознакомлении ребят с материалами дела. Познакомился с ними. Помню, что старшего оперуполномоченного звали Юнусов Анварбек, еще одного молодого звали Гайфуллин Руслан, фамилии двоих оставшихся Миралимов и Каратаев. С ними в перерывах между чтением, когда ребята хотели переключиться, чтобы «голова отдохнула» от дела, мы хорошо общались, на разные темы. Конечно, этому поспособствовало то, что я не скрывал от них, что считаю, что все они будут оправданы, что, наверное, положительно расположило их ко мне. Естественно, я не мог им сообщить, и не сообщил все перипетии моего общения с Лаптевым, что предшествовало моему участию в их деле. В итоге, насколько мне впоследствии, когда я уже был дома в Беларуси, сообщали ребята из Ташкента, так и получилось, как я оценивал перспективу. Может и не сразу, если не судом 1 инстанции, то кассационной инстанции, все эти четверо сотрудников были освобождены из - под стражи, и, судя по всему, оправданы. Справедливость и законность, получается, восторжествовала.
Можно ли считать, что при расследовании этого дела были допущены нарушения социалистической законности. Думаю, да. Хотя никто этих ребят не избивал, не принуждал, не плевал им в лицо, как «колун» из группы Гдляна Карташян, о котором мой рассказ чуть ниже. Но, для меня очевидно, что арестованы они были без наличия к тому достаточных оснований, следствие проводилось отвратительно, надлежащий надзор за следствием не осуществлялся. Прокуратура не способна была своевременно признать свою ошибку, прекратить дело за недоказанностью вины, освободив арестованных из-под стражи. Конечно, всему этому способствовал пресловутый обвинительный уклон, о котором можно писать отдельные книги. А все вместе взятое из выше мною перечисленных недостатков следствия по этому делу, в своей совокупности и образует понятие нарушения законности. В связи с чем, этих четверых ребят можно считать пострадавшими в те времена, но Гдлян со своей группой здесь не при чем.
Поэтому, переходя к вопросу о якобы повально имевших место незаконных методах ведения следствия в период расследования приезжими следственными бригадами так называемых хлопковых дел, беру на себя смелость заявлять со всей ответственностью, что перечисленные мною в начале моего повествования мои коллеги, которые работали вместе со мною в следственной группе, не допускали незаконных методов ведения следствия, которые можно было бы квалифицировать с точки зрения уголовного кодекса. Хотя, конечно, на всех нас писали жалобы. И не столько эти жалобы писали наши арестованные, сколько их родственники. По крайней мере, родные моего подследственного Урунова  в этом преуспели. Жалоба, поданная в Москву от имени бабушки Урунова, о которой я уже выше упоминал, произвела на меня неизгладимое впечатление. Скажу, что ни до того, ни после, за все мои 12 лет работы следователем в прокуратуре, ничего более «масштабного» о том, какой я нехороший человек, написано не было.
Кстати, не могу не отметить разницу в поведении на следствии фигурантов нашего дела – сотрудников МВД, в зависимости от того, ранее они служили оперативниками ОБХСС, которых судя по его публикации, недолюбливал и считал продажными и изобличитель допущенных группой Гдляна нарушений - Ильюхин, или же следователями. Тот же, бывший начальник следственного управления МВД Калустьян Саркис Вартанович оставил о себе в моей памяти самые позитивные воспоминания применительно к его достойному поведению на следствии. Сразу после его ареста, он занял позицию отказа от дачи показаний (такое право дает процессуальный кодекс), и придерживался ее на протяжении всего следствия по его делу. В то же время, применительно к нам - следователям, вел себя выдержанно, достойно. Отрадно, что он один раз отступил от своей позиции, не давать никаких показаний по делу, и, согласился дать мне показания о личности моего подследственного Урунова, в которых Калустьян не скрывал своего негативного отношения к последнему, к поведению Урунова, и методам его работы в период службы в ОБСС МВД под патронатом своего тестя Яхъяева.
 Применительно к Калустьяну, когда он уже приходил для производства следственных действий из дому, со свободы, так как через полгода его содержания под стражей Генеральная прокуратура СССР отказала в дальнейшем продлении этого срока, в моей памяти остался такой эпизод. В то время на каком-то самом высоком уровне предстоял матч между армянской и греческой командами по какому-то виду спорта, наверное, баскетболу. И у Калустьяна со следователем нашей группы Георгиади Александром (греком по национальности) возник спор, чьи земляки победят. Они поспорили на бутылку водки. Я был рефери в этом споре. В итоге, победили греки. После этого Саркис Вартанович принес бутылку, но не водки, а, конечно же, армянского коньяка. Сказал, что ему – подследственному, нельзя выпивать со следователями, чтобы мы сделали это сами. Мы так и сделали, распив коньяк в гостинице, где я с Георгиади в течение двух лет проживал в одном номере. При этом, мы не побоялись принять эту бутылку, так как понимали, что Калустьяну в силу его человеческой порядочности и в голову не могло прийти впоследствии заявлять, что этим самым он передал нам взятку. Естественно, выпили ее в первую очередь, за здоровье Калустьяна. Тем более, что на момент этого спора, ни я, ни Георгиади не являлись следователями применительно к делу Калустьяна. Следствие по его делу находилось в производстве нашего коллеги Шитова Валерия, но, так как ранее дело было одно, и мы все друг друга знали, то и здоровались, общались, в том числе и с подследственными, которые были нормальными людьми. Чем закончилось следствие в отношении Калустьяна я не могу сказать, так как я вернулся в Беларусь до того. Я не исключаю, что оно было прекращено за недоказанностью вины. Так же достойно применительно к расследующим его дело следователям себя вел и бывший заместитель Калустьяна Султанов У.  По - другому вели себя представители ОБХСС Юлдашев Ю. и Урунов А. О Юлдашеве я ничего писать не буду, учитывая, что он тогда был уже в достаточно преклонном возрасте, в связи с чем простим старику те фокусы, которые он выкидывал. Об Урунове я уже много чего написал.  Для объективности должен сказать, что применительно к бывшему заместителю начальника УБХСС МВД Нарижному Н. я также не могу вспомнить чего-то такого, чтобы высказаться о его недостойном поведении в ходе следствия.
