Стихи к А. Из печали

Если ты уедешь в Ялту,
купишь маленькую яхту,
будешь продавать ракушки
и на набережной петь,
станешь смуглым, одичалым,
сотый раз начнешь с начала,
и однажды станет скучно,
будет некого согреть,
я тогда к тебе приеду,
в понедельник или среду,
обниму тебя за плечи,
головой к тебе прижмусь.
Вот тогда всё станет круто,
наши совпадут маршруты.
А пока — осенний вечер,
сырость, холод, грусть...


Забери меня.
Забеременей мною и выноси, вырасти,
дай мне силы твоей, напитай меня нежностью.
Сбереги меня.
Сохрани меня целой душою и мыслями,
охрани меня волей, укрой безмятежностью.
Забери меня,
дай проникнуться миром твоим и тревогами,
научи расправляться со всеми задачами.
Сотвори меня
целомудренной, мудрою, сильною, строгою.
Только не оставляй, заблужусь я, незрячая.
Укради меня
из пустого, остывшего и тупикового.
Жизнью выброшена я, недоношена.
Ты роди меня,
из протянутых рук отпусти меня новою,
окрылённою птицею.
Ты сможешь, хороший мой.


Между мной и тобой пропасть.
Между мной и тобой россыпь
километров, дорог, часов...
Этот мир на большой засов
закрывает дверь между нами.
Я тебя нарисую на память:
ускользают черты лица,
острый взгляд — не притронуться,
отчуждённо подняты плечи.
Снег щепоткою солит вечер,
пересаливает (влюблён).
Я тебе наколдую сон,
золотой и счастливый, смотри же —
в этом сне мы намного ближе,
кожа к коже и душ родство.
Между мной и тобой — ничего.*

*Если читать от последней строки к первой, тоже хорошо получается


Я никогда не увижу твоих следов на песк­е,
мы никогда вдвоём не окажемся на побер­ежье.
Первый седой волос на правом виске
не вырываю, зрелос­ть свою нежа.
Нежность моя заков­ана в сто цепей,
в тёмном подземье мается и томится,
я никогда не отмерю её тебе,
не исцелятся наши замёрзшие лица.
О, сколько ветра, разлитого в сентябре,
шумно и холодно пл­ещется в жёлтых крон­ах!
Я босиком выскочила на заре,
мне показалось: вс­адник промчал в пого­нах.
То не копыта — ябл­очное в саду
плодопаденье в рос­ные тяжкие травы.
Ты не умрёшь, если я к тебе не приду.
Мы одиноки и в этом мы оба правы.


Я на треть состою из кусочка льда,
а ещё из огня на тр­еть.
Если тает ледовая часть, тогда
я могу ненароком вс­кипеть.
Потому между льдом и огнём у меня
помещается, чуть ды­ша,
обжигаясь об лёд и касаясь огня,
неизменная треть — душа.
Так и было: я то обожгу огнём,
то холодной рукой коснусь,
а порой обниму тебя всей душой,
чтоб оставили боль и грусть.
Но души больше нет у меня внутри,
ты украл её из бало­вства.
Мой огонь прогорел, мой растаял лёд,
я внутри абсолютно пуста...


Будет всё, как и прежде,
как и должно быть.
Я — колокольчик нежный,
ты — в огороде сныть.
Переплелись на время,
краешком проросли.
Ногу поставил в стремя
ты — и уже вдали.
Мне же — махать платочком,
смаргивая слезу.
Как не дойти до точки?
Я тебя не снесу.
Только на сердце вышью
шёлком имя твоё.
Нам подарил Всевышний
каждому — что-то своё.
Спорить с судьбой сложно,
чтобы не прогореть.
Я для тебя — возможность,
ты для меня — смерть.


Не теряй никогда меня.
Мы идём по ступеням ада.
Я не знаю, зачем так надо,
только зов твой — моя отрада,
ты окликни меня из дня.
Ты окликни меня со дна,
из глубин, из болот, я справлюсь.
Ты со мною, декабрь и август,
полдень, полночь, и боль, и радость.
Докажи мне, я не одна.
Путеводная рвётся нить,
я вяжу её узелками.
Я не знаю, что будет с нами,
потеряю и ум, и память,
чтобы только с тобою быть.
Не теряй меня никогда.
Мы навеки — и нет, и да.


Почему я глотаю сладкую
золотую твою печаль?
По ночам не дышу украдкою,
если нет твоего плеча,
если ты не бормочешь сонное
беспокойное имя моё.
Мне с душою твоей так больно,
но ещё больней без неё.
Мне в ладонях твоих так тесно,
а без них — теснее стократ.
Удержи, если можешь. Если
не удержишь, приду назад.
Все дороги мои, все тропы
упираются в грудь твою.
Если ты позабудешь ноты —
я сама за двоих спою.


