Возможно всё

                Главному редактору газеты «Арзамасские ВЕСТИ»
                Александру Фёдоровичу Андронюку (1963 – 2018)
                посвящается

Старик Елизар копошился на заднем дворе, когда его окликнули. Выпрямив спину, ухватившись ладонью за правый бок, Елизар внимательно принялся разглядывать гостя. Снял кепку, почесал полысевший затылок, надел обратно.
- Неужто не признал? – улыбнулся ему мужчина.
- Ить, не ровен час, ошибиться могу. Глаза вовсе не слушаются, - старик, прихрамывая, направился к калитке.
Хозяин двора подошёл вплотную к забору. По-прежнему разглядывал лицо собеседника.
- В горнице моей светло… - запел незнакомец.
- Мишка! – признал старик. – Ты ли это?
- Я, - кивнул мужчина и коснулся ладонью старческого плеча.
- Да. Сколько годков миновало. И не упомнишь. Уезжал берёзкой, а сейчас ого-го! Целый дуб, - сказал старик. – Ишо усы отпустил.
- Разве? – улыбнулся гость. – А кажется, уже родился с ними. Да-а, летит времечко. Как река течёт-бурлит и пенится.
- Как ветер шальной. И не угонишься, - согласился Елизар. – Только, кажись, вчера, как тебе было, а уж восьмой десяток разменял.
Старик пригласил Михаила на чай и проводил в сад. Поставил на стол, что стоял у яблони, самовар, и пока тот закипал, стало потихоньку смеркаться. У куста смородины виднелись два улья. Раньше старик держал свою пасеку, а теперь с годами времени свободного хоть и больше стало, а сил прежних, увы, нет. И всё равно не угасла в сердце любовь к этому промыслу. И свой медок всегда согревал в студеные зимние вечера старику душу. А кому где и продаст баночку-другую. Всё копеечка к пенсии. Поэтому на столе среди вазы с печеньем стояла банка клубничного варенья и блюдце липового мёда.
- Не ужалят?
- Они у меня смирные, - сказал Елизар и улыбнулся. – Да-а, совсем отвык от деревенской жизни. Мальчишкой к тётке Матрёне за вишней лазил, ить не пужался, ни пчёл, ни крапивы, а ныне… Городской стал, - помолчал. – Как он там, город-то?
- Ничего. Стоит. Что ему будет. Так же шумит и сияет огнями, как рождественская ель.
- Поговаривают, за границей был.
- Был. Почти весь земной шар исколесил, - Михаил указательным пальцем начертил в воздухе круг. – Но скажу тебе… Признаюсь, положа руку на сердце, что… Красиво в заморских странах, не поспоришь. А всё же милей деревеньки нашей нет места на всём белом свете.
- Брехун.
- Честно говорю.
- Что ж ты тогда, задрав хвост, побежал, не оглядываясь, в чужие края? – спросил Елизар. В голосе прозвучала лёгкая обида.
- Молодость позвала.
- Дурость поманила. А то я не знаю.
Михаил улыбнулся. Тихо кивнул.
- Может, и так.
- Юность всегда манит туда, где работы меньше и песен-плясок больше, - обронил старик.
- Не в этом дело, отец. Совсем не в этом, - тихо ответил Михаил. - Молодым задыхался здесь. Широты объятой не хватало. Надышаться не мог. Хотелось увидеть и понять этот мир. Понимаешь?.. Да. Манили и тянули к себе города, моря и горы… Даже пустыню прошёл. Много чего рассказать могу и о чём вспомнить есть. А теперь… Теперь с годами всё чаще снится мне наша деревенька. Эта покосившаяся церковь, эта скромная невзрачная улица с колодцами и тополями. И потому в словах моих, не ищи, отец, лукавства, не надо. Его нет. Говорю, как есть – милее деревни нашей нет для меня уголка на всём белом свете сейчас. Теперь это знаю точно.
Елизар помолчал. Потёр грубой ладонью седую колючую щетину.
- Закуривай, - сказал. – Баночку счас какую-нибудь соображу.
- Не курю.
- Похвально.
