Жизнь российская Книга-1, Часть-1, Гл-91

Глава 91

"Откровения тётушки Глаши"
Душевный разговор про отключку



Жаль, жаль, а пособить нечем.
(Русская пословица)



– Ну вот… я и верталася. Быстро обернулася. Привет табе от Петровны, милок.
– Спасибо, тётя Глаша. Как она там? Бодрствует??

– Ничё. Ничё. Жива-здорова покедова. Ползат поманеньку…
– Ну и ладненько. Я очень рад. Хорошая она женщина. Добрая.

– А ты, дорогой наш Василь Никанорыч, чаво опеть вовсе бледнай… лицом-то…
– Я?.. Бледный?..

– Канешна бледнай. Как гриб белянка… Как поганка лесная…
– Да что вы говорите! Снова я бледный? Ну… не знаю…

– Во-во! Бледнай! Как покойник… Какой-то весь неуклюжий и помятый… В гроб краше кладут… На мертвеца похож…
– Точно?..

– Ей-ей!
– Даже не знаю, что вам сказать. Нервы, наверное. Шалят они в последнее время.

– На-ка, милок, водички вот испей. Водичка многие беды снимат. Водичка у нас сёння на первом месте среди лекарств. Так таперя в стране нашей. Вот как оно повернулося! Вот как оно обернулося! На! Пей! Ты чаво отталкивашь? Не хошь? Ничё не знаю, касатик дорогой. Не ерепеньси. Не брыкайси. Пей-пей! Не робей! Успокойси, касатик. Охолонись. Давай-давай! Не бузи. Не отказывайси. Пей!! Водичку пить надыть! Здоровым будешь! И жажда пройдёт!

– Нет, тётечка Глашечка, не хочется мне пить. Мутит всего. Кишки там, в пузе, на кулак наматываются. Жмёт и жжёт. Больно. Аж во рту пересохло. А вообще-то… точно, сухость убрать надо. А то некомфортно. Ладно, уважу вас. Давайте свою бутылочку.
– Ну вот и чудесно. Попил? Утолил жажду? Мутить перестало? Сушняк ушёл?

– Да-да. Полегчало чуток. Вы всегда вовремя на помощь приходите. Спасибо вам.
– Ну и славненько. А таперя, Василь Никанорыч, давай… рассказывай… чиво с тобою произошло… Вижу, што с тобою неладное чё-та творитца… Вот-вот помрёшь… Вот-вот в мир иной отправишьси… Бледнай весь! Говори! Я слушаю! Исповедайси. Легше станет. По сябе знаю. Ну… начинай, милок… не перечь…

– Да я, тётечка Глашечка, и не помню ничего… О чём говорить-то… Голова у меня раскалывается. Так я же больной! Не выздоровел ещё. Никак не могут меня эти здешние врачи и доктора вылечить. То одно… то другое… то третье… Хожу по кругу. И везде закорючки какие-то. Всякая бяка ко мне цепляется. Так и помереть можно. Ваша правда. Мертвецом скоро стану. В гроб положат. А бледный я от жизни такой невезучей. Так что мне нечего больше сказать. Думай тут… не думай… Извините, тётя Глаша.
– Давай-давай! Не отмалчивайси.

– Но…
– Никаких но. Сказывай всё… што с тобою произошло. Всё говори! Как на духу… Как пред Богом! Ну… начинай! Я жду! Легше табе станет. И нервы твои успокоятси.

Василий Никанорович вздохнул тяжело, подумал, поёрзал и принялся рассказывать ей о том, что с ним приключилось позавчера; о том, что, оказывается, в отключке он был.

Тётя Глаша послушала немного, погоревала, слёзы вытерла, а потом и выдала:

– Э! милок… Про отключку твою я всё знаю, я ж рядом тогдысь стояла. Хорошо всё помню. Как же энто табя угораздило? Што случилося? Почему табя так шемякнуло? Из-за чиво?? Племяшка моя, Нюрка, приходила в тот день за лекарством. Врач еёный ей выпысал каку-то то ли бациллу, то ли ациллу, то ли вапше какациллу. Вот она за ей и прибежала в аптеку нашу. Я внизу как раз сидела. Вижу: Нюрка идёт. В джинсе вся. Ага! Расфуфыренная… Лента голубая в волосьях торчит. Тьфу на неё… Срамота одна… Я ей говорю: «Ты покедова подымайси, и я чичас, тожно, туды подойду». И намекаю ей, что еслиф вдруг там очередь большая, то я, мол, табя тогдысь через двёрку к девкам заведу. Ну, она и пошла. И я туды. К Петровне токо на минутку заскочила. Подымаюсь на этаж, пыхчу, а навстречу Нюрка моя уже с лекарством бежит, коробочкой красивой размахиват, говорит, што последняя ей упаковка досталася. Во как! Повезло ей! Я глянула на кардонку енту: како-то Овцилло… ну и дальше што-то там непонятное напысано. Какацылло… и ещё буковки разные… Эй!.. дружок. Постой-ка!.. Ты чаво энто, Василь свет Никанорович? Ты чаво энто в лице вапше переменилси. Квёлый. Чахлый! Белый весь стал. Как стенка. Можа, нашатыря опеть дасть? А то снова сознанье потеряшь. Опеть на пол грохнешьси. Как в тот раз… Нет?.. Ничаво?.. Точно?.. Ты смотри у мене! Давай, держися, милок. Не падай. Уважь старуху. Ну так вот, я с Нюркой поговорила о том о сём, и она дальше радостная побежала, а я в колидор зашла. Смотрю: ты стоишь. Невменяемый. Серый весь и блёклый как поганка. Не такой какой-то… Смурной. И вдруг ты как-то боком, боком, боком к стеночке пошёл. Вроде как подкосило табя. Искорёжило всего. Испоганило. Ноги еле переплетал. Одна за другую цеплялася. За стеночку держишься одной рукой, а другой дрожащей рученькой шаришь… ищешь куды бы присести. Ага, так и было в точности. Ей-ей. Нашшупал кой-как скамейку… с грехом пополам. Еле-еле душа в теле. Изогнулси в три погибели. И на лавку плашмя плюхнулси. Сидишь, зенки свои вытарашшил напоказ и лупаешь имя по сторонам. Как завороженнай. Как чокнутай. Как диёт полнай. Во как. Ни на кого вниманья не обращашь. Не видишь ты никого. Белый весь… как молоко стал. Как мел. Как этот… Как лунь. Белее даже, чем чичас. Я к табе рванула со всех ног. А ты, милок, хотел встать, хотел пойтить куды-то, но не смог. Потом всё же поднялси кой-как, за стеночку цепляясь дрожащими руками, собралси пойтить… ногу всё пыталси поднять и шаг сделать, но силов не было. Вапше не было. Как-то обмяк весь, как тюфяк, потом глаза закрыл и отключилси… Вот как было. Потомочи на пол упал… Грохнулси со всего маху. Костями своими загремел. Ну, я тама шум подняла до потолка. Ага. Визжала как тот поросёнок резаный. Орала во всю глотку. Кричала громко. На помошшь звала. Тожно, врачи сбежалися. Все до единого во главе с заведушшей. Главный даже наш прискакал. Как лось из лесу выскочил… Майор-вихрь. Он скорый на ногу. Прыткай, как тот заяц. Перенесли табя, милок, в процедурный – ты ж рядом с ём на лавку-то сял и на пол там же плашмя грухнулси, головой шибко ударилси. Главный приказал оживить табя. Давай оне все табя, дорогой ты мой Василь Никанорыч, откачивать. По лицу шибко хлестали. От всей души. Били. Лупасили. Тормошили. Просили в сабя прийтить. Срочно. Умоляли. Верещали. Штоб ты не помер, чего доброго, в их служебном помешшении. А то имя кирдык бы настоящий был. Мертвецов имя не надо. За покойника и посадить могли бы. Запросто. Бога молили оне. На коленях стояли. На помошшь Господа звали. Бога нашего небесного. Спасителя нашего. Сабя крестили. Табя тож… Бегали вокруг как оглашенныя. Как придурошныя. Криком кричали. Ором орали. Громко. Как дети малыя визжали и прыгали. Гундосыя. Руками махали. Ногами топали. Глаза под самый потолок закатывали. Градусник под мышку табе засовывали. Скрозь пинжак… не снимая… Скрозь рубаху. Тимпатуру табе сперва мерили. Потомочи давленье. В глаза заглядывали. В рот. В уши. В нос. В горло. Сердце шшупали. Видимость спасенья создавали. Аптекарша откуль-то ваты медицинской цельные две упаковки припёрла, штобы кровь табе останавливать. Она, дурёха, думала, што убили табя! Энти… антихристы пришлыя. Инородцы. Иноверцы. Из ружья. Выстрел, грит, слышала. А энто ты башкой своей об пол так гулко грохнулси. Со всего маху саданулси. Башкой-то. Хорошо, люди ей добрыя растолковали, что энто ты сам в обморок упал. Мол, никто в табя не стрелял. Ни из ружья, ни из пистоля. Сам, дескать, на пол хряснулси. Мол, захотел упасти. Вот и упал. Сам! В колидоре. Лично. По своему собственному желанию. Без посторонней помошши. Сам, мол, стоял-стоял, да и со всего маху бабах… навернулси прям на пол скрозь двух энтих срамных и вострых железных скамеек, чёрт имя в душу. А то, мол, ежлиф в их угодил, то башку-то свою расколотил бы вапше вдребезги. Энто люди так растолковывали аптекарше твоё падение. Мол, нихто табя не просил так делать. Дескать, табя и пальцем нихто не трогал. Не за што, мол, табя обижать. Хорошай, дескать, ты человек. Милай. Добрай. Чиво, мол, табя стрелять-то… Гля чиво? Незашто. Потомочи она с таблетками примчалася. В рот табе их сувала…