О нарушениях законности, допущенных непосредственно следственной группой под руководством Гдляна и Иванова, мне сложно делать какие-либо определенные однозначные выводы, так как я не являлся ни соучастником, ни очевидцем таковых нарушений, хоть и был там в то время, и работал по аналогичным делам. Проживая в одной гостинице, мы были знакомы с многими ребятами из группы Гдляна – Иванова. В то же время, мы друг с другом деталями своих уголовных дел, а также методикой расследования их, доказывания вины обвиняемых, не делились, это было не принято. И такой вариант поведения был правильным. Во-первых, это было связано с необходимостью хранить следственную тайну по расследуемым делам. Тем более, это было важно тогда в условиях пребывания в Узбекистане, так сказать, в чужой стране, где не знаешь, кто тебе друг, а кто враг. Поделиться какими-то деталями по расследуемым делам друг с другом могли лишь ребята, которые абсолютно доверяли один одному. Таковым для меня близким коллегой был мой земляк, работавший следователем по особо важным делам прокуратуры Минской области, Гончар Тарас Григорьевич. который в те времена входил непосредственно в состав следственной группы под руководством Гдляна и Иванова. Тарас в основной «дислоцировался» в Бухаре, но иногда приезжал и в Ташкент, где мы с ним пересекались. И вот он как-то рассказал, что в их группе имеется следователь, командированный из Армении, Альберт Карташян, о методах работы которого перешептываются между собой другие следователи их следственной группы. Суть этих разговоров в том, что Карташян в их группе считается «колуном», т.е. тем, кто обладает способностью «расколоть» допрашиваемого, то есть побудить лицо дать признательные показания по делу: рассказать о совершенных лично преступлениях, либо об известных преступлениях, совершенных иными лицами. Однако, согласно рассказу Тараса, Карташян при этом использует недостойные и недопустимые методы, в частности грубит, угрожает допрашиваемым, унижает их человеческое достоинство, плюет им в лицо, даже, не смотря, на то, что перед ним оказалась женщина или старик. Я был в недоумении, и, даже в шоке от услышанного. Уже сейчас не вспомню, как я на это отреагировал. Однозначно, что для меня подобный стиль поведения следователя был неприемлем. Наверное, я спросил тогда у Тараса, знает ли об этом Гдлян. По логике, должен был спросить. Что мне ответил Тарас, также не вспомню. Опять же, исходя из логики, наверное, он ответил, что не может не знать, так как Карташян – особа, приближенная к Гдляну.
Сейчас читатель может спросить у меня, а почему ты такой правильный, понимая, что Карташян творит беззаконие, узнав об этом, не отреагировал, не сообщил куда-либо наверх. Что я могу сказать в порядке ответа на этот вопрос. Во-первых, я был на тот момент по большому счету, 25-летним мальчишкой. Во-вторых, понимал, что это лишь разговоры, которые случайно дошли и до меня, и чем мне их подтвердить. В - третьих, исходил из того, что в самой гдляновской группе работает масса следователей, не глупее и опытнее меня, оснований сомневаться, в порядочности которых, у меня не было, которые должны были реагировать на такие беззакония, если они имели место быть, а также, что имеются надзирающие за следствием прокуроры в прокуратуре Союза, которые обязаны реагировать на поступающие жалобы о подобных методах следствия.   
Из Узбекистана домой в Беларусь я вернулся осенью 1987 года. Группа Гдляна еще продолжала осуществлять свою деятельность. Уголовное дело о допущенных этой группой нарушениях законности было возбуждено лишь 25 мая 1989 года прокуратурой СССР. К производству его принял Илюхин Виктор Иванович, работавший на тот момент заместителем начальника главного следственного управления прокуратуры Союза ССР.С Илюхиным мне пришлось один раз пообщаться в период моего пребывания в Узбекистане. Было это примерно в середине 1987 года, когда Илюхин прибыл в Ташкент с некоей проверочной миссией. Возможно, это было уже связано с потоком жалоб в Москву в прокуратуру СССР по поводу расследования множества дел о взяточничестве, а также приписках, и обусловленных приписками хищениях социалистической собственности, в первую очередь, в хлопкодобывающей промышленности республики. За давностью времени, к сожалению, не помню, в связи с чем я был вызван в кабинет к Илюхину, о чем шел разговор, какие вопросы он задавал. Возможно, связанные с теми жалобами, которые организовали на меня родные моего подследственного Урунова в различные органы центральной власти и СМИ в Москву. Или же эти вопросы касались деятельности группы Гдляна. Не помню. Единственное, что запомнилось от той встречи, это негативный осадок, который остался от этого разговора, от стиля и манеры общения Илюхина, который тебя рассматривал не в качестве коллеги по работе в прокуратуре, а априори видел в тебе нарушителя социалистической законности.
Впоследствии, уже после распада СССР, когда Илюхин много лет заседал в Госдуме РФ, состоя во фракции КПРФ, я по возможности старался следить за ним, слушать его выступления. Ничего удивительного в них для меня не было, учитывая ту депутатскую фракцию, в которой он состоял, и в русле политики которой протекала его деятельность. Ничего в них меня не прельщало, я уже давно не сторонник коммунистической идеологии. Но, что Илюхина в моих глазах неимоверно возвышает на фоне того же главного российского коммунистического властного приспособленца Зюганова, так это то, что Виктор Иванович еще тогда, в начале второго прихода Путина во власть разглядел и понимал, кто есть господин Путин. В своих выступлениях Илюхин на конкретных примерах и цифрах доказывал, что правление Путина довело страну до глубокого кризиса и поставило ее на грань катастрофы. Может поэтому, Илюхин так скоропостижно и скончался в достаточно молодом возрасте на 63 году жизни. Так что, уже одно это для меня перевешивает тот некоторый негатив, который имелся у меня применительно к его личности.