- За сарай папаня уши так надрал, что на всю жизнь, видимо, охоту отбило, - Михаил улыбнулся. Старик тоже вместе с ним тихонько посмеялся.
- Было дело. Помню. А шуму сколько! Варвара баба ушлая.
- Отец потом её год остерегался. Встретит где на дороге, стороной обходил. Всю плешь, говорит, проела. Хоть новый сарай построили, а всё равно не унималась долго.
- Как уж умудрились?
- Он же у ней на пригорке стоит на самом. А под горой река. Тропка узенькая ведёт к реке, петляет. Мы с мальчишками протоптали. Там сроду никто не ходил. Лучше крюк лишний дать, чем на крутом склоне шею свернуть. Зато какой вид открывался! А рассветы какие! На горизонте вспыхнут алой зарёй облака. И лучи золотые, словно нити, расползутся по кронам деревьев, а после растелятся на утренней речной глади, прогоняя остатки тумана, - Михаил показал рукой. – И вот. Ещё чуть-чуть. И огненный шар полыхнёт пожаром и покатится по небу оставляя на облаках алые следы. И загорланят на всю округу со всех концов неугомонные петухи…
- Красиво говоришь. Будто картину рисуешь.
- Видать, не зря столько лет в газете тружусь, - мужчина отпил чай. – Ну и… с ребятами курить туда бегали. Излюбленное место. И надо было завучу показаться именно в ту секунду… Побросали окурки, куда могли. Трава сухая. Сам знаешь, как весной горит всё – только искру дай. И главное на попятную никто не пошёл. Да, было дело, виноваты. Родителям помогали. Почти всю работу сами сделали. Такую с мальчишками бригаду сколотили. Кто был и кто не был. Все на выручку пришли. Целый амбар построили. Не подстать старому кособокому ветхому сарайчику.
- Что правда, то правда, - кивнул Елизар. – И мне от… нынче нельзя. Полвека с папиросой не расставался, а тут на тебе – возьми и выкинь.
- Врачи?
Старик кивнул.
- Оно ить… в сам деле в ноги дало. Суставы болят. Пальцы ломит. Хожу с трудом. Счас вроде уже полегче. Или свыкся. Не пойму. Врач у нас в райцентре хороший. Я на него греха не держу. Он мне сразу сказал. Если, говорит, Елизар Прокофьевич, бесячий хвост этот сосать не перестанешь, я тебе весной ноги отрежу. Так и знай. Я, говорит, тебя не пугаю и не стращаю, а говорю, как есть. Не расстанешься с табаком, худо будет. И посоветовал леденцы.
- Никотиновые?
- Зачем? – не понял старик. – Обычные. Бон-Пари. Я как курить захочу, конфету на язык, и с Божьей помощью вот уже как полгода не притронулся даже. Бросил. Ишо хорошо, что сухой и диабета нет. В моём-то возрасте столько сладкого… Я ж их поначалу, эти сосульки, чуть ли не горстями в рот закидывал. Теперь утихомирился малость. И всё равно люблю, когда рядом кто-то табачок цедит. Сам не курю, а за других радуюсь. Дымом пахнёт – аж мурашки по спине.
- Это тоже вредно.
- Мне про это ничего не говорили. Оно, если посудить, всё вредно. Выхлопные газы тоже. А ить ничего – ездют на машинах. Ишо как ездют… Не надо последнюю радость у человека отнимать.
- Не буду, - кивнул Михаил. – Колхозный пруд не узнать прям. Почистили. Да и шире стал вроде. Молодцы!
- Николая Уланова… бывшего председателя… должен помнить! Так ево зятёк этим делом занялся. Башковитый малый. Рыбу запустил… как иё?.. эту… амура…
- Белый амур?
