Сердце в облаках. Глава 7

Я потратила этот час с небольшим на покупку кое-каких продуктов и моющих средств, когда вернулась к Владимиру Степановичу, то с удовольствием отметила, что рядом с его скамеечкой толпится народ. Две дамочки не могли определиться, брать пейзаж вечерней набережной или всё же не стоит. Я решительно подошла ближе и бесцеремонно вырвала из рук одной женщины эту картину со словами:
- Вообще-то Владимир Петрович «Город на закате» обещал мне, я до банкомата ходила.
- За сколько вы его продаёте, - не сдавалась курортница.
Степаныч, смекнув, к чему я затеяла эту игру, быстро сориентировался и назвал цену.
Накинув сверху почти треть, покупательница обдала меня горячим взглядом, потом с вопросом воззрилась на художника.
- Мне так-то для начальника, - пробовала протестовать я.
- А я сыну беру, - парировала она, сунула автору работы крупную купюру и даже без надписи с видом победительницы забрала картину себе.
Я театрально громко вздохнула, дождалась ухода дам и только после этого улыбнулась Владимиру Степановичу.

- А ты, оказывается, актриса, - сказал он, складывая деньги в поясную сумочку.
- Всего-то помогла скорее определиться с выбором, - скромничала я.
Художник сложил свои вещи в котомку, водрузил её на плечо и двинулся к выходу из парка.
- Ладно, пойдём за твоим маяком, дочка.

Минут через двадцать мы остановились около серой пятиэтажки, построенной ещё при Хрущёве. В подъезде пахло кошками и смесью ароматов готовящейся в разных квартирах еды.
Мы поднялись на второй этаж и остановились у двери слева. В несколько раз крашенную деревянную дверь был установлен только один замок.
- Брать у меня нечего, - будто прочитав мои мысли, пояснил старик.
Мы вошли внутрь. Одним словом я бы описала жилище художника как запущенное. Из двух комнат одна была полностью отдана под мастерскую, другая служила спальней и гостиной одновременно. На шестиметровой кухне всё было как у всех при Советском Союзе: у окна примостился небольшой стол, застеленный клеенкой, напротив него холодильник, рядом старая четырехконфорочная плита, в углу мойка.
Владимир Степанович сразу принялся за работу над моим маяком, а мне велел поставить чайник.

Пока он трудился, я успела прибрать комнату, кухню и совмещённый санузел, вымыть два окна и навести порядок в прихожей. За это время чайник успел бы вскипеть раза четыре или пять, но творческие люди, озарённые вдохновением, не замечают минут и часов. Довольная результатом, я осторожно поскреблась в дверь мастерской художника.
- Владимир Степанович, может, сделаете перерыв на чай?
- Иду, Оксаночка, -сказал дед, не отрываясь от мольберта.
Он назвал меня по имени как бы между прочим, будто делал это всегда. Выходит, запомнил и не забывал?

Я налила чай в две вычищенные мною до блеска кружки и поставила на стол вафли и конфеты, купленные как раз кстати, потому что у Владимира Степановича в запасах ничего не оказалось.
Художник обвёл изучающим взглядом кухню, выглянул в комнату и, потрясённый результатом моих стараний, сказал:
- Спасибо тебе, дочка!
- Как дела с маяком? – поинтересовалась я.
- Почти закончил.

Степаныч присмотрелся ко мне и неожиданно спросил:
- Почему сегодня твои глаза полны печали?
Я и не подозревала, что, занимаясь делами, никак не связанными с Кириллом, продолжаю грустить из-за того, что произошло вчера. Доверившись этому удивительному человеку, я, сама от себя такого не ожидая, рассказала ему историю двухлетней давности, получившую продолжение накануне.
- Мне очень неприятно осознавать то, что эта Карина знает обо мне всё в мельчайших деталях, - завершила я свой рассказ.
Дед посмаковал во рту конфету, почмокал губами и сказал то, что я никак не ожидала услышать:
- Ты должна быть ей благодарна! Она спасла этого мужчину.
На мои негодующие реплики, Степаныч спокойно изрёк:
- Если бы не она, ты, может быть, больше и не увидела бы его.
Видя во мне рвущийся наружу протест, старик поведал свою историю.

