А Фёдор теперь летал, как на крыльях. Понятно, что крылья были уже не ахти. Всё- таки их обладателю – 52. Весомый рубеж для мужчины, как это ни крути. На таком рубеже уж можно попрощаться со многими иллюзиями относительно самого себя. К зеркалу в прихожей подойдёшь, а уж лучше не подходить. Круги у глаз с каждым днём всё весомее и весомее. Мрачный и довольно страшный. И с поседевшими усами. А сколько ещё недавно было планов! Они и теперь есть, да только осуществлять их абсолютно в лом. Довольно большая седеющая голова Фёдора, например, держала в себе десятки тем и набросков для создания живописных жанровых картин. А рисовал он, точнее – писал, с детства. Ему пророчили художественное будущее, даже когда- то восторгались. И даже не только родственники. Потом жизнь увела его куда- то вбок на много-премного лет. Семейные будни, зарабатывание денег, маленький сын, мучительное решение квартирного вопроса, болезни. И только к 48, когда быт устоялся и отстоялся, а сын заканчивал институт, появились кое-какие накопления. Фёдор пошёл в художественный магазин и впервые закупился по-крупному на обслуживание собственной блажи. Это были подрамники, рулонный холст, величайшее множество тюбиков с красками, лаки, всякие там кисти, палитры, мастихины и даже небольшой деревянный манекен с шарнирами-суставами для моделирования человеческих поз картинных персонажей. Всё это еле влезло в багажник уже неновой поскрипывающей машины Фёдора. И засыпал он в ту ночь счастливым, каким давненько не был. И долго ворочался в каком- то сладком беспокойстве, комкая простыню в изголовье.
И, помнится, по прошествии дня или двух, Фёдор с огорчением и даже лёгким ужасом ощутил, что его охватила туманно- непонятная тоска и практически всё перегорело. И работа всё чаще навевала апатию и ещё вчера казавшиеся вкусными домашние кушанья и столь любимое ещё недавно музицирование на 12-струнной гитаре и подрасстроенном низеньком немецком пианино. Оставалась ещё небольшая надежда на живопись, а только и тут никакого чуда не произошло. Фёдора брала в оборот туповатая тоска.
Друзья – приятели отвалились с годами постепенно и как- то сами собой. С кем- то стало неинтересно из-за политических разногласий, с кем- то из-за грубого вмешательства в их дружбу раздобревших доминирующих жён, а с кем- то и вовсе просто так. Будто и не было.
Оставалась последняя, относительно тихая бухта и объект для общения – жена. Они ведь были женаты, страшно подумать, больше 30 лет. А знакомы и вовсе… Ешё страшнее подумать. С первого класса средней московской 120-ой школы. Жена Люба, кстати, была ещё вполне привлекательна: невысокая шатенка, почти без морщин, с весьма выразительными карими глазами. И лишь с подпорченной гиподинамией фигурой. Кому- то, говорят, нравятся пухлые женские животы и складки на боках. Но только не Фёдору. Впрочем, ему самому до атлета было весьма далеко. Зато не крикливая. Спокойная, даже чрезмерно. Только и тут незадача. Люба смотрела уже лет 15 куда- то мимо Фёдора или как будто это не муж, а тумбочка. Ну, или небольшой сервант. До шкафа он фактурно недотягивал. Как, говорится, вот он. В наличии, функцию свою выполняет, ящики-дверцы на месте, лак облез, но в допустимых пределах. Жучком-точильщиком не поеден. И занудливо так скрипит-поскрипывает. Да и хрен бы с ним. Точнее, при нём… Лет 8 назад Люба и вовсе спокойно так сказала, как отрезала: «И хочу тебе сказать, Федь, что тебя не люблю, да и никогда не любила. Знай про это». Что толкнуло Любу к этим обидным словам, Фёдор не понимал. Жили тогда довольно мирно, да кто их женщин, поймёт!
Что делает 52-летний мужик, когда тоска и почти всё в лом? Правильно. Он без толку шарится во всемирной компьютерной паутине. С кем- то заводит знакомства, что- то с умным видом комментирует, разглядывает прикольные картинки и видеоролики. И время после работы в этом случае засасывает, как в чёрную дыру. Только- только сел за компьютер после ужина, пробежался по любимым страницам, кого- то искренне «полайкал» на «Фейсбруке», поспорил с каким- то безумным прошляпинским ура-патриотом, ещё с каким- то злонамеренным либералом, а уже два ночи. И так день за днём! И это не была компьютерная зависимость. Хотя, и она тоже. Это было просто иллюзия бегства от тоски.
Работал Фёдор столяром-краснодеревщиком-реставратором в мастерской, что восстанавливала мебельный антиквариат, да и не только. Работал с охотой и даже нешуточным умением. Что- то такое придумывал, поучал молодых. А с некоторых пор ещё и снимал видеоролики профессиональной направленности, размещая их в сети. Тут у него неизменно находилась масса благодарных зрителей- единомышленников, а это ощутимо грело душу. Забавно, но Фёдора уже узнавали на улицах и в метро, пожимая руку и говоря с блеском в глазах: «Это вы? Ой, спасибо вам за видео! Смотрел, не отрываясь».
Иногда Фёдор нерадостно думал: а если бы ещё и работы не было…
Как- то, спеша по извилистой асфальтовой дорожке по родным Черёмушкам к метро, он обратил внимание на прихрамывающего худого старика, идущего навстречу. «Как же похож на одноклассника Мартьяшу, с которым в начале 80-х дружил. Старик чуть ускорил несимметричный припадающий шаг и заулыбался почти беззубым ртом: «Ахилл! Ты ли это?». Так звали Фёдора в школе, от его фамилии. Ахиллов. «Как же не пощадило нас время и всяческие, там, излишества!»- горько про себя отметил Фёдор.
Мартьяша когда- то был шебутным малым. Рабочая семья, папа сидел который год на зоне строгого режима. Мама – маляриха растила в одиночку его и младшего сына. От общения с отцом и его сиделыми друзьями Мартьяша приобрёл в своём поведении забавный уголовный налёт, который так нравился множеству сверстниц. При разговоре Мартьяша характерно гарцевал и «пальцевал», щедро разбавляя речь зонными прибаутками, вроде: «А хи-хи не хо-хо? Алямс- страфУля, гуляш по коридору, люля-кебаб и завтрак туриста!»
Проговорил Фёдор с Мартьяшей долго, хоть и спешил. Про весёлую и радушную Мартьяшину маму, что недавно мучительно умерла от рака. Про болезни и невесёлые пороки. Мартьяша, как на духу сказал, что давно является запойным алкоголиком. Зарабатывает на жизнь посредничеством в продаже лакокрасочных материалов. Но, работы почти нет, клиент дерьмоватый, плюс эти ежемесячные запои. «А мне говорили , Федька, что ТЫ… РАБОТАЕШЬ!»- Мартьяша сказал это с такой интонацией, будто его друг детства Ахилл- Фёдор только что прикупил родовой замок в предместьях Парижа или слетал этак в космос. И в дальнейшем разговоре Мартьяша рассказал, что никто из наших орлов-парней- одноклассников не работает. Это в 52-53 года! Кого- то содержат работающие жёны, а кто- то и вовсе без стеснения тянет пенсию со стариков- родителей.
Прощались они чуть не со слезами. Мартьяша побрёл по узкому извилистому тротуарчику в сторону своего дома возле Ленинского проспекта как- то ещё больше сутулясь и хромая. Хромота у него была с того же памятного подросткового возраста, когда они с другом по кличке Скип побились по дурости на мотоцикле. Не разминулись в темноте со здоровенным самосвалом. Врачам пришлось собирать кости Мартьяшиной правой ноги буквально по кусочкам, а бедолаге Скипу трепанировать череп.
И вот теперь Фёдор бодро шёл по слякотной, совсем не зимней декабрьской Москве к одной даме. Начальница мастерской попросила осмотреть на предмет реставрации старинный ломберный стол. Хозяйка стола, дама с рафинированно-интеллигентным голосом находилась в Филях, довольно далеко от метро. Но преодолевал Фёдор эти километра полтора совсем без привычной усталости. Его несли вперёд незримые крылья. Старенькие, потёртые, с родинками и уже возрастными рыжими крапинками, потрескивающие в суставах, но крылья! Скажи Фёдору ещё месяц назад, что крылья эти воспрянут из совершенно безнадёжного и атрофированного состояния, он бы точно не поверил. И вот вам, нате! Крылья ощущения скорых и больших перемен.
А ведь двумя месяцами раньше Фёдор совсем уж собрался помирать. С ним явно происходило что- то не то. Каждую ночь в снах приходили те или иные умершие друзья и родственники. Их, кстати, набиралось просто огромное количество. Красивый, помолодевший и ещё весело-беззаботный отец, чудесные друзья детства Колька Гармонщиков и Санька СухОв, дядя Валя, Колькин отец и Дунай, их большой, цвета крем- брюле добродушнейший пёс. Опять же, полутакса Жучка, которую Санькин отец по белой горячке убил доской с торчащим кривым гвоздем. Несколько умерших от неуёмного политурного пьянства коллег- мебельных реставраторов, сумасшедший сосед, которого чёрные риелторы убили и фактически сварили в ванне, врубив на полную на много дней горячую воду. Приходили в беспокойный сон тесть с тёщей, которые чего- то беспрестанно выясняли и делили уже по ту сторону. Перечислять можно было очень долго. И руководила их посещениями, там же, во сне, Федина мать Розалинда Михайловна. Властная и довольно бесцеремонная женщина, дожившая до символических 88 лет и умершая тихо и внезапно ровно полгода назад. «Так!!! Ты, Василий, идёшь к нему в сон вторым, после меня. Он тебя явно недолюбливал. А потом, вот, ты. Минут пять у тебя есть. И собачек, собачек вперёд! Их сегодня кормили? А чем? А!?» Это вечное «А?!» через мгновенье после вопроса напоминало очень громкое карканье большой вороны. Такой уж был у неё голос, что поделаешь…
Просыпался Фёдор в хлам разбитым. Болело всё, что только могло болеть. Даже макушка и кончики волос. Покруживалась голова. Во рту пакостная шершавая горечь. Спешно освоенный тонометр, принесённый из маминой квартиры, показывал, пиликая, довольно тревожную картину. Давление то и дело переходило за опасный предел. Озадаченный происходящим, Фёдор даже подробно показал коллеге по работе, куда и каким образом сложил множество резных деталей от орехового шкафа, который реставрировал уж третий месяц. Деталей этих штук 40. Как говорили старые мастера: «Такой, весь с разговорами!» Если не Федя, то кто потом разберётся с этими всеми завитушками? Мало ли что…
Шли недели, месяцы, а лучше не становилось. Хотя, и хуже – тоже. Работа, вечера- ночи во всемирных компьютерных сетях. Кстати, Фёдор не сторонился от домашних забот, но Люба каждый раз ставила его на подобающее место нарочито ровным голосом. «Это хорошо, что ты сам картошку почистил. Но, лучше бы ты её не чистил, потому, что её никто так не чистит. Сама бы всё сделала гораздо быстрее и как надо». Или. «Это хорошо, что ты в кои- то веки посуду вымыл. Но, лучше бы ты этого не делал. Потому, что после тебя всё равно всё перемывать». Обычный квартирный быт и обычные отработанные женские штучки, чтоб мужик знал своё место. Да, ещё дача. Ну, конечно же, дача! Там почти всё сделано его, Фёдора руками. Уютный двухэтажный, пусть и не особо большой дом с эркером. Имеется и построенный фирмой второй домик- мастерская, где можно вволю пилить строгать- клеить, никому не мешая. Всяческие необходимые дачные сооружения, различная техника. Ещё каких- то лет 10 назад эта самая дачная жизнь на восьми мокро- травянистых сотках давала Фёдору множество энергии и оптимизма. Сама обстановка этому способствовала. Дачный народ после трудовой недели давал себе тут неподдельную отвязку. Отовсюду веяло шашлычным вкусным дымом, запускались, треща и хлопая, салюты. Люди пели песни, радостно крича, хмельно подбадривали друг друга. А в новогоднюю ночь толпа даже довольно малознакомых людей у небольшого замёрзшего пруда обнималась, пила на брудершафт ледяное кислое дешёвое шампанское из хлипких, похрустывающих на холоде пластмассовых стаканчиков, желала друг другу счастья. Тут же не находил себя от нахлынувшего счастья старенький, но бодрый и безмерно хороший дачный председатель Афиноген Ильич. Хлопали, хлопали, сверкая, салюты и петарды. Визжали счастливые дети, носясь кругами и валяясь в сугробах, что недавно нагрёб трудяга- видавший виды трактор. Думалось, что теперь так будет всегда.
Теперь же Фёдора пугала какая- то зияюще-звенящая дачная тишина. Даже летом, в разгар сезона. Такого он точно не припомнит. Повсюду, куда ни глянь, встали буквально за год глухие железные высокие заборы. Зелёные, синие или красно- коричневые. Калитки с мощными замками и даже глазками. Следы-то от машин повсюду, а полная тишина. Если двое встречаются на улице, то поспешно прошмыгивают, ускоряя шаг, едва буркнув: «Здрасть». Сосед Фёдора, автосервисмен Саша, грузный и давяще-громогласный напоказ, уж не фланирует вальяжно по участку, звонко похлопывая себя по голому пузу и не восклицает в явном расчёте на публику: «На-аддь! А у нас там мяскО-О ещё ййе-есть?! И пивка парочку принеси-и, пока я отливать пойду! Хотя, нет! Надо и по большо-ому!!!» О своих естественных отправлениях он любил сообщать публично. В необходимых всем подробностях. А теперь, если и покрикивает, то делает это вымученно и редко, напоминая гоголевского семинариста Хому перед третьей роковой ночью молитв. Помните? «Музыкантов!!! Непременно музыкантов!!!»
Всё это началось одновременно с известным российско- украинско-крымским конфликтом. Ещё вчерашние друзья- приятели, и не только дачные, поругались на этой почве и отстранились друг от друга. Перессорились даже близкие родственники. Даже мужья с жёнами. Не оставляло ощущение, что какая- то мощнейшая сила намеренно, умело стравливает и раскалывает людей, извлекая из этого мерзкие вонючие дивиденды. Дело усугубилось вспыхнувшей в кризис безработицей и банальным безденежьем. И вот уже на мужика средних лет, ухватившего работу курьера, охранника зловонных туалетных кабин или «рекламного бутерброда», многие смотрят с нескрываемой завистью. Представляют, как он зайдёт потом в продовольственную лавку у метро, гордо вытащит «стольник» и скажет продавцу- чужестранцу: «Дружище! А дай- ка мне пару «Дошираков», но только вон тех, с красной этикеткой!» И скажет это так, что даже чужестранец сглотнёт густую свою слюну. И попробуй такому не дать четырёх рублей сдачи!
Люди толпами и стройными колоннами уходили во внутреннюю эмиграцию. Старые девы с утроенной силой посещали всевозможные выставки и лелеяли своих наглых откормленных кошек. Кто- то погрязал в сетевых играх. Кто- то банально пил, как другой Федин дачный сосед Толик. Толик в свои почти 60 напоминал советского мультипликационного хитроватого ежа. Но ежи в мультфильмах никогда не пьют водку, а Толик её пил и пил сильно. У него ещё недавно был небольшой торговый бизнес, но он без особого сожаления упустил его в трубу. На ежедневную выпивку стало требоваться немало денег. Но, Толик блестяще решил этот вопрос, купив за 12 тысяч очень недурной, блестящий нержавейкой самогонный аппарат средней производительности. И вот он уже практически не кажет своего красного, с синими прожилочками, заострённого носа из той самой внутренней эмиграции. Этим летом Фёдор всё же встретил его возле дачного магазина. Естественно, вдрабодан нетрезвого, небритого, в несвежей, ещё с зимы, одежде. Толик долго пытался навести резкость, глядя на Фёдора, потирая и без того красные, очень близко посаженные, часто моргающие глаза, нелепо пошатнулся и протянул руку для приветствия, но только совсем мимо. «Ф-Ф-Ф! Кх-Кх! Ф-Ф-ф!»- только и сумел с трудом выдавить из себя он.
Многие погружались в беспросветную ностальгию по молодым годам и, как только теперь выяснилось, совсем не такому плохому советскому прошлому. Покупали втридорога какие- то памятные вещи, восстанавливали их, шумно и горячо ностальгировали в соцсетях.
-А помнишь, как в 80-ом?...
- А помнишь, как в пионерлагере пели то- то и то- то и индийской зубной пастой мазались?..
- Вот только не надо! Индийская в продаже появилась в 83-ем!..
- И мне тут не надо! Я всё отлично помню, а ты- казачок засланный от либерастов!
- Мразь!
- А ну-ка, нах из моих френдов!!!
Ну и в таком духе.
И, кстати, эта волна слезливой ностальгии заметно активизировала работу Фёдора. К ним в мастерскую несли и несли всякие предметы старой мебели. Обветшалой, облезлой, повреждённой. И не обязательно дорогой и антикварной. Отдавали всё это в реставрацию, предваряя большими рассказами. «А ведь это трюмо подарили моей мамочке на свадьбу. Она тогда работала на стройке в Нижневартовске. Потом они поженились с папой, через год родилась я. Потом переехали в Горький, а потом в Москву . Тут дали от завода сначала комнату, а потом квартиру в Чертаново. И это трюмо так и ездило повсюду за нами. Зеркала малость облезли и вперёд наклонились, но посмотрите, как хорошо тогда вещи-то делали! Петельки- то какие и рамочки! А видите эту зарубку? Это однажды дедушка пришёл с вечеринки пьяный и начал бабушку топориком гонять. Он добрый был, на баяне играл про златые горы и бабушку, конечно, никогда пальцем не тронул. А топорик – это вроде бы игра такая у них была. Он пугал, а она делала вид, что боится. И визжала, так: «Спасите! Убивают!» Соседи не вмешивались. Знали, что дедушка добрый. И вот здесь, видите, сбоку он топориком рубанул. Вы только, когда делать будете, эту зарубку не заделывайте. Только слегка лаком покройте. Чтобы мы детям и внукам рассказывали».
Фёдор живо и очень зрелищно представлял эти житейские истории. Даже представлял голоса и реплики тех героев. Ему даже хотелось про это написать целую книгу. Но он не обладал даже небольшим талантом писателя. И волок трюмо в свой угол мастерской под наставления симпатичной фигуристой заказчицы в обтягивающей, чёрт возьми, ярко-красной кофточке: «Вот эту ссадину можете заделать. Это грузчики в Горьком охерачили. А вот это пятно горелое конечно лучше оставить. Это наш Славик уже в 4 года химические опыты ставил. Только не забудьте и не перепутайте. Вот это и вот это нужно заделать, а вот эти и эти оставить». И ведь платили хозяева старой мебели за восстановление очень немалые деньги, совсем не торгуясь.