– Кто… она… Вы о ком…

– Краля та рыжая. Аптекарша наша. Стерва стервозная. По-другому и не скажешь. На всех мужиков кидаетца. Замуж шибко хочет. Вот и к табе припёрлась. На крыльях прилетела. Как ворона на падаль. Извини, канешна, но не про табя энто я сказала. Так… к слову пришлося. Грымза энта рыжая на радостях тута появилася. Ну и от горести. Помочь табе хотела. Ты, видать, пондравился ей. Где-то табя, однако, видела, вот и заприметила. Лечить табя принялась. Плакала очень. Рыдала. Как у могилы выла. Хорошие таблетки она откуль-то припёрла. Мериканския… В упаковке импортной. В цветной и в доллерах изрисованной. В зелёных таких. Откедова она их взяла?.. Не знай. Кто бы знал. Ничё она не сказала. Одному богу энто известно… Но ничё. Наш главный узнат! Всё раскопат! Развяжет он энтот узел зелёный… мериканский. Яму энто раз плюнуть. Учёный он. Всё знат, как с иноверцами боротца. Наизнанку её, курву воровскую, вывернет, а до правды докопатца. Добьётца он до истины. Как пить дасть. Он такой! Рисковай. Палец в рот не кладёт. А не добьётца, так придумат каку-нить гадость. Он такой у нас. Опер бывшай. Мильтон. Ничё не скажешь. Сфамбриковать дельце яму – делать неча.

– Сфабриковать!

– Ясно дело. Не сзаводить же. Он же мильтон. Не заводской. За так просто вокруг пальца обведёт. Как пить дасть. Скотина он безроднаая. Фальцикатор хренов!

– Фальсификатор!

– Вот-вот. Фальцикатор. Он и есть. Он же привышный мильтонския дела вершить. Оне же тама всё фальцикируют. И герочь подбрасывают. И куклы заместо денег выдают обратно, когда их дела, нитками белыми шитыя, разваливаютца.

– Ничего себе. Вот какие у вас познания… Лихо вы с этим обращаетесь.

– Канешна лихо. У их всё лихо. Аптекарша-то лихая баба. Стреляный воробей она. С детства ворует, всё подряд ташшит. С малолетства по тюрьмам да колониям скитаетца. Учёная. Законы знат. И наглая до ужаса, до беспредела. Грымза! Трудно с ею боротца. Ой, как трудно. Спасу нет. Но ничё. Главный наш душу из её вытрясет. Разделат её как бог черепаху. Да уж. Вот увидишь. К маме не ходи. Тоже он учёный. Тоже беспредельшик. Два сапога пара. Умеет он на кукан людей насаживать. Умеет рыбку ловить в мутной водице. Яму, христопродавцу, энто как два пальца обоссать.

– Тётя Глаша… вы чего… Как можно так выражаться…
– А чё… Я ни чё… Так и есть!

– Ладно. Бог с ним, с мильтоном. Лучше расскажите, что дальше со мной там было.
– Как это дальше? Всё так и было.

– Ну… когда я в отключке был, на полу лежал… когда я в беспамятстве валялся.