К тому же, сейчас, в процессе  написания мною настоящего своего повествования, я ознакомился с его  книгой «Вожди и оборотни, прерванное расследование», написанной по результатам проведенного в 1989-91 годах под его руководством расследования уголовного дела, возбужденного по фактам допущенных группой Гдляна - Иванова нарушений законности при расследовании узбекских дел.
Эта его книга, своего рода обвинительное заключение, не могла оставить меня равнодушным. Я всегда выступал и выступаю за справедливость. Применительно к юриспруденции, мы знаем, что не всегда законность и справедливость в конкретном случае соответствуют друг другу. В книге Илюхина приведено множество свидетельских показаний о том, что вытворял в составе следственной группы Гдляна уже вышеупомянутый Карташян. Это полностью соответствует тому, что мне рассказывал мой коллега Гончар Т.Г. еще тогда в 85-87 годах, о чем я выше поведал. Поэтому, у меня нет никаких оснований сомневаться в достоверности этих установленных уже группой Илюхина фактов. Как, собственно, и та масса свидетельств, доказательств, изобличающих преступные действия в виде превышения власти со стороны другого следователя гдляновской группы Пирцхалавы К., изложенных в книге Илюхина, у меня, как юриста, также не вызывает никаких сомнений в том, что если бы уголовные дела в отношении этих двоих следователей были рассмотрены судом, то по ним однозначно были бы вынесены обвинительные приговоры. И это было бы и законно, и справедливо. А вот можно ли преступные действия Карташяна и Пирцхалавы вменить Гдляну, как их вышестоящему руководителю в следственной группе, и прошло бы это обвинение через суд, здесь уже возникает вопрос. Без уличающих Гдляна показаний Карташяна и Пирцхалавы о том, что их действия совершены с ведома и по указанию Гдляна, я бы на месте судьи последнего виновным не признал бы. А стали бы Карташян и Пирцхалава уличать Гдляна, также вопрос. Хотя, в книге Илюхина есть много иных фактов, отталкиваясь от которых можно усмотреть в действиях Тельмана Хореновича составы тех или иных должностных проступков, и даже преступлений.
Поэтому, сейчас прочтение книги Илюхина, которую я, как уже указывал выше, рассматриваю как своего рода обвинительное заключение, в котором следователь излагает доказательства виновности лица, опускает Гдляна с того пьедестала, на котором он раньше до этого времени в моих глазах находился, а вот Илюхин наоборот, возвысился.
Я всегда был и остаюсь противником беззакония, а тем более насилия, исходящего от следователя, работника правоохранительных органов по отношению к лицам, действия которых ты расследуешь: разбираешь, оцениваешь, доказываешь.
Когда то, после 12 лет работы следователем в прокуратуре, когда я переходил на работу адвокатом, я дал себе зарок, никогда не защищать сотрудников правоохранительных органов,в первую очередь, милиции, обвиняемых в применении физического насилия. И этот свой зарок я все 25 лет работы в качестве адвоката, пока меня незаконно не лишили лицензии в связи с осуществлением защиты политических заключенных в Беларуси, соблюдал. Хотя были неоднократные просьбы принять на себя защиту таких лиц. Я отвечал, что готов по таким делам участвовать лишь на стороне потерпевших. Не знаю, надо ли этим гордиться, но это было так.
Касаемо возможности ударить допрашиваемого тобой лица, не могу здесь не рассказать о том, единственном случае в моей следственной практике, когда очень сложно было сдержаться, но я все - таки сдержался. Более того, я уже выше о нем рассказал. Это тот случай, когда уже неоднократно упоминаемый мною мой подследственный Урунов в ходе допроса его мною в следственном кабинете в здании КГБ, где мы работали с арестованными, когда я стал выкладывать ему ряд собранных доказательств, уличающих его в том, что он, находясь под стражей в СИЗО КГБ, организовывал убийство лица, изобличавшего его в получении взяток, не выдержал, взорвался, стал угрожать мне, заявив: « ты думаешь, мы не найдем в Белоруссии  твоих родителей». После этих слов прямо подмывало съездить по роже. Но я сдержался.  Не нравлюсь тебе я, мои действия, пиши жалобы. Даже угрожай лично мне, я переживу. Но, при чем здесь мои родители?
Кстати, Илюхин в своей книге упоминает и Урунова. Он ссылается на рассказ (или показания, быстрее всего рассказ) Урунова  о заме Гдляна - Николае Иванове, что, дескать, последний своего рода исповедовался перед Уруновым, рассказывая, какие они с Гдляном  великие, и что имеют претензии и основания войти в историю. Не знаю, было ли такое общение у Иванова с Уруновым. Сомневаюсь, хотя, кто его знает. Но мне не понятно другое - для чего Илюхин к концу своего достаточно убедительного и юридически доказательного повествования о конкретных фактах допущенных нарушений законности, вставил эпизод якобы с рассказом Урунова,и, этим самым, как бы причислил Урунова также к числу лиц, необоснованно пострадавших.
Урунов группой Гдляна не арестовывался, о чем недостоверно указывает в своем повествовании Илюхин. Дело в отношении его расследовалось не группой Гдляна, а нашей группой, о чем я уже выше указывал, находилось у меня в производстве, и мы – представители прокуратуры УзССР, под эгидой которой работали, его направляли в суд.