Несколько лет назад, будучи ещё сравнительно молодым, он, как творческая натура, ищущая вдохновения, увлекся одной женщиной. Жена, узнав о любви супруга к другой, бороться за сохранение брака не стала. Делить по сути было уже нечего: дети выросли и разъехались. Она собрала вещи и ушла в квартиру, доставшуюся в наследство от матери.
С музой у Владимира Степановича случился яркий, но кратковременный роман, после которого она бросила бедного художника, найдя ему замену в лице состоятельного ресторатора.

- Вот тогда я запил. Я пропил всё на свете: друзей, положение в обществе (меня тогда исключили из Союза художников), деньги, вдохновение, но главное – здоровье. Жена так и не вернулась, хотя в пьяном угаре я не раз ползал у неё в ногах, вымаливая прощение. Если бы тогда мне встретился кто-то, вроде твоей мозгоправши, я, может, не опустился бы на самое дно.
- Но Вы же бросили пить, как я посмотрю.
Художник горько усмехнулся:
- Это не я бросил. Здоровье у меня внезапно кончилось. Так сердце прихватило, что еле с того света вернули.
Я вздохнула:
- А у меня вот мужа не вернули, хоть сильно и не пил, так, по праздникам.
- Его, к сожалению, не вернуть, а фотографа ещё можно.
Дед подмигнул мне и ушёл в мастерскую.

Я имела наглость без спроса залезть в его шкаф и отыскать там несколько рубашек и брюки. Вместе со стареньким утюгом мы потрудились над ними на славу.
- Готово! – крикнул из другой комнаты Владимир Степанович.
Я вошла к нему как раз в тот момент, когда он выводил какие-то закорючки в углу картины. Присмотревшись, прочла и чуть не расхохоталась: печатными с наклоном буквами было написано «ВСЁ».
Заметив усмешку на моём лице, старик пояснил:
- Владимир Степанович Ёлкин.

Я внимательно присмотрелась к его работе. На фоне вечернего неба в центре картины располагался маяк, но глядя на него, создавалось впечатление, что он действительно светит. В смотровом окне не просто была изображена сигнальная лампа, она будто горела по-настоящему. Не знаю, как такое чудо сотворил Ёлкин. Восхищаясь его талантом, я и забыла о забавной подписи из его инициалов.
- Волшебно! – искренне похвалила я.
- Настоящее волшебство сотворила ты, Оксаночка, с моей конурой. Вон как всё преобразилось!
- Сколько я должна Вам за картину?
- Пусть это будет мой подарок.
- При одном условии! – начала торговаться я.
Старик изумился и вздёрнул вверх подбородок, вопрошая, какое же это условие.
- Сдайте мне в стирку рубашку и брюки, я Вам другие на смену выгладила, и позвольте вымыть пол в мастерской, - пока он раздумывал, я быстро добавила, - обещаю ничего не двигать там и не трогать, просто пройдусь влажной тряпкой по полу.
На этом договорённость была достигнута.

Уходя от Владимира Степановича, я задала ему последний вопрос:
- Как думаете, Кирилл несмотря ни на что меня всё ещё любит?
- Этого я тебе не скажу, дочка. Ты сама должна прочитать в его глазах. Я в глазах своей музы прочитал безразличие, оттого и опустил руки. Если же в глазах твоего фотографа ещё теплится огонёк…
- Как на Вашем маяке?
- Как на моём маяке, - подтвердил дед, - значит, ещё не всё ушло безвозвратно.
- Спасибо! – поблагодарила я художника и за картину, и за подаренную надежду.

Продолжение: http://proza.ru/2023/04/28/1197