Мастерской заведовала довольно бойкая реставраторша- предпринимательница Екатерина. Средних лет, среднего же роста и средней же степени полноты. Блондинка с волосами до плеч. Характерно припухшие веки и понедельничные её хронические опоздания говорили о том, что Федина начальница приятельствует с крепкими алкогольными напитками. Иногда Екатерина в понедельник утром звонила Феде, как ответственному работнику и голосом доброй сказочницы с повышенным выражением говорила нараспев: «Фёдор! Я сегодня не приду-у. Я заболе-ела!» И Фёдор всё понимал. Мужа у начальницы не было. Была дочка лет десяти, за которой, если надо, присматривала старушка-соседка. А однажды вечером Фёдор ездил к Екатерине домой в Кузьминки, чтобы забрать морилку к завтрашней работе, поскольку начальница снова «приболела». В прихожей среди обуви стояло 2 бутылки из под довольно дорогой водки. Густо надушенная Екатерина явно пыталась наспех скрыть перегар. На ней был тонкий серый трикотажный костюм с жирными пятнами на животе и бёдрах После короткого разговора в прихожей Федя погрузил в свой бывалый портфель пластиковую прямоугольную бутыль со спиртовой морилкой причудливого золотисто-красного цвета. Екатерина, перед тем, как попрощаться, извинившись, быстро метнулась на кухню. Там характерно звякнуло горлышко бутылки о стакан. Туда же, на кухню, мигом вбежала её дочка и слезливым голосом закричала: « Мама! Ну, хватит же! Сколько же можно!?» В ответ мама заплетающимся, но строгим голосом изрекла: «Ты что? Родную мать учить вздумала? Я сама знаю – когда хватит, а когда – нет! Иди, быстро прибирай в своей комнате! Я сказала!»
Фёдор тихо вышел и почти бесшумно защёлкнул дверь. «Да… Женский алкоголизм куда хлеще, чем мужской!» А на пьющих реставраторов за многие годы Фёдор насмотрелся даже с избытком. Это были ещё реставраторы старой школы и закваски, из всех горячительных напитков признававшие лишь политуру и в порядке исключения сандарачный лак.
Особенно в этом плане Фёдору врезалось в память отмечание одного из восьмых март. Когда явно перепивший столяр-станочник Вова Смирнов по кличка Вовочка-Смирновочка начал вздорить с хитрованским балаболом, тоже пьяным Мишей Крючевским. Так вот, Вова схвалил Мишу за брючный ремень и за загривок и, словно гранату, запустил довольно плотного коллегу в свой же только что отреставрированный антикварный палисандровый буфет. Миша в полёте смешно растопыривал руки, пытаясь притормозить о воздух. И коллега собой проломил этот буфет насквозь, попутно сокрушив зеркало с полками и вывалился сзади, сломав фанерную тёмно-морёную задину. Таким образом был пущен под откос результат двухмесячной работы, а ущерб вышел тысяч в 200 рублей. Но, кто ж думает в такой момент истины о деньгах?
И, тем не менее, такие сцены были Фёдору куда привычнее и понятнее, чем накачивание себя водкой в одиночку на кухне под плач дочери.
Страну же тем временем вовсю накрыла терпкая волна слезоточиво-грустной ностальгии по хорошим и цельным людям, трудным, но всё-таки справедливым временам, по настоящим чувствам, по той, неповторимой музыке и фильмам, по тем, немного простым и даже аляповатым по нынешним меркам, но таким душевным вещам.
Кстати, совсем недавно, Фёдора разыскал один из одноклассников. Он до недавнего времени занимал очень солидный пост сначала в милиции, а потом в полиции. Недавно ушёл в отставку в звании полковника. Точнее, как он сам сказал, его вежливо «ушли», чтобы он не ворошил то, что теперь не положено ворошить. Полковник подъехал к Фединому дому на старенькой и потёртой «Ниве». Лёша Григорьев за много лет из хрупкого юноши с прямым пробором, персонажа томных вздохов одноклассниц, видоизменился в довольно грузного, совсем седого человека. Прежними остались только глаза. Глаза порядочного человека. Они с Фёдором бережно перегрузили из «Нивы» в здоровенный багажник Фединой серой «Октавии» корпус совершенно древнего лампового приёмника.
-Отец мой уж старенький совсем, болеет, почти не встаёт. Инсульт у него был. Еле выкарабкался. Спрашиваю: «Отец, что тебе подарить на 80-летие?» А он: «Да, чего мне уж в таком возрасте? А, интересно, можно сейчас где-нибудь старый приёмник «Старт» достать и восстановить? Как у нас с мамой в молодости был». И вот я по сетям разыскал как раз такой аппарат. Треть зарплаты за него отдал, но не жалко. В радиомастерской внутренности восстановят, а к тебе, Федь, просьба насчёт корпуса.
Фёдор за 3 дня сделал из покорёженного и расслоённого ящика то, про что говорят «лучше нового». И надо было видеть счастливые глаза полковника Лёхи Григорьева! А Фёдор в очередной раз про себя отметил, что из таких, вот, крошечных радостей, как лоскутное одеяло, и состоит теперь, если не смысл, то мощный положительный посыл жизни.
ГЛАВА 2.
Начинался декабрь 2017 года. Обстановка в Москве, да и всей стране, была относительно спокойной. С зимой и снегом было худо. Несильные снегопады сменялись мощными и длительными оттепелями, с ветром и зябким туманом. Такими оттепелями, что на даче под старой яблоней вылезли фиолетовые, донельзя робкие крокусы, а над бетонно- плиточными тропинками летали с совершенно ошалевшим видом какие- то мошки.
Политическая картина представляла из себя вялотекущую грызню самых разных противоборствующих групп. Русские с украинцами, русские с разными нерусскими, богатые с бедными, патриоты президента Шляпина и либералами, либералы со сталинистами. По телевизору или, как его ещё повсеместно называли, зомбоящику обывательские ток-шоу с рытьём в несвежем белье одиозных фигур, шумно-победоносные пресс-конференции президента Шляпина, убого-дешёвые сериалы про молодых, да ранних.
Фёдор закончил длительную реставрацию старинного дубового гарнитура. Как человек, особо переживающий за результаты своей работы, ездил с перевозчиками в Тверь, дабы убедиться, что всё доставлено в лучшем виде. Начальница всегда поощряла и финансировала такие Федины поездки. И вот неистово запихивали огромные мебельные корпуса на второй этаж скромного старого деревянного дома. Пришлось даже частично разобрать лестницу. Протащили совершенно неподъёмный дубовый буфет в миллиметре от низкой потолочной балки. Гарнитур встал в комнату, как влитой, а Фёдор с одним из грузчиков на скоростном и комфортном поезде вернулся в Москву. Полученные как раз к Новому году немалые деньги должны были улучшить настроение. Сын просил наконец- то купить ему приличный смартфон. А самому Фёдору предстояли серьёзные траты. Как- то сошлись по времени уплата налогов за дачу, квартиру, машину. И «Октавию» требовалось страховать с прохождением техосмотра как раз в конце года. Бац, а уже и нет денег.
Федина супруга Люба никогда, к счастью, не скандалила из-за отсутствия денег. Есть – и есть. Нет – не беда. Ну, может, сказала пару раз что- то такое, и то после наставительных речей тёщи, пока та была жива и в здравии. Всё необходимое, вроде, дома и на даче было. Сын, студент дневного бюджетного отделения, тоже обделённым себя не чувствовал. Жить, да радоваться. Так, нет. Именно в предновогодний месяц Федина жена была особо угрюма и неразговорчива. Есть готовила, но лишь на оценку «отстаньте». Бросала недобрые взгляды на Фёдора, садящегося за компьютер. «Ты давно полочку мне обещал под швейные шкатулки сделать. Месяца три тебя прошу. Ладно. Ничего. Ты торчи, торчи в своём компьютере. Тебе же надо!»
Фёдор что- то дежурно обещал, но очередную полочку делать уже не хотел. Довольно большая квартира из-за обилия Фединых полочек и разнообразных на них вещей напоминала какой- то склад со стеллажами. Вещи, так любимые Любой, давили уже в открытую. Квартира всё больше становилась чужой. Так, прийти, переночевать и ладно. И с особым внутренним ужасом Фёдор понимал, что незримая точка невозврата в семейных отношениях, кажется, пройдена. Дальше будет только обволакивающая тоска и преждевременная смерть. На эту тему было много статей во всемирной паутине. Кризис среднего возраста, совмещённый со стрессом враждебных перемен в стране и синдромом выгорания. Инфаркты, инсульты и раковые заболевания косили уже Федино поколение вовсю. Раз в год Фёдор ездил на тёщину могилу, привести там всё малость в порядок. Люба и сын не ездили, ссылаясь на занятость. И вот, к могиле незабвенной Татьяны Алексеевны путь через кладбище пролегал сквозь сплошные ряды слева и справа могил 40-55-летних. На овальных фото благообразные, но хронически усталые и грустные лица. Мужчин и женщин примерно поровну.
Люба умела и любила последние годы скандалить почти молча. В арсенале у неё был безотказный недобро-критический взгляд, особый поворот головы, выражающий сильную досаду. Демонстративно-неотложные дела по наведению порядка в квартире. И, оттирая от пыли подоконник или какую-нибудь вазу, Люба не смотрела на сам предмет. Она укоризненно смотрела на Фёдора. Мужа, не оправдавшего каких-то, ведомых только ей надежд. Фразы во время таких воспитательных акций были отработаны многократно и немногочисленны. Произносились они с театральными интонациями спектаклей середины 20-го века, а актриса из Любы была неважная: «Давно хотела тебе сказать, но, впрочем теперь вижу, что не стОит…», «Что ж. Я знала, на что шла, а поэтому это теперь мой крест, который надо нести до конца. А знаешь, если тебя со мной что- то не устраивает, то ты можешь уйти. Я ведь не держу!» «Уйти, говоришь?- думал Фёдор, глядя на Любу, демонстративно тыкающую швабру под компьютер и ему под ноги. И продолжал собственные мысли не вслух: «Уйти в свою квартиру, где раньше жила тёща и холостяковать до печального конца? Из меня не холостяк, а не пойми что. Готовить не люблю, стирать почти не умею. Гладить постиранное вообще ни хрена не умею. Лучше совсем не гладить, чем то, как я поглажу. Когда остаюсь один, время пускается наперекосяк и вприпрыжку. Покрутился, сделал пару совершенно мелких дел, а вечер долой. И непонятная усталость валит с ног. И на следующий день всё то же самое. К бутылке меня точно не потянет. Видимо всё, что полагалось, выпил по молодости в весёлых компаниях. Начнёт крутить по женской части. Точно начнёт. И что делать? Искать через сайты знакомств такое же подбитое одиночество с пухлыми ногами, оформившимся дряблым животом и рыхло- целлюлитными запястьями, словно капюшон кобры?» Фёдору почему- то казалось, что у найденной одинокой особы непременно будет крайне неприятный голос, как у покойной матушки. Обязательно ведь будет куча отработанных десятилетиями бабских заморочек. Будет взрослый сын или дочь, которые никогда не станут ему сколько-нибудь родными. Которые с досадой будут смотреть на мать и красноречиво думать: «Ну, мать, ты дала жизни на старости лет! Что это за мужик? Страшный, нервный, да и денег – кот наплакал!»
Были и другие способы устроить оставшийся отрезок жизни. Те, у кого приличные деньги или более-менее приличное жильё в Москве, могут вполне связаться с дамочкой, лет на 25, а то и 30 моложе. Но там всё шито белыми нитками. Отношения, построенные на взаимовыгодной схеме. Но совершенно разные поколения и совершенно разные интересы. И такие отношения долго не длятся, чему сотни примеров. Да и не тянет Фёдора на молоденьких, что он постоянно для себя отмечал. Их манеры разговаривать, их манеры носить одежду, их понимание жизненного благополучия, их тотальное неумение организовать быт… Не его это, не Фёдора. Пусть другие желающие из кожи вон лезут и деньгами пол устилают. Есть, правда, и банально- «технологические» схемы: нанять домработницу средних лет на пару раз в неделю, так сказать, и с некоторыми другими незатейливыми услугами, которые, по словам врачей, в среднем возрасте необходимы и взаимно полезны. Нет. И такой вариант не пойдёт. Фёдор никогда не понимал «технический контакт» без какого-либо контакта душевного. А, кстати, Федин дачный приятель, тот Толик-самогонщик, этот вопрос решает и вовсе просто. Он постоянно сидит на даче возле своего самогонного аппарата, а его супруга Валентина отлучила его от совместной постели лет 15 назад. Сама она приезжает на дачу лишь на воскресенье, походить по саду и попить на свежем воздухе пива. Она держит небольшую торговую точку на вещевом рынке. Пива она, кстати, выдувает где- то 4 бутылки за воскресный вечер. А в понедельник, с утра, продрав порядком опухшие веки, уезжает. Что делать Толе? Определённое, мужское, ему пока не чуждо. И тогда, дождавшись вечера, он пересчитывает деньги, оставленные женой на недельное житьё, плюс тысячи полторы, вырученные на неделе за продажу самогона экстренно-страждущим. Затем набирает на стареньком допотопном тёрто- битом мобильнике засекреченный номер с позывным «утеплитель». «Да, это я. Часа на полтора. Нет, поить самогоном не буду. Какую? Давай-ка на этот раз тёмненькую с длинными прямыми волосами. Да, точно обещаю – поить самогоном не буду. Кстати, неплохой самогон? Тебе не надо? Я туда грецкий орех кладу. Мне не в лом. Давай. Жду. Часам к восьми». Догадываюсь, что Толина мужеподобная жена в курсе. Бабы это нутром чувствуют. Но, видимо, такая схема её устраивает.
А Фёдор сидел на какой- то оппозиционно-политической сетевой странице, воспитывал примитивного по своей природе или за деньги либерала, чувствовал тычки швабры в ноги, ловил привычно-укоризненный Любин взгляд и окончательно грустнел: надо что- то делать. Но, ЧТО???
ГЛАВА 3.
Розалинда Михайловна, мама Фёдора, неожиданно умерла полгода назад. На вид совсем не старая, вечно крашенная в блондинку. Бегала, крутилась, суетилась, кому- то что- то доказывала. Без конца глотала всякие таблетки, к которым привыкла ещё смолоду. Таблетки от давления, таблетки для давления, таблетки для пищеварения, таблетки от вен, таблетки для профилактики склероза, активированный уголь в профилактических целях и в больших количествах. Аспирин, анальгин и прочее-прочее. Всё это каждый раз смешивалось в организме причудливым образом и давало довольно разные эффекты. Вплоть до нелепой походки и спонтанного прилёта инопланетян. Но про это мама Фёдора не рассказывала никому. И в тот неприметный воскресный день она выпила клофелина, раунатина, мезима, дульколакса, аспирина и три таблетки активированного угля. Легла на продавленный диван и собралась минут десять подремать. Провал в какой- то странный тоннель совершенно не входил в её планы. Но на этот раз она скоропостижно умерла. Умерла, причём, точно на Пасху. А много раз опасалась и откровенничала перед сыном, что за её нешуточные грехи райская жизнь ей точно не светит. А, говорят, те, кто помер на Пасху, попадают в рай без каких-то оговорок. Она понимала, что сейчас ей не время помирать. Слишком много намечено дел. Во-первых, надо вынести мозги местной жилконторе за нелепо высокий бордюр у подъезда, на который тяжело взбираться с сумками. Раньше жилищными делами на местном верху заправлял упитанный чиновник с полунеприличной фамилией Суер. Во время очередного визита Розалинды Михайловны по поводу уличного фонаря, светящего в самое окно и мешающего спать, Суер имел неосторожность дать визитёрше свой номер служебного мобильника. Так им рекомендовали свыше. И, получив этот номер, пожилая женщина не стала уже церемониться. Звонила Суеру часа в полчетвёртого ночи (или утра) : «Что, Семён Львович, спите? И крепко Вам спится? А я уже который день не сплю. Возвращаюсь вчера из дальнего магазина. Картошку волоку. 12 кило, между прочим. Мне перед тем, как в подъезд зайти и в лифт сесть, отдышаться надо! Куда я садиться, по-Вашему, буду? На асфальт? А? Где лавочка, я вас спрашиваю! Она ещё на той неделе была! Куда её дели?» И далее в таком же духе. Грузный и отёкший от водки Суер, в мятой пижаме с поросятами, сидя на краю супружеской кровати, в паузах между раскатистым храпом жены, давал Розалинде Михайловне обещания вернуть лавку. В другую ночь (или раннее утро) страдающая бессонницей журила Суера за попорченный ещё летом дворником цветник под окнами. Очень долго перечисляла хитроумные названия цветов, которые скосил вонючей бензокосилкой дворник, приняв их за что- то ненужное и вредное. Семён Львович, в мятой пижаме с птичками, обещал привести всё перечисленное за много ночей в порядок, но срок в неделю явно не устраивал пожилую женщину и она гневно усиливала нажим. Суер вытирал непрошенную слезу рукавом пижамы. Пижамы он, кстати, менял часто из-за лёгкого недержания мочи. А взгляд его застывал на затейливой дорогой люстре. «А ведь крюк от неё меня вряд ли выдержит, если что… Я сейчас 112 кило вешу. Точно не выдержит. Сейчас всё хиленько делают. Нет! Думаю, что до этого не дойдёт, хотя…» Розалинда же Михайловна, привычным движением вскрывая упаковки таблеток, принимала свою привычную порцию раунатина, гуталакса, активированного угля и засыпала. Спалось ей под утро крепко, но сны снились довольно причудливые.
Это было чуть раньше, а вот теперь она обживалась в раю.
Фёдор привёз семейство на дачу. Семейство – громко сказано. Трое вместе с ним. Про другие перспективы Люба много лет назад сказала, как отрезала: « Если ты думаешь, что я пойду второй раз рожать, так это – нет! Точно нет! Не дай Бог кому- то испытать эту боль!» Фёдор почти про это забыл, но помнил. А хотелось дочку! Однажды Фёдор оценивал в одной семье реставрацию дубового книжного шкафа. Замечательная малюсенькая девочка, дочка заказчицы, курносенькая и с трогательными косичками, играла в «сериалы»: « Я всё сделала, как Вы сказали, госпожа! Я всё прибрала, помыла, отчистила. Купила, что Вы сказали. Позвольте, моя госпожа, я всего на день поеду к своей старенькой маме. Она сильно заболела…» «Нет! Луселия! Я увидела вон в том углу кусочек грязи! А, значит, ты никуда не поедешь. И даже не думай! Вымой ещё все полы 2, хотя нет, 3 раза!»
7-летняя девчушка произносила всё это таким трогательным голосом, что Фёдор смахнул непрошенную слезу и подумал: « А ведь такая и могла бы быть моя дочь. И ведь на меня с мамой похожа… Но. Есть, как есть».