Кстати, тот же Гдлян в те годы в присутствии Иванова сказал мне, что, дескать, ты должен подвести этого негодяя Урунова под расстрел, на что я ему ответил, что у Вас возможностей, и опыта больше, и Вы можете дело Урунова забрать в свою группу. Но, так как Урунов не шел ни на какое сотрудничество со следствием, фактически отказывал и группе Гдляна, и нам в даче показаний о передаваемым наверх в Москву взятках, хотя и написал несколько заявлений о якобы передаче денег Чурбанову, начальнику УБХСС МВД СССР Перевознику, от которых затем отказался, а, лишь писал фиктивные явки с повинной о якобы полученных им от своих врагов-подчиненных взятках, то такое дело Гдляну было не нужно. А вот наработанное нашей группой Логвинова дело о взяточничестве бывшего начальника Наманганского УВД, если не ошибаюсь, по фамилии Махамаджанов, который без применения к нему насилия, и без плевков в лицо, признал нашей группе получение где – то  120 тысяч рублей взяток, и наверное (уже не помню) давал какие-то показания о передаче взяток наверх, Гдлян быстренько забрал в свою группу для присоединения к их делу.       
По данному эпизоду в отношении вышеуказанного Наманганского начальника УВД Махамаджанова основную часть работы проделал член нашей группы Чилингарян Артем Сергеевич – следователь прокуратуры г. Еревана, с которым я совместно также несколько раз летал в Наманган по этому делу. И вот, когда Гдлян забирал данный эпизод, данное дело к себе в производство, он предлагал и Чилингаряну (надо полагать, не в последнюю очередь, учитывая армянский земляческий фактор) переходить в его следственную группу. Но Артем отказался, мотивируя это, наряду с прочим, и тем, что он не может оставить нашу группу, нас – ребят, с которыми вместе проделали большую работу, при этом сдружились.  Артему было 37 лет, и он нас молодых, так сказать, в определенной степени опекал. Во время совместных обедов или ужинов, старался сам за всех нас рассчитаться, что даже меня в определенной степени, обижало. Я требовал от него этого не делать.
Здесь не могу не остановиться на частностях жизни (и смерти) этого уважаемого мною коллеги, хотя они вроде и не имеют отношения к нити моего повествования. Но для меня это важно в контексте воспоминаний о том периоде работы и жизни. Когда мы там в Ташкенте отмечали очередной день рождения Артема, 37-й (или 38-й, точно не помню) день его рождения, он на этом праздновании произнес такие слова, что, дескать, если переживу этот год, то буду и дальше жить. На наши недоуменные вопросы, почему он это сказал, Артем рассказал, что есть какой-то рок применительно к мужской линии его семьи. Его дед умер на этом году жизни, его отец умер на этом году, и вот он вступает в этот год. Мы ему пожелали здравия на многие годы, чтобы он прервал этот злополучный рок. Но, к сожалению, нашим пожеланиям не суждено было сбыться. На майские праздники я поехал в горы Чимган отдохнуть, а по возвращению узнал, что у Артема случился инфаркт, и он в больнице. Через месяц он был выписан, и направлен на реабилитацию в расположенный рядом с Ташкентом, если еще не забыл название, на Чиланзарском шоссе, санаторий. Казалось, все будет хорошо. Но, произошел повторный инфаркт, и мы нашего коллегу отправили домой в Ереван самолетом в цинковом гробу. Гдлян с Ивановым, кстати, также пришли проводить его в последний путь.
Спустя годы, в 2014 (или 2015) году, я с супругой вылетели в Батуми, чтобы отдохнуть на море. Но, так как море «не принимало» из-за случившегося тогда необычно сильного и продолжительного шторма, объездив Грузию, я решил поехать в Ереван, чтобы навестить могилу Артема. Кроме того, помня, что у Артема по состоянию на 86-87 годы был 15-летний сын, о котором он беспокоился из Ташкента, так как парень находился в переходном возрасте, понимая, что сын Артема уже должен был перешагнуть роковой для их рода  год жизни, мне хотелось прояснить и этот вопрос. Найти могилу Артема в Ереване оказалось не просто. Ни в прокуратуре города, ни в прокуратуре республики мне ничем не помогли. Сказали, что прошло время, везде работают новые люди, которым ничего не известно о старых кадрах. У меня сложилось впечатление, что никто реально не захотел мне помочь, а просто отмахнулись. Но, мир не без добрых людей. В приемной прокуратуры республики разговорился с красивой армянской женщиной-адвокатом моего возраста, которая сказала, что, лично она знакома с Чилингаряном не была, но сможет мне помочь, так как дружит с ребятами в отставке из системы прокуратуры того времени. И, действительно, на следующий день я, с бывшими коллегами Артема по работе в прокуратуре Армении, навестил его могилу. Что касается сына Артема, то парню удалось прервать рок рода Чилингарянов, но, к, сожалению, не на долго. В возрасте 41 года он утонул в озере Севан, спасая тонувшего там товарища, и похоронен рядом с отцом. Как мне рассказали коллеги Артема, жена его с дочерью давно эмигрировали, и проживают где-то в Америке.
После посещения кладбища, коллеги Артема категорически не отпустили меня, а в ресторане одного из крутых отелей, в дирекции которого работал после выхода в отставку бывший начальник следственного управления прокуратуры, накрыли стол. И так получилось, что эти гостеприимные армяне в добрых традициях армянского народа, не только вспоминали Артема, но, в не меньшей мере чествовали меня, высказывая в мой адрес слова благодарности и уважения, что я через 27 лет приехал в Ереван, чтобы найти могилу и поклониться своему коллеге, их земляку. Не скрою, было приятно до слез. Несмотря на такую печально-торжественную атмосферу, я не сдержался, и спросил, что они могут мне сказать о еще одном их земляке, и коллеге по работе в прокуратуре - Карташяне Альберте. Ничего хорошего о нем из уст его бывших руководителей и коллег, я не услышал. Мне рассказали, что да, приходили когда-то из Москвы документы на его арест и экстрадицию с изложением в них убедительных доказательств его виновности. Но, в связи с тем, что уже наступило время распада Союза, суверенитета республики, в выдаче гражданина Армении Карташяна было отказано.