- Его самого, - кивнул Елизар. – Прожорливый гад. Вымахал с поросёнка хорошего. Как на дрожжах растёт. Я такую рыбу не люблю. Мужики ходют, ловют, нахваливают, ишо и деньги платют за удовольствие это. Нет. Такая рыбалка не по мне. Я лучше к реке уйду. Там часик-другой с удочкой посижу. Мальков кошке наловлю с палец, и душа довольна. А то место одно приметил. Вьюна беру. Ох, и люблю эту рыбу. Пожаришь. Аж во рту тает. Мальчишкам говорю, попадётся вдруг, не выбрасывайте и не губите. Мне несите. А они и рады стараться порадовать старика. Хорошие хлопцы. Где одного, а где и парочку занесут в пакете. Возьмите, говорят, дедушка Елизар, мы таких змей не едим. А мне гоже. А мне в радость, - смеётся. – И что, хорошо платют в газете за писульки ваши?
- По-разному. Бывает за писульки, как не скажите, и машину подожгут. И в редакции окна выбьют. И прочие мерзости-пакости сделают, - ответил Михаил.
- Надо же, - вскинул брови старик. – Это что ж вы такое пишите, что народ вас не взлюбил до такого.
- Правду, отец. Правду. А правда всегда глаза режет. Народ, наоборот, труд наш ценит. Работу хвалит. Нередко при встрече руку жмут и благодарят. Газета наша независимая. Тираж большой. Весь город читает… Не по нраву статьи вышестоящему руководству и прочим шишкам и должностным верхам, которые на совесть работу свою не выполняют, и злятся, когда их, как непослушных детей, носом ткнёшь за то или иное безобразие и халатность. Ну а ежели тему про городской бюджет затронешь, мол, где деньги, которые выделялись на ремонт школ, больниц, детских домов, на ремонт дорог и так далее… Аж шерсть дыбом встаёт от гнева. Тогда в дело идут очередные угрозы и рукоприкладство в тёмных углах и подъездах. Но нас этим не возьмёшь. И не прошибёшь. Шкура толстая, как у носорога. Старой закалки. И сотрудники мои… все молодцы… кремень… настоящие мастера своего дела. За это их люблю, ценю и уважаю.
- Тогда это… пишите. Раз такое дело, - сказал старик. – Народ всегда за вас будет. Большого человека иной раз на землю спустить на благо и ему, и обществу. А то ить с высоты такой падать… можно и костей не собрать после. Как Николай Николаевич Уланов говорил – вы мне в глаза скажите всё, что думаете, и вместе проблему решать будем. А раз нет вопросов, потом не гнусите и за спиной не шипите змеёй. Вот это председатель! Вот это, я понимаю, начальник. Ни на минуту продыху не брал. Всегда с народом. Зато и любили. И как ты не скажешь – уважали. Да.
И зазвучали музыкой приятные воспоминания из прошлого. И тепло и легко от такой беседы всегда; и грустно и трепетно… бальзам для души. И всегда в разговоре о том далёком времени вспоминаешь себя юного и другого. И будто порой и не ты это вовсе, а кто-то другой, но такой родной и близкий тебе. Неужели это правда, ты когда-то гулял под проливным дождём и даже не заболел; неужели это ты на спор оседлал колхозного быка и прокатился на нём верхом; неужели лунной ноченькой провожал девчат из клуба тоже ты и рассказывал им про космические миры; неужели-неужели-неужели?.. Много таких вот неужели может вспомниться в такой тихий приятный вечер. Да, это был ты. Смешной, забавный, дерзкий и полон решительности парень. Да, что там бык! И на луну махнул бы, не глядя, была бы ракета и… Много чего можно сделать в эти золотые годы.
Откуда не возьмись заиграла гармонь. Тихо так. Грустно. Красиво.
- Начинается, - встрепенулся Елизар. – Опять никому покоя не даст, кобель.
- Ты о чём?
- Пашка. Стёпки-хромого сын. Счас будет ходить по деревне тоску изливать до утра. Пока жена домой не заберёт или по шее кто не даст. Ну, дурак дураком, ей богу, - старик привстал, уставился во тьму. На небе показались звёзды. – Я тут как-то вышел к нему, а он мне – счас с обрыва сигану. Ну, не дурак ли такое говорить пожилому человеку? Битый час отговаривал. Говорю и не расшибёшься и калекой останешься на всю жизнь. Рассмеялся, заиграл на гармони и пошёл домой. Вот и думай, что у него в голове. Ветер у них там. Ни о себе, ни о других не думают.
