Первые грозы, гл. 6

Нужно что-то делать. Куда-то идти. С кем-то говорить. Остановка подобна смерти. Стоит остановиться, и что-то произойдёт. Плохое, непоправимое. Ни в Бога, ни в дьявола Ню не верила, но точно знала, что существует нечто более огромное и могущественное, чем целая вселенная. Эта сила не знает жалости, ей неведома справедливость. Её мотивы трудно понять. Известно лишь одно — она не выносит счастья. Попробуй успокоиться, улыбнуться и поверить, что  всё хорошо, как вездесущая сила нанесёт сокрушительный удар. Кому-кому, а Ню это хорошо известно.
В третьем классе её пригласили на день рождения. Одноклассница, которая раньше и не смотрела в её сторону, протянула розовый конверт, украшенный миниатюрными розочками. И пусть на празднике оказался почти весь класс, Ню была счастлива. Впервые она играла наравне со всеми, её никто не обзывал и не смеялся над её костлявыми коленками.

Дома мать накинулась прямо с порога.
— Нагулялась! Хорошо тебе!
Словно завидовала свалившемуся на дочь счастью.
— Отец твой тоже веселится! Такой концерт закатил, сиди и радуйся! — мать повернулась. Под левым глазом расцветал синяк. — Хоть бы сдох, пьянь проклятая!
Ню тихонько пробралась в комнату, села на кровать и заплакала. Тогда она ещё жалела мать.
— Иди полюбуйся! Вон на кухне валяется! — показалась в дверном проёме мать, растрёпанная, красная от криков. Схватила зарёванную дочь за руку и потащила в кухню. — Гляди, какой папка у тебя красивый! Хороший папка, да? Лучше мамки?
Вспомнила, значит, как в ответ на вопрос одной особенно дотошной тётки, кого Ню любит больше, папу или маму, растерявшаяся девочка прошептала: «Папу».
— Какая нехорошая девочка, — засмеялась тогда тётка. — Любить надо обоих, одинаково.
Сунула в руки шоколадку и ушла. А мать запомнила, носила в себе, чтобы однажды упрекнуть, ткнуть носом в нерадивого папашу.

— Нравится? Нравится? — кричала она, а Ню замерла от страха. Ей показалось, что отец в самом деле не дышит. С тех пор в ней прочно укоренилась привычка несколько раз вставать по ночам, пробираться на цыпочках к спящему отцу и, затаив дыхание, прислушиваться: дышит? Или нет? Знать необходимо заранее, чтобы подготовиться, иначе слишком страшно.
Ню побежала за мальчишками. Раньше она любила играть в одну игру. Выбирала понравившихся ей людей и шла за ними. Следила, в какой магазин они зайдут, что купят, о чём станут говорить. Шла поодаль, выбирая окружные пути, чтобы «объект» не замечал её слежки. Больше всего ей запомнились мать с дочкой и высокий старичок с пышными усами. Мать и дочь обе были круглые и румяные словно булочки. От них даже пахло как от выпечки — ванилью и корицей с тонкой ноткой карамели. Они всегда смеялись, обнимали друг друга толстыми белыми руками. Мать целовала дочь в макушку, а та в ответ хихикала, прижимаясь к пышной груди матери.
Жили они в частном доме со светло-зелёными стенами и кружевными наличниками под старину. В саду цвели гортензии, а из окон доносились звуки пианино. Как можно издавать такие прекрасные звуки такими толстыми пальцами для Ню осталось загадкой.

Старичок тоже жил в собственном доме. Не таком красивом и музыка из него не лилась. Каждую субботу он длинным окружным путём отправлялся в кондитерскую. Обходил почти весь город, а в конце заходил в магазин, где выбирал шесть пирожных и уже коротким путём возвращался домой, где ему навстречу выбегали шестеро ребятишек. Каждому доставалось по пирожному.
Ню ходила за старичком всё лето, а в конце августа кое-что произошло. Ню «нарвалась». Лет до десяти она часто «нарывалась». Так называла мать неприятности, в которые попадала дочь из-за своего острого языка. В тот день Ню сцепилась с мальчишками, гонявшими в грязной луже бумажные кораблики.
— Чего брызгаетесь? — закричала она. Ей до смерти захотелось научиться делать точно такие же кораблики, а выразиться мягче она не умела.
Нечего и говорить, что её не поняли и целиком окунули в злосчастную лужу. Ню сидела на скамейке и ревела, когда заметила знакомую фигуру. Старичок продолжал свой ежедневный обход. Девочка отправилась следом. К её удивлению он купил в кондитерской не шесть, а семь пирожных, и выйдя на улицу, протянул одно из них Ню. Она протянула руку и тут же заметила в стеклянной витрине отражение нечёсаной девочки в спущенных колготках и с грязными разводами на лице. Точь в точь маленькая попрошайка в одном из фильмов. Он и принял её за нищенку, никогда не пробовавшую сладкого. Ню стало стыдно и она убежала.
В следующий раз она увидела дом старика накануне нового года. Шёл снег, было тихо и красиво как в сказке. Снег заметал дорожку из еловых лап, ведущих к входной двери.
«Кто-то умер», — поняла девочка. Она знала, что такими ветками указывают путь покинувшей тело душе.
В толпе шептали: «Учителя хоронят. Видишь, сколько молодёжи. Хороший человек был. Теперь таких нету».
Ню охватило чувство тоски и обречённости.