Но, возвращаемся в 1987 год в Ташкент. После того, как по делу Урунова следствием было принято окончательное  решение, Лаптев попросил задержаться на пару месяцев, чтобы расследовать небольшое дельце в отношении содержащегося в СИЗО Ташкента бывшего сотрудника узбекской милиции некоего Турдыева, который из  тюрьмы  в различные инстанции направлял анонимные письма, в которых бездоказательно  писал о якобы получении взяток отдельными вновь назначенными  руководителями МВД и прокуратуры, из числа приезжих, которых я выше уже называл варягами. Я согласился, так как дело, возбужденное в отношении вышеуказанного лица о совершении им клеветы с обвинением лиц в совершении тяжких преступлений, не представляло никакой сложности, и не могло занять много времени. Автор писем был установлен, почерковедческая экспертиза категорически подтверждала исполнение текста писем данным лицом. Оставалось провести пару допросов подозреваемого, потерпевших, проверить доводы, которые будут выдвигаться подозреваемым в свою защиту, в случае, если он будет настаивать на достоверности фактов информации о взяточничестве, предъявить обвинение, ознакомить с делом, и написать обвинительное заключения, чем я и занимался.
Закончив эту работу, я в очередной раз перед Лаптевым поставил вопрос о закрытии моей без малого двухгодичной командировки, чтобы я мог вернуться домой в Беларусь, Лаптев всячески не хотел меня отпускать. Он вел речь о том, что я должен дать согласие на назначение меня на штатную должность следователя по особо важным делам прокуратуры Узбекской ССР. В связи с тем, что многих местных неблагонадежных прокурорских «ушли», имелся некомплект в системе прокуратуры, включая следственный аппарат. Виталий Юрьевич, зная, что я возвращаюсь в небольшой районный центр возле Минска, где проживаю в общежитии, вел речь, что я получу двухкомнатную квартиру на проспекте Шарафа Рашидова в центре Ташкента, и мы дальше вместе будем вычищать Узбекистан от скверны взяточничества. По тогдашнему узбекскому законодательству следователь центрального аппарата республиканской прокуратуры имел право на дополнительную жилплощадь, поэтому холостяк получал не одно, а двухкомнатную квартиру.
 Я ему: Виталий Юрьевич, о чем Вы говорите, о какой дальнейшей борьбе со взяточничеством? Вы что не видите, для чего приезжал Илюхин? Наша борьба заканчивается. Дана команда сворачивать ее. Слишком высоко Гдлян с Ивановым замахнулись, добрались в Москве до ЦК КПСС, вроде ставили вопрос применительно к привлечению к ответственности Соломенцева – председателя комиссии партийного контроля ЦК КПСС. Так что подписывайте мне закрытие командировки, и поеду я домой в свое общежитие. К тому же, есть такая народная мудрость, или пословица, что всякому овощу свое время. У нас в Беларуси должность следователя республиканской прокуратуры занимают ребята со значительным профессиональным опытом, стажем работы, в званиях не ниже майора, а не лейтенанты, каковым являюсь я. При этом, про себя подумал, что оцениваю свои профессиональные способности не хуже некоторых ваших набранных местных «важняков», с которыми приходилось работать. Так что пришлось Лаптеву закрыть мою командировку, выдав на руки положительную характеристику за время пребывания в Узбекистане для предоставления по месту моей основной работы в Беларуси.
Что касается вроде определенной нестыковки, что квартиру в 1987 году Лаптев обещал предоставить на проспекте им. Шарафа Рашидова, хотя последний был низвергнут с пьедестала и перезахоронен еще в 1986 году. Да, это так, несмотря на состоявшееся перезахоронение, проспект еще назывался его именем. Мне хорошо запомнился тот день, когда в наступившую ночь произошла эксгумация Рашидова с последующим перезахоронением его. У меня в тот вечер в гостинице была в гостях коллега – красивая девушка из какой-то областной прокуратуры РФ, насколько помню, из Кургана, также пребывавшая в командировке в качестве прокурора по поддержанию обвинения в суде, которая проживала в другой гостинице, расположенной на удалении от гостиницы Ташкент, в которой проживали мы – следователи. Когда я пошел вечером ее провожать, то тот участок в центре Ташкента, где находилось захоронение Рашидова, и мимо которого следовал наш путь, был оцеплен гражданскими лицами и милицией. Нас не пропустили, несмотря на прокурорские удостоверения, и мы, не понимая, что случилось, почему оцепление, вынуждены были делать большой круг. Лишь на утро, следуя на работу к зданию КГБ, я увидел, что место, где вчера было захоронение Рашидова, сегодня заасфальтировано свежим асфальтом, превратившись за ночь фактически в танцевальную площадку.
По возвращению домой в Беларусь, естественно, связь с Лаптевым прекратилась. Когда-то я прочитал, что его спустя некоторое непродолжительное время после моего отъезда переместили из Узбекистана в какую-то автономную республику или область на Кавказе, вроде в Осетию. Из информации уже из интернета мне известно, что не стало его в 2013 году на 78 году жизни, что похоронен он в Красноярске, откуда в свое время прибыл в Узбекистан, и куда он впоследствии вернулся назад, где и прошел остаток его жизни. Из всей информации о нем: личного общения за два года совместной работы в Узбекистане, сведений из интернета о его борьбе с мафией в Красноярске, для меня является однозначным, что это был великий следователь, сильнейший профессионал своего дела, бескомпромиссный и бескорыстный борец со взяточниками и расхитителями государственной собственности. Для нас – молодых следователей, когда мне было 25 лет, а ему, наоборот, 52, это был безукоризненный авторитет в следственном деле. Что не мешало мне спорить с ним, доказывать ему свое несогласие по тем или иным вопросам, о чем я писал выше. Но, к сожалению, как и многие представители следственно-прокурорской системы, Виталий Юрьевич был не без наличия обвинительного уклона.