А пока Фёдор мартовским поздним вечером приводил дачу в «должную кондицию» к приезду. Первым делом, открыв вентиль и щёлкнув пьезозапалом, зажёг газовый камин в прихожей. Запустил баллонно-газоый котёл центрального отопления на кухне. И растопил две печи сухими и ароматными берёзовыми дровами. Теперь будет тепло. Люба раскладывала какие-то купленные коробки, а сын традиционно улёгся одетым спать, укутавшись в 2 пледа. Он всегда так делает до шашлыков. А Фёдор тем временем уже суетится с шашлыками. Раскочегарил жаровню, а заодно запустил отопление в небольшом домике-мастерской. На эти выходные в ней предстоит кое-чего сделать.
Фёдор присел в деревянное кресло на «шашлычной площадке» с металлическим навесом в ожидании должных для шашлыка углей и листал гаджет-планшет. В соцсети не так давно с ним захотела познакомиться какая- то дама из Франции. Из города Лилля. Волонтёрша и соцработница. Симпатичная, судя по фото. Мариетта. Написала, что давно читает всё, что пишет Фёдор в соцсети. Что ей всё это очень близко. Что сама она несчастна уже со вторым мужем, который поднимает на неё по пьянке руку. Что у неё двое сыновей-школьников. Фёдор честно ответил ей, что много лет, как женат и что у него есть взрослый сын. И что не видит перспективы. Мариетта ему в ответ: « Я чувствую, что ты очень близкий мне человек, а остальное не важно. Как-нибудь всё устроится. Вот увидишь! Ты не будешь розачарован во мне». А Фёдор с трудом отогнал шальную мысль: « А почему бы и нет? Когда твой поезд идёт с горки и в тупик». Ему стало стыдно от такой мысли, но заводной внутренний голос сказал Феде и подтолкнул в бок: «Тут ты ещё пропланируешь какое- то время, как дельталёт с заглохшим мотором. А потом всё равно жёсткая посадка. Может, и вверх колёсами. Вчистую… Сыну ты очень скоро будешь только мешать, как это обычно бывает. А для Любы ты давно, как тот пресловутый чемодан без ручки. Тащить тяжело и скучно. А бросить рука не поднимается. Не хочется лишнего беспокойства. Да и в быту какая-никакая помощь. Так что пиши ты этой Мариетте, не казнись! Ну, называет тебя Люба за глаза и в глаза старым невыносимым брюзгой и деспотом, каких мало. Ещё самодуром. Ну, будет ещё сыну и знакомым рассказывать, какой ты конченный подлец. И что? От тебя точно не убудет, а мозгам встряска и экзотика. И Фёдор стал писать. Завязалась довольно оживлённая переписка, забавно коверкаемая автоматическим переводчиком. Но это лишь прибавляло некой живости. Писали, в общем- то, о пустяках. Но, пустяки получались какие- то очень трогательные. У Мариетты с мамой и сыновьями был небольшой домик на окраине города. Мужа она выгнала, и тот моментально нашёл себе новою мадам. Или мадмуазель. На присланном фото домик выглядел очень мило. Как на открытке. Мариетта выращивала прекрасные цветы. Как и Люба, кстати. Иногда присылала свои фото. Приятная женщина без грамма вульгарности или наглости. Добрые глаза, каштановые волосы, приятные черты лица. И Фёдора эта история захватывала больше и больше. Со стороны он, скорее всего, выглядел полным идиотом. Хорошо, что Люба не видит. Хоть она постоянно и рядом. Её взгляд в Федину сторону напоминал выключатель. Либо ты есть, либо тебя нет. Без промежуточных состояний. А ведь по молодости, было дело, она его ревновала! Когда- то, было дело, у неё светились счастьем глаза. Потом принялось, как трещина, расти отчуждение. Пошли какие- то глупые претензии по любому поводу. «Вижу, что ты свою машину любишь больше меня». «В семьях, где мужья любят своих жён, жена не таскает помойное ведро в мусоропровод». И в таком же духе. Огромное число вариантов. Говорилось, что она зря поспешила с замужеством, что она по молодости многого не понимала. Думала, что Фёдор, живя с ней, изменится в лучшую сторону, а этого не произошло. Говорила, что от его возможного ухода отговаривать не будет. А, тем более, просить одуматься точно не будет. «А, что ты в другую влюбился, я узнаю сразу. По твоей дурацко- довольной физиономии, которая тебе несвойственна». А по прошествии нескольких лет просто и без условностей сказала, что чувства к Фёдору прошли и чтобы Фёдор не надеялся, что эти чувства могут вернуться. И Фёдор, стоявший в прихожей с видом ударенного пыльным мешком, понял, что это и есть точка невозврата. «Торопиться с действиями не буду,- думал он,- пусть ситуация как- то выруливает самотёком, пока сын растёт. Уходить из семьи, пока сын несовершеннолетний, Фёдор совсем не хотел. «Ладно, пусть дуется, вспоминает обиды, давит на больные мозоли до времени. Уж как-нибудь…»
Было так, что Фёдор и срывался. Ближе к полуночи выключал мобильный телефон, клал его на полочку, выпивал рюмки 3-4 виски и уходил бродить по Москве. Пройдя километров 10, он на изрядно отяжелевших ногах заходил в свою квартиру, снимал с себя куртку, стелил на полу в маленькой прихожей и ложился спать до утра. Было пару раз и так, что он просыпался утром в этой самой прихожей и видел, что укрыт пледом. Так заботилась о нём Люба. Потом была примерно неделя затишья. А потом понову-здорову начинались придирки за долгое сидение у компьютера, за вечернее музицирование на синтезаторе и за снова провороненное и переполненное помойное ведро. Но, с некоторых пор внутри у Фёдора всё чаще бегали меленькие характерные мурашки – предчувствие больших и неведомых перемен. А тут ещё эта Мариетта из Лилля. Пусть всё идёт, как идёт. Но, русско-французский словарь и разговорник купить не помешает. Хотя бы для общего развития.
Почти у любого мужика после 50 появляется сначала робкая, а потом и всё более весомая бессонница. И вот, примерно лет 5 назад она стала всё наглее гостить у Фёдора. Являлась примерно в одно и то же время, примерно в половине пятого и длилась часов до семи. А вставал Фёдор в восемь, довольно дёрганный и разбитый. Кто- то из умных писал, что это от возрастной гормональной перестройки и от неполадок в интимной жизни. С этим у них с Любой было так, что подошли бы слова «бывает и хуже». Люба всё свела к какому- то чисто техническому «мероприятию» раз в неделю, по субботам с утра. Как говорится в женских кругах «чисто для здоровья». Их с Фёдором биоритмы начисто разладились. Фёдора «крутило» по этой части на неделе и ночью. А в субботу и с утра зверски хотелось спать. Но, со всеми этими моментами вполне можно было сносно жить, как живут миллионы в этом возрасте. Жутко, просто жутко не хватало во всём этом совершенно необходимой душевной составляющей. Однажды у них произошёл разговор на эту тему. Как раз в субботу утром. Люба, похоже, была готова к такому диалогу. И свела его к заранее отработанному монологу. «Что же ты хочешь, Федя? Чтобы я, как в эротическом фильме по три раза в день на тебя кидалась? Реалистом будь. Нам по 50 с лишним уже. В этом возрасте многие уже совсем завязывают с этим. Да и в тебе дело тоже. Что седой, это ладно. Но от тебя, ты меня извини, конечно, неприятный запах, который меня отталкивает. Я пытаюсь как- то себя настроить. Иногда получается, иногда никак. И это никаким мытьём не лечится. Это уже просто возраст, извини. А, потом, лично меня всё устраивает, как есть. Если не устраивает тебя, так не поздно ещё себе другую подыскать. Можно даже в качестве любовницы. У моей сестры, вон, всю жизнь любовники были, и нормально. Но, сразу предупреждаю. Ты меня слушаешь? Предупреждаю. Чтоб от неё заразы не принёс. Что хочешь насчёт этого делай, но не дай Бог… И не вздумайте тут, в нашей квартире, свои позорные возрастные игрища устраивать. Узнаю – развод сразу и без вариантов. Понял?»
Фёдор ничего не ответил, лишь вздохнул и принялся надевать носки. Эх! Опять дырка во всю пятку. И всё думал, чем же и как от него невыносимо воняет? Нюхал себя в разных местах так и этак. Вроде, всё нормально. Кто ж его знает…
ГЛАВА 4.
Розалинда Михайловна и в раю минуты не могла просидеть без дела. Без устали поливала цветы в палисаднике, спорила о не тех красках с известным художником, помершим несколько лет назад от пьянства. Сама лезла к нему в мольберт с кистью. Потом учила арфистку, недавно сбитую машиной возле дома, правильным оттенкам при звукоизвлечении. Покормила местных собак и котов райскими деликатесами. Налила даже чуток шампанского соседкиному прищемленному насмерть дверью попугаю. Попугай очень любил шампанское. Он мастерски исполнял песни Александра Вертинского, да и манерами весьма напоминал известнейшего русского шансонье. На сегодня у Розалинды Михайловны было намечено два очень и очень важных дела. Точнее, две очень важные встречи.
Сперва она, принарядившись в чёрное, которое её стройнило, хорошенько завившись и накрасившись, отправилась с визитом через два райских квартала к роковой любви своей юности красавцу-еврею по имени Зеля. У Зели в те земные годы было волевое лицо, как в фильмах, красивая подтянутая фигура и небольшой вздёрнутый местечковый нос. Каков он, интересно теперь здесь? Это на Земле он к 70-м годам растолстел, полысел, мучился простатитом и был разведён уже в третий раз. Дальше- хуже. Была и новая женитьба на хищной особе, которая окончательно измотала его морально и финансово. Смешное дело, но даже тщательно отложенные 100 тысяч на новые вставные челюсти и хранившиеся в пакетике, приклеенном липкой лентой к обратной стороне ящика письменного стола были женой найдены и потрачены на какую- то вульгарную дребедень. На нервной почве у Зели обострился простатит и схватило сердце. В окончательной досаде он уехал на старенькую дачу, выпил там на ночь почти бутылку водки и умер.
В раю же, как и другие попавшие сюда, Зеля был цветущ, полон сил и даже щеголял ухоженными густыми волосами. Рай так устроен, что каждый тут выглядит именно так, как выглядел на Земле в лучшие моменты своей жизни.
С Зелей у Розалинды (тогда ещё без отчества) случился бурный роман в конце 40-х годов. Молодые люди буквально порхали на крыльях от счастья. Но, как обычно бывает, случилось 2 «но». Во- первых, Розалинда была на 4 года старше Зели. Это теперь на такую ерунду не обращают внимания. А тогда обращали ещё как!
Юная пара обожала совершать велосипедные прогулки. У Зели был неплохой велосипед «Украина», а у Лины – вообще шикарная немецкая «Мифа», что продавалась по линии репарации и стоила очень серьёзных денег. Но Линин папа любил добротные вещи и подарил этот технический деликатес дочери на совершеннолетие. У чёрно-глянцевой, с голубыми орнаментами «Мифы» был удивительно лёгкий ход, она имела фару с дальним и ближним светом и даже задний фонарь с гранатово-гранёным стеклом. Не отражатель, а именно фонарь. А на заднее крыло была на специальных клипсах натянута яркая сетка от попадания юбки или платья в колесо. Ходить в брюках тогда у женщин было совершенно не принято. Лина с Зелей тёплым и душистым майским вечером любили уехать за город, километров за 10 от Ленинграда. Там они на какой-нибудь полянке перекусывали, запивая довольно жидким чаем из термоса и вели томные разговоры. Зеля говорил про большую любовь и с волнением любовался Линной очень призывно- рельефной фигурой. Но вполне материальные мысли одёргивали его. «Женщины старятся куда раньше мужчин. Что от неё останется лет в 40? Это будет в 69-ом году. На щеках точно будут морщины, а грудь повиснет по колено. Это только сейчас у неё, боже мой, какая грудь»! И, конечно, Зеля думал про то, что папа с мамой уже давно договорились с кем- то насчёт подходящей невесты. «Наверное, с дядей Сёмой и тётей Фирой договорились. У них Машка подрастает. Фигуры вообще никакой, а лицом на обезьяну похожа. И попробуй не женись! Вмиг от дома отлучат и по миру пустят. А заслужил ли я, чтобы раз, и по миру? Надо думать…» И это было вторым «но».
Зеля, непрошенно окунутый в эти мысли, тем не менее, страстно и довольно шумно дыша, лез к сидящей на колючей траве Лине в декольте и в прочие тревожащие места. Лина отстраняла его и ставила условие: ЭТО будет только после женитьбы. Зеля досадливо кряхтел «Э-хе-хе!», картинно-размашисто собирал пожитки в дорожную бежевую сумку и уезжал, очень энергично давя педали и привстав с седла. Лина ехала за ним метрах в двухстах. После они не разговаривали недели полторы, но потом мирились и продолжали выезжать за город. Но, всякий раз возвращались порознь. Потом у Лины была институтская практика на Волге. А вернувшись, она узнала от подруги, что Зеля женился. «Вот, урод! Он ещё узнает, КОГО потерял! Будет, вот увидите, локти кусать!» Обида усугублялась ещё и тем, что подруга Наиля, нефигуристая, но также бойкая на язык, после нескольких месяцев знакомства с сыном партийного работника тоже готовилась к свадьбе.
А на самой Наилиной свадьбе Лина очень кстати познакомилась с высоким и стройным военным курсантом-моряком Димой. Робкий и довольно неотёсанный провинциал из Ставрополья. Но, зато, какая форма с золотистыми нашивками! Рост под 190! Какие жгучие карие глаза! Какая густая, совершенно чёрная шевелюра! А как он играет на принесённом им аккордеоне! И ведь сам на нём научился. Так. Для мести Зеле этот вариант будет как нельзя лучше! И пусть знает Зелечка! И пусть кусает локти».
Тянуть было незачем. Лина и Дима в ближайшее Димино увольнение пошли знакомиться с Линиными родителями. Папа, Михаил Алексеевич, седеющий низенький шатен с зачёсом назад что- то дежурно отвечал, но всем своим видом показал; поступайте, как хотите! Быстро собрался и ушёл по делам, чуть покрутившись перед старым рябым зеркалом. А мама, улучшив момент, пока Лина ставила чайник на кухне, сказала Диме такое, что он потом повторял и про себя и вслух всю жизнь.
- Дима! Ты такой, сразу видно, хороший парень, но, извини уж, ты – дурак!
- Почему же, Лидия Сергеевна?
- Неужели ты не видишь и ещё не понял, что Лина- страшный человек!
- Почему же… страшный?
- Значит, ещё не понял. А когда поймёшь – будет поздно. Помяни моё слово!
- Но! Лидия Сергеевна! Я – положительный человек без всяких там выкрутасов. Если у Лины и есть какие- то недостатки, то она, глядя на меня, захочет их исправить!
- Вот поэтому я и говорю, что ты дурак. Извини, конечно…
По дороге в казарму Дима всё время думал: отчего же Линина мама так сказала? Ведь всякая же мама хочет выдать дочь замуж за порядочного человека с хорошими жизненными принципами! И , кажется, понимал, ЧТО та имела в виду. Лина – совершенно бесцеремонный человек. Когда она рвётся к поставленной цели, люди вокруг перестают существовать. Люди превращаются в препятствия. И она готова идти по головам или сворачивать всё, как бульдозер. Делается злой и действительно страшной. Но, Дима отодвигал эту нерадостную мысль в сторону, как мог. Потому, что был влюблён в Лину по самые пылающие от волнения уши.
А в «отбившейся» на ночь казарме к Диме сразу прыгал с верхней койки всегда дурно пахнущий курсант Алфутов. «Ну, как? Свадьба- то скоро? Вы, как? Этим… самым уже занимались? Ну, скажи!»
Кстати, старший матрос Алфутов был известен в училище тем, что однажды в своей тумбочке в залежалых фруктах развёл такое количество каких- то назойливых мошек, что мошек этих в училище прочно и навсегда переименовали в алфуток. «Все фрукты из тумбочек выкинуть! Опять тут алфуток тучу разведёте!»- покрикивал густым баритоном ротный старшина Шульга.
Но, вернёмся к делам райским.
В раю Зеля наконец- то обрёл покой от жён и других назойливых родственников. Он вволю ел и сладко спал, не толстея при этом. Радовался отсутствию дико надоевшего простатита. Общался с кем хотел, работал для души в снабженческой организации и очень много читал. И это ли не райская жизнь? К нему часто приходила мама, проявляя всяческую заботу. Но, делала это она как- то приятно и не надоедливо, как на грешной Земле. Сейчас же Зеля сидел в очень комфортном кресле и читал толстую книгу Михаила Веллера, которую хотел, но так и не успел прочесть на Земле.
- Линочка! Вот так встреча! И ты здесь?
- А ты думал, что меня сюда за грехи не пустят? А?! Думал ведь? Знал ведь? А?!»
- Давай, не будем об этом. Дело прошлое. Если ты здесь, то, вероятно, это уже правильно.
- Ну, да. Я просто пришла спросить, о чём всю ту жизнь спросить хотела. Ты хоть понял, КОГО ты потерял, пока там якшался со своими кикиморами? А!? А я была в шоколаде! Денег у меня куры не клевали. И с мужиками полный порядок был. Знаешь, кто мне на коленях в любви клялся?- она назвала очень известную фамилию поэта и артиста и ещё с десяток фамилий, включая героя- космонавта.
- Лина! Ну, хватит уже! Я уже думал, что хоть тут мне будет спокойно… Я тебе уже точно, давай, отвечу на твой вопрос насчёт потери. И честно. Мы прожили жизни, как вышло. И не перепишешь. Я бы мог пойти тогда наперекор родителям и жениться на тебе. Нам пришлось бы помыкаться в бедности и в съёмных углах, а потом бы всё как- то устроилось. Как- то… Я тебя умоляю! Я же сказал, что отвечу честно. Ты очень и очень красивая. От твоего вида столбенеют мужики и готовы пойти за тобой на поводке и повизгивая от счастья. Но, хорошо помню, я тогда подумал… Каждому человеку в какой- то пропорции дана красота, доброта, смекалистость, какие- то умения, мстительность, бесцеремонность. Лин! Я повидал очень много бесцеремонных и откровенно наглых людей. Даже среди моих многочисленных родственников. Но этих двух черт в тебе настолько с избытком, что хватило бы на десяток моих самых наглых родственников. Взять, того же дядю Изю. Это ж кошмар! Я тебе рассказывал. Я тогда и подумал, что мне нужна кто- то попроще и помягче. Машка хоть и на лицо чуть лучше обезьяны была, но никогда не требовала от меня столько, сколько ты за 2 года знакомства. И уж требовать идти разбираться на кулаках со своими бывшими ухажёрами точно бы не стала. Ладно, Лин. Вышло, как вышло. Не будем уже тут по новой. Ладно?