Написать тебе хочется.
Ночь полна одиночества,
то есть вечер, не ночь, но там,
за окном, что-то корчится
в оголённых ветвях.
Декабрём замороженным
отогреться так сложно нам,
из осколков не сложится,
притворяется ёжиком
отчуждённо душа.
Говорят, день прибавится,
разрешатся неравенства,
сон придёт как беспамятство,
а наутро останется
только ясный рассвет.
Чудо светлое сбудется,
что-то стерпится-слюбится,
и от нас не убудет, но
я всё чаще предвижу то,
что грядущего — нет...


Отпускаю автобус в метель,
отпускаю его во тьму,
завершается зимний короткий день
чем-то странным, чего не пойму.
Отпускаю автобус в ничто,
во вселенной густой завиток.
Запахнувшись в продутое ветром пальто,
я вручаю Тебе душу, Бог.
На промятом сиденье она
в ледяное окошко глядит.
Не виновны ни вечер, ни тьма, ни зима,
что так сердце моё болит.
По дороге заснеженной прочь
уезжает душа скорбя,
и от этого мне невмочь.
Расставание как превозмочь?
Возвращайся, я жду тебя.


Как кольцо с руки соскочи,
укатись незримо в ночи,
не надеясь тебя сыскать,
одинокой стану опять.
Стрекозой с ладони вспорхни
в небеса — так близко они.
Я тебе всё небо отдам,
только дальше, любимый, сам.
Мне довольно клочка земли,
там кусты мне венок сплели.
Уплывай в облака, в рассвет,
нам с тобой перспективы нет.
Улетай же, катись, плыви,
не проси у меня любви.
Я тебя отпускаю. Что ж
ты с порога никак нейдёшь?
04.05.22


Мальчик изломанный, марионетка страстей,
скулы волчонка, а взгляд совершенно щенячий.
Ветром осенним прибитый когда-то ко мне,
дымный вихор на макушке целую и плачу.
Сам ты всё знаешь, но врать продолжаешь опять,
чтоб обмануться, и я подыграю, что верю.
Мальчик-волчонок, нельзя в поддавки нам играть,
я поддаваясь терплю за потерей потерю.
Сколько тебя ни корми, ты глядишь только в лес,
в ночь полнолунья не спишь и на кухне тоскуешь.
Нет обвиняемых, но обвинителем здесь —
огненный след моего на щеке поцелуя.


Пена, пена, всё пуст­ое.
Нас с тобой давно не двое.
Так что не влезай мне в душу.
Обещала — не наруш­у:
если хочешь, приез­жай.
Угони в депо трамв­ай,
параллели сделай рельс,
приезжай, я буду здесь.
Пена, пена... Хоче­шь пива?
Жизнь чудовищно кр­асива,
если пить не по гл­отку.
(объясняю дураку)
Хочешь ласки, хоче­шь тело?
С ним что хочешь можешь делать,
только в душу не залазь.
Пена, пена смоет грязь.
17.05.22


У меня почти не звонит телефон,
и ты не звони.
Черной коробочке тяжело
дышать возле уха.
Пусть на столе отдыхает он,
погасит огни.
Маяк отключен, море ушло,
всё тихо и сухо.
Бурые водоросли зачешу
за уши гладко,
Трупики крабов и рыб — в уголок,
чайкам пирушка.
В тиши не тоскую и не грущу.
В книге закладка.
В душе болеет маленький бог,
ему скушно.


Мне счастья целого не достало,
и я всё склеиваю осколки.
Зачем так мало, бездарно мало
продлилась наша весна, мой звонкий?
Зачем так громко и так фальшиво
поёшь ты песни, а я танцую?
Два лоскута меж собою сшила,
стелила простынь для нас льняную.
Сметала веничком, по сусекам
скребла усердно и хлеб месила.
Зачем отмерено человеку
так мало света, так много силы?
Постель изорвана и измята,
хлеб недоеденный в пыль раскрошен,
ты не виновен, я виновата.
Ты навсегда для меня хороший.


Безразлична пустая полночь,
звуки гаснут, как окна окрест.
Странно, я не могу припомнить
твой последний ко мне приезд.
Помню долгое ожиданье,
в наших кружках дымился чай...
Все слова превратились в молчанье,
кроме вязкого слова "прощай".
Мы прощались, и это было
про Юнону и про Авось.
Мы пытались, но не по силам:
не привилось и не срослось.
С наших самых первых свиданий,
с узнавания и тоски
я искала во всём прощальной,
уносящей тебя реки.
Словно дом мой — надёжный берег,
ты приплыл к нему на доске,
но не смог до конца поверить
обращённой к тебе руке.
Это версия для прохожих,
всё иначе случилось в те дни.
Дом мой — плот, и он ненадёжен.
Я тебя оттолкнула, — тони.
02.08.23