- Пойду проведаю, - Михаил вышел из-за стола.
- Ступай. Погляди. Будет что дурное затевать, дай ему разок. Такие порой только взбучку понимают.
Михаил покинул старика. Вернулся в скором времени, да не один.
- Добрый вечер, дядя Елизар! – поздоровался Павел. Был он выпивший.
- Какой же он добрый, когда ты с гармонью, - отозвался старик и глянул на Михаила. – Ты зачем его позвал?
- Вы, дядя Елизар, не серчайте. Я как узнал, что вы не спите – обрадовался. И пожелал лично пожать вашу ладонь перед сном грядущим. Очень вы душе моей благосклонны.
- Не проси. Не начинай даже. Нету. Не дам.
- Так нету или не дадите? – Павел говорил тихо, с улыбкой и всем своим видом пытался показать своё добродушие.
- Сказал же – всё. Раз пожалел, опохмелил, теперь не угомонишься?
- Душа не на месте. Тяжко ей. Дядя Елизар… Плесни малость… Войди в положение… Магазин закрыт. А самогон мне никто не даст… Я в долгу не останусь.
- Конечно, не дадут. Людям ночью спать не давать… Думаешь с распростёртой душой к тебе будут все, - сказал старик. – Делом займись. Тогда и душа скулить перестанет.
- Не понимаете вы меня. Эх. Не были в моей шкуре и осуждаете.
- Бедненький.
- Пойду и дальше душу музыкой лечить.
- Ступай. Может кто помоложе не поленится, даст по бесстыжей шее разок. В такт аккорду.
Павел растянул на гармони меха, и посвистывая, двинулся к выходу.
- Стой! Окаянный, - прикрикнул старик. – Счас вынесу. Но… чтоб не пискнул даже.
Елизар зашёл в избу. Принёс ковш. Поставил на стол. Павел отпил, громко выдохнул, сорвал яблоко, надкусил.
- Крепка, стерва.
- А слабже и гнать нечего.
- Я такой тоже люблю, - сказал Павел и присел на лавку. – Посижу у вас чуток. Душа никак не успокоится.
- Чем же ты её разгневал, что она у тебя… как нерв оголена? – спросил Михаил.
- Не знаю. Вот что-то здесь сидит такое, - поднёс кулак к груди. – Чувствую. А сделать ничего не могу. Такая тоска. Кажется, что и не я это вовсе.
- К жене иди. Не блуждай по деревне, не срами семью, - велел старик. – Наташка баба хорошая. Обоих на себе тащит. Как за каменной стеной с ней... И всё не то. Всё ерепенишься чего-то.
- Она у меня дура.
- Поглядите-ка. Умная головушка сидит.
- Зачем тогда женился, раз она у тебя не от большого ума? – сказал Михаил.
- Раньше этого не замечал. А теперь вижу. Разные мы с ней. Как земля и небо.
- Никогда о супруге плохо не говори. Никогда!.. Протрезвеешь. Помиритесь. А у людей нехорошее впечатление сложится. И о тебе тоже. Что это за мужик такой, раз у него жена плохая? Весь сор и обиду дома оставляй. И всем говори, что умница она у тебя, красавица и лучше её нет никого на всём белом свете.
- Понял? Слушай, что старшие говорят. А то распустил нюни. Противно смотреть, - добавил Елизар.
Павел молча выпил. Надкусил яблоко. Призадумался. Взял в руки гармонь.
- Можно сыграю?
- Начинается, - обронил старик. – Ты чего не угомонишься никак?
- Дядя Елизар, я тихонечко. Я чуть-чуть. Еле слышно, - голос у Павла задрожал. – Я так умею… я… вы послушайте… Я доберусь до ваших сердец… Петь, к сожалению, не умею. Но сыграю, дядя Елизар, от всего сердца. Обещаю.
- Вот что с ним будешь делать.
- Я спою, - сказал Михаил. – Подыграй мне.
Павел обрадовался. Кивнул. Михаил запел:

«В горнице моей светло.