По состоянию на 1989 год, когда уже все более громко зазвучала информация о нарушениях законности при расследовании в Узбекистане, это не могло не затронуть и Гайданова Олега Ивановича, и он с должности заместителя прокурора Узбекистана был перемещен на должность прокурора Целиноградской области в Казахстан, а после распада СССР переместился в Россию, и по состоянию на 1994 год дослужился до должности заместителя Генерального прокурора России. За период же моего неоднократного общения с ним в те два года пребывания в командировке в Ташкенте, впечатления и воспоминания остались положительными. Руководитель достаточно высокого ранга применительно ко мне – молодому, можно сказать, начинающему следователю, и другим таким же, как я, моим коллегам, он никогда не проявлял какого-либо высокомерия, амбициозности, не показывал, что мы ему «не ровня», не проявлял какого-либо командного тона, не терпящего возражений. С Гайдановым с 1987 года я не встречался никогда.
А вот с Т. Гдляном, спустя определенное время после моего убытия из Ташкента, мне пришлось еще один раз встретиться. Было это в Москве, когда я в 1991-1992 годах принимал участие в расследовании уголовного дела о заговоре высших должностных лиц СССР, создавших незаконным путем так называемый государственный комитет чрезвычайного положение (ГКЧП), и отстранивших на несколько дней Президента СССР Горбачева М.С. от власти. В ходе расследования данного уголовного дела было установлено, что гкчписты планировали интернировать (задержать, лишить свободы передвижения) ряд известных общественных и политических деятелей Москвы, боясь, что они могут быть в числе активных лиц, которые попробуют воспрепятствовать деятельности ГКЧП. Среди таких лиц в списках на интернирование оказался и Т.Гдлян.
Очевидно, что такие лица подлежали допросу в ходе следствия и признанию их в качестве потерпевших от действий гкчпистов. Среди следователей был разговор, что Гдлян отказывается являться для этого. И вот, иду я по Арбату, навстречу Тельман Хоренович.  Я останавливаю его, здороваюсь, представляюсь, что я такой-то, расследовавший в свое время дело в отношении Урунова, что мы с ним в те времена пересекались, может он помнит меня. Гдлян отвечает, что конечно же помнит, хотя я не исключаю, что он в этой части мог и слукавить, так как наше общение с ним в те годы было один-два раза, о чем я выше писал. Я ему говорю: Тельман Хоренович, почему Вы не являетесь к нам, чтобы мы Вас признали потерпевшим по делу. Он ответил что-то типа пошли вы с вашим Степанковым (Генеральный прокурор России на тот момент) подальше, никуда я не пойду. Почему он занял такую позицию, он мне не стал объяснять, я его также, насколько я помню, не спрашивал об этом. На этом, пожелав ему всего хорошего, я с ним и расстался. Явился ли он в итоге для допроса или нет, я не могу сказать, так как этим участком следствия – допросами лиц, подлежавших интернированию, занималась не та подгруппа, в которой я работал, а другие ребята из следственной бригады.
Подводя итог моим воспоминаниям о тех временах моего пребывания в Узбекистане, хочу расставить акценты на следующем.
Для меня является очевидным, что в то время весь Узбекистан был поражен системой хищений и взяточничества. В первую очередь, в таких сферах и отраслях, как производство хлопка, государственная система общепита и торговли. Основу для масштабных миллионных хищений в хлопкодобывающей отрасли заложило обещание Рашидова Брежневу и ЦК КПСС, добыть, если не ошибаюсь, шесть миллионов тон хлопка, что было нереально. Приписки в количестве якобы выращенного и заготовленного хлопка повлекли перечисления соответствующим добывающим и перерабатывающим хлопок предприятиям миллионных денежных сумм, которые изымались соответствующими руководителями предприятий. Последние были вынуждены делиться этими денежными средствами, так как необоснованное получение их было известно руководящим партийным, управленческим, а также правоохранительным органам. Представители органов власти и управления этим подношениям в основной массе своей не противились, а многие представители правоохранительных органов еще и вымогали взятки. Рождалась, своего рода круговая порука, которая многих устраивала.
Здесь не могу не обосновать конкретным примером сделанный мною выше вывод о хищениях и в системе общепита. В столовой в здании республиканской прокуратуры Узбекистана в Ташкенте, нас - обедавших там работников, постоянно обсчитывали. Как я понял, местные принимали это, как данность. Только мы - приехавшие из Беларуси, Украины, России были возмущены, делали замечания работникам столовой, чтобы они прекратили этим заниматься, хотя бы по отношению к нам. Ничего не помогало. Мы были вынуждены вызвать сотрудников ОБСС, которые провели контрольную закупку. Но, и после этого, дело до суда, как я помню, не дошло, его «похоронили» те местные правоохранители, которые им занимались на своем уровне. У меня складывалось впечатление, что местные правоохранители: сотрудники милиции, прокурорские работники во взаимоотношениях с работниками общепита исходили из того, что сегодня ты меня обсчитаешь на полрубля, но завтра принесешь мне не одну сотню рублей, и таким образом сочтемся. Может, поэтому, представители общепита и были вынуждены сегодня обсчитывать, чтобы завтра было что занести в качестве взятки. Аналогичным образом происходило и в сфере торговли, где за счет обсчета, недовеса, усушки и утруски имелась возможность изымать немалые денежные средства. Именно, со злоупотреблениями в этих трех сферах в ходе работы в Узбекистане приходилось непосредственно сталкиваться, устанавливать их, поэтому, беру на себя ответственность делать соответствующие выводы. О хищениях в других сферах производственной деятельности подобных выводов делать не буду, так как через собственную практику информации не почерпнул.