– Канешна… канешна, милок… Скажу. Всё табе расскажу. Аптекарша таблетки табе дала. Те! Мериканския. Мымра! А медсестра наша, Юлька, шпрыц достала. На десять кубиков. Но не стала колоть табя. Рука у её дрожала. Плакала она. Табя жалела. Укол табе Люська сделала. В руку. В вену прям попала. Скрозь рубаху. Потом нашатыря табе дали. Все сували. Кто на ватке, кто на тряпочке, кто на пальце, кто бутылку под нос толкал, кто поливал с её… на лицо прямо. Платочками ишо махали. Освежали. Остужали. Молитву читали. К Богородице взывали. Мух отгоняли. Кой-как ты и оклемалси. Потомочи ничё – встал и пошёл. Шаталси токо сильно. Как пьянай. Люди опосля про энто говорили. Кто во што горазд… Разныя же все. Кто люди… а кто энти… на блюде… Одне в лес, други по дрова. Кто правду, кто небылицы выдумывал, кто сказки сочинял, што, мол, пьяница ты подзаборная. Забулдыга, дескать, беспробудная. Мол, ни стыда, ни совести… дескать, напилси до смерти в лечебном учреждении. Но в основном… жалели табя… плакали…

– Да? Точно? Так и было в самом деле?
– Так! Так! А как же иначе-то… Табя спасали! Ты ж человек. Не скотина. Любят оне тожно табя. Все. Ты ж давно тута мелькаешь… в очередях стоишь, на лавках сидишь.

– О, как… Неужели это так?
– Канешна! Знают тута табя. Жалеют. Честно. Ну и говорили потомочи што хотели.

– Да… Любит народец наш из носа басни выколупывать. Хлебом его не корми… а дай побалагурить… погутарить… лясы поточить…
– Энто точно…

– Любит он такие странные дельца проделывать…
– Вот-вот… Твоя тута правда…

– Укол, грите, мне поставили?..
– Ага! Десять кубиков в табя влили. Впрыснули. За один раз. Пшик! И всё.

– Ничего себе… И как только влезло столько…
– Шпрыцем! Насильно! Двое держали, а Люська колола. С первого раза в вену она в твою попала. Удачно у её получилося! Других-то она, стерва, раз по пять колет…

– Ничего себе… А я не помню ничего такого…
– Так ты ж в отключке был! Долго с тобою оне упражнялися…

– Вот даже как… Ничего себе…
– Мне-то тож девки укол сделали – испереживалася я вся… Измучилася. Тож чуть не померла. Пока мне укол ставили, ты и ушёл.

– Понятно. А комиссар Жюв откуда там взялся?
– Какой-такой ишо камисар? Не видала я там никаких камисаров…

– Луи де Фюнес… Артист французский. Он ещё комиссара в кино играл.
– Кто, говоришь, он… Луи…

– Ну да! Луи! А комиссар Жув. Ой! Простите. Заговариваться уже стал. Жюв! А не Жув. Поняли? Жюв! Так правильно. Это, тётя Глаша, почти одно и тоже. Это, тётечка Глашечка, один и тот же человек. Луи – это артист. А Жув – это роль. Ой! Простите ещё раз. Голова вообще не работает. Не соображает. Жюв! И только так. Жюв!
– Кто-кто… Жюв… Какой ещё Жюв… Что за Жюв… Как это Жюв…

– Обыкновенно. Жюв! Он же француз. У французов Жувов не бывает. Там только Жювы. А сейчас разговор про конкретного человека. Про комиссара.
– Василь свет Никанорыч! Ничё про ниво не знаю. Не ведаю. Честно табе говорю.

– Комиссар Жюв. Это он там был. Около меня. Лично. Собственной персоной.
– Да не было там никого из посторонних. Вапше никого. Откель же имя взятца? Ни камисаров, ни енералов, ни андмиралов. Христом Богом клянусь! Ей-ей!! Пришлых тама не было… Ни Луисов, ни Жувов, ни Фунесов, ни камисаров энтих… Артистов будто бы тож не заметила. Нет. Не было таких. Токо наши работники. Энто я табе точно говорю. Токо наши все. Местныя. Медики и зрители. Пациенты. Зеваки ишшо.

– Как это не было? А этот… мужик! Он мне ещё мух белых отгонял от лица!
– Ну, видать, здорово табя долбануло тогдысь… коли мухи даже белыми стали.