Лина, то бишь, Розалинда Михайловна повернулась на фасонных каблуках и хотела уйти, тряхнув белыми кудрями и хлопнув расписной дверью. Сказать напоследок что- нибудь обидное и после придумать какую- нибудь изощрённую месть. Подговорить против него парочку райских отморозков… Но, тут в голове у Розалинды Михайловны будто что- то щёлкнуло. Она подошла к сидящему в кресле Зеле, прижала его голову к своей нешуточной груди и сказала впервые за всю свою земную и райскую жизнь «Прости!» Зеля, отложив Веллера, утёр рукавом слезу. Но следом тут же накатилась новая и новая. И его плечи предательски затряслись. А его первая и роковая любовь подумала, что больше не будет к нему приходить и бередить раны. Ну, как не будет? Будет, конечно. Но только, чтобы чайку с бергамотом попить и с чудесными райскими пирожными. Такой неземной у них вкус!
Розалинда Михайловна спешила по своему второму, намеченному на этот день делу. Она спешила походкой мастера по спортивной ходьбе, виляя нижней своей частью и будто дирижируя себе локтями. По райской аллее прогуливались статные красивые люди со спокойными и какими- то стопроцентно уверенными во всём лицами. В цветах их одежды, заметила спешащая, преобладал васильковый цвет, а она очень этот цвет любила. На мягкой и удобной скамейке сидело двое детей, а чуть седоватый армянин с мужественным, будто бы высеченным из камня лицом играл на дудуке. И забавно раздутые при этом щёки ничуть не портили его, а наоборот. «Райская, волшебная музыка!- отметила Розалинда Михайловна,- А, интересно, гусляры тут тоже есть?» Как- то раз в переходе метро она увидела и услышала гусляра, а потом находилась под впечатлением целый день. Она бы остановилась и долго бы слушала армянина, но нужно было спешить.
Райские жители проживали в уютных 4-этажных домах, чем- то очень отдалённо напоминающих хрущёвки. Внутри квартир было всё как- то просторно и рационально, как этого подсознательно требуется человеку. Кто- то выбирал и загородные 2-этажные дома. Кому как было лучше. Во дворах ничего не теснилось и всему находилось место. Уютным беседкам для посиделок и игр, мягким скамейкам с красивыми навесами, стоянкам для прогулочного транспорта. Были у райских обитателей и автомобили для познавательных экскурсий и путешествий. Хранились они под землёй, если райскую почву можно так назвать. Если райский житель хотел совершить поездку, то он просто подавал команду специальным брелоком, а автомобиль выезжал, мигая огнями, со стоянки автоматически.
Дмитрий Дмитриевич, земной муж Розалинды Михайловны, жил на 3 этаже с очень располагающей к себе мягкой и интеллигентной женщиной. Они были на Земле сотрудниками медицинского института, где Дмитрий Дмитриевич работал после отставки из армии. Их отношения на Земле вышли крайне робкими, поскольку оба, как подростки робели при общении с противоположным полом. Она была на 7 лет моложе своего нового друга. Приятные черты лица и отличная фигура под приталенным белым халатом, сквозь который проглядывала полосатая кофточка. Светлана, так звали её, рассказывала, что 2 года назад похоронила мужа. Тот был хорошим хирургом, оперировал на ура, но для вечерних расслаблений слишком увлёкся медицинским спиртом. Гипертония и проблемы с сосудами сделали своё дело. Всё закончилось враз и навсегда обширным инфарктом. Когда в душе чуть улеглось, Светлана нашла радость в общении с вечно грустным и каким- то душевно-угловатым Дмитрием Дмитриевичем. Они встречались в столовой и ещё под вечер, в холле, возле целого мини-сада из всяческих растений в кадках. Говорили долго и обо всём. И не могли наговориться. Дмитрий Дмитриевич рассказывал много про военное училище и про дачу. Светлана – про дочку, в которой души не чаяла. Дочка вышла замуж за иностранца и уехала жить в Чехию. Однажды Светлана набралась смелости и предложила Дмитрию Дмитриевичу уйти от жены и просто переехать к ней в Беляево. «Это же, Дмитрий, последний наш шанс. Я- добрый и начисто лишённый зависти человек. Неплохо, говорят, готовлю. И уж, конечно не допущу, чтобы ты ходил в нестиранной, древней и вытянутой одежде. У нас в институте почти все уверены, что ты – старый холостяк».
На всё это Дмитрий Дмитриевич совсем погрустнел, собрался с духом и ответил: «Света! Я давно понял, что неравнодушен к тебе. Вижу, что и ты ко мне вовсе не равнодушна. Я не знаю, можно ли говорить про любовь в таком возрасте, когда одной ногой уже знаешь, где. С Линой, супругой, я всю жизнь, как собака с наглой кошкой. Она никогда не испытывала никакого чувства ко мне, кроме, как желания ежеминутно покомандовать. Представляешь? У внука, помню, в детсаду спрашивают: а как зовут твоего дедушку? Он отвечает – Нукадим. Его переспрашивают: Никодим? Он отвечает: Нет! Нукадим. Устал я вообще от всего, Свет. И от этой наглой командирши в первую очередь. Но, ведь не уйти мне от неё. Она привыкла жить на широкую ногу. Деньги с военной пенсией у меня выходят неплохие. А она- хвост трубой и по обществам блистать. Сегодня у неё какие-нибудь есенинские чтения, а завтра какие-нибудь, чёрт возьми, песнопения. И дом ей ни черта не нужен. Везде грязь, нестиранные вещи. Готовит жутко, что жрать ничего нельзя. А, попробуй, я уйди! Она всех в ружьё по тревоге поднимет. Она- по-настоящему страшный человек. И в желании отомстить пойдёт на всё. Уже не раз так бывало. По разным поводам. За себя я не боюсь вообще. Хоть под забором ночевать буду. Но, она же тебе жизни не даст! Что угодно может от обиды с тобой сделать. У неё среди огромного числа знакомых есть такие бандюги-упыри, что только держись. Не могу я тебя подставлять. Лучше так сдохну. Уж, прости!»
Светлана лишь сказала «Извини и ты!», встала с мягкого кресла и пошла с понурыми плечами к себе в отдел. Дмитрий Дмитриевич понял, что это окончательный тупик в его жизни и что пути из него уже нет.
Он пришёл в свою неуютную и неухоженную квартиру, посидел с полчаса в полутьме, понурясь и играя жевлаками. Потом через силу съел какую- то муть из банки, что стояла в холодильнике. Лины не было. Она заседала на каком- то уфологическом форуме и рассказывала собравшимся там об инопланетянских причудах и их образе жизни..
Дмитрий Дмитриевич посидел ещё час или полтора, мучаясь и держась за живот. Съеденное из банки стояло комом где- то в районе лёгких и вызывало жутко неприятные ощущения. Он пожаловался на это вернувшейся в двенадцатом часу пьяноватой супруге. «Нормально- нормально! К утру пройдёт! Всю жизнь ноешь. И как с тобой живу?»
Ощущения внутри не прошли и на следующий день. Стало ещё хуже. Боль усилилась и появился противный озноб. Поднялась температура. Заподозрив тяжёлое отравление, всё же вызвали «скорую». Приехавший, на удивление опытный врач, не мешкая, увёз Дмитрия Дмитриевича в больницу. Ещё через день из беседы Фёдора с лечащим врачом выяснилось, что внезапно сорвавшийся тромб закупорил кровообращение кишечника. Ещё через пару часов произошло его омертвение. На экстренной операции увидели, что некроз необратим. Вырезали около двух метров кишечника и поместили оперированного в реанимацию. Но там Дмитрий Дмитриевич промучился всего трое суток и умер от отёка лёгких.
Розалинда Михайловна зашла в красивый двор. Намётанный глаз сразу отметил плохо политую и уже вянущую гортензию. Да и манбреция могла бы быть получше. На 3 этаж можно было подняться и на лифте, но визитёрша предпочла лестницу, чтобы чуть взбодрить кровь перед разговором. Конечно же, она ввернёт бывшему супругу что- нибудь ехидное сразу же после приветствия. А как иначе? Связался тут с кикиморой! Худая, да и грудь- кот наплакал. Она слышала про эту кикимору от добрых людей ещё там. Вот у неё грудь – не баран чихнул! И она дополнительно выгнулась вперёд, будто бы собралась этим таранить дверь. Не забыть бы ещё про вставные его зубы что- нибудь ввернуть! Типа, когда целуешься со своей кикиморой, ты их в стаканчик вынимаешь или как? Но, едва нажав кнопку мелодичного звонка со звуком итальянского синтезатора, она с удивлением поняла, что злоба и ехидство в ней куда- то исчезли, уступив место доселе невиданному. Она поняла, что от души желает счастья и бывшему супругу и его теперешней избраннице. И не такая уж она кикимора… Все мы живые люди. Даже, когда снова живые и здесь. И не обязаны люди насильно соответствовать чьим- то требованиям. Люди слишком разные для этого. Нашёл человек созвучного себе, и слава Богу! Всем бы так. А я десять секунд назад, прости Господи, хотела ему про вставные зубы гадости говорить…»
Кстати, зубов Дмитрий Дмитриевич лишился довольно рано, попав под радиацию в Североморске при устранении ЧП на подводной лодке. Так- то они с супругой по счастливому стечению, редкому для военных, всю совместную жизнь прожили в Москве. Но, экстренные командировки, подобные той, случались несколько раз. Розалинда Михайловна вдруг вспомнила, как устроила натуральную истерику, когда молодому мужу после ленинградского училища выпало распределение в Москву. Ведь в Ленинграде останутся все её воздыхатели и поклонники. А там ещё неизвестно, как сложится. И ведь ещё как сложилось!
В дверях отчаянно веселилась, высоко прыгая, их собачка, карликовый пинчер Альва. В ход пошли все её любимые резиновые свистящие игрушки. А тонкие лапы то и дело разъезжались на чистом и глянцевом полу. Альва прожила у них в земной жизни 19 лет. Собачка с довольно заводным характером была в семье маленьким связующим звеном в каких- никаких семейных отношениях. Когда собачка после двухнедельной болезни померла, отношений в семье не стало вообще никаких.
Они сидели втроём допоздна. Немного выпили райского виски. Розалинда Михайловна знала толк в этом напитке. Дмитрий Дмитриевич со Светланой виски любили не особо, но в раю этот напиток имеет несколько другой вкус и не так похож на земной самогон, окрашенный жжёным сахаром. Розалинду Михайловну, как обычно, потянуло на хвастовство. Она хвасталась новыми друзьями, с которыми хотелось, но не получилось познакомиться на грешной Земле. Список был уже внушительный. Дмитрий Дмитриевич рассказывал смешные истории про своих друзей, сверкая при этом своими и совершенно здоровыми зубами. А Светлана в домашнем ярком костюмчике уже заботливо суетилась с чаем и всякими к нему сладостями.
И уже в первом часу ночи, идя, малость покачиваясь, домой, Розалинда Михайловна сама удивлялась своим мыслям: «И что за дрянь мне постоянно лезла в голову в той жизни? Откуда было это желание без конца агрессивно спорить, мстить, переть напролом? Оскорбляла невинных людей, подозревала их в том и этом. Злорадствовала. Мстила, причём, жестоко. Всю жизнь на это потратила практически. И так ни фига в жизни и не поняла…»
ГЛАВА 5.
Фёдор не знал, чем глушить нахлынувшие мысли. Погружением в работу уже не получалось. На работе у него был в реставрации старинный резной письменный стол одного профессора «с именем». И возни там было по горло. Рабочая поверхность и все выдвижные ящики когда-то были оклеены зелёным сукном. Пыль и моль сделали своё дело. Вся эта изначальная красота превратилась в противную кружевную труху. Сукно в те годы клеили на отвратительно пахнущий столярный клей. И скребущему циклей эти вонючие поверхности Фёдору казалось, что он попал в какой- то отвратительный бомжатник. К тому же, его коллега по соседству уже вторую неделю приходил в мастерскую с жуткого перепоя и похмелья. Из угла Бори Крючевского воняло старыми объедками, которые тот хронически ленился донести до помойки. И оттого букет ароматов бомжатника становился совсем уж достоверным.
Коллегу по соседству звали Вовой, а кличку имел Мохнатыч. За растрёпанную старомодно- длинноволосую вьющуюся причёску и бомжеватую неухоженность. Он был чуть старше Феди, на два года. Такой Вова без возраста. Говорил Вова с почти закрытым ртом: он стеснялся ужасного состояния того, что когда- то называлось зубами. Семейная жизнь Мохнатыча была и вовсе беспросветной. По его словам с полувнятной дикцией выходило, что все свои силы после работы он тратит без остатка на семейные баталии. Каждый вечер в его старой квартирке- хрущёвке в районе Динамо сходились, как на боксёрском ринге, полнотелая Вовина жена с совершенно агрессивным выражением лица римского воина, пожилая, но ещё очень боевая, тоже грузная тёща с чертами лица бывшего римского воина, вышедшего на пенсию и Вовина практически взрослая дочь с очень толстыми ногами от очень любимого фастфуда. Ежевечерняя «беседа» начиналась, как всегда, с мощного крика жены: «Тебе же вчера было сказано!» Перепалка длилась примерно минуты три, как боксёрский раунд. Когда стороны брали паузу, чтоб отдышаться, Вова шёл в сортир ,ссылаясь на нервное недержание мочи, там быстренько выпивал загодя приготовленную политуру из пепси-кольной бутылки и, крякнув, заедал дешёвой леденцовой конфеткой.
Боевой дух к Вове приходил всегда к третьему раунду. Он начинал швырять вещи, орать матом и расшвыривать соперниц, словно кегли по углам кегельбана. Он не мог ударить женщину, но расшвыривал только так. Ведь когда- то он проходил службу в десанте. Потом Вова беспокойно спал на свёрнутой подстилке в прихожей, источая страшное перегарное политурное амбре, а наутро, едва продрав опухшие веки, брёл на работу. Так и проходила в течение уже нескольких лет его жизнь.
Иногда Вова приходил на работу в страшном устатке, едва волоча ноги в бесформенных и облезлых древних ботинках. Кряхтя, садился на табуретку и сидел, сидел.
-Сейчас, сейчас, Федь! Чуток оклемаюсь и пойду…
-А ты что? Работать не собираешься?
-Какое там – работать?! Сейчас. Только чуток оклемаюсь…
Через пару минут Вова также тяжко и с кряхтением вставал, характерно морщил нос, будто от неприятного запаха и, шаркая, шёл к двери.
А ещё через минуту на Вовину пёстро-облезлую табуретку присаживалась начальница.
-Федь! Ну, что мне с ним делать? Третий год не просыхает. Работает через пень-корягу. Я ведь от тебя слышала, что у него в семье лютые нелады. Ты бы хоть с ним как- то поговорил. Ведь уволю же – совсем пропадёт! Жалостливая я. От этого всю жизнь страдаю.
- Нет. Говорить с ним бесполезно. Кать! Пока у него в жизни чего- то такого не произойдёт, всё это и будет. Он то политуру хлещет, то к какому- то типу по кличке Электроник в подвал, где химики арендуются, с мелочью бегает. Там можно рублей за 15 всего каким- то чудовищным пойлом разжиться. После него, говорят, представляешь себя суперменом или даже президентом Шляпиным. А весь мир в каком- то фиолетовом цвете виден. С блёстками.
- Ни фига себе! А я, Федя, вот, думаю. Живёт себе хороший мужик. Он ведь неплохой. И руки – дай Бог каждому. И не зануда. И начитанный, как ни странно. И о маме своей, господи, как заботился, когда она помирала! А попадётся такому по молодости девица с комплексами пополам с дуростью и пошло- поехало. И тёща мигом подключается. И вот, Федь, совершают они, как вражья авиация, налёты к нему в душу. Понятно, что он –далеко не ангел. А кто ангел? Президент Шляпин? Но, поначалу эти налёты в душу или мозг более-менее робкие. Вроде разведки боем. Как у Высоцкого, помнишь? А вот когда приходит уверенность, что не уйдёт, убедившись, что лямку полностью на себя взвалил, переходят к генеральному наступлению. И оно происходит уже до победного конца. Трудно ли пьющего мужика в возрасте сковырнуть на тот свет? А дальше какая- никакая контрибуция – мамина квартира в Зеленограде и пенсия по потере кормильца. И никто больше не зудит- не бухтит Долгожданный покой и чувство глубокого удовлетворения своих комплексов. Правильно ж, Федь?
- Ох, правильно.
От таких штуковин Фёдору становилось совсем не по себе. Ведь Вова Мохнатыч как- то раз приносил в мастерскую старые, с загнутыми углами, семейные фотографии. Молодая и изящная девушка в простецком платьице смотрит совершенно влюблёнными глазами на бравого, спортивно-подтянутого парня в десантной форме. Какой лихой, словно горсть винограда, чуб из-под берета! И сколько надежд и в этом взгляде и вообще в этом фото! Вот молоденький трогательно-кудрявый Вова, похожий на смешного Гурвинека из советского детского журнала, умилённо держит на руках крошечную дочку. У дочки замечательные губки бантиком и толстенькие упитанные ножки. И где та неведомая стрелка, когда путь уходит от надежд и умиления к обидам, раздражению, злобе за несбывшееся и недоданное? Где та самая точка раздела, когда ты вдруг становишься для некогда близкого человека чем- то вроде отработанной разгонной ступени в жизни? Когда некогда милые изюминки и черты превращаются в пунктики и пунктищи раздражения. И когда просто твоё проживание под одной крышей начинает всё сильнее тяготить, а больше всего начинает хотеться спокойствия и чтоб не слышать твой голос. Чтоб не слышать твоих шаркающих обтрёпанных тапок, неровного стрёкота бритвы и плевков зубной пастой в раковину.Не ловить носом запаха твоего пота. «Господи! Как всё это грустно!»- думал Фёдор и скрёб циклей пахнущий бомжами столярный клей.
Из дальнего угла мастерской неслись привычные звуки. Это было чередующееся забавное бормотание, оханье и кряхтение. Отгородившись ото всех невероятными мебельными баррикадами, в этом углу работал ещё один сотрудник. Это был человек будто вовсе без возраста, хоть и почти ровестник Фёдора по имени-прозвищу Саша Фэ. Было в его внешности явно что- то от нервного и легкоранимого художника с длинными несвежими волосами и крупным носом, да не просто с горбинкой, а, скорее, с горбом. В характере Саши Фэ резко выпячивались два качества. Первое - кроткая исполнительность к жене, что раз в десять минут донимала его телефонными звонками с новыми и новыми указаниями. «Да! Да, Люлюсенька! Обязательно так сделаем! Как скажешь, так и сделаем, Люлюсенька!» Телефон Саша Фэ держал довольно далеко от уха, боясь опасного излучения, а потому вся мастерская отчётливо слышала резкий наставительный голос этой Люлюсеньки. «Пойдёшь… Возьмёшь…Купишь…Принесёшь…»
И ещё Саша Фэ очень тщательно следил за своим здоровьем. При малейших признаках недомогания, а иногда и без них, работник отпрашивался с работы и бросался на череду приёмов врачей- специалистов в платные кабинеты. Он без конца сдавал анализы, обзванивал аптеки в поисках тех или иных лекарств. А врачи находили у него новые и новые болезни. И особенно много их находилось сразу вскоре после того, как Саша Фэ получал зарплату. А на прошлой неделе он пришёл от врачей совсем потерянным. Руки нервно комкали просто огромный носовой платок. Волосы стояли дыбом. Лицо со вздёрнутыми к переносице бровями было крайне бледным.