Основная масса людей, с которыми нам приходилось общаться в те два года по роду нашей работы (сотрудники милиции, представители торговли, общепита), относились к категории не самых бедных людей. При обыске в квартире того же Урунова, в шкафах было зафиксировано с десяток костюмов, в том числе пяток из них новые, не бывшие в употреблении, так как были еще в упаковках. Тогда внутри меня, у которого на тот момент, наверное, вообще не было ни одного костюма, кипело негодование от осознания того, что все это приобретено не на заработную плату. Правда, сейчас, с высоты прожитых лет, тот мой юношеский максимализм в значительно степени прошел. Теперь и у меня в шкафу имеется не один костюм, а также пришло понимание, что у человека, тем более, занимающего определенный статус в социальной иерархии, должен быть не один костюм. Тем не менее, тогда в Узбекистане поражало то социальное размежевание, когда одни «жировали», а другие, те, кто на солнцепеке собирали на полях пушинки хлопка, питались в основном лепешкой с чаем.  С этим я столкнулся, воотчию увидел, когда оказался в Папском районе Наманганской области, где располагались владения всесильного при Рашидове руководителя своего рода аграрного холдинга Адылова, у которого была даже своя тюрьма для содержания неугодных. Хочется ошибиться, но думаю, что и к настоящему времени социальное расслоение в Узбекистане остается значительным, что в этом отношении там мало что изменилось.
В связи с этим, возникает вопрос, а нужно ли было проводить всю ту борьбу, собирать со всего Союза следователей, направлять их в данную союзную республику. Я не готов однозначно ответить на этот вопрос. Это очень сложный вопрос. Он не столько правовой, сколько политический и социальный. Сейчас, когда республики самостоятельны, все ясно и понятно, что, вопросы борьбы с преступностью, к которой относятся и хищения со взяточничеством - это внутренние дела суверенного государства, и нечего там делать пришлым варягам. Но тогда страна то была общая…
В то же время, со всей ответственностью заявляю, что так называемые простые люди в Узбекистане, те, о которых я выше указал, что питались лишь лепешкой с чаем, в те времена очень положительно относились к приехавшим следователя и к нашей работе. У них появилась надежда, что с нашей помощью, им удастся каким - то образом добиться хоть какой-то социальной справедливости, о которой всем тогда трубила коммунистическая пропаганда, что все люди равны перед законом, что все имеют равные права и возможности, все одинаково хорошо живут, а люди видели, что все это не так.
За двухлетнее пребывание в этой прекрасной солнечной республике, у меня сложились самые хорошие впечатления в целом об узбеках, как людях, как нации. Они очень во многом схожи с белорусами своей добротой, сердечностью, мягко характерностью, покладистостью. Поэтому, не удивительно, что в то время было много совместных белорусско-узбекских браков, образовывалось много таких межнациональных семей. И у меня были там, скажем так, хорошие дружеские отношения с местными девушками, хотя к браку тогда я еще был не готов.
Согласно информации из интернета, после распада СССР в декабре 1991 года Президент Узбекистана Каримов помиловал всех осужденных по так называемым хлопковым делам, отбывавших наказание на территории Узбекистана.
Считаю такое решение правильным, тем более, с учетом уже имевшейся к тому времени находящей свое подтверждение информации о допущенных в ходе следствия многочисленных нарушениях законности. Понятно, что после этого из тюрем вышли, как люди, применительно к доказанности вины которых имелись сомнения, так и те, чья вина была бесспорно установлена. Но, и при таком раскладе, с учетом текущего политического момента, когда республики провозгласили свою самостоятельность и независимость, и с учетом имевшихся в общественном сознании большого количества граждан Узбекистана убеждений, о том, что приехавшими и работавшими под эгидой имперской СССРовской власти следователями творился «беспредел» в отношении узбекского народа, решение Президента считаю правильным. Когда-то, если не ошибаюсь, К. Маркс, авторитет которого сегодня вызывает сомнение, говорил: пусть лучше 10 виновных останутся ненаказанными, чем пострадает один невиновный. И в этом с ним нельзя не согласиться. К тому же, акт помилования не свидетельствует, что человек не совершал преступления.
В этом контексте, не могу не прокомментировать появившееся в 2018 году обращение группы представителей узбекской интеллигенции (историк-публицист Ш. Саламов, доктор психологических наук М. Юлдашев, писатель А. Мирзо, двое каких - то бывших сотрудников МВД) с предложением к прокурору Узбекистана в связи с необоснованным привлечением в те годы тысяч узбеков к уголовной ответственности, возбудить в отношении следователей тех времен уголовное дело, привлечь к ответственности следователей, включая Гдляна и Иванова, возобновить процедуру обращения к Гаагскому международному суду.
Прошло 5 лет, и, как я понимаю, никакого продолжения это обращение не нашло. И в этот нет ничего удивительного. Не могу на себя взять ответственность и назвать это обращение просто популистским. Возможно, перечисленные люди, будучи далекими от юриспруденции, свои мысли и пожелания искренне излагали. Но, для сведущих юристов является очевидным, что удовлетворение этих пожеланий ни к чему бы результативному не привело. Как говорится, поезд ушел. Ушел еще тогда в 1991 году, когда группа Илюхина не смогла посадить на скамью подсудимых наиболее отъявленных нарушителей законности из группы Гдляна: Карташяна и Пирцхалаву, несмотря на сформулированное, и, как я понял, даже предъявленное тому же Пирцхалаве, обвинение.
А, ведь вину каждого конкретного человека, в данном случае следователя, нужно доказывать. Доказывать применительно к конкретным действиям следователя, при производстве которых он допустил то или иное нарушение законности, а не просто сформулировать утверждение, что «в результате действий такого - то тысячи узбеков были безосновательно отправлены за решетку». К тому же, должностные преступления и преступления против правосудия, в отличие от военных преступлений, отдельные из которых подсудны Гаагскому международному суду, который упомянули авторы в своем обращении, имеют сроки давности привлечения к уголовной ответственности, которые применительно к узбекским делам уже давно и неоднократно истекли.
