Защита Набокова

                "Защита" Набокова
     По прочтении Набоковской «Машеньки» был очарован самим романом и восхищён мастерством автора. Однако по завершении чтения «Защиты Лужина» испытывал чувства ребёнка, получившего из рук родителей не ту игрушку, которую ждал к празднику. В первый день по завершении чтения этого произведения недовольство моё касалось только меня самого. Выяснилось, что автор написал одно произведение, а я читал другое. И не писатель был в этом виноват. Так происходит с читателем, когда он находится под гипнозом авторитета писателя, безоговорочно доверяет его уму и таланту, восторгается прежде прочитанными его книгами. Обыкновенно придерживаюсь правила: когда "недоволен" гением – ума или/и таланта – причину ищу в себе, а не в нём. Это и помогает выйти из затруднительного положения, найти ответ на донимающий вопрос, и избавляет от постыдной мелкой заносчивости. 
     Для меня Лужин – прежде всего шахматист высокого уровня, гроссмейстер. Это автор и объявил мне в начале своего повествования. После остановки партии с Туратти из кафе уходит шахматист же. И как шахматист он может уйти только за одним – искать «защиту», то есть правильные ходы, их комбинации в завершении партии с соперником. Иначе не может вести себя настоящий, «больной» шахматист, тем более гений. Думаю, наш чемпион мира Карпов мог бы подтвердить моё предположение о состоянии спортсмена, оставившего партию с равным в таланте противником не доигранной. Например, сочинительство (в литературе, музыке, искусстве, живописи, ваянии, сценарной или театральной и кинематографической практике и проч.) и даже повседневная жизнь рядового человека показывает, что незаконченное произведение или дело ни есть, ни пить спокойно не даёт. Чтение новых страниц романа питало мою «догадку» о том, что гений затаился, притворяется смирившимся, а в его мозгу идёт лихорадочный поиск верной комбинации в продолжение игры с итальянцем. Даже в последней сцене для меня герой боролся со своей женой за дверь, находящуюся в прихожей дома, чтобы бежать или мчаться на таксомоторе в «Веритас». Всё надеялось мне, что мастер восходит к подвигу. Но герой боролся за возможность запереться в уборной, разрыдаться от обиды, выбросить своё рыхлое тело из разбитого окна и расколоть свою гениальную башку о заснеженную берлинскую мостовую. В последней картине захватывающих событий красивого романа о возвышенной личности капризный мальчик сучит ножками.
     Похожая, но кажущаяся сюжетная «несуразность» происходит в финале толстовской «Крейцеровой сонаты»: герой в беседе с попутчиком несколько часов отстаивал, отстаивал своё право наказания неверной жены убийством, а потом вдруг съёживается под пледом в комочек неоперившегося птенчика и неожиданно заявляет: «Простите». Да, громадина Толстой, в невозможном для подавляющего большинства населяющих Землю людей великодушии своём прощает героя литературной истории и просит читателя простить его, но ясно и то, что герой повести жалеет исключительно самого себя и взывает к этой жалости свидетелей своей жизни. Герой утомительной исповеди весьма доказательно и вполне убедительно надул выдохами убеждённости в собственной правоте огромный шар, а воздух из него выпустил довольно двусмысленного звучания. Понимание странного финала «Сонаты» пришло не сразу: вагонного слушателя своей «правотой» рассказчик обмануть или смутить, возможно, смог, а простить себя – нет. Наверное, когда-то придёт мне и правильное понимание построения набоковского романа. Пока же…
     По содержанию второй, убывающей половины «Защиты» выходило, что после бегства из шахматного  кафе он перестал быть шахматистом. Это уже был рядовой человек с бывшими, весьма выдающимися заслугами, в созданных им самим обстоятельствах. Но тогда он может быть интересен только отражёнными в нём особенностями личности и судьбы самого писателя. Что касается протагониста, то он вовсе не герой в эпическом смысле. Герой, поставленный в безвыходное положение, бьётся, отстаивая собственное достоинство, защищая высокую честь, и гибнет. Трус относительно своего достоинства и собственной чести равнодушен. Он бежит, спасая свою ничтожную жизнь. Бегством, хотя бы и смертным, невозможно  доказать свой героизм, превосходство, исключительность или правоту. Признать превосходство соперника, собственную слабость и обозначить поражение - можно. Пока Лужин жил, даже в этих убогих и оскорбительных для него бытовых условиях, он являл эти достоинства. Защита Лужина превратилась в бегство, весьма некрасивое, неопрятное и недостойное его личности и прошлых заслуг.
     Закрадывалась мысль о том, что здесь два романа слились в одном: один о выдающемся шахматисте, другой о выдающемся авторе, и оба они не видят своего места в окружающей их людской толпе, населяющей реальность в текущем времени и пространстве. И бегство это, в первом случае не профессиональное, во втором не социально-бытовое, но в обоих – эстетическое. И в первом и во втором романе герой покидает действительность. И, к чести обоих и признанию личностных достоинств и подлинного, природного благородства их душ, следует отметить, – не отпихивают, но отпихиваются от неё.
                10 марта