- Что, Саша?- в один голос спросили все работники.
- Врачи… Подозревают у меня… Ринит!- сказал Саша высоким, потерянным и дрожащим голосом.
- А знаешь, ЧТО такое ринит?!- спросил Фёдор нарочито тревожно-грозным голосом.
- Ойй! Что-о?- спросил Саша, побледнев до самой последней степени.
- Это обычный насморк!
Закончился ещё один предвесенний солнечно- морозный день. Когда уже заметно прибавился день, капает с крыш, а под ногами ещё скользко и хрустит тонкий лёд. Фёдор пару раз в неделю не грузил собой общественный транспорт, а шёл домой пешком. Если в тот день не очень болела спина. От мастерской до дома было ровно 4 километра. Самое то, чтобы подышать воздухом и подумать под ритм своих шагов. Прохожие в уже облегчённой и яркой одежде. Какие- то коробки с покупками в руках. Дети, идущие с родителями из школ и детсадов и пытающиеся под недовольные родительские замечания скользить на тонкой ледяной корочке. Длинная вереница машин у перекрёстка со светофором. Тут очень часто стоит длиннющая пробка из-за того, что по пересекаемому широкому проспекту собирается ехать очень важная группа чёрных лимузинов с мигалками. Прочим положено стоять и стоять. Под свои мысли Фёдор машинально смотрит на автомобильные номера. О! Удача. У Фёдора, как у довольно многих, есть свои проверенные приметы, которые точны почти на 100 процентов. У Фёдора это два сочетания цифр в номерах. В одном случае будет сопутствовать удача, а в другом произойдёт какой- то сбой в задуманном и несостыковка.
Загорелся зелёный. Машинная вереница вот- вот придёт в движение. А по встречной полосе от перекрёстка уже катится навстречу бодрый поток порыкивающих при разгоне машин. И тут вышло просто невероятное. Почти на каждой второй встречной легковушке или развозном грузовичке было то самое счастливое сочетание цифр. И Фёдор, не веря глазам своим, насчитал 7 таких машин! «Приду, надо будет Любе рассказать»,- подумал Фёдор.
Люба в это время обычно была уже дома. Она работала в небольшой проектной фирме недалеко от дома. Фирму держали два серба, довольно радушных и дружелюбных. Пользуясь тем, что начальство частенько уходило рано, Люба шла домой на час, а то и на два раньше положенного. Дома, освободившись от кружевного бюстгальтера, надевала уютный оранжевый домашний костюм, пила чай с конфетами и ложилась спать до прихода Фёдора, укрывшись пледом.
-А! Это ты? - с порога сказала Фёдору помято- сонная Люба.
-А ты надеялась увидеть тут епископа? - ответил Фёдор фразой из известного произведения. И решил про машинные номера ей не рассказывать. Хотя…
- Люб! Представляешь? Сейчас у перекрёстка видел почти одну за другой сначала одну машину со счастливым номером. Ну, ты знаешь. А потом ещё, представляешь, целых семь!
- А! Понятно… Там разогреешь себе в сковородке на плите. Найдёшь.
И, почесав под левой грудью, пошла спать дальше. Люба, обычно, спала часов до 11 вечера, а потом сидела примерно до 3 ночи, читая не надоедающую Агату Кристи или смотря на видео одну из верных историй про похождение въедливой и чопорной старушки мисс Марпл. Такой ежевечерний сценарий устоялся за несколько лет. Обычно ничто его не нарушало. Люба очень не любила менять что- то давно устоявшееся.
Мартовское предвесенье перешло в настоящую весну. Москвичи, конечно, были рады очередному пробуждению природы, но что- то потаённо внутри мешало этой радости. Фёдор, как и очень многие, чувствовал, что в стране начали затягивать какую- то мощную экономическую удавку. Сначала по чуть-чуть, а потом всё смелее. Банкротились крупные предприятия, не выдерживали растущих поборов мелкие предприниматели. Резко вырос валютный курс, а следом резко подорожало абсолютно всё. Говорилось, что таким образом заграница воспитывает президента Шляпина за бесцеремонно-наглое международное поведение. А некоторые и вовсе говорили, что всё происходящее есть действие одного большого спектакля с чётко определёнными ролями. И что Шляпин с ними вместе и заодно, а просто ему отведена роль злодея. Заграница всё делает для развала и фактического порабощения России под видом суровых санкций и изоляции. И касалось это всех граждан, за небольшим исключением.
Вечером, после ухода Вовы Мохнатыча к Феде с тревожным видом снова подошла начальница. Вид у неё был не по обыкновению какой- то растерянный. В углу левого глаза поплыла косметика.
- Плохи дела у нас, Федя. Ты же видишь, что вокруг творится. Людям явно не до комодов-буфетов. Мне, вон, квартплату сразу на полторы тысячи подняли. Налоговая до документов по фирме докопалась, счёт заблокировали. Бегаю, доказываю. Двое наших, ты же знаешь, в этом месяце уволились. Концы с концами свести не могут. Коля, ты же слышал, вообще от обиды на всё в курьеры пошёл. Обещали ему там 40 тысяч. Сегодня звонил, говорит: выяснилось, мол, что 40 тысяч – это за удвоенную смену. То есть, по 16 часов и без выходных. Теоретически. А в обычном режиме реально можно заработать тысяч 12, если не меньше. Говорит, мол, притаскиваюсь вечером домой, падаю и засыпаю. А перед этим из ботинок кровь выливаю! Да ещё клиентки матом орут за 5-минутное опоздание. Ты- то, Федь, если что, куда пойдёшь?
- У меня дача хорошая, тёплая. Меня в председатели садоводства звали. Денег там не особо и головная боль из-за одного-второго-третьего. Но, дело нужное. Без нормального руководства там загнётся всё. А нынешнему председателю Афиногену Ильичу уже 87 лет. Представляешь?
-Ни фига себе! И что, он ещё что- то соображает?
- Ещё как соображает! Иначе, не держали бы в председателях. Я сам бы не поверил, но он только год назад перестал на столбы лазить, электрику делать. «Я,- говорит,- Феденька, просто боюсь, что голова внезапно закружится. От возраста не денешься никуда. А так силы есть, да и голова пока соображает!» Он машину водит. Лихо, как молодой. Он же полжизни прошоферил. Маленький грузовичок у него. В 6 утра встаёт. Часы можно по нему проверять, не ошибёшься. Встал и сразу за руль. Чего- то отвозит- привозит на водокачку, что- то там копошится, мастерит. Он за 6 лет, что на должности, столько всего у нас там сделал, что ему надо при жизни памятник ставить. Без шуток! Знаешь, благодаря ему как люди у нас там воспряли духом! А ты говоришь…
- А вот мой отец годам к 65 совсем, вот, мозгами съехал. Он когда- то жил работой. Отделом руководил в секретном институте. На Калужской. Всегда при деле был. Жил работой, а кроме работы ничего. Дачей всегда мама занималась. А потом его на пенсию отправили в 61. И ощущение сразу было, что из него позвоночник вытащили. Сидел целыми днями на кровати и в ворохе газет всякую политическую хрень выискивал. Потом у него какие- то заскоки начались. Начал явную ерунду нести, слова и имена путать. Какие- то ему лекарства прописывали. Он их пачками пил. Без толку. Ослабел совсем. Кожа и мышцы на нём прямо клочьями повисли. В 68 стал просто лежать, не вставая и дуть под себя. Хотя, нет. Собрался, помню, с силами. Встал, оделся. Говорит, мол, выйду во двор, воздухом подышу. Вышел, Федь, и пропал. Искали мы его несколько часов. А к ночи его привозят новые хозяева нашей бывшей дачи. Мы тогда дачу- то продали, чтобы ему сиделку нанять, да на лекарства. А он просто, как зомби, на автопилоте туда приехал и землю лопатой вскапывать начал. Его мама там всегда просила или даже заставляла всё время землю перекапывать. Для тонуса, вроде, да и всё такое. Мама, Федь, всегда очень ревнива была. Боялась панически, что папа шашни на стороне закрутит. Сама его по этой самой части, ну, ты понимаешь, отставила ещё смолоду. А там дачницы глазки строили и с разговорами лезли. Ещё по жаре и в купальниках. Вот она и решила, что изнурённый физическим трудом мужик – лучшая из форм его возможного существования. Тогда у него и запало на подкорку. Копать, копать и копать. И это, Федь, дважды было. Он туда копать приезжал, как в лунатическом сне. Год ещё так прошёл, и он ночью тихо помер. Видимо, Господь наверху сказал: «Хватит с него этого абсурда». Видишь, Федь, насколько возраст возрасту рознь… Ладно. И хватит о грустном. Всё образуется, Федь.
- Образуется, Кать.
Федя за годы работы тут пару раз прикидывал: а смог бы он, что называется, приударить за начальницей? Без мужика ведь. И ответ самому себе был отрицательным. Ну, не щёлкает этот переключатель! Не щёлкает и всё тут.
ГЛАВА 6.
Электронная переписка с француженкой Мариеттой продолжалась. Федя писал ей что- то про московскую беспокойную жизнь и про работу. Она ему писала и вовсе какие- то милые глупости. Про то, какой шкафчик и какую вазочку они заведут, когда, наконец, будут вместе. И это письменное щебетание очень забавляло Фёдора. Самое интересное, что он ни слова не писал Мариетте об ответных чувствах и желании переехать к ней. Просто молчал на эту тему.
Мариетта обожала куклы. Судя по присылаемым фото, там у неё был не дом, а просто кукольный музей. Большие, почти с человеческий рост и совсем крошечные. Какие- то паяцы, ведьмы на мётлах, милые дамочки в искусно сшитых вечерних платьях. По увлечениям женщины можно безошибочно узнать, а что у неё в глубине души. Тут, вроде, не так всё плохо. А Любиной замкнутостью и затворничеством под детективным соусом даже и не пахнет. Но, если всё возьмёт и устроится, сколько ж всего придётся решать! Хлопотный развод, имущество, визовые дела. Да и представить страшно: оказаться совершенно в другой системе со своим укладом жизни, да ещё и без знания французского. Жуть! Но, захватывает до мурашек и завораживающего сосания под ложечкой.
Фёдор сам себе удивлялся. Эта письменно-амурная авантюра будто остановила в нём неумолимый счётчик обратного отсчёта. Ведь ещё пару месяцев назад здоровье буквально начало подкашивать. Стали трудновыносимыми боли в спине. Когда- то, ещё в армии, Фёдор повредил позвоночник. И эта история тянулась ещё оттуда. Врачи, после разглядывания рентгеновских снимков говорили: одно из двух. Или терпеть всю жизнь изнурительную боль или решаться на операцию. Операция опасная. Треть её перенёсших мучаются с тяжёлыми последствиями и даже становятся колясочными инвалидами. И вот, начинавшиеся примерно к обеду нудно-тянущие боли, к вечеру вообще превращались в какой- то ржавый штопор, вкручиваемый в поясницу. И каждый трескучий поворот этого штопора шарашил так, что в глазах начинали перемещаться цветные круги. При поворотах спины чувствовалось что- то болезненно-чужеродное в позвонках. Про худший из вариантов Фёдор старался не думать. Будучи фаталистом, по врачам решил больше не ходить. К тому же, начавшаяся государственная «оптимизация» медицины сделала любой визит к врачам- специалистам большой проблемой. Очереди к ним растянулись на месяцы, плюс сопутствующая бумажно- электронная волокита, доходящая иногда до абсурда. И вот теперь, тьфу-тьфу-тьфу, и боли стали заметно потише и какой-никакой оптимизм появился. Только, вот, сны…
А по ночам снились жуткие удручающие сны. Какие- то похороны и снова похороны. Морги с трупами и госпитали с калеками на коечных растяжках, словно на распятиях. Кровавые бинты, гипсовые лангеты, культи. Иногда Фёдор во сне мог всю ночь бродить по каким- то разрушенным предприятиям, лазить по гнилым лестницам в какие- то заплесневело-вонючие подвалы, драться с какими- то мерзкими беззубыми и вонючими типами. А, проснувшись словно с похмелья, ловил себя на мысли: а что, хороших снов больше не будет?
Шла середина марта. Был небольшой рецидив зимы с мокрым снегом, прояснениями и ночными морозами. Работа у Фёдора шла своим чередом. Катя раздобыла 3 новых заказа, и мастерская малость приободрились. Вова Мохнатыч доверительно и довольно бодро рассказывал Фёдору о новом приступе геморроя. Фёдор участливо кивал. А сосед по другую сторону готовился к свадьбе. Звали второго соседа Боря Мозговой. К такой фамилии, напоминающей скорее прилагательное, вечно хотелось что- то добавить. «Мозговой штурм» или, скажем, «мозговой клещ». Лысеющий с макушки брюнет. Густые чёрные брови и впалые, со складкой, щёки. С непокорным чубом в духе раннего Маяковского, капризно-пухлыми губами. И чем-то непристойном во взгляде, что тайно манит домашне-воспитанных женщин, даже тех, кто с двумя высшими образованиями. Боря много лет назад приехал в Москву из Украины. Тогда тут кочевало множество украинских строительных бригад. Брались за отделку квартир-новостроек «с бетона и под ключ». В них же и жили месяцами. От такой бригады и откололся Боря, прибившись к Катиной мебельной мастерской. Боря в общении не был приятным человеком. Ещё не старый, 36-летний человек изнутри будто подточен подозрительностью. Как древесина ореха жучками-точильщиками. И любой пустячный разговор Боря пытался закончить на нервно-претензионной ноте. Подходил, скажем, к коллеге по поводу какой-нибудь деревяшки или пузырька с лаком или насчёт кисти. В течение минутного разговора колко глядел на собеседника, а потом с интонацией капризного ребёнка начинал:
- Всё знаю! И, вот, не надо говорить, что нет!
- Борь! Ты о чём? Не пойму.
- А, вот, не надо! Ты не понимаешь… Всё ты понимаешь! Вы все тут на меня косо смотрите! Всё потому, что я без жилья, х.хол и нищеброд!
- Борь! Да, мы и не думаем ничего такого. Все мы тут с хроническими дырами в карманах и не при дворцах-виллах…
- А, не на-адо! Ничего-ничего! Я скоро буду и с гражданством и с деньгами! Вот тогда посмОтрите!
Дежурных претензий к собеседнику было несколько. Помимо нищебродства и бесквартирности, запах от потных ног, раннее облысение и даже тон приветствия.
- Не на-адо! Ты, вот, всем говоришь: «Как дела?» А мне всегда говоришь «Ка-ак дела-а-а?!» Думаешь, я ничего не понимаю? Не на-адо!
С некоторых пор Боря Мозговой приободрился и даже приосанился. Сменил ветхую спецодежду и стал гораздо активнее пользоваться одеколоном. Борина дама сердца, а теперь и невеста, работала прямо напротив Катиной мастерской. На том же этаже, через коридор. Там арендовался большой аптечный склад. Им и заведовала довольно молодая еврейка Анна. Женщина с несколько выпученными глазами и нескладной фигурой. Вроде бы, все признаки женской фигуры были налицо, но будто бы от разных людей и приделаны к скелету на липучках. Большая голова сидела на очень тонкой изогнутой шее. Узкие плечи сочетались с мощной и остро торчащей грудью. Высокая тазовая часть сочеталась с непропорционально короткими ногами.
Роман закрутился с новогоднего праздника. Мебельная мастерская и аптечный склад отмечали праздник, как обычно, порознь. Но Боря, неплохо выпив, зашёл на склад попросить таблетку анальгина, да так там и остался. Чем уж так он сразу пришёлся по душе завскладше, так никто и не узнал. И примерно через полтора часа пьяные реставраторы-мебельщики могли наблюдать за бурно целующейся парой в вечно тёмном общем коридоре. А Борины руки, как выяснилось, и тут знали своё дело. Впрочем, и Анна явно не оставалась в долгу.
- Федь! Смотри! Наш Боря попал в переплёт. Я давно видел, как она на него жадно смотрит, аж губу при этом прикусывает. Вот и встретились два одиночества… Слушай, Федь! Я что- то вижу не очень. Что это за тряпка такая у неё из-под платья под мышкой свисает? Полотенце, что ли?
- Это же лифчик! Да, ладно. Всё нормально. Может, Боря заодно с этим и свои наболевшие вопросы разом решит. Я от Кати слышал, что у этой аптекарши папа- большая шишка. Это он своей дочке бизнес подарил. Да, ладно! Зато, смотри, как целуются!
- Да-а. Я так последний раз целовался только в ночь после свадьбы. В 83-ем году это было. Точно. А потом – не то и не так. Извини-подвинься. Аж завидую нашему Боре. И страсть и джек-пот. Вот так. Одному геморрой и «мухА на вишень», а другому марш Мендельсона!
- Не грусти, Володь! Будет и на нашей улице праздник.
Сказав последнее, Фёдор малость осёкся. Накануне ночью ему снились очень пышные похороны. И вся широкая улица была как раз заполнена скорбящими. И их балахоны напоминали одежды мрачных героев картин Чюрлёниса. И оркестр надрывался и рвал душу.
В один из тех мартовских дней с Фёдором случилось необычное. Вечером ему почему- то совсем не хотелось спать. Не оттого, что не хотелось физически, а просто он снова представлял, что ему в который раз будет сниться. Как будто кто- то незримый таким образом вкрадчиво шептал ему «Ну, ты всё понял. Не дурак. Готовься. Подводи невесёлые итоги и разбирайся с делами, с которыми не успел разобраться, визиты нанеси напоследок…»
Перед сном Фёдор посетил свой прямо-таки дизайнерский чёрно-глянцевый сортир с золотистыми окантовками, умылся. Выходя из двери ванной, задержался взглядом на сидящей за кухонным столом Любе. Шёл фильм про Эркюля Пуаро. Красивый, кстати, фильм. Люба жевала обычные об этакую пору персики. «Фигуру совсем запустила,- подумал Фёдор,- Ноги располнели, да и живот вон какой. Понятно. Для кого теперь стараться?» Люба оторвала на секунду взгляд от экрана и посмотрела на Фёдора. На Фёдора, но сквозь и мимо него.