В то же время, я абсолютно убежден, что основная масса работавших в Узбекистане следователей выполняла свои процессуальные полномочия согласно требованиям уголовно-процессуального законодательства. По крайней мере, мне не стыдно за мои действия, не смотря на написание родными моего подследственного на меня жалоб, так понятно, что мои действия, направленные на доказывание вины близкого им человека, им не нравились. Однако, мои действия соответствовали требованиям законодательства, которое обязывало меня их совершать.
 Закончить свое повествование я хочу, опять же, возвращаясь к главной проблеме в вопросах борьбы со взяточничеством – доказыванию дачи-получения взятки. С учетом того, что преступлением является не только получением взятки, но и дача ее, в этом и кроятся значительные трудности в доказывании этих преступлений. Ведь, очевидно, что после того, как состоялась передача предмета взятки, ни взяткодатель, ни взяткополучатель не заинтересованы в огласке этого факта, так как при соблюдении всех условий существующего законодательства вскрытие такого факта в любом случае повлечет негативные последствия для обеих сторон. Пусть даже взяткодатель и будет освобожден от уголовной ответственности, как лицо, добровольно заявившее о переданной взятке. Но, возникают, и тем более возникали тогда в те годы при партийной коммунистической системе, другие аспекты, связанные с иной ответственностью. Перспектива исключения из рядов КПСС, что влекло за собой снятие с занимаемой должности, особенно, если эта должность «хлебная», являлась не меньшим препятствием к даче правдивых показаний о факте переданной взятки, чем перспектива, быть привлеченным к уголовной ответственности. Поэтому, не пообещав лицу, применительно к которому есть данные, что он являлся взяткодателем, что он не только  будет освобожден от уголовной ответственности за дачу взятки, но в райком или обком партии не пойдет бумага о том, что он передавал взятки, и, в этой связи, подлежит исключению из партии, и, что перед его работодателем не будет ставиться вопрос о снятии его с должности, получить признательные показания такого лица было практически  невозможно. Поэтому, как видно из упомянутого мною выше повествования Илюхина по результату проведенного им следствия о нарушениях, допущенных группой Гдляна, такие обещания взяткодателям и гарантии, что они не пострадают, давались Гдляном и его группой. Более того, приведены факты, что кое куда Гдляном, или следователями его группы, были написаны письма с предложением, что тогда с учетом «авторитета» Гдляна было равноценно требованию, не привлекать тех или иных свидетелей - взяткодателей к партийной ответственности, оставить их на занимаемых руководящих должностях. А впоследствии, эти факты Илюхиным были поставлены в упрек Гдляну, и расценивались, наряду с прочим, как нарушения существующего законодательства, то есть, нарушения социалистической законности в широком понимании этого слова. Да, это так, это нарушения. Не является секретом, что и в 99 % случаев такие взяткодателя также не сами приходили к следователю, а их находили, доставляли, убеждали, гарантировали то, что я указал выше, и только после этого могла появиться ариза, так по узбекски звучит заявление, своего рода явка с повинной. И это тоже не совсем соответствует тому, что прописано в законодательстве. Но, что оставалось делать Гдляну, да и нам – другим следователям в таких ситуациях. Исходили из того, что из двух зол выбирают меньшее, так как, очевидно, что взяткополучатель представляет большую степень общественной опасности, чем взяткодатель. И подобные подходы освобождения взяткодателей во многих случаях по надуманным, не совсем законным основаниям были, есть и будут. И характерны они не только для Узбекистана в те годы, но и для всех остальных, по крайней мере республик бывшего Советского Союза, и тогда в 80 годы, и, можно сказать, до сих пор. Такова действительность, связанная с несовершенством существующего законодательства.
 И, беру на себя смелость утверждать, что, если бы не было таких подходов, то не было бы никаких практических результатов по вскрытию взяточничества, как системы, а не как каких-то единичных фактов. И количество изъятых у взяточников фляг с золотом и денежных средств было бы значительно меньше, а, может быть, и вообще не было бы их.
Поэтому, я категорически не могу в этой части согласиться с мнением Илюхина, выдвигающего упрек в целом профессионализму следователей следственной группы Гдляна, и заявляющего, что, дескать, и без всех этих процессуальных нарушений можно было бы достичь таких же положительных результатов в расследовании системы взяточничества в Узбекистане. Ничего подобного достигнуть было бы невозможно. А, вот стоили ли эти фляги или их содержимое, всего этого, то есть, допущенных нарушений законности в отношении немалого числа граждан, или нет, это уже отдельный вопрос.
Поэтому, как я могу судить, у нас в Беларуси в настоящее время изобличение взяточника изначально начинается с документирования факта получения взятки с поличным, когда человек изобличается, как взяточник-преступник, не столько показаниями взяткодателя, сколько с помощью технических средств, которые, в отличие от людей, не имеют возможности затем поменять свою позицию, изменить свои показания. И, лишь, в дополнение к такому установленному и зафиксированному факту получения взятки с поличным, затем в ходе следствия могут быть добавлены и другие предшествующие эпизоды, которые уже выявляются, исходя из показаний людей.
Но тогда, в те годы у нас такой возможности не было. Расследовались эпизоды дачи-получения взяток, которые имели место в период, предшествующий началу работы следствия по выявлению этих преступлений. И пытались работать, доказывать, исходя из тех процессуальных средств и возможностей, которые тогда имелись. При этом, основная масса следователей, как я уже неоднократно указывал, работала с соблюдением требований процессуального законодательства, но, к сожалению, были и негодяи, использовавшие в качестве, так сказать, средств доказывания, насилие, обман, плевки в лицо и унижение человеческого достоинства.
На этом, наверно, в этой части все, что я хотел сказать.
С уважением.

В прошлом следователь прокуратуры
и адвокат                Владимир Созончук

09.04.2023г.