Это от ночной звезды.
Матушка возьмёт ведро,
Молча принесёт воды…»

Играл Павел душевно. И впрямь знал в этом деле толк. Худые пальцы его умеючи бегали по клавишам, и он зачем-то, прикрыв глаза, задрав кверху нос, тряс русые волосы. Елизар присоединился к пению тоже. Подперев ладонью подбородок, задумчиво разглядывал сад.
- Красиво, - похвалил старик обоих. – А ты, Пашка, талант свой не гробь. Дай людям разглядеть его и полюбить. Не ходи ночами как дурачок по деревне, не раздражай попусту. А где праздник какой, приди и сыграй. Или же просто так. В выходной день подойди к клубу и поиграй. Ничего, что петь не умеешь. Найдутся, поверь. И споют, и спляшут. Народ у нас тоже ить… творческий. А эта магнитофонная музыка давно уже всем приелась. Не живая она. Не настоящая.
- Я так не могу. Мне нужно по зову сердца. Когда одиноко, когда тоска заедает, когда… - Павел вновь указал на грудь. – Вот здесь всё бурлит кипятком. Когда…
- Опрокинешь стакан-другой, - подметил старик и указал на самогон. – Добра он ещё никому не принёс.
- Это сильнее меня, - вздохнул Павел. – По рукам и ногам связан навеки вечные.
- Гляньте-ка… на принца персидского. Ить, как складно поёт, - усмехнулся старик. – Рано тебе судьбу-матушку под откос пускать. Рано. Берись за ум и живи, как все путные люди. И не выкобенивайся. Выше головы всё равно не прыгнешь. Как не старайся… Я от и то курить бросил. Бери пример. А тоже ить не расставался с папиросой дольше чем тебе сейчас дней и ночей. Пересилил. Смог, - помолчал. – Я… в твои годы в аварию угодил. Не рассказывал?.. Одной ногой уже там был. – Елизар кивнул на верх. – Двенадцать дней в коме. О, как. Помню, как сам себе где-то глубоко в подсознании твердил, не унимаясь – рано, мол, умирать, детей на ноги поставь для начала. Тем и выкарабкался. Сам себя с того света вытащил. А так… Может, и не сидел бы сейчас с вами.
- Врачам спасибо скажите, - ответил Павел. – Без их помощи, уговаривай себя, не уговаривай, крылья не вырастут.
- Ну и они, конечно, помогли. Я ж не отрицаю. Но внушил себе я. Это я хорошо помню.
- Только врачи способны творить чудеса. А остальное… Это всё обман, дядя Елизар. Облако. Пыль. Вы не волшебник и не Господь Бог словом одним раны штопать.
- От, что с ним будешь делать, а? Никого не слушает. Ему слово, он тебе десять в ответ. Он ить жизнь пожил. Он ить всё знает.
- Сказку от были ещё могу распознать, - заявил Павел.
- В жизни, дружок, всё бывает, - вмешался в разговор Михаил. – Даже самое, казалось бы, невероятное и непредсказуемое порой происходит наяву.
- Заезженная фраза. Пустые слова. Как раз-таки в жизни волшебства нет. Как не старайся. И если на душе камень, никакими силами его не сдвинуть и не выкорчевать оттуда. Нет волшебной палочки. Понимаете? Нет. А есть вино, которое хоть как-то сглаживает тоску. И потому, дядя Елизар, пока на душе моей булыжник, я как умею, так и борюсь с ним. В этом моя слабость. Это сильней меня.
Павел отпил самогон, занюхал рукавом. Стало тихо. Помолчали.