— Чего ноешь? Помер кто? — поинтересовалась дома мать.
— Умер. Учитель, — Ню сидела в прихожей не в силах раздеться.
— Твой?
— Мой, — зачем-то соврала девочка. — По рисованию.
— Понятно.
Мать смотрела на дочь со снисходительной усмешкой.
— А когда я умру, так же рыдать будешь или поменьше?
Зачем она так говорит? Давит на больное место, расковыривает зудящую рану, ведь больше всего на свете Ню боится не ссор и не драк, а того, что не станет близких ей людей. Она не могла объяснить, почему её так пугает их смерть. Если бы её спросили, как она относится к родителям, то в ответ услышали бы резкое «я их ненавижу». «Ненавидела» Ню слишком многих, чтобы принимать её слова всерьёз. В душе у Ню царствовал и процветал раздрай. Она металась от любви к ненависти, от страстного желания объять вселенную до отвращения к окружающему миру. Ню то жаждала любви и дружбы других людей, то презирала их за невнимание и равнодушие.

В данный момент Ню переживала очередную пору увлечения. Не сойдясь с Машей Кизяковой, она зацепилась за Лёшу, на которого до этого времени даже не смотрела. В такие моменты она вела себя как маленькая, пряталась по кустам, преследовала жертву. Чаще всего её грубо прогоняли, а иногда, как с Машей, Ню сама разочаровывалась в своём идеале, погружаясь в пучину ненависти к миру.
Лопоухий Ню раздражал. Чего он прицепился к Лёше? Друг что ли? Вон как болтают. Ню  напрягла слух, но ничего не услышала. Мальчишки засмеялись, а Ню сжала кулаки. Зачем он потащил Лёшу на автовокзал? Если б не он, давно бы уже шли домой и болтали. А тут этот, с ушами. Рюкзак уродливый тащит, ещё и радуется чему-то.
Ню засела в кусты, наблюдая, как лопоухий садится в автобус, прижимается к стеклу, корчит смешную рожицу, машет рукой. Лёшка тоже машет. Детский сад какой-то! Ню фыркнула и, подождав, пока автобус скроется за поворотом, предстала перед Лёшей в помятой юбке и с головой полной увядших листьев.

— Привет!
— Привет! — Лёша был явно ошарашен.
— Домой?
— Ну, да.
— Пошли вместе?
— Ну... давай!
Лёша с недоверием смотрел на случайную попутчицу. Она-то откуда здесь взялась? Разговор не клеился. Ню волочила левую ногу, загребая опавшую листву, и это ужасно раздражало.
— Это твой друг?
— Одноклассник.
— Понятно...
Лёша смотрел на спутанные волосы Ню, на синюю прядь, и ему ужасно хотелось их расчесать, вытащить грязные листья. Ещё хорошо бы подтянуть сползший гольф на правой ноге, кроссовки почистить. Думал он об этом без нежности, давала знать о себе привитое с раннего детства стремление к чистоте и порядку. Даже крохотное пятнышко выводило маму из душевного равновесия, что уж говорить про Лёшу, выросшего под её широким крылом.

— Стой! — скомандовал он и, взяв себя в руки, потянулся к синей макушке. Ню замерла. Лёша аккуратно вытащил пару листочков. Девочку затопила волна нежности. Ему не всё равно, он хочет о ней заботиться, а Лёша ощутил брезгливость — немытые волосы напомнили ему жирных червяков.
У автобусной остановки они почти наткнулись на Жвалевского. Он шёл впереди, слегка покачиваясь на полусогнутых ногах. Ню замерла, раздумывая, и вдруг побежала, не обращая внимания на отца и ураганом ворвалась в подъезд.
— Сумасшедшая! — вырвалось у Лёши.
Жвалевский ткнулся в закрытую дверь подъезда, прислонился лбом.

— Здравствуйте, Леонид Анатольевич! — в окне показалась рыжая голова Тамары. — Что-то вы сегодня рано и уже нажравшись. Праздник какой?
И не дождавшись ответа, повернулась к Лёше:
— Вот так и живём, Лёша Бочкин. Каждый день, если не цирк, то зоопарк. В общем, туши свет, Лёша Бочкин. Сейчас такое начнётся!
Тамара скрылась в квартире, зашуршала бумагой. Перебирает пластинки, понял Лёша.

Он был у неё в гостях лишь однажды, но успел заметить гору пластинок в углу и старенький патефон на прикроватном столике.
В окне шестого этажа замаячила шатающаяся фигура, а из Тамариного окна полился глухой потрескивающий джаз со старой пластинки.

Продолжение - http://proza.ru/2023/04/13/1453