Ночью нашему герою приснился совершенно удивительный сон. Сон был невероятно реалистичен. Можно было и вовсе решить, что это явь, но наяву такого быть просто не могло! Фёдор находился в прихожей какой- то незнакомой квартиры. Тут он точно никогда не был, но почему- то ему было совершенно по-домашнему уютно. Да, не то, что по-домашнему, а намного сильнее. И, мало того! Он горячо обнимался и целовался с незнакомой женщиной! И, как сказала бы про неё Люба: «Я знаю, что такая точно не в твоём вкусе». А Федин вкус за 30 с лишним лет она изучила от и до.
От незнакомой женщины исходило какое- то неземное душевное тепло и невероятная доброта. Она передавалась каким- то особым образом напрямик в душу Фёдору. И, что больше всего поразило, так это то, что женщина была необычно длинноногой, высокой и худощавой. Такие ведь точно всегда были не в его вкусе. Про таких Люба говорила что- то, вроде, «вешалка и фотомандель». И ещё говорила, что такие худые бывают только от сильного курения и ещё оттого, что большинство таких «фотоманделей» ещё и наркоманки. Как- то всё рядом с Федей были дамочки почти на голову ниже. И все отнюдь не худые. Хотя, и не толстые. Да. И это точно ведь не Мариетта. Она на фото тоже невысокого роста. А тут… А ведь один раз на вечеринке он танцевал с худощаво-высокой Любиной институтской подругой. И у него явно возникло ощущение, что это танец с заводным роботом. И ничуть не более того. А сон продолжался. Волны уюта, тепла и ещё чего- то ранее неведомого будто поднимали и несли Фёдора. «Такого просто не может быть. Может, я уже схожу с ума. Но… Почему же мне настолько с ней приятно и хорошо?»- подумал Фёдор прямо перед тем, как проснуться и вернуться в явь, на грешную Землю. И впереди его ждал самый обычный день.
А вскоре было ещё вот что. Фёдорово семейство вновь приехало на дачу. Фёдор, как обычно, перетаскал по подмороженной корочке дачной тропинки уйму сумок из машины в дом. Сын отправился в заранее разогретую электроконвектором комнату наверх спать до ночных шашлыков. Люба в прохладной спальне, также наверху, собирала картину из пазлов. Картина получалась здоровенной, на треть комнаты. Очередной английский или французский замок. Люба стояла при этом на коленях, на специальной мягкой подстилке. Спина и то, что ниже, были закутаны в 2 пледа. Термометр на стене показывал пока плюс 13. Фёдор растопил 2 печки, а затем мангал под красивым сварным навесом. До готовности углей под шашлык было минут 20. И тут на Фёдора накатил невиданный ранее приступ удушливой грусти. Грусти до скупых мужицких слёз. Фёдор ходил взад-вперёд по первому этажу дома, который несколько лет назад построил. Не весь, конечно. Верхнюю часть сруба, крышу и пол с потолком ему соорудила довольно хорошая татарская бригада. Остальное – сам. Тонны вагонки, утеплителя и ещё Бог знает чего. Электрика, сантехника, центральное отопление на баллонном газу. Годы обустройства участка. И в Москве многолетнее восстановление квартиры после 2 мощнейших потопов. Там пришлось менять вообще всё! Помнится, тогда пришедшей в полную негодность тонной паркетной доски Фёдор почти год топил дачную печку. Теперь бы радоваться наступившему затишью и готовиться к наступлению пенсионного возраста со всеми вытекающими. Все предыдущие беспокойные годы Фёдору казалось, что вскоре он, наконец- то, ох, заживёт! А теперь сама жизнь потеряла перспективу. В профессии он, чего можно, достиг. Сына вырастил. Фортелей не выкидывал. Разве, что совсем по мелочи. Для Любы он – отработанная разгонная ступень, и не более того. А! Нет. Ещё шофёр для дачных выездов. Но, вскоре сын получит права. Фёдор не знал, чем перешибить накатившее состояние. Вон, аж сердце не на месте. И нервы впору лечить. Он пошёл по хрустящей, переливающейся отражением огня от мангала тропинке к «Шкоде». Поднял с сипением газовых упоров массивную заднюю дверь. В боковой полке огромного багажника хранилась бутылка водки. Так, на всякий случай. Фёдор принёс её на кухню, налил целый гранёный стакан, аж с горкой и разом выпил, не закусывая. Водка была так себе. Но, своё дело сделала. Не то, чтобы отлегло. Но, как говорится, сдвинуло прицел на время.
Потом был и традиционный, чертовски ароматный шашлык, хотя Фёдор и не запивал его, как водилось, сухим вином. Дабы не замутило после водки. Любе сослался на нездоровье, хотя она явно что- то заподозрила. Её обоняние не было плохим. Хорошо хоть, с расспросами не лезла. Она вообще последние несколько лет вопросов практически не задавала.
Фёдор подкинул ещё несколько берёзовых поленьев в «каминообразную» печь, щёлкнул двойным выключателем и поплёлся спать.
Этой ночью ему снова снился сон, своей достоверностью до дрожи похожий на явь. Сны с возрастом всё меньше становились похожими на сны. Теперь к нему пришёл отец. Он был молодым и цветущим. На его лице не было обычной грустной злобы на весь свет. Он был элегантно одет в тёмно-серый свитер и голубые джинсы. Он никогда в жизни не носил джинсов, но вот. Вечно понурые плечи были по-спортивному развёрнуты, а живот подтянут. Чудеса, да и только!
Фёдор сделал два шага навстречу и хотел обнять отца, но отец был нематериален, а сын просто прошёл сквозь него. Обернувшись, Фёдор увидел, что «Нукадим» сделал какой- то прямо- таки пригласительный жест и сказал: «Ну, что, Федя? Пора уходить!»
Фёдор проснулся в обильном холодном поту на совершенно скомканной и сбившейся в ноги простыне. Люба крепко спала, завернувшись, как в кокон, в какую- то нелепую огромную, как гармошка мятую тряпку. В последнее время она постоянно в неё заворачивалась. Видимо, чтобы даже гипотетически и с гарантией защитить себя от мужниных неурочных приставаний. «Не очень и хотелось!»- хмыкнул Фёдор и побрёл спускаться на первый этаж в сортир.
ГЛАВА 7.
Розалинда Михайловна, приведя себя в подобающий вид с помощью завивочных электрощипцов и большого количества косметики, вновь поспешила к своему бывшему супругу. Ей было довольно- таки одиноко в раю. И вопрос был довольно нешуточный.
На прошлой неделе, скорее скуки ради, она пыталась, жаргонно говоря, «набычить» старого знакомого по фамилии Суер. План наезда был отработан по дороге. Список претензий по благоустройству райской территории, чтобы не забыть, был у неё на бумажке в кармане. Она почему- то была уверена, что и тут здоровяк Суер трудится чиновником в райконторе по благоустройству. Ещё на лестнице она услышала довольно- таки отвратительные звуки скрипки. Чуть позже за чаем выяснилось, что райским благоустройством занимаются совсем другие, а старина Суер наконец- то занялся тем, чем недосуг было заняться там, внизу. Он учился играть на скрипке, вспоминая, как замечательно играл его папа, зарабатывая этим неплохие деньги в ресторане. Пока Суеру похвастаться было нечем. Звуки выходили более, чем так себе. Чтобы не терзать свои уши, Розалинда Михайловна поспешила откланяться, зная, что Суер обязательно попытается воспользоваться ею, как зрителем. Был у неё, помнится, в молодости один ухажёр- скрипач…
Ещё на прошлой неделе она для разгона скуки пыталась наведаться к бывшему депутату Госдумы Володе, что 2 года назад разбился на дорогущей спортивной «Ауди». Но словоохотливая соседка, какие всегда бывают в курсе всего, поведала Розалинде Михайловне, что Володя почти не бывает дома, поскольку пытается охмурить на другом конце рая свою подругу детства, которой когда- то пел в купе поезда под гитару по дороге в трудовой лагерь и пронёс неравнодушие к ней через всю жизнь. Был женат 4 раза, терзался и всё равно не находил себе места. И вот теперь в ход пошли чудесные подарки и 3 десятка душещипательных собственных песен в стиле Розенбаума. Подруга детства тоже прожила непростую жизнь, родив аж 8 детей от какого- то бездельника и религиозного фанатика. Жила в вопиющей нищете. И погибла совершенно нелепо, схватившись за изрезанный ножницами шаловливыми детьми провод настольной лампы. А соседка бывшего депутата Володи с радостью сказала Розалинде Михайловне, что её романтический сосед как раз сегодня пошёл делать предложение своей, наконец- то, избраннице.
«Нукадим», сытно поев оставленный Светланой обед, играл на аккордеоне. Там, внизу, он забросил аккордеон сразу после свадьбы, поскольку Лина то и дело и сию минуту находила для него более нужные дела и занятия. А тут можно, не спеша, отработать акценты мехами с 3- и 4-нотными красивыми «подкатами». Райский аккордеон, давно торжественно принесённый из музыкального бесплатного, как и всё тут, магазина был замечателен. Клавиши сами ложились под пальцы, а звук был трепетным и сильным, как у итальянских прославленных инструментов.
Светланы дома не было. Она пошла на поэтический вечер советских поэтов. Там должен был выступать и так любимый ею Вадим Шефнер.
-Нукадим! Бросай свой аккордеон и послушай, что я тебе расскажу.
- Ты чего, Лин, опять командовать пришла? Так, у меня теперь другая командирша.
- Ну, и как она? Лучше или хуже командует? А?
-Как бы это тебе сказать, чтобы не обидеть…
- Понятно. Небось, на цыпочках перед ней ходишь и в рот заглядываешь?
- Лин! Есть, оказывается, люди, перед которыми хочется и на цыпочках ходить и в рот, как ты говоришь ,заглядывать. Это просто, когда любишь человека. Всё же просто.
-А от чего она померла там?
- Её рак сразил всего за 3 месяца. Она почти на год меня пережила. Говорит, что это от нервов после моей смерти. Бывает.
- Я, знаешь, зачем пришла? А?!
- Вряд ли за чем- то хорошим. Кхе-кхе. Шучу.
- С Федькой нашим там плохи дела. Ещё немного и его тут встречать будем. А ведь молодой ещё. И сделать бы там мог много ещё всего. У него, представляешь, авторские разработки есть по профессии, до чего на Западе так и не допёрли. Бились-бились над секретами древних лаков, а секрет- то наш Федька раскрыл. Только это там оказалось никому не нужно. Искал он, искал, кто этим вопросом заинтересуется, плюнул, да и руки опустил. Народу там подай, что попроще, да подешевле. Грустно.
- Да, знаю. Но, не беда. Сейчас не смог пробить стену, а завтра, может, и удастся. Главное, чтоб не скисал.
- Дим! Он уже скис, дальше некуда. Надо срочно что- то делать! Только что?
- Слушай! Только ты не вмешивайся! Ты уже там наворотила выше крыши. Попробуем мы со Светой что- то сделать. Только получится ли? У него же, ты знаешь, какой характер.
- Ладно. Вмешиваться не буду. Но, ты не забывай, что у него не только отец, но и мать есть. И мои интересы учитывай в этом деле. Обещаешь? А?!
- Я думал, у тебя хоть здесь этого вороньего «А?!» не будет.
- А куда ж я без него? А?
- Всё. Договорились. И про тебя не забудем. Но, сама понимаешь, будет всё непросто.
- Альву кормили? А чем? А?! Всё. Побегу. А то там репортаж из ада передавать будут. Анонс видела. Кстати, знаешь, чем там теперь политик Е. занимается? А политик Г.?
- Не знаю и знать не хочу! Шли бы они к чёрту!
- Так, они там и есть.
Розалинда Михайловна вышла из подъезда, поправила чуть покривевшую брошь из янтаря и встала, как вкопанная. Впервые за множество лет ей было нечем себя занять. На кладбище не сходишь. Знакомых навестила. Может, ещё, там, к двоим- троим сходить. Но, сейчас не особо хочется. За мемуары сесть? В той жизни хотелось, но так и не успела. Ведь интересная получилась жизнь. Но. Если она напишет там всё, как было и без прикрас, то её за это вмиг из рая выпрут с волчьим билетом.
Жаль, конечно, что тут совершенно нет кладбищ. Там она просто обожала тусовки на кладбищах у могил известных людей. Какая шикарная компания собиралась по воскресеньям у могилы Есенина! Как самозабвенно читали стихи! О! Все из этой компании уже должны быть здесь. И Димка и Сашка и благообразный длинноволосый старичок Павлуша по кличке Есенин. И она обязательно их в раю отыщет. Они обязательно тут устроят какой- нибудь клуб почитателей Есенина и обязательно Высоцкого. Дима Горин так хорошо его песни орал! Так. Подтянем туда ещё человек 10-15 верных увлечённых знакомых, а там, как получится. Вечером она составит список. Эх, жаль, что Танька по кличке Архитектоника ещё не здесь! Она в той жизни отличный колорит их посиделкам придавала. Перебивая пьяных мужиков, по-интеллигентски вытянет губы трубочкой и произнесёт своё жеманно- неизменное: «А в чём архитектё-ёника этой тенденции?» Это всё так, но, до вечера ещё нужно себя как- то занять. О! Надо пойти на рынок и приволочь, минимум, 12 кило картошки. Какая тут чУдная картошка! Один в один, как на её родной Псковщине. О! Ещё обязательно сходить к двоюродному брату Вальке. Как они дружили в детстве! Он на раз подыгрывал ей во всех проказах и был смешно косноязычен. Боже, как его укатала жизнь! Интересно, какой он здесь? Одно точно. Он с зубами и на двух ногах. И шея у него тут не свёрнута набок, как в той жизни. Это он в войну, будучи подростком, случайно выпалил в себя навылет из найденной в лесу фашистской винтовки. И оба мизинца будут на своих местах. Это он по пьяни показывал юнцу, как надо легко и непринуждённо пилить поперёк доски на циркулярной пиле. Так. Всё. Надо за картошкой. И выбрать не очень уж крупную.
ГЛАВА 8.
Фёдор давно заметил, что события в жизни часто происходят не по одному, а «пакетно» - по нескольку. Причём, одного свойства. Одни плохие или одни хорошие. Хотя, иногда и вперемешку, но как- то разом.
У Вовы Мохнатыча внезапно умерла тёща. Не болела, жила тихо, если не считать очень активное участие в семейных баталиях. Прожив в Москве 40 лет, так и продолжала говорить на южном диалекте, вроде: «Летить… (пауза) Летить мухА на вишень! (пауза, задумчиво) Летить…» И показывала артритным пальцем на этих мух. А тут посмотрела по телеящику дорогого политолога- оратора Сорокина, что вещает лишь об ужасах, выпила пол-пузырька корвалола, заохала и померла. Вова вообще узнал об этом только утром, поскольку вечером был мертвецки пьян и еле дополз до дома. Утром же его растормошила жена и объявила скорбную весть. Вова, едва что- то соображая, вскочил, чуть не опрокинув кровать, развернулся лихо на пятках, как это делал Майкл Джексон, вскинул победно руку и заорал «Йес!!!» Получив мощнейший прямой в голову от жены, Вова рухнул на пол и продолжал некстати прерванную отключку. Жена, проверив ему для верности пульс, махнула досадливо рукой и косолапо пошла в большую комнату, где на диване лежала покойная. С минуты на минуту должны были приехать медики и похоронный агент.
Минули похороны. А Вовина жена так и не смогла простить нанесённой тогда обиды и вытурила-таки Вову из дома. Ему ничего не оставалось делать, как уехать жить в зеленоградскую квартиру, где раньше жила его мама. Вова пытался сдавать эту квартиру, но арендодатель из него был никакой. Сначала в его квартире поселился шустрый еврей- фортепианный мастер Миша Сукачевский. Первым делом он попилил ножовкой мамин шкаф, чтобы сделать себе верстак для работы. «А я подумал- а почему бы и нет?»-обезоруживающе сказал он прямо-таки офигевшему от этой наглости Вове. Потом Мохнатыча вызывали в полицию насчёт жалоб соседей. Миша вёл ночной образ жизни, а потому сверлил пианинные детали электродрелью, пилил и забивал со страшным шумом колки он тоже ночью. Когда Вова потребовал объяснений, Миша сказал с растяжкой и всё так же обезоруживающе: «Ко мне ночью, представляешь, менты приходят и требуют тишины. А я им, чтоб знали: да, мол, шумлю! А когда мне ещё шуметь, если я днём отсыпаюсь? Вот, вы из своих пистолетов умеете тихо стрелять? Ну, и всё! А они меня в ментовке сутки продержали. Наглость!»
Ко всему прочему, Миша третий месяц так и не думал платить за проживание. На Вовин справедливый вопрос ночной фортепианный мастер аж праведно вспыхнул: «И ты мне про деньги! Слушай! Я тебе вот шо скажу. Мы должны друг другу помогать без всяких денех! Ты мне в других вопросах чем и когда помог? Ну, и всё!» Вконец ошалев от такой наглости, Вова вдруг вспомнил навыки десантника и выкинул на лестницу как наглого любителя бескорыстия, так и его пожитки. Даже сушащиеся на верёвке колготки, которые Миша практично надевал под брюки. Хорошо, что не пришлось спускать с лестницы пианино, поскольку Миша продал его как раз накануне.
Потом в Вовиной квартире очень коротко жила странная на вид девушка. Она всё время хватала себя за горло, будто пытаясь задушить, а на третий день проживания выбросилась насмерть из окна. А теперь Вова сдал квартиру компании кавказцев. Те моментально устроили из некогда уютного маминого жилища с салфеточками и половичками натуральный грязно-сраный притон. Верховодил компанией наглейший кавказец Гоша. Он был без ног и шустро ездил по квартире на небольшой коляске с наклейками автомобильных элитных фирм. В квартире шла непрерывная пьянка и ругань. Лежали какие- то бесчувственно-обдолбанные и обмочившиеся тела. Везде валялись объедки, рваные упаковки и бутылки. Воняло блевотиной. Когда Вова, приехав в очередной раз, с ужасом озираясь, спрашивал инвалида про деньги, Гоша рывком под одобряющие покрики выскакивал из коляски и повисал на Вове, схватив мощными волосатыми татуированными руками за горло. Глаза с широченными зрачками метали страшные молнии. «Ну, нэ-э-т у нас дэнэг!!! Нам что тэпэр??? Усэм на улитсу???» Но Гоша, быстро вспыхивая, как большинство кавказцев, был и отходчив. «Э-э! Прасты-ы, брат!» Лез в инструментальный ящик коляски и доставал оттуда бутылку дорогой водки. Вова очень любил дорогую водку, но мог себе позволить лишь дешёвую. А ещё чаще – политуру. А потому примирение сторон просто обязано было в очередной раз состояться. И трясясь в полуночном автобусе до Речного вокзала, пьяный Вова думал с кавказским акцентом: « Ну, нэт у него дэнэг… И куда ему? На улитсу? А водка эта, как ни крути, тысячи полторы стоит. Когда ещё такую попью, слюшай?»