- Поведаю я вам один случай, - оборвал тишину Михаил. – События этой истории разворачивались не так давно. Когда страна наша готовилась к чемпионату мира по футболу. Сами же корни истории уходят глубоко в прошлое… В городе, где я проживаю, стоял ветхий многоквартирный дом. К сожалению, много таких построек по всей нашей необъятной и прекрасной стране. Дом давно был неисправен, капремонту не подлежал и много лет находился в аварийном состоянии. И куда только его жильцы не обращались и не били тревогу. Все ступеньки истоптали местной городской администрации, мэрии, прокуратуры… Бесполезно. Ответ один – подождите немного, в новом году из бюджета выделят деньги и начнём расселять. Шёл год, другой, третий, а старая пластинка по сотому разу крутила одну и ту же песню: подождите немного, вот наступит завтра-завтра-завтра… Чиновники у нас любят голодный народ завтраками кормить. И шкуру наглости ихнюю не прошибёшь ничем. Не одним слоем безразличия покрыта. Сами брюхо у камина греют в каком-нибудь трёхэтажном особняке и чихать хотели, как живёт народ. И что в любую минуту может потолок обрушиться, что в стенах щели с руку и свирепый сквозняк гуляет по всему зданию, как в Арктике северный ветер. Газета наша не одну статью выпустила об этом доме. Общественность поднимала острый вопрос не раз. И вместе с жильцами ходили из одного кабинета в другой. Одних бумаг только заполнили гору. И всё одно и тоже. С одного места посылают в другое. Оттуда обратно. Бесконечный круговорот. Не сломить, казалось бы, эту систему ничем. Всюду свои и наши. Рука руку греет. Окончательно отчаялись жильцы дома. Последняя надежда угасла. Больно в глаза смотреть им. Дети, женщины, старики… и мужчины… Скованные одним горем. Такие беспомощные. И я… жалкий и беспомощный. Ничем помочь не смог.
Михаил перевёл дыханье. К горлу подступил ком. Отпил остывший чай.
- Всех этих начальников… руководство непутёвое… в один огромный котёл посадить. Пусть подумают. Над людьми так издеваться, - сказал старик. – Хапают и хапают. И всё им мало.
- И решили мы пойти на одну авантюру. Если уж бить и трезвонить, то во все колокола, - продолжил Михаил. – Обговорили это дело с жильцами, обсудили что да как, и единогласно приняли решение – так тому и быть. Купили мы билеты на матч, дождались нужного дня, и все вместе, от мала до велика, отправились на футбол. Развернули на трибуне огромный плакат с надписью – так, мол, и так, в нашем доме жить нельзя, каждая минута, как ходьба по минному полю, даже птицы и те боятся садиться на прохудившуюся крышу. Сердечное спасибо главе города, такому-то, такому-то, от жильцов аварийного дома. А на другом плакате фотография самого здания. А теперь представьте себе – повсюду флаги и плакаты фанатов в поддержку своих команд. «Вперёд!». «Мы вместе!». «Болеем за вас!». И вдруг среди этого однообразия такое бельмо на глазу. С этим расчётом и брали. И не прогадали. Нас заметили. Прямая трансляция по всему миру. Телевизионщики заинтересовались. Ещё бы. Такая сенсация! Интернет всколыхнулся. Пошла такая отдача. Народ, прознав вскоре всю суть происходящего, возмутился. Сотни тысяч комментариев. Слова поддержки. Мировые газеты и журналы из номера в номер повествуют своим читателям историю о негодном доме и их смелых жильцах. Футболисты встали на защиту. Футбольные фанаты объявили сбор денег. Несколько телепередач сняли о доме. Ажиотаж превзошёл себя. Жильцы днём и ночью были нарасхват.
- И как? Помогло? – спросил Елизар. – Получили жильё?