– А кто же тогда тот мужик… лысый? С усами… Он там руками ещё махал…

– Лысый? С усами? Не знаю… Не было таких. Постой-ка! Дай вспомнить… Ой! Ага! Так это ж главный наш!.. Шилом бритый. Майор Вихрь! Он и есть… Главный наш врач – Филипп Карлович. Собственной персоной. Он же и тряс табя. В чувство приводил. И по щекам табя хлестал. От всей души. Он же привышный хлестать по щекам. Он же в милиции раньше работал. Опером. А это опосля ужо к нам пришёл. Он табе и нашатыря первым дал. И платочком всё махал. Матюкался на табя… почём свет стоит. Энто же он табя и привёл в чувство. Понял? Он кого хошь в чувство приведёт… Закалка у его така… Звериная. Хорошо, што он в тот день на работе присутствовал. Он же не кажный день приходит. У его же дела неотложныя… А то неизвестно, как ишо всё сложилось бы. Сам, небось, знаешь… порядки-то наши. А он, милок, и взаправду – и лысый, и страхолюдина. Не приведи, Господь ты наш милостивый, приснится ишшо… Чёрт лысый. Страшила. Надо ж такому уродитца… Как это ты его назвал? Жув?

– Ну да. Только не Жув, а Жюв. Он же француз.

– Как энто хранцуз. Филипп Карлович?? Главный наш? Мильтон энтот??

– Нет-нет. Комиссар француз. Самый настоящий. И артист тоже француз. В кино который снимался в его роли. Через «ю» пишется и читается его имя. Или фамилия…

– Да хоть через чё. Смотри-ка… Жув!! Так иво ишо никто не называл. Не слышала. Как тольки иво тута не обзывают… По-разному… И агрессор. И фулюгант. И шнобель. Энто за нос ивошный. Но так – никто. Это ж надо… Жув! С ума сойтить!! Ну ты даёшь! Придумать тако… Жув… Запомнить надыть… Жув…

– Ну да. Так и есть. Тётя Глаша! А то, что вы мне рассказали о моей отключке, это правда? Всё так и было?

– Истинно. Вот те крест.

– Да вы что… А я думал… Мне казалось…

– Как на духу говорю, милок. Правда гольная. Ей-ей!

– Неужели всё так и было?? Не верится…

– Было! Было!! Страшно было. Все думали, што помер ты.

– Да вы что… А я ничего не помню… Вероятно, точно… не помер чуть…

– Ну ты, Василь Никанорыч, давай, держися! Не огорчайси. Стой на ногах крепко. Держи хвост пистолетом. Оклёмывайси поскорее. И выздоравливай. Скоро конхверенкция энта чёртова должна закончитца. Потерпи, милок. Не будет же она год длитца. Чаво там ишшо-то говорить… Тожно, подожди маненько… Можа, дождёсси… Можа, докторица твоя заявитца… Смилостивитца. Чё ей ишшо делать-то… Оне, бабы-то, завсегда так. Чай токо попьют с девками, посплетничают, посудачут, косточки начальству, подругам своим и коллегам помоют, покостерят их, обсосут со всех сторон да разойдутца по кабинетам вас болезных принимать.

– Хорошо, тётечка Глашечка. Буду сидеть и ждать.
– Вот-вот. Жди. Чаво ишо делать-то…

– Конечно. Ничего тут не поделаешь. Ждать только…
– Ты чаво, Василь Никанорыч, квёлый такой… смурной весь… чахлый…

– Да застой какой-то в жизни образовался. Невезуха сплошная. Праздники куда-то в бездну провалились. Нету их боле… Хоть плачь… хоть рыдай… А я праздника хочу!!
– Ничаво. Образуетца всё. И празники вернутца к людям. Обождать токо надыть.

– Ох… тётя Глаша… Ваши бы слова да богу в уши…
– Потерпи, милок… Будя и на твоей улке празник… Не горюй шибко…

– Хорошо бы… А то заждался… мочи уже нет… Хочу и всё тут…
– Ничаво… Будя… Будя… Лучик света в мёртвом царстве уже вижу…

– Ого. Вот даже как! Это же здорово! Это же замечательно! Превосходно! Спасибо! Тётечка Глашечка… добрая вы… и ласковая. Здоровья вам… и многих лет жизни…
– Лады. Как скажешь. А ты сяди… жди… и дождёсси. Ну, покедова, – кивнула на прощанье добрая и ласковая пожилая женщина и скрылась в коридоре.



Продолжение: http://proza.ru/2023/04/10/385

Предыдущее: http://proza.ru/2023/04/08/295

Начало: http://proza.ru/2022/09/02/1023