И вот теперь, когда Вова приехал с нехитрыми пожитками поселиться в этот адский притон, Гоша-инвалид встретил его, как родного: «Эй! Слюшай! Живи, сколько нада. Только бухло нам покупай, да? Дэнэг с тэбя совсэм нэ возьмём!» И Вова пошёл располагаться на отведённое почётное место возле окна, где была постелена очень старая, заблёванная с рукава советская шинель. И, беспокойно засыпая под матерный гвалт, Вова думал: «Есть же на свете хорошие люди!»
А у собиравшегося вот- вот жениться Бори Мозгового случились весьма бурные события. Да, такие, что специально не всегда и придумаешь.
Подходил день бракосочетания. Заведующая аптечным складом невеста Аня порхала, как весенняя пёстрая птица, не ощущая земли под ногами от счастья. Был заказан свадебный банкет в очень престижном ресторане. Были куплены серьёзные подарки. Медицинский магнат – Анин отец приготовил замечательный подарок молодым – двухкомнатную квартиру в Ясеневе. Лишь один момент очень тревожил Аню. Боря начал нервничать и как- то странно себя вести. Всё это обострилось с того времени, как родители Ани захотели познакомиться с Бориными родителями и пригласить их на свадьбу. На что Боря сказал, что матери у него нет, а отец, в своё время побывавший в горячей точке, беспробудно пьёт и даже невменяем.
Анины родители за ужином завели не особо приятный разговор с дочерью.
- Аня, дочка! Извини, конечно, но правильно ли ты сделала свой выбор? У него же явно дурная наследственность. И как- то нехорошо у него глаза туда-сюда. Ты о его прошлом всё знаешь?
-Ну, да. Окончил техникум по электронике. Девушка его предала, пока он в армии служил. С тех пор он с девушками совсем не встречался. Мама у него в автоаварии погибла.
- Дочь! А нам он сказал, что она умерла. Может, она после аварии ещё болела, но как- то это нам с мамой показалось странно. Вообще, он как- то нервничает очень, когда с нами разговаривает. Помнишь, прошлый раз он, как к нам зашёл, сразу начал внимательно изучать блок сигнализации у нас в прихожей. Заглядывает всюду, беззастенчиво так наши вещи разглядывает. Всё руками трогает.
- Пап! Это он просто всякую электронику любит, потому и изучал. Он сам себе какие- то устройства паяет.
- Дочка! Теперь ты на нас не обижайся, но мы ещё про одно тебе скажем. Только не обижайся. Как- то отец неожиданно домой вернулся, телефон забыл. А у вас дверь в спальню не была не закрыта. И он вас с Борей, так сказать, в интимный момент застал.
- Ну, и что? Что тут такого. Взрослые ж люди!
- Нет. Мы не про это. Понимаешь… Он настолько мастерски это… делает, что сразу подумалось. Ну, не может человек, у которого одна только девушка до армии была, так…вот…
Аня вдруг заплакала.
- Что такое, дочка?
- А ведь действительно-о…
Ситуация получила исчерпывающее развитие на следующий день.
Боря с Аней сидели у себя в комнате. Играла приглушённая музыка. На стене пытались, как могли, идти аляповатые часы под старину. Но отставали минут на 50 и издавали звуки одышки хромого человека. Выпив немного красного чилийского вина из папиного бара, молодые одновременно почувствовали, так сказать, прилив крови ниже пояса. Руки жениха уже начали умело так и этак прилаживаться к Аниным эротически-волнующим местам, но тут зазвонил Борин мобильник.
- Эх, нашли же момент, черти!
- А кто это, Борь?
- Да, чёрт его знает. Незнакомый номер.
Сказав в трубку несколько слов, Боря начал нервно застёгивать рубашку и брюки.
- Что случилось?
- Это… М… Мне ключ один привезли передать. По работе. Сейчас, вниз спущусь, туда-сюда, и вернусь.
Бори не было минут 5. Потом нервно-резко щёлкнул дверной замок, и в просторном коридоре послышались тяжёлые шаги, энергичное сопение и звук волочащегося и слабо сопротивляющегося мычащего тела. Обезумевшая от страха Аня спешно натягивала на себя свитер, не попадая никак в рукава. На пороге комнаты возникла просто огромная рыжеволосая женщина, волочащая за шиворот бесчувственного Борю. Швырнув с шумным выдохом Борю на пол перед кроватью, женщина расправила богатырские плечи и гаркнула
- Э-эх! Кажись с ударом переборщила. Не бойся, девушка! Он в нокауте. Минут через несколько очнётся. Ты ему к голове что- нибудь холодненькое- то приложи. Хорошо, что ещё заранее ключи у него забрала, а то бы звони тут или его обшаривай, чем дверь открыть.
- А…Вы…Кто?
- Я- то? Я- то – жена его законная, на которой он 16 лет женат.
Аня качнулась и от волнения начала терять сознание. Рыжеволосая громадина поднесла к Аниному острому носу пахучую ватку. Аня замотала головой и стабилизировала позу.
- У меня нашатырь всегда наготове. Народ в последнее время какой- то шаткий и хлипкий пошёл. Вот и ношу всегда с собой пузырёк и вату. Где у тебя, девочка, полотенце есть какое-нибудь, шо похуже? Намочить и этому вонючему кобелю к голове приложить?
Борю привели в чувство минут за 5. У него была мощно отбита левая половина лица. Наливалась багровым здоровущая гематома. Боря сидел на полу в позе разведчика Штирлица, когда тот присел на траве возле машины в финале фильма. Но, думалось ему, конечно, о другом. Он хотел вскочить и с разбегу разбить себя об стену, чтобы снова вернуться в нокаут и не видеть всего этого позорного позора. На что он надеялся? Почему не предвидел это мордобойное фиаско? И почему он совсем идиот?..
Рыжеволосая громадина, спросив разрешения, проследовала на кухню и напилась воды прямо из крана, откидывая волосы от струи. Потом очень шумно справила нужду, едва прикрыв дверь и продолжила беседу. Вид у неё был уже вполне миролюбивый.
- Будем знакомы! Галя. Как я уже говорила, жена этого кобеля шелудивого.
- Аня. Не знаю, что ещё сказать.
- Мне добрые люди из Москвы написали, чем он тут полгода занимался. Приоделся, смотрю. И деколон нехилый завёл. Чтоб не так псиной воняло. Я, Ань, знаешь, как ему замучилась за 16 лет носки его поганые стирать! Ему ведь в день по 3 пары надо. Темпераментный уж очень… Во, попали мы с тобой, Анюта!
Обе дамы задёргали плечами в преддверии плача и горестно обнялись. Боря смотрел на всё это очумелым глазом. Одним, поскольку второй у него совсем заплыл. И ему ещё сильнее хотелось разбить себя об стену.
В спёртом воздухе повисла долгая пауза.
- Ага?! Я…- пытался встрясть Боря.
- А ты молчи! С тобой ещё дома разговор ого- какой будет!- весомо и зычно сказала Галя.
Неудачливый жених резко вскочил и, было, ринулся на глухую стену.
- Ку-уда!? Не гальмуй! – крикнула Галя и мощным хватом за шиворот и рывком посадила Борю на пол, опять в позу Штирлица.
- Слабак! Думает в больнице от разговора отлежаться. У меня этот номер не пройдёт. Собирай свои кобелиные монатки и живо едем домой! Я сказала.
Тут громко и навзрыд заплакала Аня.
- Чёрт бы побрал этих подлых изменщиков! Сколько он мне всего врал, Галя! И чистый паспорт показывал и клялся. И папе моему с мамой врал про одиночество и женское предательство. И они ему верили. Он такие грустные глаза делал…
- Э-это он умеет! Ух, мерзавец!
Галя ринулась к сидящему, чтобы отвесить затрещину, но Аня, как могла, остановила её.
- Этим уже не поможешь, Галя. Он другим не будет. Да, вот, только делать- то что? Я ж не виновата, что полюбила его. Ты, Галя, сейчас его домой увезёшь, а мне-то как? Я, видимо, таблеток наглотаюсь.
Тут, сидевший на стуле Боря вскочил и начал гневно, но вкрадчиво.
-Да-а! Вот, как вы все тут со мной! Конечно! А ты, Аня, знаешь, каково мне жилось там все эти годы? Ты знаешь хотя бы, кем работает Галя?
- А… Кем?
- Она работает вышибалой в местном, там, у нас ресторане «Млын». А до этого в большом спорте медали получала. По боям без правил и тяжёлой атлетике. Ага! А знаешь, как она меня на себе поженила? И не надо, Галя! Не боюсь я тебя больше. Сядь, где сидишь! Хоть совсем убей! Я, короче говоря, по пьянке в кабаке поскандалил, там, с одним. А эта меня избила. Да так, что в больницу увезли с тяжёлым сотрясением. И, вот, стала навещать там, в больнице. Типа, жалостная. А потом до ЗАГСа дело довела. Ох, и дурак я бы-ыл!
- А теперь, значит, уже не дурак? - Галя снова взвесила взглядом, повертев, свой кулак размером с 5-литровую пластиковую бутыль.
- А теперь и не дурак. Хоть раз в жизни счастливым побыл. Хоть и недолго. Меня уже скоро год,, как ты не била. Аня! Ты только послушай. Я ведь все те годы был в роли боксёрского мешка. Она ведь специально любой маленький повод найдёт, меня сразу в угол прессанёт и шарах-бац-шарах!
Боря довольно красноречиво показал, как и какие получал удары. Не все после этого дальше живут и не инвалиды.
Аня зарыдала в голос. Галя бросилась её утешать, гладя по сгорбленной костлявой спине. Через полминуты рыдали уже обе. Галя рыдала так громко, что соседи взялись стучать по батареям. Боря же, пытаясь угадать свою дальнейшую учесть, сопел, пробовал рукой заплывшую половину лица и моргал длинными ресницами на здоровом глазу.
Ещё минут через 8, когда у обеих женщин сил рыдать уже не было, Боря был выпровожен на лестницу для перекура, хоть и не курил, а женщины приступили к непростым переговорам. Переговоры длились долго, и Боря порядком задубел на лестнице, поскольку какой- то урод очень некстати спёр все оконные ручки, оставив окна в болтающемся открытом положении. Наконец из квартиры послышался охрипший от рыдания Галин голос, похожий на голос таможенника Верещагина: «Заходи!»
Женщины стояли перед Борей, держась за руки. Сразу бросилась в глаза разница их роста. Она достигала сантиметров 40, а то и 45. Галя прокашляла связки и начала тоном судьи, зачитывающей серьёзный приговор.
- В общем, так. Ты остаёшься с Аней. Мы так решили. Я ведь, если честно, не очень тебя любила. Ещё после того раза с тёлкой из парикмахерской. А за мной уже давно один там ухаживает. Хлипковат, конечно, но при хороших деньгах. Домашний спорткомплекс немецкий обещал подарить за 4 штуки евро. Думаю, раз так всё тут вышло, так и самой захотелось в жизни счастья попытать. Почему бы и нет? Его Станиславом зовут. Он кто- то там по стройматериалам. Говорит: «Согласишься – мы себе такой дом отстроим! Врать- то он не станет. Обо мне же в городке молва идёт, все знают. Ежели чего… А он, слушайте, говорит мне как- то: «Меня, Галя, всегда тянуло не просто к мощным женщинам, а к мощным- плюс! Да и дети к нему нормально. Он их в фастфуды водит. Говорит «Худые вы какие! Не в маму». У нас парень с девкой. Погодки-подростки. Оля и Володя. Ладно! Счастливо оставаться. Я уже такси до вокзала вызвала. А ты, Аня, стирай ему почаще. А то, вон, чувствуешь запах?
- Да, конечно! Чего там?? Покидала всё в машинку, она и крутит! Ещё отдушечки есть. Гвоздика или ландыш хорошо…
Галя взвалила на плечо яркую дорожно-спортивную сумку и, смахнув нечаянную слезу, ушла, необычно бережно притворив дверь. А Аня с Борей так и просидели весь вечер, ошалелые от счастья. Свадьба была через неделю и вышла очень достойной.
Но, вернёмся, всё-таки, к Фёдору. Он жил, как жилось. Работал, как работалось. Антикварный стол закончил и сдал. Деньги пошли, как обычно, на текучку. Да, ещё модель маленького самолёта купил, чтоб клеить. Может быть, и осуществится когда-нибудь его ещё одна мечта – полетать. Хотя бы на параплане или дельталёте. На этих немудрёных штуках, он видел в роликах, забираются аж за облака.
Он спал, как спалось. Очень беспокойно и урывками. Он ел, как елось. Люба когда- то хорошо готовила. Но, поначалу. Теперь стряпала один из пяти вариантов, просто, чтоб съел и не ругался. Иногда, уснув, включив плиту, просыпалась на запах. Когда уже всё сгорело. Федя привык. Воспитывал сына за беспорядок в комнате. Сын нервничал и психовал. Не любил, когда воспитывают фактически взрослого человека. Привык на всём хорошем и готовом. Однажды сын, осерчав на воспитание, устроился курьером в магазин радиодеталей. Поездил по отдалённым адресам примерно неделю. И был уволен с пониженным рейтингом. 2 опоздания с доставкой курьерам прощают редко.
И всё так же Фёдор продолжал переписываться с француженкой Мариеттой. Забавно. Зачем он ей? Своих французов, что ли, маловато? Суть этого момента Фёдор начал понимать два года назад, когда Любина и его подруга Лариса, разобидевшись на московских мужиков, стала заводить сетевые знакомства на чужбине. Сначала англичане. Оказались дико скучными. Даже встретилась с одним в Москве. Он ведь специально приехал к ней усугубить знакомство. А, не вышло, поскольку оказался откровенно скуп (за ужин в кабаке платим пополам! Стыд и позор!), занудлив, потен и ранее положенного срока лыс.
Потом был американец. Там вообще не законтачило. Лариса даже испугалась, что нарвалась на маньяка. Писал ей весьма странные вещи, типа: « Кто меня полюбит сильнее – живая или мёртвая?»
А третьим был испанец Фуего. Вот уж, действительно Фуего… Даже и не совсем Фуего, а просто автоматические защиты от нецензурных слов, хоть убей, не пропускают его настоящую фамилию для печати. Ну и ладно. Искромётен, лёгок на подъём и бесшабашен. Очень симпатичен. Небритость и лихая шевелюра. Скор на язык и неглуп. Видимо, великолепный любовник. Но… До крайности беден. Третий год ищет работу. Разведён, опять же, за бедность. Так и спросил у Ларисы : «А у Вас есть в Москве свой угол иди кусочек чердака? Лариса, уж, не стала ему писать про трёхкомнатную квартиру в хорошем месте, где они после смерти отца вдвоём с мамой. Зачем расстраивать человека, который вряд ли сможет тут нормально работать и зарабатывать? О её переезде в Испанию при таких раскладах не может идти и речи.
Фёдор пытался много лет для себя изучать женскую психологию, читая массу тематических статей и вспоминая своих знакомых. И, ни фига не понял. Каков бы ты ни был, ты, рано или позже, станешь лишним в душе у дорогого тебе человека, под тем или иным предлогом. Бедность, глупость, занудство, похотливость, транжирство, горе от ума, отсутствие коммерческой жилки, импотенция. И так до бесконечности. И, как говорят теперь, живи с этим!
А переписка с Мариеттой забавляла, давала сил и даже творческое вдохновение. Фёдор начал делать живописные наброски в стиле французских художников. Предместья Парижа. Летний зной. Поля и дороги. Замки возле маленьких речушек. Люба тонко чувствовало мужнино настроение. «Смотрю, тебя на французов потянуло? Затрудняюсь даже подумать- с чего?» А Фёдор думал в ответ: «Да, лучше тебе и не знать, с чего!»
Гром грянул на следующее утро. Письмо Мариетты не было наполнено милым щебетом про их, с Фёдором будущую жизнь. Письмо звучало так (учитывая нюансы автоматического переводчика):
«Мой любимый, единственный и дорогой Федя! Произошло ужасное! Вернувшись сегодня с работы, я видела маму падать на пол и там долго лежать. Я звала нашего врача. Врач сказал, что у мамы СЕРЫ В ГРУДИ и смертельная проблема без денег. Нужно везти в больницу и всю резать. Всю резать стоит 800 евро. 400 у меня есть, а остальное просить у тебя, мой любимый и дорогой. Иначе, маме лежать на кладбище без жизни. Спаси нас с мамой, любимый Федя!»
Дальше следовал номер международного счёта, причём, уже заполненный и сам счёт от имени Фёдора.
Эх! Так хорошо всё было… И тут- СЕРЫ В ГРУДИ и лежать- не вставать- умирать. Вот тебе и вся французская любовь…
Так. Где- то краем уха он уже слышал про такое. Дальше на помощь пришёл сетевой поисковик. Он выдал очень важные вещи. Одна из серии «мошенничество во всемирных сетях. Вариант №--- «.. С Вами знакомится по переписке симпатичная женщина из благополучной страны. Шлёт милые домашние фото. Пишет о милых пустяках. Намекает на перспективу отношений. Всячески хвалит и повышает самооценку адресату. Затем, после небольшой паузы следует тревожное письмо о внезапном и трагическом случае с ребёнком, матерью или отцом. Безвыходная денежная ситуация и мольбы о помощи…!
Фёдор досадливо хлопнул себя по уже довольно морщинистому лбу и принялся грузить в программу- идентификатор все Мариеттины фотографии, присланные ему за 2 месяца. Идентификатор подтвердил догадки. Все фото, вроде бы и похожего человека были сделаны в совершенно разных странах, разными людьми и с большим разбросом по годам.. А если повнимательнее посмотреть, то у лже-Мариетты родинки на разных местах, разные зубы, разная форма ушей.
«Хорошая такая вышла сказочка!- сказал себе под нос Фёдор и написал Мариетте короткий ответ: «Нвсчёт СЕР В ГРУДИ вам с мамой, Мариетта, лучше обратиться не к врачу,а в службу расследованй мошенничества во всемирных сетях. Здоровья маме!» В ответ пришло что- то крайне возмущённое. И Фёдор заблокировал переписку.
Было ещё не очень поздно и довольно тепло. Фёдор надел ярко-жёлтую куртку и пошёл на улицу проветриться. Дальше было то, про что он где- то слышал или читал. Суть в том, что абсолютно всё на свете не случайно. И любое событие – звено в цепочке. И, дабы, ты в этом не сомневался, если не дурак, тебе будут посланы те или иные сигналы- маркеры. И их суть сразу дойдёт до тебя.