- Ещё бы. Не прошло и месяца, как жильцы старого дома перебрались в новые квартиры, причём в новостройки, - ответил Михаил. – Такой всплеск поднялся. Такая волна пошла. Так ель тряхануло – что шишки попадали вниз. В переносном и прямом смысле этого слова. До самого верха дошло. Многих, как косой скосило с должностей. Другие же, что прежде воротили от вопросов нос, на цыпочках забегали, поклоны до земли бить стали при встрече. Это они тоже, когда надо, хорошо умеют. Новое руководство велело дом негодный убрать. И как можно скорей. Подогнали технику, снесли. А жильцы тем временем, как я уже говорил, в новых квартирах обустроились. Ещё денег собрали не безразличные душой люди – каждому по квартире купишь. Деньги эти пустили на благотворительность. Людям помогли в городе с жильём. После с коллегами из других регионов общался, и все восхищались, что такой шум поднять смогли. По другим областям, говорили мне, жесточайшие проверки пошли. Многие губернаторы взяли дело «аварийное жильё» под личный контроль. Мало ли… может, кто ещё захочет последовать нашему примеру. Пищу для размышления мы дали. А за кресло своё, когда петух клюнет, переживают все. Так-то, - Михаил перевёл взгляд на Павла. – Думали, нет выхода. Не своротить эту гору… Оказалось, и это по силам. Даже такая безвыходная ситуация оказалась решаемой. Если чего-то действительно захотеть, многое можно преодолеть. Теперь я это знаю точно. И ещё раз повторю – в жизни, парень, всё бывает. Сергей Бодров-младший однажды сказал: «Возможно всё. Всё, что угодно. Всё только зависит от цены, которую ты готов за это заплатить. Но это, как правило, не деньги».
Наступила тишина. За забором тихо елозил цепью соседский пёс, где-то у реки послышалась вечерняя лягушачья перекличка. Павел, склонив голову набок, чуть заметно шевелил обветренными губами. О чём-то, видимо, про себя рассуждал. Вести как раньше спор не было желания. Павел ткнул указательным пальцем пустой ковш, глянул вопросительно на старика и тяжело вздохнул. Пока Михаил рассказывал историю, Павел захмелел. Самогон у старика Елизара был отменный. Поглаживая ладонью грудь, Павел тихо попрощался и, повесив гармонь на плечо, направился к калитке.
- И чего не живётся спокойно человеку? Чего не хватает? – промолвил старик, провожая гостя взглядом. – Мне б его годы. Да здоровья. Уж я бы нашёл им примененья. Ох!.. Пожил бы ишо годков двадцать молодым. Да. Самый рассвет. Самая радость. А они – тоска заела. Бессовестные.
- Пойду тоже, - произнёс Михаил.
- Чего так?
- Пора. И тебе отдых нужен.
- А то посиди. Я ить не гоню.
- По деревне хочу пройтись. Она сейчас… такая… вечерняя… По-особенному хороша.
- Это правда. Это конечно… Когда обратно?
- В воскресенье. После обеда.
- То бишь послезавтра, - старик проводил Михаила до калитки.
Михаил провёл взглядом по вечерней улице. Посмотрел ещё раз на сад старика. Придерживая калитку, сказал:
- Наверное… если бы остался здесь… Тоже был бы не в ладах со своей душой. Плохо, когда человек полной грудью вздохнуть не может. Плохо.
- И ты туда же?
- Разница, отец, в том, что я знал, чего хочу от этой жизни. Потому учился хорошо. Не одну гору книг прочёл. В журфак поступил… Шёл к мечте навстречу. И дышал, дышал полной грудью, - Михаил посмотрел на покосившийся фонарь, что слабо освещал угол улицы. – И теперь знаю… чего хочу. Знаю. Хорошо, что есть родительская изба. Уголок детства. Доработаю до пенсии, вернусь сюда. Буду книги писать. Теперь, отец, мне и здесь свободно дышится. Понимаешь? Хорошо мне здесь, аж уезжать не хочется, - похлопал старика по плечу. – Ну, бывай. Заходи в гости.
Михаил прошёл улицу и свернул за деревню. Вечернее небо перемигивалось звёздами, и луна красиво отражалась в колхозном пруду. Михаил не спеша шёл по тропе, и голова кружилась от воспоминаний. Там у пруда босоногий мальчишка пас гусей; а на том лугу отважный паренёк оседлал колхозного быка; у реки жгли костёр и до утра, после клуба, юноша рассказывал девчатам о космических мирах, о которых узнал из книг… Да… Всё это был ты. Весёлый, шустрый, озорной... Да, Михаил Николаевич, это был ты. Только безусый.
Мужчина улыбнулся, любуясь вечерней деревенькой, провёл ладонью по усам и, тихонько напевая, свернул к родительскому дому.




                Антон Лукин