И вот, навстречу Фёдору, идущему где- то в районе метро «Калужская», топала бодро компания из шести молодых людей. У одного в руках гитара. Издалека слышно пение. Что поёт теперь молодёжь под гитару? Ну, конечно же, Виктора Цоя. «Мы ждём перемен». Пройдёт и ещё 30 лет, а молодёжь будет петь Цоя и про перемены. Ощущение, что других песен- то толком не родилось с тех пор…
Кудрявый парень с крашенным в зелёный цвет прямыми дикобразными прядями, пел громко и куражно песенку из старого советского фильма:
Ах, если б каждый из сограждан
Дал мне по рублю…
Да, да, всего лишь по рублю.
Я б купил себе однажды то, чего люблю.
А я люблю красотку МАРИЕТТУ!
А у меня ещё пока мильёна нету…»
От нахлынувших противоречивых чувств Фёдор со всей силы ударил левым кулаком по фонарному столбу. В такие минуты он любил, чтобы текущие мысли перебила физическая боль. А дальше стало просто смешно. Ведь через эти мистические совпадения- маркеры, ей- Богу, кто- то хочет до тебя что- то донести из какого- то неведомого мира или из другого измерения. Но, что? Что ему ещё ждать от жизни? Может, какой- то случай, который вскоре сведёт его в могилу, которую, он, кстати, с подачи мамы уже купил, причём, с большой скидкой и на очень хорошем кладбище. Эх! Опять покойницкая тема лезет в башку. А может, он вытянет счастливый билет? Вряд ли. Счастливые билеты, как он заметил, достаются совсем другим людям. Но одно он знал почти наверняка. Он уйдёт от Любы и будет доживать холостяком. Тоскливо, но ничего не поделать. Жить по-прежнему уже совсем невыносимо. Пожилые мужики поймут…
Фёдор уже подходил к своему дому, неподалёку от метро «Новые Черёмушки». Издалека он снова услышал бумканье гитары и энергичное пение. А со стороны 17-го интерната ему навстречу снова шла молодая компания. Это было невероятно, но это снова были те шестеро с зеленоволосым певцом! Откуда? Может, в метро сели и остановку в его сторону проехали. С чего бы? Зачем?
Молодой гитарист ритмично колотил по нестройным струнам и пел, подняв кверху подбородок и тщательно копируя цоевские шаманские интонации:
Перемен! Мы ждём перемен!
Идти домой совершенно не хотелось. Да и спина в кои- то веки под вечер не болела. «Пройдусь ещё до метро «Профсоюзная», сделаю круг по Ленинскому и тогда уже домой».
Проходя мимо одного из дворов на Ломоносовском проспекте, Фёдор присел на лавочку. Вспомнил горестные причитания бедолаги Мохнатыча: «Сейчас… Только чуток оклемаюсь и пойду. Хотя, куда мне идти?» Примерно через три минуты к Феде подсела такая бодрая старушка в спортивном костюме. Кстати, похожая на Федину бабушку Лиду, с которой у него в детстве были совершенно замечательные и тёплые отношения и которая довольно рано померла.. В руках старушка держала палки для модной нынче скандинавской ходьбы. Она заговорила будто бы сама с собой, но в явном расчете на собеседника Фёдора.
- Охо-хо. Устала. Находилась сегодня. Сейчас… Чуток оклемаюсь и пойду. А ты, смотрю, грустный сидишь. Думы невесёлые? Ой, чую, из-за дочки у тебя проблемы какие- то. Я по глазам ведь вижу.
- Ну, да. Можно сказать и так. Верно.
-Ну, вот видишь, как угадала? Не грусти. Всё хорошо будет, вот увидишь. Помяни моё слово!
Господи! «Помяни моё слово»- была любимая фраза бабушки Лиды. И это Вовино «чуток оклемаюсь»…
Старушка, посидев ещё с минуту, набрала СМС-ку на стареньком кнопочном телефоне, попрощалась с Федей и пошла вглубь двора, слегка постукивая палками.
Фёдор встал, отряхнул на всякий случай свой тощий зад и побрёл к дому. Хотя, почему побрёл? Вдруг откуда- то взялся прилив сил. Появилась какая- то забытая ясность в голове. Появилась забытая пружинистость в ногах. Интересно, с чего бы это и к чему бы это?
Откуда было знать Феде, что буквально через неделю начнёт разворачиваться цепь событий, имеющих к нему самое непосредственное отношение?
Федя ещё не может знать, что через неделю, в понедельник, начальница Катя придёт в мастерскую необычно рано и с каким- то загадочно- довольным видом. Сразу же присоседится на рябую табуретку рядом с Федей. Федя в это время будет пилить маленькой пилкой шканты из круглой заготовки. И у них состоится такой разговор.
- Федька! Привет! Поздравь меня! У меня большие перемены в жизни.
- Принца с белым буфетом встретила что ли? А говорила, помнишь? Больше с мужиками ввек не свяжусь… Достали, мол, и так далее.
- Не. Федь. Опять связалась и ещё как связалась. Знаешь, кем он работает?
- Не иначе, как олигархом, судя по твоему восторгу.
- Не угадаешь.
- Менеджером по госзакупкам? Депутатом?
Катя мотала головой и заговорщески улыбалась, часто моргая накрашенными глазами.
- Короче говоря, он реставратор- мебельщик.
-О, как! А я его знаю?
- Знаешь. На его табуретке я сейчас сижу. Вова Мохнатыч, как вы его называете, ему гордое имя.
- Ого! Честно скажу- сразила наповал. Но, у него же семья. Я, конечно, видел, что он к тебе неравнодушен, да и ты к нему. Думал, просто жалеешь мужика. Ты ведь жалостливая, я знаю.
- Федя! С жалости всё и началось. Когда он 2 недели на связь не выходил, я взяла и поехала к нему домой вечером. Сидят там такие жена с дочкой. Жена у него на Депардье нынешнего похожа. А дочка – на растолстевшего Гурвинека. Помнишь, в «Весёлых картинках»?
- Ну, да. Он и сам на Гурвинека, только постаревшего похож.
- Ну, вот. Они говорят: мол, достал он нас своим пьянством и скандалами! Видеть его больше не хотим. И знать его больше не хотим. Спрашиваю: «Точно, не хотите? Подумайте, прежде чем такие слова говорить». Они в один голос: «Век бы его не видеть! Что ж тут неясного? Надо?Так себе заберите, ха-ха!» Ну, думаю, за язык вас никто не тянул. Узнала адрес, поехала на ночь глядя к нему в Зеленоград. А туда пилить больше полутора часов. Москва это, называется! Приезжаю. Дверь не заперта. Из квартиры воняет, как из общественного сортира. Захожу. Там алкаши и наркоманы вповалку спят. Бухой в жопу инвалид на коляске что- то не по-нашему мычит. Короче говоря, я дала им 10 минут, чтоб очистить от своего дерьмового присутствия помещение. Двое с матом ушли. Остальным по фигу. Вызвала наряд полиции. Через 20 минут приехали и всех повязали. И инвалида в том числе. Один Вова остался сидеть, трезвея, у батареи. Там мебели вообще никакой. Всё вынесли и пропили. Окна газетами сраными заклеены.
- И что? Ты решилась из Вовы человека сделать?
- Представь себе – да. Он ведь хороший человек. Просто заблудился, обозлился, перестал верить в хорошее.
- А жена его с дочкой как отнеслись?
- Знаешь, спокойно. Говорят: нам от него ничего не нужно. У него же ничего нет, кроме этой сраной квартиры в Зеленограде. Да и ту по разводу не отсудишь. Вот пусть в ней и бухает до победного конца. А там видно будет. Ну, думаю, вас за язык снова никто не тянул.
- А сейчас- то он где?
- Сейчас он в больнице. Там его в порядок приводят. Капельницы, уколы. Ты знаешь, он за неделю вообще другим человеком стал. Шутит, смеётся, мне без конца про армию рассказывает. Про какого- то старлея Гаву. Смотрю на него и всё время жалею. Ведь он после армии и жизни- то нормальной не видел. Попытаемся хоть теперь наверстать. Вот, документы к разводу приготовили. Одежду ему нормальную купили. А ту – в помойку. Такие дела, Федь. Как тебе такой поворот?
- Сказать в двух словах? Я офигел! Но, в хорошем смысле слова.
Начальница Катя возьмёт ситуацию в свои руки и действительно у них с Вовой всё начнёт на удивление складываться. А ещё через некоторое время она подойдёт к Фёдору с таким разговором. И он офигеет в хорошем смысле этого слова ещё больше.
- Федя! У меня к тебе большое дело. Очень важное.
- О! Заинтриговала. Давай. Не тяни тогда.
- Мы с Володей решили так. Если уж менять жизнь, так менять по полной программе. Подумали, взвесили и решили. Продадим зеленоградскую его квартиру и на эти деньги поселимся в своём доме в Подмосковье. Я уже вовсю сайты с загородной недвижимостью изучаю. Нашли мы вполне подходящий вариант. 60 километров от Москвы. Место отличное. Райцентр практически рядом. Так что перебираться туда будем.
- Кать! Ведь оттуда каждый день сюда не наездишься.
- Я же говорю: если менять жизнь, так менять по полной программе. Там, на участке есть второй тёплый дом. Мы с Володей его под мастерскую оборудуем. Там и будем трудиться себе в удовольствие. С заказами проблем быть не должно. У меня всё- таки репутация за почти 20 лет в этом деле солидная. Всё будет хорошо.
- А с этой мастерской что? Ты же сюда столько сил вложила, денег.
- А сейчас самый главный момент. Ты готов у меня эту мастерскую принять в личное пользование и на своё усмотрение?
- Чи-иво? Это ты серьёзно?
-Серьёзно. Я уже всё обдумала. Я давно поняла, что только ты сможешь это дело нормально продолжить и не пустить по ветру.
- Но, денег таких, чтобы выкупить мастерскую, у меня нет.
- Федь! Я всё обдумала и придумала. Ты будешь…
И Катя предложила Феде очень даже приемлемые и необременительные условия передачи мастерской.
Так, Фёдор совершенно неожиданно и впервые станет мини-предпринимателем. И дело у него вполне пойдёт. Это произойдёт в середине лета. А сейчас Фёдор идёт по улице Гарибальди и совершенно не предвидит такого развития событий. И уж точно и никак не предвидит, что произойдёт в его жизни осенью, в ноябре.
К осени Фёдор уже вполне освоится с управлением мастерской, оставшись при этом «играющим тренером». Чисто административные дела его никогда не привлекали.
Кстати, Вова Мохнатыч иногда будет заезжать в мастерскую. Забрать какие- то свои и Катины вещи, но, скорее, для того, чтобы поболтать с Федей. И ещё скорее для того, чтоб похвастаться.
- Ой, Володь! Тебя с трудом можно узнать. Как- то помолодел, постройнел, загорел. Как вы там?
- Ну, постройнел оттого, что пить мало стал. И дурных спиртовых калорий не стало. Так, с Катей иногда под шашлычок тяпнем, и не более того. И как- то не тянет. Чего, не веришь? А это так! Дочку Катину воспитываем, работаем в своё удовольствие. А розы, знаешь какие у нас? Как- нибудь в гости приезжай. Но... Дело в другом. Обо мне Катя теперь так заботится, как и не верится, что можно заботиться. Супчики диетические варит. У меня ведь желудок больной. Всегда всё постирано, отглажено. У нормальной женщины , Федь, природой заложена забота о доме, муже, детях. И нормальная женщина этим заботам только рада бывает, а не качает права с обидой и с поджатой губой: мол, жизнь на тебя положила, крест тащу, носки твои вонючие стираю... А мне при таком отношении, Федь, горы для неё свернуть хочется. Почти совсем не пьём с ней. У неё ведь, знаешь же, с этим делом тоже не гладко было. Ведь как отрезало!
- Верю, верю. И у меня всё повторяет про крест и загубленную жизнь. Уходить в холостяки буду. Уже, так сказать, аэродром готовлю. Ты же знаешь, квартира у меня своя маленькая есть. Там же, на Черёмушках.
Вова сложит вещи в яркий пакет и, попрощавшись, пойдёт к выходу. А Федя ещё раз отметит, насколько его коллега изменится. Во-первых, не станет болезненно-алкогольного цвета лица. Вместо хаотически торчащих трёх зубов, появятся прямо- таки голливудские челюсти с соответствующей улыбкой. Горестно отвисшие щёки сами собой подтянутся, а у глаз обозначатся характерные морщинки, которые бывают только у оптимистов.
А 4 ноября к Феде придёт на собеседование совершенно необычная во всех отношениях женщина по имени Лена. Она придёт, чтобы обучаться реставрационному ремеслу с «нуля». Причём, в жизни своей она не держала в руках не только струбцины, но и молотка со стамеской. Лена будет необычно высока, стройна и длиннонога, напоминая, скорее, инопланетянку. Причём, даже конкретную инопланетянку Нийю из советского замечательного фильма «Через тернии к звёздам». Только в том месте фильма, где она примеряет пышный парик. У неё будут очень густые, слегка вьющиеся каштановые волосы. Она будет обворожительно красива. Она будет на 7 лет моложе Фёдора. А его вдруг словно шарахнет током: это окажется та самая женщина из сна, с которой ему было так душевно и хорошо. А тот сон не будет выходить у него из головы. Фёдор станет взашей гнать иллюзии и убеждать себя, что ничего у него с Леной не сможет быть. У неё солидный и очень небедный муж. Очень эрудированный и уважаемый в определённых кругах. Лена с 7-летней дочкой там не знают отказа ни в чём. Дорогая одежда, быт, частый заграничный отдых. Огромная 4-комнатная квартира в Москве и 3-этажная дача в дорогом подмосковном посёлке. От такой жизни обычно по доброй воле не отказываются. И даже если муж деспотичен и имеет проблемы с алкоголем, то жёны в подобных случаях закрывают на это глаза, понимая что почём.
Фёдор миновал низину улицы с автобусной остановкой и ларьками. Дальше перекрёсток с улицей Архитектора Власова, а там до дома рукой подать. Фёдор шёл бодро, уже всем нутром ощущая близость каких – то судьбоносных перемен. Но, откуда сейчас он может знать, что в один из вечеров ученица-реставраторша-инопланетянка Лена скажет Феде, что любит его. Они просидят допоздна, обнявшись, будто бы внутри какого- то удивительного облака из душевного тепла. А на следующий день они решат, что дальше будут вместе. Лена уйдёт с дочкой от мужа, а Федя переедет в Ленину маленькую двухкомнатную квартиру на Юго-Восточной окраине Москвы. Лена окажется замечательной хозяйкой, будет сказочно вкусно готовить. И её не совсем простой, но какой- то задорный и донельзя душевный характер будет безумно нравиться Фёдору.
Ещё одним большим удивлением станет забавная и длинноногая, в маму, Ленина дочка. Она будет играть в куклы, разговаривая за них тоненькими голосами. Точь в точь, как та девчушка из Фединых бережно хранимых воспоминаний. Она как- то сразу и всей душой расположится к Феде. И она, что самое удивительное, будет как две капли воды похожа на Федину маму, Розалинду Михайловну в детстве. Ленин муж будет рвать и метать, но на разговор с Фёдором так и не решится. Дочка и вовсе перестанет интересовать его, так как вскоре и в его жизни появится новая женщина.
Федя разведётся с Любой. Отдаст им с сыном их тёплую, уютную и благоустроенную дачу, купив там же, но через 4 улицы заросше-заброшенный участок с покосившимся домиком. Люба люто настроит сына против Фёдора, а сама обретёт долгожданный покой с необременительной работой на дому, за компьютером и любимым досугом за детективными книгами, радиоспектаклями и фильмами. Сын сведёт общение с Фёдором к абсолютному минимуму. Это будут какие- то узко- технические вопросы по дачному устройству. В остальном… Как пафосно написала Люба Фёдору в письме, касающемся разводных дел: «Знай, что для меня и сына ты умер!»
Фёдор вновь затеет большое дачное строительство. Говорят же, что мужик должен в своей жизни построить дом. А это уже второй! И найдутся на это немалые силы. Денег у них на всё, про всё будет совершенно в обрез, но унывать они не станут. Замечательная Федина красавица Лена будет поддерживать мужа абсолютно во всех начинаниях. А как же может быть иначе у трогательно любящих друг друга людей? Людей, которые обретут второе дыхание, которое по своей силе даже трудно будет сравнивать с первым.
ГЛАВА 9.
Розалинда Михайловна сидела в гостях у своего земного мужа «Нукадима» и его райской жены Светы. Был накрыт праздничный стол. Отмечали грандиозный план по дальнейшему устройству жизни Фёдора.
- Ну, вы меня просто порадовали, слов нет. Так всё замечательно задумать! Только уж больно неправдоподобно это. Опиши такие события кто- нибудь в романе – никто же не поверит. Чтоб и красавица и умница. И чтоб ради него от миллионера ушла…Хоть там и непросто всё было. В той жизни я бы ещё насчёт её роста поспорила. Дим, ты же знаешь, что мне дылды-оглобли не нравятся, но сейчас вижу, что вы со Светой совершенно правы. Именно такой рост и лучше всего. И с дочкой молодцы! Надо же! Моя копия!
- Лин! Не совсем твоя копия. Только внешне. Мы характер ей зато другой задумали. Очень живая, непоседа, но, как мама, заботливая и добрая. Не будет в ней твоей фирменной бульдозерности.
-Ну, уж, ну, уж…
Розалинда Михайловна выпила уже четвёртую рюмку райского душистого виски, пахнущего деревенским сенокосом.
- Но, всё- таки нужно Федькиной Лене придать какую- то непасторальную индивидуальность. Как хотите, но, я говорю, надо!
- А что ты предлагаешь? Как скажешь, так и сделаем. Ну, в разумных, конечно, пределах…
- А давайте, она курильщицей будет убеждённой? И ещё… Нужно, чтобы она в определённом смысле довольно холодна была. Ну, вы понимаете.
- Это почему?
- Я точно знаю, что так будет правильно. Знаете, сколько бед в моей жизни наделали эти страсти- мордасти? Если б не померла, аккурат, на Пасху, не видать мне рая точно, как своих ушей. И это ещё мягко сказано!
-Догадываемся, кхе-кхе. Ладно. Пусть так, но всё- таки в разумных пределах. А то Федька беситься начнёт. Он в этом деле ещё далеко не пенсионер.
- А я говорю- нормально! Мужику иногда чуть и побеситься не вредно. Ничего-ничего! Они там обязательно чего-нибудь для себя придумают.
- Ну, чего? С понедельника следующего план запускаем?
- Запускаем.
-Ну, что? За успех выпьем?
- Мы со Светой мысленно поддержим. А так нам уже хватит.
- А я, пожалуй, выпью. И вон те грибочки мне передайте. И-идеальные грибочки!
А Фёдор тем самым временем, понажимав писклявые кнопки домофона, уже заходил в подъезд. И ему не верилось в то, что совершенно перестала болеть спина.
2022 г, Москва- Ступино.
Фёдор и французская любовь
© Copyright: Алексей Алхимов, 2023
Свидетельство о публикации №223041100471
Свидетельство о публикации №223041100471
Рецензии